4. Отечественная война в произведениях исторической беллетристики. Три старинных русских
РОМАНА
Остановимся на судьбе трех забытых литераторов. Они не случайно привлекают наше внимание так, обращаясь к развитию русской исторической прозы, нельзя обойти Рафаила Зотова, одного из самых плодовитых романистов своего времени Деятельность Николая Греча не менее достойна почтения: он был не только автором одного из популярнейших тогда романов, но заметной (и далеко не однозначной!) фигурой литературной жизни 10-30-х годов, создателем кёплохих учебных книг по русскому языку, наконец писателем,/оставившим нам интересные мемуары. Менее известен Николай Коншин, однако его личность постоянно обращала на себя внимание исследователей: в его судьбе и его творчестве отразились характернейшие черты эпохи литературного романтизма.
Итак, эти писатели интересны и сегодня, а их романы и ныне остаются не только памятником литературы прошлого, но способны и волновать нас, и подвести к размышлению о немаловажных вопросах.
При дворе Павла 1 хорошо знали дворцового гренадера Михаила Зотова, отличавшегося необычайной силой: он мог нести человека на вытянутой руке и, на удивление публики, легко гнул руками подковы. Это* офицер, внук Бату-хана, брата последнего крымского владыки Щагин-Гирея, сын татарского атамана, был отцом будущего писателя - Рафаила Михайловича Зотова (1795 - 1871). Матерью же его была простая крестьянка...
Наделенный от природы незаурядными способностями, юный Рафаил, окончив в 14 лет Петербургскую гимназию, отлично знал немецкий и французский языки и был страстным любителем литературы и драматических представлений. Поэтому не случайно поступил он на службу к главному директору театров обер-камергеру Л. Нарышкину. Недолго, однако, длилась эта служба: настал 1812 год, круто повернувший судьбы россиян. Исполненный патриотического порыва, шестнадцатилетний Рафаил Зотов вступает в ополчение. 5 сентября вместе со своею колонной он покидает северную столицу и с тех пор вплоть до окончания похода с полной самоотверженностью (он 10 раз был ранен) участвует в антинаполеоновской компании, пройдя с русской армией всю Европу. Перипетии своей военной судьбы
Зотов позже правдиво опишет в «Рассказах о походах 1812 и 1813 годов прапорщика Санкт-Петербургского ополчения».
По возвращении из похода он подает в отставку, женится в 1816 году на М. И. Пикулиной и с головой уходит в театральную жизнь. Будучи с 1818 по 1836 год начальником репертуара русского театра, он пишет сам для сцены и переводит. Его театральное наследие - более 100 пьес в стихах и прозе. В это время появляются на сцене его произведения. Так, в 1818 году был представлен в Петербургском театре «Ермак», а затем - опера «Куликовская битва» , далее последовали «Александр и София или Русские в Ливонии», «Юность Иоанна, или Нашествие Тамерлана на Россию» и другие. Эти постановки отличались определенностью авторского отношения к событиям, велеречивыми монологами, необычайными совпадениями, эффектными сценами; герои здесь были четко разграничены на положительных, достойных, с «светлой душой» и отрицательных, недостойных, бесчестных. Такого рода прямолинейность наблюдается и в прозе Р. Зотова, на стиль которой оказало некоторое воздействие «театральное мышление автора».
Возможно, к этому времени относится и его знакомство с Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым, которые по вечерам иногда к
нему заглядывали.
В 1836 году, поссорившись по одному служебному делу с всесильным директором императорских театров А. М. Гедеоновым, Зотов вызвал его на дуэль. Это повлекло за собою отставку и закрыло двери к служебной карьере. Пятнадцать лет он зарабатывал на жизнь,- делая выборку из политических зарубежных изданий в рубрику «Заграничные известия» для газеты Греча «Северная пчела». «Так он перебивался... «из кулька в рогожку»] как говорится, и жил, не унывая, с грехом пополам, ни шатко ни валко, - вспоминал один из современников. - Между четырьмя и пятью часами дня Рафаила Михайловича можно было встретить зимою в бекеше с бобровым воротником, летом - в толстом пальто, с тростью в руке на Невском проспекте, где он гулял, окончив работу, напевая про себя оперный мотив и перенесясь мыслью в прежнее невозвратное время...» Вновь получить должность помог случай. Однажды в «Северной пчеле» Зотов поместил фельетон по поводу открытия Благовещенского моста. В фельетоне были стихи, которые показались очень лестными министру путей сообщения графу Клейнмихелю. Он-то и предложил Зотову место члена Совета путей сообщения. Но это произойдет в 1852 году.
А пока с присущим ему энтузиазмом Зотов писал роман за романом: в тридцатых годах выходит «Никлас, Медвежья Лапа, атаман контрабандистов или Некоторые черты из жизни Фридриха II», исторические повести «Студент и княжна, или Возвращение Наполеона с острова Эльбы» и «Наполеон на острове св. Елены», пятичастная «Военная история Российского государства», «Шапка юродивого, или Трилиственник. Исторический роман из времен Елизаветы и Екатерины», - в сороковых - «Бородинское ядро и Березинская переправа», «Фра- диаволо, или Последние годы Венеции». В пятидесятые годы появляются «Исторические очерки царствования императора Николая I », «Таинственные силы, или, Некоторые черты из царствования императора Павла I», «Две сестры, или Смоленск в 1812 году». Вот далеко не полный перечень написанного Рафаилом Михайловичем Зотовым.
Интерес к истории сопутствовал писателю всю жизнь: то он углублялся в русскую древность, то касался недавнего военного времени, с особым пристрастием писал об эпохе Александра I, о величии русской армии-освободительницы, о славных людях русской армии. Ему, «старому служаке», была присуща искренность гражданско-дидактических убеждений, солдатская прямолинейная ясность в представлениях о долге, чести и присяге...
Деятельный характер писателя проявлялся не только в многочисленных литературных опытах. Его заботило благо России, «устроительство дел государственных». Он выступает с разнообразными проектами, имеющими целью всеобщее благосостояние. То пишет о необходимости постройки железной дороги между Петербургом и Одессой, то подает проспекты об охране российских,рек, об учреждении гражданской стражи, о новых шоссе, или о всеобщей воинской службе не более трех лет, о помощи нищим...
