Kuveyt_Mozaika_vremen

ры судьбы». Честь для него – превыше всего. Счастливы те верующие, сказано в Коране, которые «соблюдают свои договоренности и договоры» (37).

Кувейтцы очень чувствительны ко всему тому, что касается их чести и достоинства. Слова кувейтца, сопровождаемые клятвой чести, подвергать сомнению нельзя, ни в коем случае. Поступить так, значит больно обидеть коренного жителя. И обида эта, поверьте на слово, запомнится им надолго.

Обостренное отношение у коренного кувейтца к долгам. «Долг пятнает человека», – гласит одно из изречений-наставлений Пророка Мухаммада. «Долг, – как говаривали в старину аравийцы, – это знамя позора на плече мужчины». Давать в долг считается здесь делом благородным. Обходиться с должником надлежит вежливо. То, что взято в долг, возвращать надо непременно, полностью и в срок. Ведь заимствования скрепляются словом, а «слово – дороже денег», и нарушать его негоже, поучают своих внуков пожилые кувейтцы. Согласно традиции предков, закрепленной шариатом (исламским правом), если кредитор умирает, то долг свой должник обязан раздать бедным, полностью и в срок (38).

Умерших в Кувейте, как и в других странах Аравии, погребают только в саване, никак не в одежде. В гробах хоронят мусульман, ушедших из жизни насильственной смертью. Саван, что интересно, сшивают деревянной иглой (39). Так повелось. Некоторые состоятельные кувейтцы, достигнув преклонного возраста, выезжают доживать последние дни в Мекку или в Медину, – чтобы удостоиться чести покоиться на кладбищах Святых городов ислама, Высокочтимой Мекки и Пресветлой Медины.

Бедуины Кувейта до сих пор верят в злых джиннов. Говорят, что логова их, по преданиям предков, располагаются в землях, приграничных с Саудовской Аравией. Одно из них – в местечке Эль- Радж-эль-Халифа. Давным-давно упал, дескать, с неба в том самом месте камень (метеорит), проделав дыру в земле. В ней то и прячутся в дневное время джинны, ратники Иблиса (дьявола). Кочевые племена бану ‘авзим и бану ‘аджман, писал в своих заметках о бедуинах Кувейта Х. Диксон, обходили это место стороной. Другое убежище джиннов, по словам кочевников, находится несколько южнее

первого, в местечке ‘Айн-эль-‘абд. Стережет его джинн-великан, похожий на зинджа, человека с черным цветом кожи (40).

С культурой предков связано и наличие в каждом «благородном» племени Аравии маркаба, то есть паланкина-символа племени. Арабы Древней Аравии считали, что маркаб служит также земной обителью для духа прародителя племени, который, время от времени, спускается с небес на землю, чтобы, усевшись в маркаб, понаблюдать за жизнью его потомков. Поэтому древние аравийцы исполняли у племенных маркобов обряды жертвоприношений.

В доисламские времена, рассказывают арабские историки, воинов племени в схватке с врагом часто воодушевляли на поле боя либо жрецы, восседавшие на белых верблюдицах, либо самые красивые молодые девушки племени, чаще всего – дочери шейхов, располагавшиеся в паланкине чести племени, в маркабе Исма’ила.

Предание гласит, что, соорудив для жены своей первый в Аравии маркаб, чтобы удобно ей было передвигаться на верблюде по пустыне, Исм’аил, сын Ибрахима (Авраама), прародитель «благородных» племен Верхней Аравии, сразу же стал использовать его и

всражениях – в качестве боевого символа своего рода. Восседала в нем во время сшибок с врагом его прекрасная любимая жена, вдохновлявшая мужчин их рода на дела ратные.

Спустя какое-то время несколько маркабов позаимствовали у Исма’ила для своих племен два посетивших его шейха из Нижней Аравии. Так маркаб Исма’ила с сидящей в нем во время боя дочерью шейха племени, сделался непременным атрибутом каждого кочевого племени Аравии и его отличительным знаком во время сражений, а девушка в нем – живым знаменем племени.

Когда вспыхивали войны между племенами, свидетельствует

водной из своих поэм Антара, величайший поэт Древней Аравии, то женщины первыми призывали мужчин отправляться на схватку с врагом, «возбуждали их на дела ратные», на «поступки доблести, мужества и чести» во имя защиты родных и близких, семьи, рода и племени.

