Том 2. Восток в средние века

абсолютно господствовала натуральная форма. Трудовые повинности, соответствующие в модели феодализма отработочной

622

ренте, либо не играли большой роли, либо составляли важную, но все же второстепенную часть совокупной ренты. Денежные же платежи, как о том уже говорилось, были по существу своему натуральными, потому что не возникали снизу в результате развития товарности, а декретировались сверху для удобства властей.

Обзор сопоставимости модели феодализма и восточных средневековых обществ подводит, как представляется, к выводу, что модель эта вполне применима. Реальность, как и полагается, была богаче любой модели. Кое-какие отличия от типично феодальных отношений Восток в целом также демонстрирует. Но неоднократно отмечалось, что и Западная Европа не полностью соответствовала модели феодализма (что и позволило ей, как можно предположить, преодолеть эту систему в исторически кратчайшие сроки).

Теперь все же надо сформулировать те черты социального строя восточных стран, которые составляют их особенность.

1. Права индивида существовали и охранялись только по отношению к другому индивиду. Права индивида по отношению к государству отсутствовали. Власть непосредственно присваивала индивида вместе с его возможностями и способностями, а в конечном счете — и с собственностью.

землю как территорию с подвластным населением, или собственность на налог, находилась в руках правящего слоя, который одновременно составлял административный аппарат. Власть здесь была ведущим фактором, обеспечивающим другие прерогативы собственности. Поэтому кажется вполне правомерным называть эти отношения властью-собственностью. Собственность же на землю как на объект хозяйства находилась в руках другого слоя, не составлявшего единства с правящим, более того, находившегося с ним в конфронтации. Слой землевладельцев-налогоплательщиков был экономически дифференцирован, состоял как из крестьян, так и из крупных помещиков, но, как правило, сплоченно выступал (конечно, обычно не в масштабах страны, а в локальном, общинном масштабе) за ограничение налога. Противоречия, связанные со сбором налогов, были наиболее острыми противоречиями общества и почти абсолютно затушевывали собственно классовые противоречия, например между крестьянами и безземельными, с одной стороны, и крупными землевладельцами — с другой. Такое состояние основных противоречий в обществе затрудняло выявление классовых интересов и замедлило социальную эволюцию.

3. Специфичный социально-классовый строй с двумя экономически господствующими классами (или, при другой классификации, двумя прослойками господствующего класса), находившимися в отношениях экономической, а нередко политической, т.е. просто вооруженной, борьбы, вызвал к жизни специфическое государство, которое иногда называют восточнодеспотическим. Это определение многих не устраивает, возможно, главным образом по соображениям дипломатическим. Наименование великих цивилизованных государств деспотиями кажется обидным для современных народов, живущих на тех же территориях или являющихся их непосредственными потомками. Многие не приемлют термин «деспотия», потому что придают ему весьма узкое значение. Им кажется, что они

623

опровергли тезис о деспотии, если доказали, что деспот не был полностью свободен в своих действиях.

Между тем дело, конечно, не в терминах. В случае необходимости можно придать термину соответствующее значение. Дело в том, что восточные государства по своей структуре отличались как от эфемерных европейских государств эпохи феодальной раздробленности, так и от сословных монархий, не говоря уже об абсолютных монархиях. И эта специфика требует терминологического выделения.

Смысл этого отличия уже выражен выше. Индивид был поставлен в бесправное положение по отношению к государству. Да, за сохранение статус-кво стоял обычай, религиозные нормы ограничивали совсем уж безграничный произвол, но статус индивида не был закреплен в точных формулировках права. Более того, бесправие человека возрастало по мере его возвышения по социально-административной лестнице и расширения масштабов его личной власти, а опасность

лишиться всего, в том числе и жизни, росла по мере обогащения.

Этот специфический политический строй, видимо, связан с тем обстоятельством, что государственная власть (вместе с властью-собственностью и вместе с большей частью прибавочного продукта страны) находилась в руках узкой прослойки (примерно 10% всех рентополучателей), которая могла рассчитывать только на централизацию, дисциплину и вооруженную силу. Не случайно эта верхняя прослойка нередко оказывалась даже инонациональной или иноконфессиональной по сравнению с массами населения [турки-османы на большей части территории Османской империи, монгольские и тюркские династии в Иране, мусульмане (тюрко- и персоязычные завоеватели) в Индии, чжурчжэни, монголы, а впоследствии маньчжуры в Китае и т.п.]. Государство-класс, или государство как аппарат, оказывалось не выразителем интересов класса феодалов (рентополучателей в целом), а, напротив, структурой, надстроенной над основными классами.