Среди романов Р. Зотова «Леонид, или некоторые черты из жизни Наполеона» был одним из наиболее популярных; он выдержал четыре издания, что свидетельствовало о внимании к нему читателей. Популярность эта объяснялась прежде всего пристрастием современников к историческому жанру: все потянулись к истории. «В наше время, - писал Петр Сумароков в предисловии к своим повестям, - тысячи романв бывают раскуплены, прочитаны и расхвалены, может быть, только за то, что заглавию их прибавлено волшебное слово исторический». Но не только в этом дело. Когда уже были написаны романы Достоевского, Толстого, и прежний Антоша Чехонте уже становился известным Чеховым, - Зотова издавали, переиздавали; последнее роскошное издание одного из романов писателя вышло у Сытина в 1905 году. Читатель был, как правило, увлечен сюжетом Зотова: события одно другого неожиданнее беспрестанно здесь сменялись, десятки непредвиденных (часто почти невозможных) совпадений, удивительных происшествий буквально не давали опомниться.
Повествование насыщено упоминанием самых известных полководцев, дипломатов, государственных деятелей, все они как бы непроизвольно сталкиваются с главным героем романа, лицом, созданным воображением писателя, беседуют с ним, принимают участие в его судьбе. Таким образом, не герой действует в истории, а история служит поводом для рассказа о
необыкновенного героя.
В том, как складывается судьба, есть сказочно- гиперболическая невероятность: Леонид успешно сражаеися против Наполеона, а затем удивительным образом, не оставляя мысли о милом своем отечестве, оказывается у него на службе, даже выполняет роль его шпиона в Австрии и, пройдя через массу приключений, возвращается на Родину.
«Повороты» событий в романе определялись удивительного рода случайностями. Вот, например, в единоборстве с массой французских солдат, уже почти опрокинутый ими, Леонид попадает палашом по висевшему на колесе фитилю; тлеющий конец его касается затравки орудия, раздается выстрел, и герой спасается, - отброшенный через колеса на сажень. Чудесным образом автор оставляет в живых и другого своего героя - Евгения: «Евгений был сбит с ног, и через него поскакал неприятельский эскадрон. По какому-то невероятному счастью, которое, впрочем, так часто встречается на войне, ни одна лошадь не наступила на Евгения, и когда все промчались, он... пошел потихоньку к лесу...». Подобного в романе много, но чудеса эти на грани вероятного - могло быть и такое. Бывало!
Удивительны и совершаемые героем подвиги. Леонид дважды спасает своего друга Евгения, затем и его сестру Наташу, позже - солдата Варлама и многих других; он едва не захватывает в плен Наполеона, выдерживает при защите батареи борьбу с сонмом французских солдат, мешает сладострастному негодяю Сельмару лишить чести немецкую девушку; умелыми действиями уничтожает с вверенным ему полком целое подразделение французской армии и т. д.
Леонид (это имя значит по-гречески подобный льву), самою судьбою предназначенный, чтобы восхищать воображение всех, всегда неожиданно торжествует, выскальзывает невредимым из самых, казалось бы безвыходных обстоятельств. Он являет собою примеры благородства, скромности, любезности,
богобоязненности и одновременно - смелости, решительности, самоотверженности, доброты и чувства долга.
Вместе с тем герой был «идеальный» сын своего века и своей среды: благопристойный, глубоко и искренно преданный не только русскому императору, но самой идее «помазанника божия». Благоговеющий перед любым венценосцем, он считает своим долгом служить ему, хотя и лишен слепого верноподданнического фанатизма и всегда сохраняет свое человеческое достоинство. По крайней мере он всеми силами души искренно стремится к добру, как он его понимает, к красоте, как он ее чувствует. Короче - он стремится быть человеком, поступающим благородно, по законам чести. Именно эти его черты, отмеченные автором, так или иначе привлекают
наши симпатии.
Рецидивы исторически объяснимых верноподданнических чувств, своеобразие патриотизма, исповедуемого героем, не помешают современному читателю ощутить и истинные патриотические настроения, господствующие в русском обществе во время французского нашествия 1812 года, и сочувственно отозваться душой на искренние порывы любви к Отечеству. Разве не вечно современно сказанное зотовским героем Леонидом о патриотизме: «Дай бог, чтобы это чувство никогда не ослабевало в сердцах русских. Первый день равнодушия нашего к отечеству - будет последним днем его славы и могущества. Не дай бог, чтобы это чувство никогда не ослабевало в сердцах русских. Первый день равнодушия нашего к отечеству - будет последним днем его славы и Могущества не дцй бог ни детям, ни внукам нашим дожить до этого».правда, Леонид далеко не всегда выдерживает испытания жизни, совершает проступки, опрометчивые шаги. Но его ошибки столь понятны и, как правило, непроизвольны, его раскаяние столь очевидно, что в конечном счете, несмотря на его странности и предубеждения, некоторую социальную ущербность представлений,
сказывающуюся в отношении к иным людям, и даже нравственные падения, происходящие вследствие минутных сердечных слабостей, - ореол героя и человека всяческих достоинств остается при нем.
Мы напрасно стали бы искать в романе Р. Зотова стремление к тому глубинному проникновению в историю, которым отличались лучшие образцы декабристской исторической прозы, наиболее значительные произведения Н. Полевого, М. Загоскина, и И. Лажечникова или непревзойденная повесть Н. Гоголя «Тарас Бульба». Исторические события являются у Зотова, как уже говорилось, декорацией, фоном, на котором разыгрываются драматические происшествия из жизни главного героя. Желая придать этим событиям особую увлекательность, автор как бы «подгоняет» их под свой замысел и для этого вводит в свой роман таинственную фигуру графини Б., являющуюся тайным организатором множества межгосударственных отношений и военных столкновений с предначертанным ей исходом. При этом одним из основных соучастников антинаполеоновского замысла оказывается... Талейран.
