- •Isbn 966-651-048-0
- •Глава I
- •III. Информационное общество
- •Глава II
- •Глава IV
- •Глава V
- •Глава IX
- •Глава XII
- •Глава XVI
- •Система ценностей цивилизаций
- •Глава I. Единство и стадиальность исторического процесса ...26
- •Глава II. Восток и запад во всемирной истории ............................56
- •Глава III. Отдельная цивилизация как дискретное
- •Глава IV. Этнос и этнический процесс
- •Глава V. Эпоха ранней первобытности................................................161
- •Глава VI. Становление производящего хозяйства
- •Глава VII. Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов..................215
- •Глава VIII. Становление первых цивилизаций.................................256
- •Глава IX. Древние цивилизации.................................................................280
- •Глава X. Античная цивилизация
- •Глава XI. Традиционные цивилизации
- •Глава XII. Мусульманский мир и средневековые квазицивилизации............................................................................................405
- •Глава XIII. Византийско-восточнохристианский мир средневековья и восточнославянско-православная цивилизация нового времени...................................................................437
- •Глава XIV. Западнохристианская
- •Глава XV. Межцивилизационные связи средневековья...........518
- •Глава XVI. Великий перелом в истории запада..............................549
- •Глава XVII. Контраверзы макрохристианского мира
- •Глава XVIII. Катаклизмы XX века................................................................617
- •Глава XIX. Глобализация как феномен
Глава V
ЭПОХА РАННЕЙ ПЕРВОБЫТНОСТИ
Раннепервобытное общество и его древнейшая фаза развития
Основные типы раннепервобытных обществ и их исторические
перспективы
Ранние формы духовной культуры и архаическая модель мира
Древнейшие праязыковые общности
Раннепервобытное общество и его древнейшая фаза развития
Ранняя первобытность характеризуется господством присваивающего, охот-ничье-собирательского (с элементами складывавшегося в некоторых областях ры-боловческого) типа экономики. Такая ориентация хозяйства предусматривала подвижный образ жизни, при котором небольшие коллективы соответственно сезонам года периодически меняли места проживания. Высокая детская смертность, непродолжительность жизни взрослых, периодические голодовки, постоянные перемещения и т. п. — все это замедляло прирост населения. Его увеличение на протяжении всей раннепервобытной эпохи происходило'довольно медленно.
Связи между людьми основывались преимущественно на кровнородственных отношениях, главным образом между родственниками одного поколения (большей частью родными и двоюродными братьями и сестрами) и их брачными партнерами, а также их родителями и детьми. Представлений о гениалоги-ческом роде (включающем кроме живущих и многие поколения предков) еще не существовало.
Причастность людей к различным духовным традициям обеспечивалась и осознавалась через принадлежность к тем или иным тотемическим группам, их глубинной сопричастностью к некоему тотему (о чем более обстоятельно речь пойдет позже). Их существование вносило культурно-информационную, преимущественно обрядово-мифологическую, дискретность в довольно аморфные, вписанные в определенные ландшафтно-климатические зоны массивы ранне-первобытного человечества.
1162 Первобытные основания цивилизации
Феномен тотемической группы, исследованный на австралийских материалах, засвидетельствован не у всех этнографически изученных раннепервобыт-ных обществ. Однако большинство исследователей, в том числе таких разных, как Дж. Фрезер, Э. Дюркгейм, 3. Фрейд или С.А. Токарев, склонны считать тотемизм стадиальным, присущим раннепервобытному обществу явлением (хотя, разумеется, его формы со времен палеолита у разных социумов могли значительно отличаться от наблюдавшихся у австралийских аборигенов XIX—XX веков). Возникнув у древнейших человеческих групп на заре истории, тотемичес-кие отношения в одних случаях могли закрепляться и приобретать гипертрофированный характер (Австралия), а в других (в том числе и в рамках самой ранне-первобытной стадии развития) — трансформироваться и изживаться.