Остальные отличия Востока, и прежде всего медленный темп его развития, как представляется, вытекают из отмеченных выше. Конечно, остается основной вопрос: как возникли эти различия? Ответить на него пока никому не удавалось. Во всяком случае, исходный пункт расхождения Запада и Востока лежит в древности и, следовательно, выходит за пределы тематики этого тома. Мы видели свою задачу лишь в том, чтобы зафиксировать структурное отличие «восточного феодализма», а не прослеживать его генетические корни.

Конечно, «восточный феодализм» — тоже абстракция. Это только обобщение реальных социальных структур, господствовавших в разных «странах» или культурных ареалах. «Восточный феодализм» имеет свою типологию. Можно говорить о ближневосточном типе, или

— для данного периода — мусульманском, который имеет свои подтипы в виде османского и мусульманско-индийского. Отличаются от этого типа южноазиатский-индусский и дальневосточный. Последний также внутренне довольно разнообразен, в частности, он имеет такой подтип, как японский, который демонстрирует большую специфику, несомненно сыгравшую свою роль в дальнейшей судьбе Японии в новое и новейшее время. Среди обществ Юго-Восточной Азии также наблюдалось большое количество разнообразных типов. Понять конкретные различия этих типов можно, рассматривая их под углом зрения выраженности в них той или иной феодальной или «восточной» черты, параметра.

624

Возьмем, например, такой параметр, как глубина государственных прав на землю, т.е. объем отношений верховной собственности, или власти-собственности. В странах Дальнего Востока на определенных, а именно ранних, этапах феодального развития вмешательство в землевладение принимало крайнюю форму надельной системы — формирования государством всей системы землепользования. По крайней мере на бумаге надельная система господствовала в Китае с III по VIII в., в Корее — с VII по X в., во Вьетнаме — в XIII-XV вв. Типологически сюда же можно отнести систему сактина в Таиланде XVI-XVII вв.

История классового общества в Японии также началась с надельной системы (VII в.). Однако здесь она в отличие от других стран Дальнего Востока исчезла не только быстро, но и без видимого следа. Аграрные отношения в Японии X-XV вв. уникальны, видимо, не только для Дальнего, но и для Востока в целом. Это время господства частновладельческого феодализма практически без вмешательства государства в землепользование, землевладение и в производство. Усиление государственного регулирования в Японии относится уже к эпохе Токугава, которая рассматривается в следующем томе.

Роль государства в регулировании землевладения на Ближнем и Среднем Востоке также была заметной, но, если можно так выразиться, на порядок меньше. От периода Сасанидов и Халифата сохранились неясные сведения о переписях населения и полей. Позже государства не раз проводили «упорядочения» землевладения, выражавшиеся в конфискации мюльков и вакфов, но регулярно ни в землевладение, ни тем более в землепользование не вмешивались. В Османской империи райяты подвергались переписи вместе с их участками. В этом смысле их землевладение находилось под государственным контролем. Иллюзию упорядоченности землепользования создавала классификация участков на полные нифты (джуфты, федданы), получифты и т.п., но реально землепользование не ограничивалось. Ничего близкого к надельной системе Ближний и Средний Восток не знал.

История же Индии представляет пример почти полного невмешательства государства в землепользование и землевладение. Переписей населения и кадастра земель не проводилось, поэтому налог исчисляли не с площади, а с урожая.

Япония и в этом отношении выглядит исключением. Различие статусов внутри господствующего и эксплуатируемого классов, существование промежуточных между ними социальных прослоек в XVI в. были в значительной мере преодолены. Была проведена резкая грань между благородными (самураями) и неблагородными. Все население было разбито на четыре сословия. И их разложение уже стало выводить Японию на пути генезиса капитализма.

Опыт типологии феодальных стран Азии, предпринятый несколько лет назад на основе анкетного опроса специалистов", показал, что регион Ближнего и Среднего Востока отличался значительным уровнем развитости (товарно-денежные отношения и промышленное развитие) и шел в целом близко к типично феодальной модели. Регион Китая, также демонстрирующий значительную развитость, в то же время отклоняется от «типично феодальных» форм. Индию характеризуют средний уровень развития и довольно явная выраженность феодальных черт. Страны Юго-Восточной Азии были «слаборазвитыми» даже по азиатским меркам, но в целом близки к феодальной модели. Особенно это относится к бирманско-таиландскому региону, который по большинству показателей ближе к «феодальной модели», чем любой другой регион Востока. К этому надо добавить, что Япония, если бы она была исследована тем же методом, видимо, дала бы наивысшие показатели как «развитости», так и «феодальное™». Ясно, что использование феодальной модели для анализа и типологии обществ Азии вполне эффективно и задача заключается в развертывании этой работы всеми имеющимися в распоряжении методами.