Здесь (как и в других случаях) Зотов основывается вовсе не только на фантазии. Ведь «сложные» отношения между Наполеоном и Талейраном - исторический факт. Уже встреча Александра I и Бонапарта в Эрфурте (28 сентября 1808^года) обнаружила удивившую тогда Александра позицию Талейрана, убеждавшего наедине русского императора «спасти Европу», ибо «русский государь должен быть союзником французского народа», и позже выступавшего как «Анна Ивановна», шпионящая в пользу и за счет императора Александра I».
Или, например совершенно соответствует историческим данным то, что за полтора года до начала русской компании Наполеон стал «не только размышлять вслух о войне с Россией, но и серьезно изучать этот вопрос». Подобный же факт, представленный в романе Зотора многоречивыми монологами Наполеона и спорами, возникающими в его окружении, изображается с наивной откровенностью, причем психологическая подоплека словесных баталий заметно упрощена.
Итак, в «Леониде...» было немало авторских вольностей, фантазий на тему истории, что вполне соответствовало романтическому отношению к изображению прошлого; отчасти же это были даже «приемы», возвращающие к опытам предромантической прозы. Однако успехи отечественной исторической романистики, личный жизненный опыт автора, влияние Вальтера Скотта не могли не сказаться на художественной стилистике романа, и видимость достоверности явилась одной из направляющих его сюжета. Поэтому-то так интересны многие бытовые сцены, некоторые военные и «светские» эпизоды, самое развитие интриги, наконец «заставки», в которых дается широкая панорама эпохи.
Исторические несоответствия забываются в ярком динамизме событий. Постоянно возникающие нравственные вопросы заставляют с волнением следить за «колебаниями» характеров и обстоятельств. Таким образом намечаются и контуры событий всей в целом истории наполеоновских войн, главное же - настроений и ощущений их участников (многое Зотов знал по собственному опыту).
Правдоподобно отражены в романе некоторые светские, провинциальные, армейские межгрупповые, кастовые отношения, причем автор, естественно, передает их с позиции своего воемени и основываясь на исторических реалиях.
Вспомним в связи с этим, что Зотов проводит своего героя во многом через те же события и сталкивает со многими из тех общественно-исторических явлений,, которые много лет спустя будет художественно осмыслять ;JI. Н. Толстой в своем всемирно известном реалистическом романе-эпопее «Война и мир»: тут и сражения, и знаменитые дипломатические встречи, наконец - тайные международные общества (масонов и др.). кстати сказать, роман Р. Зотова был Л. Толстому известен, среди многих других книг служил ему материалом во время работы...
Однако в художественном освоении материала между этими произведениями поистине пролегает бездна!
Не только жизнь героя, но и черты времени воссоздаются Р. Зотовым - участником тех событий, так сказать, поверхностно, на бытовом уровне. Толстой - даже факты очень личной жизни героев как бы подключает к основной задаче: отразить в историческом движении «мысль народную». Отсюда и многогранность исторических событий, и их сложное отражение через переживания и размышления различных лиц, находящихся на разных общественных уровнях и представляющих самые широкие слои народа.
Толстой наполняет обстоятельства жизни героев существенными приметами времени, приобщает их к миру, «где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов», вплетает частные события в общую картину, которая ощущается читателем как неизбежная в своей объективной закономерности. Ведь почти каждое эпохальное событие отражается в суждениях, намерениях и поступках многих толстовских героев, вскрывает черты их характеров, выявляет их отношения друг к другу и сказывается не только на их судьбе, но и на существенных изменениях их внутреннего облика. Отсюда - правдивое подключение к истории «самых обыкновенных простых лиц и
событий, связанных между собою художественной
необходимостью».
Не будем однако же судить Р. Зотова за то, что он не Толстой. Та поверхностная объективность, которая создана им - очевидцем, - содержит немало для нас ценного; даже из натуралистических элементов, из многочисленных
второстепенных фактов складывается мозаичная, но тем не менее
небезынтересная картина...
Между тем современная Р. Зотову критика была к писателю беспощадна. Например, Кс. Полевой, оценивая роман как «сброд происшествий, воющих от ужаса, когда они сближены», отрицая истинность изображения, давал суровую официально- дидактическую характеристику некоторым «неуставным» действиям героя и его случайным, нравственным падениям и считал, что автора можно похвалить только за то, что «он хотел написать хорошую книгу». Суров был В. Г. Белинский, иронически заметивший: Зотов «имеет удивительную способность писать плодовито и широко: прочитав одну часть его романа, вы думаете, что прочли целые пять романов».
Более поздние оценки были справедливее. Так, рецензент «Исторического вестника», отметив, что писатель пользовался в свое время большой известностью, указывал, что «Р. Зотов, уступая по силе дарования Лажечникову и Загоскину, занимает в литературе место непосредственно за этими романистами», и замечал, что в отличие от названных авторов Зотов «изображал лица, имеющие всемирное значение». В этой заметке было верно сказано, что в зотовском романе «кроме компаний Наполеона с 1806 по 1814 год, дипломатических интриг, тайных обществ, заговоров, военных действий той эпохи, изображены нравы нашего общества, быт помещиков, пользовавшихся всеми возмутительными правами крепостничества, едва выносимое невежество народа под гнетом вечного рабства, жизнь нашего солдата под тяжестью жестоких дисциплинарных условий».
Все это заметит в романе Зотова и современный читатель.
[Через два с небольшим месяца после начала Отечественной войны 1812 года в Петербурге вышел первый номер еженедельного исторического, политического и литературного журнала «Сын Отечества», основанного Николаем Ивановичем Гречем (1787-1867). Задача этого издания заключалась в том, чтобы вдохновлять русское общество на борьбу с наполеоновским нашествием. В то время вокруг журнала сплотились патриотические силы. В нем было напечатано вдохновенное «послание к русским» адъюнкт-профессора нравственных и политических наук Царскосельского лицея А. П. Куницына, утверждавшего идеи народного героизма в борьбе против захватчиков, патриотические басни И. А. Крылова и многие другие сочинения, исполненные священной ненависти к завоевателям, высокого ратного духа. Патриотической цели служили помещаемые в журнале воззвания и многие политические статьи, а так же серии антинаполеоновских карикатур. Этот хорошо известный современникам журнал процветал благодаря энергичному, хорошо образованному редактору, уже испытавшему себя на ниве журналистики (вместе с другими литераторами он уже издавал три журнала: «Гений времен», «Журнал новейших путешествий», «Европейский музеум»).