Элементарной социально-производственной группой раннепервобытного общества была кровнородственная община, объединявшая брачных партнеров разных (двух и более) тотемических групп. Обычно родственники-мужчины принадлежали к одной из них, а их жены — к другим, поскольку брачные отношения внутри членов определенной тотемической группы были категорически запрещены. Нередко члены одной тотемической группы образовывали устойчивые ядра нескольких кровнородственных общин, находившихся между собой в дружественных, "братских" отношениях.
Ядро кровнородственной общины раннепервобытных охотников и собирателей состояло из 5—10 или чуть более кровных родственников, преимущественно мужчин, с женами и детьми. Общая численность ее членов колебалась в пределах 25—50, редко больше, лиц, объединенных в более или менее устойчивые семейные группы. Однако этот усредненный тип сильно варьировался в зависимости от различных, преимущественно хозяйственного порядка, обстоятельств. В различных хозяйственно-культурных типах картина сильно разнилась.
Между ближайшими по месту обитания, наречию, обычаям, системой хозяйствования и т. п. общинами традиционно существовали более или менее регулярные брачные и культурно-информационные, обычно ритуализированные, связи, отношения обмена, взаимопомощи и т.д. Таким ассоциациям были присущи общий диалект и определенные черты культуры, специфические религиозно-мифологические представления, связанные с соответствующей обрядово-куль-товой практикой. Состояли они обычно из 5—10 или немногим более общин, среди членов которых иногда прослеживаются следы общего самосознания.
Такие общности не следует называть (как это часто делают) племенами, поскольку никаких собственно племенных общественно-организационных функций они не выполняли и надобщинных институтов власти не имели. Рассматривая такие сгустки раннепервобытных общин прежде всего как явления этнического плана, В.Ф. Генинг называл их "формирующимися этническими группами", Я.В. Чеснов — "предэтническими общностями", а В.А. Шнирельман — "протоэтносами". Последний термин представляется наиболее удачным.
Границы такого рода протоэтносов раннепервобытной стадии большей частью (если они не определяются четкими географическими рубежами типа горного хребта или широкой реки) довольно аморфны, и общины, живущие на их периферии, могут довольно активно общаться с периферийными же социумами аналогичных межобщинных структур. Этому способствует и мобильный образ жизни раннепервобытных охотников и собирателей. Ближайшие в территориальном отношении кровнородственные общины протоэтно-Эпоха ранней первобытности_____________________________________________163
сов "А" и "Б" могут контактировать друг с другом даже чаще, чем с находящимися на значительном удалении от них общинами их собственного прото-этнического блока. Это делает границы между протоэтносами зачастую достаточно прозрачными и условными. Поэтому в пределах больших географически компактных и экологически однородных регионов (как, скажем, Австралия или зона приледниковых тундростепей позднеплейстоценовой Евразии) определенное множество кровнородственных общин, сплоченных в некоторое количество взаимосвязанных протоэтносов, образует, в терминологии В. Ф. Генинга, этноязыковую непрерывность.
В ее рамках прослеживается выразительное хозяйственно-культурно-диалектное родство групп людей, причастных — благодаря прямым и опосредствованным связям — к общему информационному полю, а потому очерчиваются контуры древнейших родственных языковых ареалов (праафразийская с последующим подразделением на древнесемитскую и пр., ностратическая с выделяющейся из нее бореальной, от которой, согласно Н.Д. Андрееву, происходят индоевропейская, уральская и алтайская языковые общности и т.д.).
В зависимости от конкретных условий и форм жизнедеятельности отдельных коллективов на разных территориях в те или иные времена преобладали свои специфические виды охоты и собирательства, половозрастного разделения труда, брачных, внутриобщинных и межобщинных связей, обрядовой практики и мифологических представлений.
На протяжении своей истории, длившейся много десятков тысяч лет, ран-непервобытное общество не могло оставаться неизменным, не претерпевать развития. Однако выделить и сколько-нибудь конкретно представить себе этапы в настоящее время крайне сложно.