Если два племени брались за оружие и сходились на поле боя, сообщают историки прошлого, то с той и с другой стороны присутствовала среди них девушка из знатного семейно-родового кла-

на, «отличавшаяся мужеством, красотой и красноречием». Одетая

вбогаты одежды, с непокрытым лицом и распущенными волосами, сидя в маркабе Исма’ила, установленном на белой верблюдице, окруженная плотным кольцом всадников, каждая из них представляла собой «центр своего войска». Величали ее бедуины «девуш- кой-знаменем». Задача ее состояла в том, чтобы «устыжать трусов и воспламенять храбрых». Воины побежденного племени, те из них, кто находился в оцеплении «девушки-знамени», дрались до последнего. Высочайшей честью для воина-аравийца было защитить «живое знамя» своего племени и племенной маркаб. Передавался он из поколения в поколение, и хранился как зеница ока. Если войско того или иного племени оказывалось побежденным, а мужчины, охранявшие девушку-знамя и маркаб племени, – поверженными, то девушка, сидевшая в нем, дабы не попасть в руки врага, «ломала себе шею» (41).

Когда воины племени ал-‘аназа, к примеру, или ал-рувалла вступали в схватку с врагом, рассказывает Х. Диксон, то в маркабе Исма’ила, разукрашенном перьями птицы на’ам (аравийского страуса), восседала одна из дочерей шейха племени. Верблюдицу, с маркабом на ней, привязывали к врытому в песок металлическому шесту, чтобы животное не убежало. Отступать разрешалось только до маркаба. И там стоять насмерть, защищая «девушку-знамя» и «судно лет», как бедуины называли свой племенной маркаб.

Говорят, что такой маркаб имелся в войсках эмира Ибн Са’уда,

вбитве при Джарабе (январь 1915 г.), и в войсках шейха Мубарака, готовившегося к отражению верблюжьей кавалерии Ибн Рашида, двигавшейся на Джахру в декабре 1901 года. Тогда в маркабе находилась дочь шейха Мубарака, одна из самых «ярких женщин», как о ней отзываются хронисты, в семействе Аль Сабах (42).

Племя ал-‘аджман , замечает Х. Диксон, использовало маркаб Исма’ила в межплеменных войнах даже в начале 1930-х годов.

Одним из древнейших маркабов Исма’ила в Аравии, сохранившимся до наших дней, владеет якобы племя ал-рувалла. С незапамятных времен маркаб этот – их племенной знак-символ. Установлен он в «центре власти» племени, в головном шатре шейха. Круглосуточно у маркаба несут службу гвардейцы почетного карау-

ла. В прошлом ими, по традиции, выступали освобожденные из неволи африканские рабы-исполины, вооруженные копьями, мечами и кинжалами.

Когда шейх принимает почетных гостей племени, то открытые на это время части шатра, где хранится маркаб, защищены снаружи плотно сомкнутым рядом воинов, «живым щитом маркаба». Стоят они молча, не шелохнувшись, внимательно наблюдая за всем происходящим вокруг «обители маркаба», «корабля временных лет племени».

В прошлом утратить маркаб означало для племени то же самое, что лишиться уважения и престижа. На его защиту вставало все племя, и стар, и млад. Случись, маркаб «покидал племя», то есть попадал в руки врага, заменить его новым племя не имело права. Таков закон пустыни. Честь и достоинство племени в таком случае – марались. Маркаб – это бесценный раритет аравийской пустыни, яркий символ его седого прошлого.

Особо почитался в Аравии обычай кровной мести. Он требовал, чтобы кровь убитого была отомщена, притом непременно, и только кровью. Обязанность эта возлагалась на ближайшего родственника убитого. Если убийца «уходил из жизни» по какой-то другой причине, то объектом кровной мести становился его ближайший родственник.

Многовековой закон аравийской пустыни гласил: «Око за око, жизнь за жизнь, пленного за пленного, имущество за имущество». Другими словами, если бедуин убивал кочевника, то родственники убитого имели право «забрать его жизнь». Если же ранил или калечил кого-то, то и сам в наказание «подвергался порче».

По закону «око за око и зуб за зуб», действовавшему в племенах Аравии, ответ пострадавшей стороны должен был быть абсолютно таким же. Иными словами, ответные увечья, ранения и убийства следовало исполнять аналогичным способом, и никак иначе. Если человеку в пылу ссоры рассекали, скажем, саблей левую руку, то и отвечали тем же – такой же «порчей» левой руки, и только саблей.