Основание «Сына Отечества», консолидация вокруг него прогрессивных литераторов не было случайностью в биографии Н. И. Греча, журналиста, филолога, писателя, многообразная деятельность которого вполне заслуживает внимания потомков. Было бы неверно, памятуя возникший позже , после 1825 года, «союз» Н. И. Греча с Ф. В. Булгариным и даже известную конфронтацию с А. С. Пушкиным в 1830-1831 годах (в связи с изданием журнала «Современник»), однозначно считать писателя безнадежным консерватором и поборником ортодоксально- монархической политики. {Деятельность Н. И. Греча сложнее и принесла немало пользы отечественной словесности. Достаточно в связи с этим упомянуть о дружеских отношениях, которые сохранились у Греча с Пушкиным до конца его дней, или вспомнить одно из итоговых сочинений позднего Н. И. Греча «Записки о моей жизни»,' содержащие отнюдь не благонамеренные, но весьма критические суждения и бытописательные зарисовки монархической верхушки, по сей день вызывающие иктерес. Нельзя забывать и заслуги н. Греча на поприще филологии: его «Учебную книгу российской словесности», «Опыт' краткой истории русской литературы, «Практическую русскую грамматику» и др. Одним словом, близость к Булгарину далеко не определяет лицо общественно- литературной биографии Н. И. Греча и тем более - Греча - писателя, известного нам романами - «Поездка в Германию» (1831) и «Черная женщина» (1834)».
В первом из этих произведении, написанном в виде путевых записей и писем, следуя отчасти традициям нравственно- дидактических романов, Греч обращается к жизнеописанию петербургских немцев, рассказывает о жизни и истории романтической любви благородного и восторженного
Мстиславцева. Второй - также не исчерпывается «семейной историей» и повествует о самых разных, порою таинственных явлениях. Не случайно этим произведением увлекались современники...
Не только область истории, но открытая романтикам сфера фантастического, восходящего к фольклёрным мотивам и содержащего «порывы человеческого духа» к неизвестному, таинственному, высокому, предстает здесь читательскому взору. В мистике, в скрытых, непонятных явлениях, чреватых, как предполагалось, неограниченными возможностями власти над окружающими, в еще непонятных сознанию человека тайных связях с «силами природы», оказывающих влияние на нашу жизнь, мысль и чувства людей как бы* проникали в «иной мир», в котором самоутверждение личности неограниченно. Здесь романтические писатели черпали материал для «чудесных образцов. Нередко сюжет фантастических произведений развивался в связи с изображением окружающей повседневности, с повествованием о жизни современного общества или на фоне известных исторических событий. К таким произведениям принадлежит «Черная женщина» Греча. Ее главный герой, князь Алексей Кемский, образованный молодой человек, живущий богатою духовною жизнью и являющий собой пример добросердечия, отзывчивой непосредственности в отношении к людям и внутренне сосредоточенности, - зачастую забывает о печальных неожиданностях жизни и не умеет даже вообразить, как далеко могут зайти козни окружающих его людей, вроде его сводной сестры Алевтины, племянников «эгоистов и бездушников» или коварного Лемешова и стряпчего Тряпицына. Но всякий раз, когда несчастье, горькое разочарование или обман ожидают его, - вдруг черная женщина как видение, предваряющее мрачное событие или предостерегающий от
рокового поступка.
Однако писатель вовсе не исповедовал только слепую веру в потусторонние силы. Его взгляд на таинственное диалектичен, и в этом можно удостовериться из рассуждений героя о «видениях»: «Мысль ли это, облеченная воображением в видимые формы, затаившееся ли в душе воспоминание былого случая, которое в памяти рассудка исчезло...» Вместе с тем Кемский думает, что «видения наяву, когда человек обладает всем рассудком и всеми чувствами», «имеют связь с ... душевными движениями, прошедшими, настоящими и будущими», причем «голос духовного мира» внятен только тому, «кто одарен способностью его слышать».
Алексей Кемский как раз относился к тем, кто внемлет голосу духовного мира и вообще принадлежит к людям
чрезвычайной чуткости.
Вместе с тем он является образцом истинного просвещения и гуманности и возглавляет галерею замечательных героев романа, всегда стремящихся к истинной человечности, искреннему благорасположению и доброте к людям, возвышающих культуру и нелицеприятно противопоставивших себя невежеству, грубой невоспитанности нравов и человеческим порокам. Может быть, где-то в оценке героев автор и грешит прямолинейностью, но его искренние симпатии к добру и красоте и столь же искреннее осуждение бездуховности и бессердечия, определенность этих нравственных оценок не может не вызывать сочувствия у современных читателей. Герой Греча живо на все отзывается, и предполагая в окружающих свойственное ему самому благородство, попадает нередко в весьма тяжелые обстоятельства. Однако чистота помыслов, вера в добро, сила духа пресущая Кемскому, благородные друзья-знакомцы, встреченные им на жизненном пути, наконец, предупреждающей его об опасности - в конечном счете помогают ему посрамить корыстолюбивых и пристрастных врагов своих.
В своем «духовидстве» и прозрениях Кемский не одинок: в романе изображена еще одна незаурядная личность, «натуралист, испытатель таинств природы» Алимари, обладающий подобного рода способностями и одновременно убежденный, что научные взыскания откроют когда-нибудь причины того, «что казалось неизъяснимым чудом», и все это «покажется нам в виде явления или действия природы, понятного ;и даже в естестве вещей необходимого». Такого рода взгляды составляют и неортодоксальную религиозность Алимаря, которая более походит на своеобразную нравственно-философскую систему христианского толка. Замечательный этот иноземец отличается самыми добрыми свойствами характера, и потому понятна его дружба с нашим героем.