Древнейшие антропологические остатки человека современного типа, зафиксированные в предельно удаленных друг от друга точках Азии, Африки и Европы, отстоят от нас приблизительно на 40 тыс. лет. Они демонстрируют уже вполне сложившиеся расовые отличия. Поэтому можно предполагать, что вид Homo sapiens (а только его представителей мы и можем считать людьми в собственном и строгом смысле слова) образовался по крайней мере на 100 — 150 тыс. лет раньше. Ведь для того чтобы из первичного ареала обитания его древнейших групп люди могли расселиться и у них возникли расовые (популя-ционные) отличия, должно было пройти много десятков тысяч лет.
Такой вывод опирается и на данные других наук, в частности генетики — согласно концепции "пра-Евы", у всех людей был общий женский предок, живший приблизительно 150—200 тыс. лет назад, а также археологии — распространение техники леваллуа, свидетельствующей, как показал С.В. Смирнов, о вполне сложившейся обычной для человека схеме трудовой деятельности не позднее 100 тыс. лет назад. Судя по всему, хотя этот вопрос является еще далеким от окончательного решения, Homo sapiens как отдельный биологический вид не развился из неандертальцев, а сформировался на родственной с ними основе и существовал параллельно и во взаимодействии с последними.
Таким образом, можем говорить о чрезвычайно продолжительном, древнейшем периоде человеческой истории, почти не документированном антропологически и археологически (кроме находок каменных изделий, выполненных в технике леваллуа). Этот период древнейшего существования уже собственно человека — человека, наделенного разумом, подчиняющего свое пове-164 Первобытные основания цивилизации
дение определенным социокультурным нормам и пр., — приходится на время наибольшего распространения на Земле неандертальцев. Они представляли боковую, тупиковую ветвь эволюции гоминид. Во время их преобладания происходило постепенное распространение по пространствам Старого Света представителей вида Homo sapiens из ареала его возникновения.
Как принято считать, человек современного типа впервые появился в Восточной Африке. Кроме ряда косвенных археологических данных, это мнение подтверждается и тем, что у людей, живущих в странах Африканского Рога (Эфиопия, Сомали и пр.) обнаружены практически все гены, вообще встречающиеся у людей, тогда как отдельные их группы, по мере расселения по планете, стали преобладать у тех или иных групп, обуславливая нароставшие с течением времени расовые различия.
Человеческим группам, по крайней мере на первоначальном этапе их распространения по земному шару, должен был быть присущ недифференцированный собирательско-охотничий хозяйственный комплекс, вполне эффективный на берегах озер, рек и морей саванно-лесной зоны. Становление же особых путей развития человечества следует связывать с началом освоения людьми пищевых ресурсов разнообразных ландшафтных зон, сперва в пределах экваториально-тропического пояса, а затем по мере расселения в субтропической, умеренной и даже приледниковой зонах позднеплейстоце-новой Земли. Происходило это (в пределах Старого Света) не позднее 40— 30 тыс. лет назад. К этому времени и можно относить условный рубеж между первым и вторым (с присущим ему многообразием форм адаптации к различным природно-климатическим условиям) этапами развития раннепер-вобытного общества.
Вследствие хозяйственного освоения кровнородственными общинами разных природно-климатических зон происходит дифференциация форм жизнедеятельности и культуры представителей древнейшего человечества. Появляются отдельные хозяйственно-культурные типы, демонстрирующие разнообразие форм адаптации людей к различным условиям среды обитания. В рамках устойчивых хозяйственно-культурных типов формируются определенные социокультурные типы обществ со свойственными им путями развития. Впрочем, в данном случае корректнее было бы говорить о квазиразвитии, поскольку его сущностью является нахождение оптимальных форм адаптации к условиям внешней среды. В случае нахождения оптимального баланса со средой (и до его нарушения) эти общества обретают стабильные, а в тенденции застойные, костные формы, не склонные к самопроизвольным продуктивным изменениям. Это нередко ведет к культурной деградации их потомков.