* Алаев Л.Б. Опыт типологии средневековых обществ Азии. — Типы общественных отношений на Востоке в средние века.

М., 1982.

Глава VII

ИТОГИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА НА СРЕДНЕВЕКОВОМ ВОСТОКЕ К КОНЦУ XV в. (Вместо заключения)

Средние века в истории Востока были по отношению к эпохе древности временем дальнейшего прогресса в различных сферах хозяйственной, общественной и культурной жизни. В это время оказались реализованными некоторые наметившиеся в предшествующий период тенденции, происходили модификация древних институтов и норм, рождение и развитие новых форм социальноэкономического бытия; на исторической арене появились и громко заявили о себе безвестные дотоле народы, эволюционировали древние и рождались новые религии и возникавшие на их основе цивилизации.

Становление средневековых обществ происходило асинхронно. Относительно рано этот процесс завершился в Китае, Иране, Индии, Византии, несколько позднее в Корее, Японии, Аравии и еще позднее в Юго-Восточной Азии и Шри-Ланке. Во многих восточных государствах и на их периферии долго сохранялись племенные структуры.

Переход к средневековым формам протекал в одних случаях в рамках существовавших еще в эпоху поздней древности политических образований (Византия, государство Сасанидов в Иране, государство Гупта в Индии). В других случаях он сопровождался политическими потрясениями, катаклизмами, как это было, например, в Китае. В большинстве случаев в этом процессе принимали участие или даже были катализатором «варварские» кочевые племена. „ В средние века народы Азии и Северной Африки вступали между собой в экономические, политические и культурные контакты, имевшие результатом обмен опытом производственной деятельности, достижениями технической и научной мысли, идеями.

История Востока была тесно связана также с Европой. Это относится прежде всего к странам Ближнего и Среднего Востока и Северной Африки, где влияние греко-римской культуры было особенно велико не только в древности, но и в средние века благодаря главным образом существованию Византийской империи, носительницы традиций этой культуры. Арабское завоевание Испании и походы крестоносцев на Восток, основавших здесь свои государства, способствовали взаимодействию культур, хотя контакты между двумя мирами — Западом и Востоком — устанавливались не всегда в результате мирных сношений.

Более систематическими отношения между европейскими и восточными странами становятся с XVI в. Однако именно тогда они начинают приобретать характер отношений неравноправных, отношений между вырвавшейся вперед в своем развитии Европой и эволюционировавшим в русле «традиционализма» Востоком. Торговая экспансия и колониальные

628

захваты становятся важнейшим фактором и европейской и афро-азиатской истории. Становление средневековых обществ происходило в различных условиях. Однако общей чертой

следует считать рост производительных сил. Он находил выражение в широком распространении и освоении железных орудий, диверсификации орудий труда, в том числе сельскохозяйственного инвентаря, расширении искусственного орошения и совершенствовании ирригационной техники (в

частности, во введении во многих местах в эксплуатацию водяного — «египетского», «персидского» — колеса, приводимого в действие энергией животных). Результатом этого были «аграрная экспансия», или значительное расширение культурного ареала за счет невозделываемых прежде земель, появление многочисленных поселений аграрного типа, расширение ассортимента выращиваемых земледельческих культур, в том числе технических. Наличие больших массивов неосвоенных земель и в более позднее время во многих восточных странах (исключая Японию и некоторые другие страны) было причиной преимущественно экстенсивного развития земледелия, что не способствовало быстрому, динамичному развитию производительных сил общества.

Одновременно во многих регионах Востока отмечается упадок древних городов. На судьбе многих из них, обязанных своим процветанием сухопутной или морской торговле с Римом, тяжело отразилось крушение могущественной империи Запада.

Торговля с Византией, наследницей Рима на Востоке, лишь частично компенсировала нанесенный ущерб. На рубеже древности и средневековья исчезли с лица земли многие восточные города. Сохранявшиеся от эпохи древности города были таковыми часто лишь по названию: территория и население их сократились, как и производство и торговля; но и в унаследованных от древности городах рушились характерные для этой эпохи формы собственности и социально-экономической организации производственной деятельности, происходила их сущностная «переплавка», притом что эти города сохраняли преемственность городской жизни.

Упадок многих древних городов был связан непосредственно также и с кризисом древних политических образований, центрами которых они были.