Мы имеем основания не соглашаться с рядом ученых воззрений Алиари, но не можем не сочувствовать общему направлению его стремлений к духовности, к высокому и прекрасному в человечестве, стремлений, которым он следует
всю свою жизнь.
Всех истинно благородных персонажей романа: Алексея Кемского, Алимари, Наташу, художника Берилова и других объединяет не только доброжелательность, но высоко ставящееся ими чувство долга. Оно неизменно проявляется и в свойственном всем им патриотизме, том священном чувстве, «которое навечно приковывает человека к единственному, любимому отечеству, к
своему народу».
Спустя много лет после публикации «Черной женщины», в одном из писем к В.Ганке (1847) обрусевший немец Н. И.Греч вполне определил свои патриотические устремления, отстаивая русскую самобытность и заявляя об ощущаемой неприязни к нему некоторых иноземцев «за явную и гласную привязанность
к... славянскому отечеству...».
Поэтому на войне, беззаветно служа отчизне, «одушевленный какою-то высшею силою», подает Кемский «своим товарищам и подчиненным пример блистательной храбрости», готовый «драться до последней капли». Поэтому даже Алимари, «италиянец по происхождению, католик по вероисповеданию, славянин по матери и русский по месту рождения», по-сыновьи любит свою alma mater: «Я в России родился, - говорит он, - надеюсь и умереть в России: ее слава и благородствие мне драгоценны». Поэтому-то искренне скорбит он, когда «предания и развалины священной старины, заветы родительские... - все это истребляется тлетворным влиянием эгоизма, властолюбия и алчности к золоту...». Эти настроения героев, несомненно, относятся к характерным чертам эпохи.
Положительных героев роману объединяет также чувство истинного достоинства, определяющее их щепетильность и совестливость. Совесть и бессовестность - вот что непреодолимо различает людей. Эта мысль, развитая во многочисленных столкновениях героев, тем не менее всегда заслуживает внимания читателя. Поэтому, несмотря на некоторую искусственность в сцеплении происшествий, легших в основу романа, нас не покидает сочувствие герою, что поддерживает и неослабевающее внимание к развитию романтической интриги, в изощренной занимательности которой Н. И. Греч достиг, можно сказать, высокого мастерства.
Кстати сказать, поэтика его детективно-фаетастического повествования повлияла на сказочно-фантастическую прозу его времени, давая ей примеры напряженной увлекательности фабулы.
Жизнь и приключения князя Вяземского находятся в центре романа. Образы прошлого: бурное время суворовских походов и наполеоновских войн не остается забытым. Причем, участие героев «происшествиях эпохи» закономерности: согласно уже в те годы утвердившимся представлениям, всякий достойный уважения человек должен был биться за судьбы отечества. Писатель вводит в свой роман исторические лица: Суворова, Багратиона, Наполеона и многих других. Роман доносит до читательского слуха отзвуки событий конца XVIII - первой четверти XIX века. Правда, автор не стремился сколько-нибудь полному или глубокому их изображению, и житье-бытье героев идет в романе в целом как бы само по себе. Но многие характерные явления русской общественной жизни явственно отразились в произведении Греча, и вполне реалистично. Достаточно упомянуть скитания Кемского по приемным знатных особ, галерею различных чиновных типов, отлично характеризующих рутинную петербургскую бюрократию, грязных дельцов ее, вроде бесстыдного жулика Тряпицына, или «новой» молодежи, подобной Григорию,) Платону и Кити, племянникам Кемского.
На склоне лет писатель весьма категорически высказывался об исторических произведениях: «История только тогда хороша, когда говорит сущую правду, не стесняясь угождением кому- либо, не имея никакой цели, кроме изложения дел, как они были». И все же исторические события довершали полноту картины, дополняли детективно-фантастический сюжет, и все это в целом придало роману Греча пеструю увлекательность и сделало своеобразным бестеллером 30-х годов девятнадцатого века...
7 июня 1834 года в лавке Смиридина А. С. Пушкин приобрел «Черную женщину»,.. В статье «литературные мечтания» (1835) В. Г. Белинский не раз упомянул это произведение, со свойственной ему запальчивостью и иронией отнес Н. Греча к «гениям Смирдинского периода» и в дальнейшем называл его «почтенным и знаменитым автором «Черной женщины»», явно не считая его роман заслуживающим серьезной оценки. Это понятно: в пылу литературной полемики, утверждая принципы реализма и историцизма, он не мог иначе воспринимать художественную реальность, к которой принадлежал роман Н. Греча.
И многим современникам Греча такое различие было еще недоступно, и нередко, не понимая существенной обособленности фантастики Н. Греча от элементов чудесного в «Пиковой даме» А. С. Пушкина, сравнивали «Черную женщину» с этой пушкинской повестью. Иные современники оценивали роман как первую попытку в литературе изобразить «связь человека с природой», где пружиной избрано «чудесно- естественное, хотя и необъяснимое пока», как сочинение, в котором автор сумел «верно живописать внутреннюю работу духа в извечной борьбе между добром и злом, на пути к личному совершенствованию».
Между тем, через какое-то время В. Г. Белинский вновь коснулся творчества Н. Греча и признал, что «Черная женщина» «читается скоро и с удовольствием», причем ее отличает «прекрасный рассказ, многие удачно и верно схваченные черты с общества и времени, множество дельных мыслей, замечаний, местами даже теплота рассказа - все это делает то, что «роман читается»». Думается, что современный читатель, даже и вооруженный критической мыслью, не без интереса прочтет это произведение...
Среди многих книг пушкинской библиотеки есть небольшой томик: «Две повести Н. Коншина Спб. 1833 (Из его записок о Финляндии)». На форзаце написано: «Александру Сергеевичу Пушкину от автора». Листы книги разрезаны: видимо, она была прочитана поэтом... 22 декабря 1836 года в письме Коншину, получившему при содействии Пушкина место директора училищ Тверской губернии, поэт, в частности, писал: «...Заняв место Лажечникова, не займетесь ли вы, по примеру вашего предшественника, и романами. А куда бы хорошо!». Трудно с должной степенью достоверности утверждать, читал ли Пушкин роман Н. Коншина «Граф Обоянский...» Но его совет свидетельствует не только о желании сподвигнуть своего знакомца на создание исторических произведений, а предполагает у автора способность исполнить данный совет.