В наиболее обобщенной форме можно говорить о трех основных типах раннепервобытных обществ: 1) тропических собирателей; 2) коллективных охотников открытых пространств (с их подразделением на саванно-тропические и тундро-степные группы) и 3) охотников и собирателей преимущественно закрытых ландшафтов субтропической и умеренной зон. Их, разумеется, следует понимать как научные абстракции, определенные идеальные типы, отдавая себе отчет в их колоссальной вариабельности в соответствии с многообразием ландшафтных условий нашей планеты, как в эпоху ледникового периода, так и в последующие тысячелетия.03 7 со й V Я 7 X
I I" I
^•^
о
— Область возникновения человека современного вида (Homo sapiens)
\
— Области формирования основных расовых групп:
I — негроидов, II — европеоидов, III — монголоидов, IV — австралоидов, V — индейцев
— Направления расселения основных расовых г™™"1
: групп
3 — Области, занятые ледниками в эпоху позднего палеолита
Карта 11. Расселение древнейших людей (вида Homo sapiens) по земному шару и формирование основных расовых групп166________________________________________Первобытные основания цивилизации
Основные типы раннепервобытных обществ и их исторические перспективы
Собиратели зоны тропических лесов и побережий, как о том можно судить по имеющимся археологическим и этнографическим материалам, имея под рукой в легкодоступном виде все необходимое для пропитания, не имели стимулов к развитию. В условиях климатической стабильности (а температурные колебания времен наступления ледников в районе экватора практически не ощущались) они жили десятки тысяч лет, не претерпевая существенных изменений. Сказанное, в первую очередь, относится к джунглям Юго-Восточной и частично Южной Азии. В Африке соответствующая экологическая зона археологически изучена крайне недостаточно, а потомки ее древнейших обитателей, пигмеи, уже давно многое (прежде всего, лук и стрелы) переняли от своих более развитых соседей — банту. Сказанное относится и к этнической группе ведда на Цейлоне (Шри-Ланке). В Южной же Америке (Амазония) предполагается факт регресса местных групп от земледельческого уклада к преимущественно собирательскому (с элементами охоты и рыболовства) хозяйству вследствие вытеснения соответствующих этносов в джунгли более сильными соседями, прежде всего белыми колонизаторами.
Обитая большей частью вдоль рек, озер, многочисленных протоков и на побережьях морей и океанов в зоне джунглей, собиратели Юго-Восточной Азии находили вокруг себя все необходимое для существования. Это почти исключительно относится к пище, поскольку потребности в одежде, обуви и постоянном жилье они не ощущали, а орудия труда почти полностью исчерпывались деревянными или бамбуковыми палками. Камень — грубо оббитая галька — использовался лишь для заострения палок и раздробления панцирей съедобных моллюсков, ракообразных и черепах, которые вместе с плодами и кореньями составляли основу рациона.
Чтобы добыть эту пищу, не было потребности не только в более сложных, чем названные, орудиях труда, но и даже в сколько-нибудь устойчивых структурированных социальных объединениях. Каждый взрослый человек мог насобирать достаточное количество съестного, для того чтобы прокормить себя. Это относится не только к взрослым мужчинам и женщинам (в том числе и беременным или с грудными детьми), но, в значительной степени, и к детям, начиная с 5—7 летнего возраста. Для нахождения необходимого для выживания объема пищи, согласно этнографическим данным, в день требовалось на более 3—4 часов. Все остальное время можно было спать, играть, заниматься любовью, украшать тело татуировками, выискивать в волосах любимых насекомых-паразитов и пр.