При набегах, сообщает Х. Диксон, бедуины закрывали лица головными платками, оставляя открытыми только глаза. Это «давало им чувство безопасности». Вселяло уверенность, что, убив или ра-

нив кого-то, но, будучи неопознанным, они смогут избежать кровной мести.

Если кровь кочевника, убитого во время газу, обычаи и традиции аравийской пустыни выкупать позволяли, то кровь шейха племени компенсировалась только смертью лица его убившего, и никак иначе.

По неписаным законам пустыни «неисполнение кровной мести ложилось пятном позора» на весь семейно-родовой клан убитого. Чалма черного цвета на голове бедуина означала, что человек этот нес обет кровной мести (43).

Самым благородным занятием мужчины в племенах Аравии считалось в прошлом участие в газу. Во время набегов на становища несоюзных племен бедуины изымали друг у друга скот, оружие, рабов и одежду. При налетах на торговые караваны забирали у купцов товары. Такие налеты предпринимали перед рассветом, пишет в своем сочинении «История арабов» известный российский востоковед А. Крымский, когда люди, по выражению кочевников, «напившись сна, теряли чуткость» (44).

Существовал обычай, согласно которому молодой человек не мог жениться до тех пор, пока не становился участником газу, «деяний храбрости и отваги», как тогда говорили.

Имена предводителей набегов, которым сопутствовала удача, передавались из уст в уста, воспевались поэтами и прославлялись сказателями. Газу – это рыцарский поступок по-аравийски (фирусийа). В понимании бедуина, «истинного араба», как он себя величает, газу, так же как разведение верблюдов и коневодство, охота и торговля, являлись в прошлом «занятиями благородными», отвечавшими понятиям чести и достоинства «сына колыбели арабов» (45).

Во времена джахилийи (в эпоху язычества) в газу часто участвовали ясновидицы, дававшие советы вождям племен.

Когда у того или иного семейства уводили при набеге весь его домашний скот, то это считалось «общей бедой племени», отмечал в увлекательных заметках об Аравии Чарльз Монтегю Даути (1843–1926), один из крупнейших европейских исследователей «Острова арабов». Шейх племени лично призывал состоятельные

семейно-родовые кланы, памятуя о внутриплеменной сплоченности (‘асабиййи), «возместить пострадавшим их потери», чем кто может, и как можно скоро (46).

Смертность среди детей в кочевых племенах Кувейта, да и среди горожан, в 1930–1950-х годах была, по словам английских дипломатов, очень высокой. Примерно 50% новорожденных умирало в возрасте до шести лет. Выживали самые крепкие и здоровые.

За помощью обращались к целителям и к муллам. При «лечении» своих пациентов, рассказывает в заметках о работе в Кувейте в 1970-е годы врач-россиянин В. Ф. Трубников, особенно при болях в желудке, знахари прибегали к прижиганию раскаленным железом определенных мест на теле больного. Для обработки ран использовали «антисептик бедуинов Аравии» – мочу малышей, а для промывки глаз после песчаных бурь – урину верблюдицы. Повышенным спросом у населения пользовались «коранические целебные настойки». Готовили их так. В сосуды с водой из Священного источника Замзам, которую привозили с собой паломники, клали листки бумаги с начертанными на них айатами (стихами из Корана). Питие такой «настойки» бедуины считали лучшим на земле лекарством. Самым эффективным средством от любой болезни, «настигавшей человека», являлся, по их убеждению, Ал-Кур’ан (Коран). Ибо только слова Святого Писания, как они говорили, и могли изгнать из тела больного коварного шайтана, «причину всех бед и несчастий, невзгод и болезней человека» (47). Именно поэтому в дом к захворавшему арабу сразу же приглашали муллу, который зачитывал над головой занемогшего горожанина или бедуина стихи из Корана, и только потом его семья обращалась к знахарю.

В племени ал-манасир, пишет Вайолет Диксон, проживал всеми уважаемый в Кувейте мутавва, святой человек. Он обладал удивительным даром излечивать людей от многих болезней, в том числе от часто мучивших бедуинов головных болей. Процедуру его врачевания бедуины именовали словом «маху», то есть «стиранием хвори». К услугам мутаввы прибегали и в 1960-е годы (48).