Николай Михайлович Коншин (1739-1859) не обладал большим художественным дарованием, но его литературные труды были замечены современниками. Вместе с тем, как отмечал его биограф замечательны «самые перепетии его жизни - влюбчивый, легкомысленный офицер-игрок превращается в страстного любителя словесности и усердного ее работника, потом в чиновника, наконец в серьезного педагога, которому поручено руководить сперва низшим, а потом и высшим учебными заведениями. Будучи тесно знаком с Е. А. Боратынским, он вошел в число членов так называемого пушкинского кружка, коротко знал А. А. Дельвига, Е. Ф.Розена, в. А. Эртеля и других, становится в 1821 году действительным членом Вольного общества любителей российской словесности. Коншин печатал немногие свои стихотворения в «Благонамеренном», «Соревнователе просвещения и благотворения», «Новостях литературы», «Невском альманахе», «Русском инвалиде» и других изданиях. В 1830 году он выступил как издатель альманаха «Царское Село», в который вошли стихотворения А. С. Пушкина, А. А. Дельвига, Е. А. Воротынского, Ф. Н. Глинки и, наконец самого Коншина.
Он был заметным участником литературной жизни 20-30-х годов, известен не только как поэт, но и как переводчик. Так, в 1822-1823 годах Коншин опубликовал в «Соревнователе просвещения» два отрывка из «Истории Карла V» историка Вильяма Робертсона: первый - об отречении от престола и смерти короля, второй - об ордене иезуитов. Позже он публикует в том же журнале речь Мирабо о французском языке и пр.
Литературная деятельность не прерывала военной и цивильной карьеры писателя. Будучи еще в 1811 году произведен в прапорщики полевой артиллерии,; он участвовал в компании 1812 года, затем в 1814 году - во вступлении союзных войск в Париж. После недолгой отставки - Коншин вновь в армии, где, как уже было сказано, служил ротным командиром в Финляндии.
С 1824 года - он асессор, чиновник особых поручений при Костромской казенной палате, и с тех пор до конца дней служит в разных учреждениях, сначала правителем Царскосельского дворцового правления, а затем в Твери, Ярославле, и выходит в отставку в 1856 году в чине действительного статского советника.
Спустя три года, однако он вновь получил назначение. В июне 1859 года направился по месту службы главным инспектором училищ Западной Сибири. Но принять должность Коншин не смог: выехав из Петербурга больным или простудившись по дороге, он долго болел и 31 октября 1859 года скончался в Омске.
Коншин, как и его современники, «посетил сей мир в его минуты роковые» (Ф. Тютчев). Ор встретил Отечественную войну 1812 года офицером конной артиллерии. Ему не суждено было принять участия в сражении под Бородином: из-за внезапной болезни (сильное отравление) он был отправлен в тыл. Но первые месяцы войны были полны многих испытаний и обогатили молодого офицера массой новых впечатлений, главное из которых - новое настроение в армии, выступавшей в поход против супостата - завоевателя. Свои воспоминания Н. Коншин с чистосердечной признательностью, откровенностью и удивительной простотой изложил затем в записках 1812 годе.
Участие в историческом походе в Европу начинается для писателя весною 1814 года, когда вместе со своей батареей он попадает в Варшаву, а затем - в Краков и Шклов. Здесь знакомится Коншин с учителем французского языка в Шкловском корпусе протоиреем Александром Старинкевичем, человеком «замечательного ума и скромности», обладателем отборной библиотеки «на всех языках». Под его влиянием «Коншин сильно увлекается чтением». Не исключено, что исторические сочинения уже в это время начинают занимать его. Упомянутые ранее переводы были, конечно, только началом его приобщения к истории. Между тем следуют поездки по делам службы в Вильно, Лифляндию, Петербург, затем перевод (1816) в Молдавскую армию, возвращение в столицу, служба в Финляндии. Из всего извлекал он массу новых сведений. Его пристальная наблюдательность помогла заметить и запомнить немало колоритных фигур, картин местного быта, ярких эпизодов походной жизни, и это служило ^источником его будущих сочинений. Но литературные понятия Коншина все еще тяготели к сентиментальным принципам времен Карамзина.
Через год после публикации «Двух повестей» Н. Коншин выпускает свой роман из русской истории «Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году. Рассказы инвалида» (1834).! Появись это произведение десятком лет раньше - оно, наверно, стало бы литературным событием. Но после «Рославлева...» и «Юрия Милославского...» М. Загоскина и многих других, роман Коншина казался в художественном отношении слабым подражанием пройденному, хотя и содержал ряд интересных эпизодов, а также яркий бытовой материал, основанный, несомненно, на личных впечатлениях, наконец, образы некоторых известных участников Отечественной войны, например Дениса Давыдова, изображенного под именем Дениса Свислоча.
Однако события, связанные с врйной 1812 года, составляют меньшую часть содержания романа. Основа его сюжета - история графа Обоянского и помещика Богуслава.
Жизнь героев, излагаемая зачастую с романтической наивностью и условностью, вызывает тем не менее понимание и сочувствие к повествованию, отнюдь не лишенному исторического и психологического интереса.
Категоричная оценка романа В. Г. Белинским была для Н. Коншина непоправимым ударом. С тех пор он не пытался писать романы. Однако отечественная история продолжает увлекать его. Постоянно ведя исторические разыскания, он публикует статью «Взгляд на древнюю Тверь» и затем полностью погружается в исторические исследования, находит в Новгороде новый список Домостроя, готовит труды «Боярин М. Б. Шеин», «Нечто о царе
Борисе Годунове», «Еретики XVII века» и другие исследования. Многие его работы так и остались в рукописи..