Простота занятий не предполагала заметного разделения мужской и женской сфер трудовой деятельности, а дети рано привлекались к поиску всего съестного. Поэтому не возникало и экономической подосновы для образования настоящей семьи, основанной не только на эротической привязанности, но и на разделении труда и взаимной ответственности между любящими. Брачные пары были неустойчивыми, часто распадались и перекомбинировались.
Общины, соответственно, также были неустойчивыми и достаточно аморфными, легко распадались на составные части и часто воссоздавались в измененном составе. Тотемических групп в такого рода собирательских социумах (кочевых кубу Суматры, аэта и тасадай-манубе на Филиппинах и т. п.) не за-Эпоха ранней первобытности
167
фиксировано. Вопрос о том, были ли они у их предков, остается открытым. Не исключено, что этот тип общества сохраняет основные характерные признаки той древнейшей фазы раннепервобытного общества, когда тотемические представления еще не сформировались. Ведь и для их появления были необходимы какие-то причины, условия и весьма продолжительное время.
При таких жизненных обстоятельствах предпосылок для развития личных качеств индивидов было явно недостаточно — меньше, чем где бы-то ни было в истории человечества. Отсутствовали стимулы для поиска более совершенных типов и форм орудий и общественной организации. Структурированность коллективов, интенсивность их обмена со средой и внутри себя (не только продуктами, но и информацией) были предельно низкими, наименьшими из возможных в человеческом обществе.
Такие социумы не только не преобразовывали окружающий мир, но даже не поддерживали сознательно экологического баланса, органически вписываясь в свою ландшафтную среду. Такое "идиллическое" состояние блокировало возможности развития любой сферы жизнедеятельности. А тип человеческой индивидуальности и в XX в. оставался здесь, судя по всему, на том же (если не на более низком) уровне, что и 20 тыс. лет назад или еще раньше.
Продуктивные (но зачастую разрушительные для всего уклада жизни) изменения в обществах такого типа происходили лишь при знакомстве с достижениями более развитых соседей, при продолжительных контактах с которыми они начинали перенимать охотничьи орудия дистанционного боя (в частности, лук и стрелы, как упомянутые выше ведда Цейлона и пигмеи бассейна р Конго), навыки рыболовства и раннего земледелия. Однако следует помнить, что, как показал Р. Карнейро, архаические общества не склонны изменять свой жизненный уклад, если он способен обеспечивать им стабильную, привычную жизнь. Поэтому в пограничных экологических зонах охотники и собиратели, вроде пигмеев или бушменов, могут контактировать с более развитыми народами, не перенимая у них земледелия и скотоводства.
В какой мере неолитические рисоводческие общества Юго-Восточной Азии были наследственно (по происхождению, прямой наследственности) связаны с раннепервобытными собирателями названного региона, а в какой представляли собою потомков пришлого населения (которое в VI—IV тыс. до н. э. и принесло сюда эти достижения), остается невыясненным. Вероятно, как то обычно и бывает при встрече ранних земледельцев с группами собирателей и охотников, первые частично ассимилировали аборигенов, а частично вытеснили в труднодоступные районы. Ассимиляция же очень часто происходила путем истребления мужчин более слабых этносов и включения в состав победителей женщин и детей.
Совершенно другой вид имело раннепервобытное общество коллективных охотников открытых ландшафтов, прежде всего приледниковой зоны Евразии эпохи верхнего, или позднего, палеолита. Их образ жизни и формы материальной культуры относительно хорошо исследованы археологически и проанализированы в сравнении с этнографическими данными о наиболее отсталых охотничьих этносах Крайнего Севера.
К началу освоения обширных пространств приледниковой Евразии люди, выходцы из областей Средиземноморья и Передней Азии с тогда умеренным климатом, уже должны были иметь довольно развитый орудийно-вещевой ком-168
Первобытные основания цивилизации
плекс, без которого выжить в столь трудных условиях было попросту невозможно. Они не могли бы обходиться без копья с каменным обоюдоострым наконечником, теплой одежды, обуви, без умения строить теплое жилье типа чума, использования волокуш и т. п. В условиях охоты на крупных стадных млекопитающих (собирательство в холодном климате не могло играть важной роли), таких как мамонт, бизон, конь и северный олень, необходима была четкая организация трудовой деятельности, предусматривавшая распределение функций как между мужчинами (охота, изготовление основных орудий труда) и женщинами (переработка туш, приготовление пищи, шитье одежды и обуви и т.п.), так и внутри каждой из этих групп.