Одним из самых известных целителей Кувейта хронисты называют старца Йасина. Зиму, сообщают они, он проводил с 2–3 учениками в шатре, разбитом на мысе Ра’с ‘Уша’иридж, что в 15 милях к

западу от столицы, а лето – в своем небольшом доме в городе, стоявшем у моря, по соседству с домом известного торговца Хамада ал-Халида. Человек этот, рассказывает Х. Диксон, действительно, излечивал людей от мучивших их болезней.

У кого были кашель, жар или лихорадка, тот, кого кусал скорпион или жалила змея, спешили не к врачу в больницу, а к старцу Йасину. И что интересно, те, кто к нему обращался – выздоравливали. Сам он спокойно брал в руки змей и скорпионов – и они на него не нападали. За свою долгую жизнь старец не убил ни одну рептилию, будь то ящерицу или хамелеона, змею или скорпиона. Лечил людей, можно сказать, чудесным образом. Клал руку больному на голову, читал молитву и давал выпить ковшик с водой из своего кувшина, над которым зачитывал айаты из Корана. Говорил, что он – всего лишь инструмент в руках Господа, которым Всевышний лечит людей. Никогда и ни у кого не брал никакой платы за услуги. Умер старец Йасин в 1948 г. Хоронило его все население Кувейта, и стар, и млад (49).

Чистокровную бедуинку кочевники Аравии и сегодня величают «неиспорченной дочерью Хаввы» (Евы). Муж мой, когда мы оказались в Аравии, вспоминала Вайолет Диксон, настаивал на том, чтобы я носила длинные волосы, и не стригла их, как делала это в Европе. Коротко стриженые волосы у женщины не просто шокировали аравийцев, а вызывали у них к «коротковолосой» презрение и даже отвращение. И все потому, что волосы в Аравии – это венец красоты женщины. Коротко же стриженые волосы – это знак наказания женщины мужчиной за несоблюдение тех или иных, завещанных предками, укладов семейной жизни.

Подрезанные кончики волос на голове жительницы аравийской пустыни и в наши дни тотчас же закапывают в песок. Бытует поверье, что волосы, подобранные завистницей и «обрызганные ее слюной», могут накликать несчастье – рассорить жену с мужем.

Мужчина, заявляют аравийцы, ценит в женщине красоту и невинность, целомудрие и смиренность.

У коренных кувейток и поныне в моде тату по-аравийски, иными словами, росписи хной, или «украшения тела», как они фигурируют в речи аравитянок. Хна, равно как и благовония, говорят

они, «притягивает удачу»: незамужним женщинам дарует мужей, а замужним – детей. Стареющие женщины скрывают хной «накатившие годы», то есть седину волос.

Что касается мужчин Аравии, то у них тату нет. Любой рисунок на теле мужчины они считают ничем иным, как «постыдным клеймом», «знаком рабства».

Большое внимание в прошлом женщины Аравии уделяли бровям. В одних племенах их подводили черной охрой, в других – удаляли и прорисовывали, а в некоторых отдавали предпочтение бровям сросшимся. Мода на прорисованные брови пришла в Аравию из Египта, где так поступала Нефертити, супруга-соправительница древнеегипетского фараона Эхнатона (умерла в 1338 г. до н. э.). Каждый день мастера украшали лицо царицы прорисованными бровями. Моду на сросшиеся брови аравийки заимствовали у ассириек. Там такие брови были признаком принадлежности женщины к знатному роду. Простолюдинам иметь растительность на переносице запрещалась в Ассирии под страхом смерти.

Согласно обычаю, «законным женихом» девушки в аравийской пустыне являлся в прошлом ее кузен, двоюродный брат. Старшая дочь в семье выходила замуж за старшего сына брата ее отца. Даже в 1970-е годы, если кузен настаивал на своем праве жениться на кузине, то свадьбу, как правило, справляли. Если девушка противилась стать женой кузена, то выйти замуж за другого мужчину без согласия кузена она не могла.

До середины 1940-х годов все свадьбы в Кувейте были либо «традиционными», как их называют хронисты, либо «скроенными». Суть первого из этих двух типов свадеб прошлого состояла в том, что мужчина, согласно традиции, женился на кузине (бинт ал-‘ам). Если такие браки по какой-то причине не складывались, то тогда своих дочерей и сыновей сосватывали их родители, и такие свадьбы именовали в народе «скроенными» или «организованными».