Три старинных русских романа - это лишь малая часть огромного континента русской массовой беллетристики 20-30-х годов XIX века, послужившей во многих отношениях плодотворной почвой для художественного развития отечественной литературы. 1 Наша классика выросла на взлете тех идей, которые явственно звучали уже в романтической прозе. Это были идеи патриотизма, беззаветной любви к Отчизне, идеи гуманизма и утверждения неотъемлимых прав личности на свободу мысли и слова, глубокого сочувствия человеку и причастности всему миру. Яркие образцы высокой нравственности, запечатленные романтической беллетристикой, были органически восприняты писателями последующих поколений. И мы не ошибемся^ если скажем, что в духовной атмосфере, созданной романтической литературой,
сформировались Толстой и Достоевский, Лесков и Чехов и что опосредствованно ее влияние ощущается и поныне. От первых романтических произведений к вершинам русской романной классики пролегает путь развития человеческого духа во всей нашей литературе. Так вправе ли мы забывать это? И не должны ли все шире открывать читателю новые пласты нашей литературы, ее забытое достояние, ее несметные богатства?
V V t
5. «ГОРЯЧИЕ СЛЕДМ» 1812 ГОДА
Тридцатые годы - время своеобразного «мемуарного взрыва». Одна за другой выходят книг воспоминаний участников Отечественной войны - прославленных героев, известных и не слишком известных литераторов, простых «самовидцев тех или иных знаменательных событий и т.д. Одни из них были написаны еще давно, что называется, по горячим следам, и лишь теперь увидели свет, другие явились результатом многолетней работы, но все вместе составили широчайшую и многокрасочную панораму тех далеких событий, которую могли создать лишь они, «люди двенадцатого года».
Почти тридцать лет пролежали в архиве записки М. Ф. Орлова о капитуляции Парижа, которую в марте 1814 г. От лица русского командования принимал их автор, талантливый военный деятель и дипломат, блестящий писатель и ученый, будущий декабрист Михаил Федорович Орлов. Написанные в середине 1910-х гг., сразу же после окончания похода, они и сегодня поражают художнической зоркостью, глубиной мысли и блеском стиля. Вот, например, его рассуждения о национальном характере русских и французов: «Ничто не сходствует так мало с истинным французом, как настоящий русский. Эти два существа совершенно различные, сближающиеся только в двух точках: инстинктуальной сметливости ума и беспечном презрении опасности. Но и в этом они не плотно соприкасаются. Француз лучше схватывает собственно идею, ловчее ею управляет, искуснее украшает ее, более извлекает из нее остроумных выводов. Но, с другой стороны, он легко ослепляется яркостью самых блестящих предположений своих, увлекается своей склонностью к утопиям, блуждает в отвлеченных подробностях и часто пренебрегает практическими выводами или простирает далеко за надлежащие пределы логические следствия первых оснований своих. Русский, напротив, употребляет рассудок свой иначе. Горизонт его теснее, но взгляд более верен; он менее вещей усматривает вдруг, но лучше и яснее видит цель, которой хочет достигнуть ... Дайте обеим нациям развить какую-нибудь идею, какое-нибудь происшествие, и вы увидите, что французская отработка разовьется прекрасными листьями, великолепными цветами, но сомневаюсь, чтобы сбор плодов превзошел или даже сравнялся с тем, какой при тех же условиях будет уметь получить русский. В отношении к храбрости воинственные добродетели обеих наций более сходны, но тем не менее различествуют между собою. Русский более твердыня, француз более уда$\ однако ж и тот и другой доказали, что когда они находятся под начальством искусного полководца, то эти качества в них не так исключительны, чтобы они не могли с успехом и славой перейти из одного в другое». Мысли эти тем более примечательны, что развивал их М. Ф. Орлов в беседах с французскими офицерами в их боевом лагере, когда выполнял свою парламентскую миссию...
В те же 1810 гг. начал писать свои военные мемуары и Денис Давыдов. «Пишу, что я видел в течении 1812, 1813 и 1814 годов и уже закончил первую часть, то есть до занятия Москвы. Занимаюсь теперь отступлением - обширное поле брани!!!», - пишет он в 1815 году. И тремя годами»позже: «В праздные часы я занимаюсь приведением в порядок Дневника моих поисков (т. е. партизанских действий) и уже почти половину написал. Там я весь: дурен ли, хорош ли, но чувства и мысли мои - все там».
Появление этих записок русский читатель, надо полагать, ждал с особым нетерпением: имя знаменитого поэта-партизана было одним из славнейших имен двенадцатого года. Молва о его подвигах шла по всей России. Громкая известность поэта-гусара, сопутствовавшая ему еще в 1800-е гг., во время Отечественной войны переросла в широчайшую славу национального героя.
Давыдов любил повторять, что он - «поэт не по рифмам и стопам, а по чувству» и прежде всего - «по залету и отважности военных действий». Это было его стилем, его «почерком», который с особым блеском; с особой яркостью проявился в Отечественной войне, когда во главе крупных партизанских отрядов он совершал дерзкие рейды по тылам наполеоновской армии и одержал целый ряд блистательных побед.
Военный талант Давыдова высоко ценили крупнейшие русские полководцы - Кутузов, Багратион, Кульнев; сам же он более всего дорожил своей славой признанного партизанского вождя, одного из главных теоретиков партизанской войны как войны прежде всего народной. В «Дневнике партизанских действий» он много говорит о тактике такой войны, о том, как важно для любого военачальника знать и понимать характер той борьбы, которую ведет народ, знать и понимать «мысль народную» (как потом, через много лет скажет Лев Толстой). Например, он рассказывает, с какой настороженностью встречали крестьяне его партизан-гусаров только потому, что те были одеты в армейскую форму и говорили не на вполне «народном» языке. «К каждому селению один из нас принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы русские... Часто ответом нам был выстрел или пущенный с размаха топор, от ударов коих судьба спасла нас... Сколько раз я спрашивал жителей по заключении между нами мира: «Отчего вы полагали нас французами?» Каждый раз они отвечали мне: «Да вишь, родимый, это, бают, на их одёжу схожо» ». - «Да разве я не на русском языке говорю?» - «Да ведь у них всякого сбора люди!». «Тогда, - говорит Давыдов, - я на опыте узнал, что в народной войне должно не только говорить языком черни, но приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде». И тут же прибавляет: «Но не писать слогом объявлений Ростопчина. Это оскорбляет грамотных, которые видят презрение в том, что им пишут площадным наречием, а известно, что письменные люди немалое имеют влияние над безграмотными».