Генезис и развитие феодальных отношений составляли на Востоке, как и в Европе, суть исторического процесса в эпоху средневековья. В этом следует видеть одно из проявлений наиболее общих закономерностей эволюции и единства мирового исторического процесса. Однако неодинаковые итоги развития Востока и Западной Европы к рубежу средневековья и нового времени (XVI-XVIII вв.), а именно разложение феодализма и генезис капитализма на Западе и продолжение медленной эволюции средневековых форм и отношений на Востоке, свидетельствуют о большом своеобразии исторической эволюции западных и восточных обществ. В рамках общей, генеральной модели феодализма со всей очевидностью просматриваются две макрорегиональные (западная и восточная) модели. Правда, говоря о Востоке как особом по отношению к Европе формационном регионе, нельзя упускать из виду существования ряда специфических субрегиональных и локальных вариантов развития в рамках обеих макрорегиональных моделей. Эти варианты развития формировались в результате сложного сочетания и взаимодействия внутренних и внешних исторических факторов. Важным фактором многовариантности развития Востока было огромное разнообразие природных

629

условий, более или менее благоприятных для развития аграрной экономики, скотоводства или других сфер хозяйственной деятельности человека — торговли, ремесла. Дискретность природной среды — мощные системы гор, пустыни и полупустыни, континентальный характер всего азиатского пространства — затрудняла общение между восточными странами и народами, хотя и не исключала «диффузии» ни общественных форм, ни форм средневекового сознания.

При всем многообразии внутри типологической вариантности «восточного феодализма» этой модели в целом были присущи относительно медленные темпы развития. Можно утверждать, что генезис феодализма в ряде крупнейших стран Востока — Китае, Индии, Иране и Византии — при всей его асинхронности начался раньше, чем в Западной Римской империи, и значительно раньше, чем у народов Центральной, Восточной, Юго-Восточной и Северной Европы. Элементы феодальных форм прослеживаются еще в древневосточных структурах. Весьма протяженным во времени был период становления раннефеодальных обществ Востока, где переход к развитым феодальным отношениям одних народов произошел значительно позднее, чем в Европе, в то время как другие восточные народы не достигли этого уровня вплоть до конца средневековья.

Какие же черты общественной структуры, позволяющие говорить о «восточном феодализме» как особом формационнном регионе, определяли более медленные темпы развития восточных стран, каковы были факторы, внутренние и внешние по отношению к данному обществу, этого явления? Уместно отметить прежде всего, что генетической подсистемой феодализма на Востоке были первобытнообщинные, патриархальные структуры, хотя они, возможно, постепенно разлагались. Как известно, существование на Востоке в древности рабовладельческой формации является предметом научных дискуссий. Бесспорно, однако, то, что рабовладельческий уклад существовал практически во всех древневосточных цивилизациях. Последнее обстоятельство не могло не оказать влияние на генезис феодальных отношений на Востоке, где элементы разлагавшихся рабовладельческих отношений играли часто не менее значительную роль, чем элементы разлагавшихся первобытнообщинных отношений. Участие элементов разлагавшихся рабовладельческих форм в генезисе феодализма было более значительно в Северной Африке, Иране, Индии, Китае. Значительно

меньшую роль они играли в Аравии, в странах Юго-Восточной Азии.

В целом именно преобладание элементов разлагавшихся патриархальных структур в генезисе феодализма придавало этому процессу затяжные формы.

Характерной особенностью общественного строя Востока (хотя и в разной степени для различных стран и народов) была устойчивость общины, преобладающим типом которой во многих странах Востока уже в эпоху древности была сельская община с характерной для нее индивидуальной собственностью (владением) малой семьи на пахотный участок и коллективной — на пустоши и выгоны.

Устойчивость общины была в определенной мере связана с естественными условиямси земледелия: трудоемкость возделываемых культур, зависимость от искусственного орошения, необходимость строительства защитных от наводнений дамб, строительство, ремонт, эксплуатация каналов и других средств ирригации, равно как расчистка джунглей и пр.,

630

ограничивали индивидуализацию труда, требовали кооперации усилий земледельцев, опосредовали господство коллективных форм их социальной организации и бытия. Важным фактором устойчивости и «питания» общинных структур была сохранявшаяся на протяжении всего средневековья первобытнообщинная периферия феодальных обществ — внутренняя, представленная оседлыми автохтонными племенами, и внешняя, или кочевая. Длительный, затянувшийся на столетия процесс разложения первобытных общин приводил к

появлению новых, переходных к соседской болынесемейных общин и патронимических структур. Устойчивость общинных структур и институционализация общинных норм сдерживали процесс имущественной и социальной дифференциации крестьянства, препятствовали высвобождению индивидуальных прав из оков общинности (коллективизма), в конечном счете придавали известную застойность восточному феодализму. В XVI-XVIII вв. во многих странах Востока могут быть обнаружены лишь элементы разложения общинного землевладения (потеря небольшой частью общинников владельческих прав на землю, переход их земель в руки сельских богатеев, торговцев, ростовщиков и пр.). Ранее всего этот процесс обнаружил себя, видимо, в Японии, где еще в XII-XVI вв. произошел распад надельных общин на государственных землях. Что касается общин, создававшихся на частновладельческих землях, то они пользовались большим самоуправлением, а обложение крестьян было менее тяжелым. Это обстоятельство сыграло, видимо, немаловажную роль в становлении в Японии частной крестьянской собственности, важной предпосылки и показателя кризиса феодальной аграрной системы.