В этих условиях кровнородственная община приобретала довольно четкую структуру. Коллективный характер загонной охоты усиливал позиции лидера — организатора и руководителя дела, что вело к формированию определенной системы социального доминирования последнего над остальными членами общины. Конечно, это доминирование было относительным, а глав ное, временным, поскольку рано или поздно появлялся человек, обладавши! аналогичными качествами и превосходящий стареющего (или покалеченной на охоте, погибшего, умершего и т. д.) вожака.
По сравнению с тропическими собирателями общины коллективных охот ников, особенно в приледниковой зоне, должны были быть чрезвычайно сплс ченными. Ядро каждой из них составляли группы связанных между собо кровным родством мужчин-охотников, действовавших совместно под руке водством лидера. Общность трудовой деятельности предопределяла и совм< стную собственность ее участников на добычу (чего не могло быть по краї ней мере в такой степени, у тропических собирателей, преимущественно иі дивидуально добывавших себе пищу). Эту добычу потом (опять-таки в знач тельной мере совместно) перерабатывали их женщины, происходившие І соседних кровнородственных общин.
Высокая степень коллективности труда препятствовала формировав нуклеарной (отдельной в качестве автономной хозяйственной ячейки оби. ства) семьи как первичной клеточки общества, поскольку чем сильнее с щина, тем слабее семейная ячейка. В условиях коллективной охоты крові родственная община как таковая должна была доминировать над не спосс ными к автономной хозяйственной жизни брачными парами с их деты Однако, по сравнению с обществом тропических собирателей, у коллект ных охотников семейная группа была, вероятно, все же более прочной, бытовом уровне существовало развитое половозрастное разделение тр^ что определяло повседневную взаимную заинтересованность мужчин и ж щин в труде друг друга.
Суровые условия жизни в приледниковых тундростепях предполагали І имную поддержку рассеянных по огромным пространствам кровнородсті ных общин. Гибель или нетрудоспособность троих-четверых мужчин стан на грань гибели весь коллектив. Выжить в таком случае было возможно то/ при переходе ее членов в соседние коллективы. А в соответствии с норм первобытной морали поддержку и помощь люди были обязаны предостав лишь кровным родственникам. Это относится и к членам тотемических гр в рамках которых, благодаря совместной идентификации с тотемом, все ми чески считались братьями и сестрами.Эпоха ранней первобытности_____________________________________________169
Поэтому каждая кровнородственная община была заинтересована иметь "своих представителей" в соседних коллективах. Это достигалось тем, что девушек выдавали замуж в соседние общины, откуда, по законам эквивалентного обмена (которые, как показал М. Мосс, жестко действовали в условиях первобытности), брали невест для своих юношей. Такая практика вела к утверждению экзогамии — запрета на брачные, а потом и вообще половые связи между кровными родственниками. Ведь каждая кровнородственная группа хотела быть уверенной в том, что невесты произведут потомство от ее мужчин, гарантом чему могла быть лишь девственность невест в момент их прихода в общины своих суженых.
С другой стороны, формирование экзогамных кровнородственных групп (из которых, очевидно, и развились тотемические группы) оказывало содействие укреплению и структурированию межобщинных связей в пределах отдельных более или менее компактных регионов — становлению протоэтносов с их диалектами, ритуальной жизнью, верованиями и т. п. Такие раннеперво-бытные протоэтносы, будучи взаимосвязанными через длинные цепочки контактов в рамках широких ландшафтно-хозяйственных зон, образовывали этноязыковые непрерывности. В рамках такого рода структур циркулировала и накапливалась культурная информация, основные сгустки которой соответствовали ее основным подразделениям — протоэтносам, состоявшим из нескольких тесно связанных кровнородственных общин.