Невест для своих сыновей подыскивали матери, притом только в семействах, равных их семьям по «глубине корней и чистоте крови», знатности и положению в племени, либо в городской общине. Предложение делалось отцу выбранной ими невесты. Договорившись, при свидетелях, о сумме калыма за невесту, о размере

ее приданого и финансовом обеспечении после развода, устраивали церемонию заключения брачного договора, или, выражаясь современным языком, регистрацию брака (катб ал-китаб). Брачный договор со стороны жениха скрепляли своими кольцами-печатками сам жених и один из «седобородых» его семейно-родового клана, а со стороны невесты – ее отец или брат и один из старейшин их рода, обязательно при трех свидетелях. Обряд бракосочетания совершал и совершает в Аравии кади (мусульманский судья). Церемония проходит либо в доме невесты, либо в мечети, но всегда без невесты.

До заключения брачного договора видеться жениху с невестой не разрешается. Даже в 1950–1960-е годы дочери кувейтских дипломатов, работавших за границей, или торговцев, державших за рубежом представительства своих компаний, знакомились и встречались со своими будущими мужьями на разных общественных мероприятиях, в том числе на приемах в посольствах, куда те заблаговременно и специально для этого приезжали.

После заключения свадебного контракта устраивали свадебные гуляния, или «ночи торжеств» (лейла ал-дахлин или лейла ал-зафа- ат). Притом в строго определенные дни, считавшиеся у коренных жителей Кувейта «счастливыми».

Первым за свадебный стол садится шейх племени. Поев, он встает и уходит, а за ним – и его ближайшее окружение. Их места тут же занимают другие (в очередности, регулируемой их возрастной шкалой и местом в семейно-родовой и родоплеменной иерархии). Участвуют в гуляниях и дети; они усаживаются за свадебный стол последними из гостей; сначала – мальчики, потом – девочки. Покидая свадебные торжества, гость может прихватить с собой и порцию понравившейся ему еды.

Пищу, остававшуюся после гуляний, вспоминает Вайолет Диксон, раздавали неимущим. Жили они за стенами города, в потрепанных шатрах, которые им оставляли за ненужностью наведывавшиеся на городской рынок бедуины (50).

Церемониал женитьбы в Кувейте остается неизменным на протяжении столетий. Обряд бракосочетания прост. Получив утвердительные ответы на соответствующие вопросы, адресованные жениху и отцу невесты (предложение девушке стать женой муж-

чины делается в Аравии через ее отца, а вот вдове или женщине разведенной – напрямую), кади объявляет обряд бракосочетания состоявшимся.

Важнейший элемент свадебного подарка жениха, помимо «сундучка невесты» с ювелирными украшениями, благовониями и аравийскими ароматами (духами), – «брачная кровать предков» (фараш). Представляет она собой новый матрас, покрытый новым красным стеганым одеялом с огромной подушкой сверху (непременно в наволочке голубого цвета и белыми оборочками в виде цветка посредине).

Волосы девушки перед свадьбой в племенах Кувейта и сегодня моют, по традиции, настойкой на листьях дерева сидр. Руки и стопы ног расписывают хной. Ресницы подводят тушью (кохлем). Одежды в день свадьбы окуривают благовониями и обрызгивают духами, а волосы – ароматическими маслами ‘ауда. Ложе новобрачных посыпают лепестками сладко пахнущих цветов и окропляют розовой водой.

Жениха к жилищу отца невесты сопровождают в день свадьбы его друзья и родственники-мужчины, человек пятьдесят. Возглавляет процессию жених. Справа и слева от молодожена следуют старейшины его семейно-родового клана. Замыкают свадебное шествие жениха музыканты и барабанщики. В наше время, когда такая процессия передвигается на автомобилях, то музыканты находятся в двух-трех последних из них. Приблизившись к «гнезду невесты», мужчины в течение минут 7–10 исполняют там, по традиции, танцы.

Перед первой брачной ночью проходит короткая встреча жениха с отцом невесты, который напоминает ему об обрядах «ночи раскрытия жены». В это же самое время мать и подруги невесты препровождают ее в брачные покои. Если свадьбу гуляют в кочевом племени, то такими покоями является стоящий неподалеку от шатра отца другой шатер – «приют молодоженов», как его называют бедуины. В первую брачную ночь именно он – центр внимания собирающихся на свадьбу гостей. Только в его сторону обращены их глаза и уши, писал известный исследователь Аравии американский миссионер С. Цвемер.

Абайю, которую муж снимает со своей жены в первую брачную ночь, он использует в качестве молельного коврика. Согласно