Естественно, что при всех различиях в степени прочности пережитков патриархальных отношений и развития индивидуальных прав последние до конца средневековья в основном оставались в той или иной мере ограниченными коллективными правами общины: в частности, нередко требовалась санкция коллектива на отчуждение путем продажи индивидуального крестьянского владения, за членами общины сохранялось преимущественное право его покупки; сами права индивидуума на землю воспринимались как права члена коллектива.

Автономизм самоуправляющихся соседских общин превращал их в своеобразный инструмент социального сопротивления крестьян феодализирующимся элементам, отдельным, мелким и средним, феодалам. В этих условиях изъятие прибавочного продукта земледельческого хозяйства могло быть обеспечено наиболее эффективно благодаря сильной централизованной государственной военно-административной власти. Государство, в свою очередь, используя общину как фискальную единицу, было немало заинтересовано в сохранении общинного строя и общинных институтов и нередко активно способствовало укреплению общинных норм.

Едва ли не универсальным параметром восточной модели феодализма, опосредованным устойчивостью общинных структур, было и преобладание государственной собственности над частным, или вотчинным, землевладением.

Государство являлось коллективным собственником-эксплуататором: присваивая основную часть прибавочного продукта, производимого в сельском хозяйстве, ремесле, оно в централизованном порядке распределяло его среди представителей правящего класса.

631

Государственная собственность на Востоке наиболее ярко была выражена в Китае, сначала в рамках надельной системы, затем в форме пожалований за службу; значительную часть господствующего класса представляла бюрократия — государственные чиновники, не обладавшие даже элементами частноправовой власти и получавшие свою долю феодальной ренты в виде жалованья.

Сильными были позиции государственной собственности на Ближнем Востоке, в частности в

Османской империи, где государство в определенные периоды выступало в роли огранизатора производства, осуществляло повседневное регулирование земледелия, так же как и ремесла и торговли.

На другом «полюсе» находится Япония, во многих отношениях «выпадающая» из восточной модели. Здесь земли, розданные в условные служебные держания в период раннего средневековья (VII-XI вв.), позднее превратились в наследственные владения. По мнению исследователей, преобладающим типом собственности и эксплуатации в Японии был, как и в Западной Европе, вотчинный (частнособственнический) тип.

Считая государственную собственность универсальным признаком восточной модели общественного строя Востока, историки, однако, расходятся во мнениях о характере, социальной природе ее. Представление о феодализме как отношениях, покоящихся исключительно на частнособственнических началах, приводит ряд исследователей к выводу о нефеодальном характере средневековых афро-азиатских обществ; для дефиниции их используется понятие «государственного способа производства», «азиатского способа производства».

Согласно мнению многих других исследователей, государственная собственность в средневековых обществах Востока была феодальной по своей сути, поскольку реализовалась (как и вотчинная, или частная, собственность) через присвоение прибавочного продукта, изымаемого путем внеэкономического принуждения у наделенных средствами производства (прежде всего землей) и неполноправных в социальном отношении крестьян. Формой реализации государственной собственности была рента-налог, которую следует рассматривать не просто как феодальную модификацию государственных налогов, но как особый вариант феодальной ренты в условиях преобладания государственной собственности. Следовательно, отношения, базирующиеся на частноправовых началах и на государственных началах, — два типа феодальных отношений. Как полагал Л.В.Черепнин, первый тип отношений доминировал в Западной Европе, второй тип отношений (именуемый иногда государственным феодализмом) преобладал на Востоке, а сочетание их было характерно для Руси.

Преобладая на Востоке, государственная собственность не исключала частнофеодальной собственности (типа милка во всех странах Ближнего и Среднего Востока, в Средней Азии, Индии, Северной Африке, собственности «сильных домов» в Китае и пр.). Ее существование на протяжении всего средневековья подтверждается источниками, в том числе документами о наследовании, купле-продаже и прочих видах отчуждения.