При жизни Давыдова «Дневник» его печатался лишь в отрывках. Но и в отрывках он стая подлинным литературным явлением своего времени. Написанный непосредственным участником великих событий, он соединил в себе неотразимую достоверность исторического документа и замечательную выразительность художественного повествования. «Представляем военным людям судить о достоинстве этих статей, -и писал В. Г. Белинский, - что же касается до литературного, с этой стороны они - перлы нашей бедной литературы: живое изложение, доступность для всех и каждого, интерес, слог его, быстрый, живописный, простой и благородный, прекрасный, поэтический! Как прозаик, - заключает Белинский, - Давыдов имеет полное право стоять наряду с лучшими прозаиками русской литературы».
В 1836 г. вышда книга, о которой сразу же заговорили все. Это была книга Надежды Дурювой «Кавалерист-девица. Происшествие в России».
Книга не случайно имела такой подзаголовок «Происшествие в России». Написанная в жанре обычных военных мемуаров, повествуя о многочисленных походах и сражениях, участником которых был ее автор, книга Дуровой, однако, имела в виду какую-то совершенно особую цель, особую мысль, которая, по-видимому, должна была заставить читателя воспринимать повествование не просто как рассказ о походах и сражениях, а как нечто, несомненно, более значительное, более важное, имеющее отношение не только к военной жизни.
«Происшествием» была собственно жизнь Надежды Дуровой, сама ее судьба. Происшествием невиданным, неслыханным - таким, сама исключительность которого заставляла задуматься о многом.
«Происшествие» начинается с 17 сентября 1806 г., когда молодая дочь сарапульского городничего Надежда Дурова тайно покидает родительский дом и под именем Александра Соколова присоединяется к казачьему полку, идущему на Дон. Весной следующего года ее принимают в Коннопольский уланский полк, и уже в мае она участвует в боевых действиях против наполеоновских войск, проявляя незаурядную храбрость и воинское умение.
Прослужив некоторое время в одном их самых «престижных» гусарских полков (Мариупольском), куда она была определена по распоряжению царя, Дурова затем вновь перевелась в уланы, в Литовский полк, с которым в Отечественную войну прошла многотрудный путь от Немана до Бородина.
В своих многолетних походах она вела записки, нечто вроде дневника. Писательское чутье подсказало ей, что это и есть тот первостепенной важности материал, который лучше всяких беллетристических вымыслов расскажет современникам о действительной жизни, о ее важнейших нравственно-социальных проблемах. Духовный мир молодого современника, драматизм и поэзия его нравственных исканий, ставших подвигом, - вот та мысль, которая легла в основу первой ее книги. Эту особенность таланта Дуровой тонко уловил Белинский: «Боже мой, что за чудный, что за дивный феномен нравственного мира героини этих записок, с ее юношеской проказливостью, рыцарским духом... с ее глубоким поэтическим чувством, с ее грустным, тоскливым порыванием на раздолье военной жизни... И что за язык, что за слог и Девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо, и ему-то обязана она этою мужественною твердостию и силою, этою яркою выразительностию своего слога, этою живописною увлекательностию своего рассказа, всегда полного, проникнутого какою-то скрытою мыслию».
Этою «скрытою мыслию» было, в сущности, само мироощущение писательницы, то, может быть, не вполне ясное, но никогда не покидавшее ее сознание, что сама исключительность ее судьбы - это все же во многом следствие ее одиночества, трагического одиночества в обществе, для которого она может представить какой-то интерес лишь в виде определенного «раритета»...
Эта обобщающая мысль, таящаяся в глубоком подтексте «Записок», делает их не только фактом мемуарной литературы, но и явлением гораздо более широким, художественно- масштабным. В русской художественной прозе об Отечественной войне их можно считать одним из первых и наиболее ярких образцов.
I
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
В истории русской литературы, вероятно, не было ни одного писательского поколения, которое не проявило бы к эпохе Отечественной войны 1812 года самого живого творческого интереса и не внесло бы в разработку этой великой темы своего вкладаЛ И это естественно. Ибо каждое поколение, стремясь осознать свое место в историческом процессе, по необходимости соотносит себя с прошлым, с тем социально-историческим и нравственно-духовным опытом, который отстоял в этом прошлом и выделяет в нем какие-то новые, в особой степени значимые для себя грани.
Так, несомненно, будет и впредь, и с этой точки зрения, вероятно, все литературные поколения вполне между собою
равноправны. )
Все, кроме, пожалуй, одного - кроме того, самого первого, для которого Отечественная война была не историей, не преданием, а героической современностью, бурным и грозным сегодняшним днем. Писатели этого поколения имеют не только ту, самой историей определенную привилегию, что им выпало на долю запечатлеть великие события, свидетелями и участниками которых они были, но и ту, что для всех последующих поколений они стали «людьми двенадцатого года», то есть воплотили в себе сознание своей эпохи во всем его неповторимом своеобразии и противоречивости, во всем многоразличии его творческих проявлений. Поэтому какими бы условными, далекими от реальной исторической действительности ни казались нам картины, запечатленные, скажем, в поэзии Державина или Жуковского, Востокова или Воейкова, Милонова или Ф. Глинки, сами эти произведения будут для нас такими же живыми «документами эпохи», такими же незаменимыми источниками знаний, как и непосредственно-документальные свидетельства Давыдова и Орлова, того же Ф. Глинки и Дуровой, Лажечникова и Батюшкова. У этой литературы особое место. И - особое значение.Список литературы
„ Сыны Отечества про ...м А. Емельянов , т ОРНАТСКАЯ 1988*
„ Три старинных забытых романа !е В. Тройский {
' фф ' Л/'
# t