Становление государственной собственности как коллективной собственности господствующего класса, находившей свое воплощение не в домениальной собственности государя, а в системе служебного землевладения под эгидой государства (военно-ленной системе — держания типа икта, тимар, тиул, джагир и др.), было в значительной степени связано с развитием феодализма «снизу», т.е. развитием поначалу частной собственности мелких и средних наследственных феодалов-вотчинников,

632

родовой аристократии и феодализировавшейся общинной верхушки и т.д. Для упрочения своего статуса и присваиваемых социальных привилегий они нуждались в консолидации и поддержке государства. По мере развития феодализационных процессов эти элементы включались частично в систему феодального служебного землевладения (частично оставаясь за пределами ее), тем самым способствуя конструированию государственной собственности, относительно слабой на заре феодализации, в раннее средневековье, и более выраженной на последующих стадиях развития этой формации. Частично инкорпорировавшиеся в систему феодального серважа, вотчинники (например, азаты-дахики в Иране, ватандары и некоторые другие категории местных феодальных владетелей — заминдаров — в Делийском султанате и Могольской Индии) служили в войсках, использовались государством для сбора ренты-налога. Как получатели доли в государственной ренте-налоге, исполняющие административные и военные функции, они рассматривались в качестве должностных лиц и одновременно наследственных держателей своих же вотчинных земель.

Учитывая это, можно говорить о том, что государственные права надстраивались над правами частных владетелей, заинтересованных в покровительстве государства или вынужденных подчиниться ему.

Нельзя не учитывать и то, что и сами лица, получавшие служебные держания от государства, проявляли время от времени стремление к приватизации земли, к завоеванию частных прав в отношении населявших ее крестьян (стремление превратить свои держания в наследственные

владения, отказ от уплаты государственного налога и исполнения службы). Это в ряде стран Ближнего и Среднего Востока и в Южной Азии проявилось особенно отчетливо в конце XIV-XV в. Весьма симптоматично было само появление под титулом государственной собственности de jure и de facto наследственных, обеленных в налоговом отношении (свободных от государственного налога) служебных держаний (союргал в Иране и Средней Азии, ином в Делийском султанате и т.д.). Тенденция к приватизации служебных держаний сопровождалась захватом крестьянских земель и развитием (хотя и в ограниченных масштабах) собственного хозяйства владельцев союргалов и проч.

Некоторое развитие частных прав феодальных держателей земли, права и обязанности которых были в ряде отношений сходны с таковыми европейских ленников, не привело, однако, к разложению государственной собственности на Востоке ни к началу XVI в., ни в доколониальный период вообще.

С преобладанием государственной феодальной собственности была связана и специфическая структура господствующего класса. Верхние звенья его были представлены служилой знатью — «чиновничеством», «меритократией». Потомственная аристократия не обладала той же мерой социальной престижности, если не была инкорпорирована в разряд служилой знати. Важнейшим фактором устойчивости государственной собственности следует, видимо, считать также сохранение как в древности, так и на протяжении всего средневековья специфической структуры (организации) власти — восточной деспотии. Постоянное воспроизводство последней во многом определялось самой историей возникновения огромного большинства восточных империй и государств (пожалуй, кроме Японии), создаваемых усилиями иноэтнической знати (арабами, тюрками, монголами, маньчжурами и т.д.). Чуждая в этнолингвистическом отношении коренному населе-

633

нию, она только с помощью деспотической государственной структуры могла реализовать завоеванные политические и социальные позиции. Неотъемлемой частью политики, направленной на создание сильных, централизованных деспотий, была политика укрепления государственной и ограничения частной собственности и частных прав феодалов.

Государственная собственность наряду с присвоенными восточным государством функциями регулирования различных сторон экономики, социальной и культурной жизни и, как результат, слабое развитие отношений, основанных на частноправовых началах, обусловили невыраженность процесса индивидуализации личности, важного показателя зрелости и необходимого элемента сложного и многопланового процесса разложения феодального общества.

Слабость интегрирующих и преобразующих потенций феодализма, имевшая на Востоке своим дополнительным фактором отмеченную дискретность природно-географической среды, обусловила определенную «автономию» или изолированность племенного мира от основного потока развития общества. Близкое соседство его с развитыми цивилизациями делало, однако, неизбежным контакты периферии с центром в экономической, социальной и политической сферах. Результаты этих контактов были различными и зависели от многообразных условий времени и места. В одних случаях эти контакты ускоряли процесс социальной стратификации и развития имущественного неравенства у племен, способствовали их политической консолидации и созданию протогосударственных образований с сильным влиянием в их структуре родовых связей; в других случаях установление контроля племен над земледельцами, изъятие у них прибавочного продукта, напротив, консервировали патриархальные отношения в племенных структурах, тормозили социальное расслоение.

Испытывая влияние центра, кочевая периферия, в свою очередь, оказывала мощное воздействие на процессы в феодальном обществе, на саму внутреннюю среду феодальной формации. Племенной милитаризм и экспансионизм определялись особенностями кочевого хозяйства: его заинтересованностью в продуктах земледелия и ремесла, отсутствием (или мизерностью) прибавочного продукта, избыточностью рабочей силы. Миграции и завоевания кочевников на Востоке происходили не только в древний и раннесредневековый периоды (гунны, эфталиты и пр.), как это было в Европе, но и на протяжении всего средневековья и даже нового времени. Мощные волны переселенческих процессов обрушивались на многие страны Востока в XI в. (тюрки-сельджуки) и в XIII в. (монголы). Эти и последующие племенные миграции и завоевания (монголов, туркмен, узбеков, тюрок-османов и др.) кочевников, имевших эффективную, восходящую к родо-племенной структуре военную организацию, приводили непосредственно к разрушению производительных сил в культурных центрах. Практически повсеместно они

способствовали сокращению ареалов поливного земледелия, утрате навыков полеводства и культуры пахоты, проникновению скотоводческих систем в традиционно земледельческие районы и их пасторализации. Результатом кочевых нашествий начиная с XI в. был демографический спад во многих азиатских и североафриканских странах.

На протяжении всего средневековья в подавляющем большинстве восточных стран племенные группы представляли решающую силу в создании империй и других более или менее крупных государственных

634

образований. В социально-политической иерархии этих государств клановая знать занимала доминирующее положение. Опираясь на военную силу племенных ополчений, она присваивала престижные должности в военно-административной системе управления и представляла верхний эшелон власти. Источником богатства этой знати была эксплуатация земледельческого и городского населения путем изъятия ренты-налога и городских налогов на базе военно-ленной системы.

Этнически чуждая местному населению, кочевая знать нуждалась в сугубо деспотическом характере власти и усилении централизации. Известно, например, что при Юанях и маньчжурах в Китае резко усилилась власть императора. Аналогичное явление имело место и в других странах Востока, в частности при монголах Хулагуидах в Иране, при делийских султанах и могольских падишахах в Индии, при Османах в ряде стран Ближнего Востока и т.д. В условиях периодически происходившего укрепления деспотической централизованной власти тенденция к разложению системы служебных держаний под эгидой государства оказывалась неустойчивой, приобретала циклический характер. Феодальная анархия и раздробленность XV в., как результат усиления частного феодального землевладения, в начале XVI в. сменились новым витком централизации, способствовавшей стабилизации феодального общества.

В большом числе восточных государств, созданных силой племен и племенной знати, имело место определенное усиление отношений дофеодального типа. Повторяясь многократно и сопровождаясь перераспределением земельного фонда, племенные завоевания вели к возникновению форм землевладения, являвшихся продуктом синтеза более развитых местных форм с менее развитыми, патриархальными или патриархально-феодальными, существовавшими у пришлых кочевых и полукочевых племен. В течение нескольких веков после монгольского нашествия, видимо самого масштабного и самого разрушительного всплеска кочевого экспансионизма, экономика ряда завоеванных монголами стран не могла подняться над уровнем, достигнутым в X—XII вв. Хозяйство юаньского Китая к 90-м годам XIII в. едва подошло к уровню его в танский период, а Иран достиг домонгольского уровня только в XVI в.

Происходившее на Востоке на протяжении всего средневековья взаимодействие «варварского» и феодального начал стало основным фактором консервации общественных отношений; как отмечал Л.И.Рейснер, восточному феодализму приходилось «тащить» огромный груз полуфеодальной и полупатриархальной «варварской» традиционности, тратить огромные усилия на освоение своей периферии, что резко отличало развитие средневековых обществ на Востоке и в Западной Европе, где несистемные формы практически отсутствовали или не играли той же роли.

Однако миграции и завоевания затрагивали восточные общества в разной степени. Они не коснулись совершенно Японии, что, возможно, в немалой степени определило ее особый по сравнению с другими азиатскими и североафриканскими странами путь развития. Неодинакова была историческая роль этих миграций и завоеваний и во времени. Если в эпоху поздней древности и генезиса феодализма племенные завоевания, установление власти кочевников над земледельческими этносами могли стимулировать, как правило, автохтонные феодализационные процессы, то более поздние волны племенных завоеваний обществ, уже продвинутых в своем феодальном развитии, напротив, придавали этому развитию затяжной характер, способствуя возрождению дофеодальных и раннефеодальных норм и институтов.

Рабство на Востоке в средние века сохранялось как в своих феодальных модификациях, так и в виде особого уклада. Роль его была весьма значительна, хотя и не всегда получала адекватное отражение в источниках, в частности в официальных документах и хрониках. Особенно значительна роль рабовладельческого уклада в раннее средневековье. В Иране при Сасанидах и Халифате (до X в.) рабы находили применение в крупных имениях государства и частных лиц, а также в храмовых хозяйствах. В Японии в VIII-XI вв. число рабов достигало 10-15% всего населения. Формы рабской зависимости возникали также и в условиях кочевого хозяйства. И хотя рабство здесь оставалось патриархальным и архаичным, не выходило за пределы домашнего

рабства, жизнедеятельность общества была немало опосредована эксплуатацией рабов. Рабовладельческий уклад не теряет своего значения на Востоке и в развитых феодальных обществах. Рабов использовали в сельском хозяйстве, на оросительных работах, в ремесле; они пасли казенные и личные стада, добывали на государственных рудниках железо и обрабатывали его, служили в гвардиях феодальных правителей. Основной тенденцией в средние века на Востоке было сокращение применения рабского труда в сельском хозяйстве и ремесленном производстве и одновременно возрастание степени использования его в сфере обслуживания.

Одним из факторов устойчивости рабства были непрерывные крупномасштабные завоевания, и прежде всего те, которые осуществлялись теми или иными племенами и сопровождались захватом в плен и депортацией десятков и сотен тысяч людей. По мнению исследователей, арабское завоевание Ирана и ряда других стран укрепило на известное время терявший свое значение рабовладельческий уклад. В хулагуидском Иране оказались возрожденными, в полном соответствии с «Ясой» Чингисхана, рабско-крепостнические формы эксплуатации в казенных мастерских. Рост числа рабов и ухудшение их положения имели место в Китае при Юанях и позднее при маньчжурах.

Сохранение в средневековых обществах Востока рабства и характерное правовое осмысление этого явления (деление на лично-свободных и лично-несвободных, в дальневосточном праве — лянжэнь и цзяньжэнь) препятствовали становлению «чистых» классовых категорий феодального общества и развитию присущих ему социальных антагонизмов, в целом тормозили прогрессивную социально-экономическую эволюцию феодальных обществ Востока.

Функциональным элементом феодального общества Востока был средневековый город, фокусировавший в себе основные типологические черты этого общества. Как и европейский город, город на Востоке был связан с определенным уровнем развития производительных сил и феодальных социально-экономических отношений, был индикатором их зрелости. Рост численности городов на Востоке особенно заметен в Х-ХП вв., когда определенный спад городской жизни периода раннего средневековья сменился бурным ростом промышленной деятельности и расцветом средневековой культуры. Огромные объемы прибавочного продукта от сельского хозяйства создавали благоприятные условия для развития ремесла и других несельскохозяйственных занятий и сосредоточения в городах несельскохозяйственных групп населения.

636

Как и в Европе, город на средневековом Востоке был местом концентрации частично отделявшегося от земледелия ремесла, торговли и населения. По степени концентрации населения города на Востоке превосходили западные. По современным подсчетам, к концу XVIII в. в них проживало 10-25% населения (в Европе в городах с населением более 10 тыс. человек — всего от 1 до 7%). Восточный город отличали высокий уровень развития ремесла (как по объему и ассортименту изделий, так и по качеству производимой продукции), солидные накопления купеческого капитала. Можно согласиться с тем, что восточный город был даже менее аграрен, чем западный. Мелкотоварное ремесло (хотя оно было не единственной формой социальной организации городской промышленности и существовало параллельно с натуральным производством в правительственных и частных феодальных мастерских, а также с работой по заказу) и товарно-денежные отношения составляли экономическую базу города, являвшегося одновременно местом концентрации и перераспределения феодальной ренты.

Основной фигурой в промышленности средневекового восточного города был ремесленник — самостоятельный в хозяйственном отношении мелкотоварный производитель, собственник орудий, средств производства и изготовленной продукции, а не зависимый работник феодальных мастерских. В связи с концентрацией в городе товарно-денежных отношений именно здесь получали более полное развитие отношения частной собственности, в том числе земельной. Мелкотоварное ремесло и товарно-денежные отношения «не выводили», однако, город за пределы феодальности. Города, даже в средневековом обществе периода его расцвета (или в развитом феодальном обществе), были составным элементом феодальной экономики и социальной структуры (хотя в определенном смысле представляли альтернативу деревне с ее в основном натуральной экономикой). В этом отношении средневековый город мало отличался от европейского.

Однако существует также альтернативная точка зрения, согласно которой средневековый город (и западный и восточный) не являлся элементом феодальной структуры. Сторонники ее исходят из положения об исключительно натуральной основе феодализма, а мелкотоварное ремесло и товарноденежные отношения трактуются ими как примета разложения феодального общества и зародыш новых, буржуазных отношений. Естественно, что будущие исследователи обратят внимание на необходимость как дальнейших теоретических изысканий, так и конкретных исследований городской тематики, одной из ключевых проблем истории феодализма и генезиса капитализма.

При всем том общем, что можно обнаружить в характере восточного и европейского городов, между