Культуротворческий потенциал таких протоэтносов иногда достигал впечатляющего уровня. Примерами могут служить памятники верхнепалеолитического изобразительного искусства, в частности росписи пещер Южной Франции и Северной Испании (Альтамира, Ляско, рельефы с изображением женщин из Ла-Мадлен и пр.), наскальные росписи плато Тассили в Сахаре и т.д. Эти памятники раннепервобытного изобразительного искусства представляют, судя по всему, обрядово-культовые, ритуальные места — древние святилища, продолжительное время использовавшиеся отдельными протоэтническими группами. Представители соответствующих "художественных школ" аккумулировали, реализовывали и передавали опыт уже явно на надобщинном уровне. На этом же уровне могли действовать и жрецы-колдуны-шаманы — как носители культурной, ритуально-магической и мифологической традиций не только своих кровнородственных, но и протоэтнических групп в целом.
В центре внимания верхнепалеолитического художника — промысловые животные и обнаженная, с подчеркнутогипертрофированными половыми признаками женщина. В психоаналитическом дискурсе это соответствует двум первичным позывам — потребительски-пищевому и сексуальному (либидиоз-ному), безотносительно к тому, как сами первобытные люди (в контексте их религиозно-мифологических и магических представлений) интерпретировали творения рук своих. В русле же философской традиции B.C. Соловьева, П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова актуализация женского образа в эпоху верхнего палеолита могла бы рассматриваться и как раскрытие интуиции Софии на уровне возможностей того времени.
Следует подчеркнуть, что столь высокий уровень изобразительного искусства не присущ никакому другому типу раннепервобытных коллективов — не только обществам тропических собирателей, но и охотничье-собирательским социумам субтропического и умеренного поясов с достаточно индивидуализированными формами трудовой деятельности (о которых речь пойдет ниже).
170 Первобытные основания цивилизации
При условии достаточного поголовья промысловых животных хозяйственно-культурный тип коллективных загонных охотников мог долгое время обеспечивать относительно высокий уровень потребления. Но, как свидетельствуют археологические материалы (Амвросиевка на Донеччине), во время загонных облав подчас уничтожались целые стада, и люди потребляли лишь небольшую часть добытых трофеев. Такая варварская практика вела к резкому сокращению стадных млекопитающих, что, вместе с глобальным экологическим кризисом конца ледникового периода, привело к катастрофическим последствиям.
В условиях необратимых климатических изменений и сдвига ландшафтных поясов, резкого сокращения стадных млекопитающих и их отхода на север (где таким животним, как мамонты и шерстистые носороги, выжить также не удалось) приобретенный предками опыт более не мог обеспечивать нормальное существование. На рубеже плейстоцена и голоцена, 12—10 тысячелетий назад, охотничье население северной половины Евразии, как то было показано Л.Л. Зализняком, вынуждено было продвигаться к высоким широтам вслед за стадами/северных оленей. В конечном счете, их потомки образовали известные науке этнические общности охотников на северного оленя приполярных областей.
Достигая арктических побережий, некоторые из таких коллективов начинали охотиться на морских млекопитающих (моржей, тюленей и т. п.) и переходить, благодаря этому, к оседлому образу жизни. В результате сложился новый хозяйственно-культурный тип — полярных рыболовов и охотников на морского зверя. Отдельные этнические группы (например, эскимосы Северо-Западной Аляски) со временем научились даже бить китов, что содействовало повышению уровня их социокультурной интеграции. Но, как писал по этому поводу А.Дж. Тойнби, наказанием за ту дерзость, с которой эскимосы и другие подобные им этносы Крайнего Севера вступили в борьбу с полярной средой, стало жесткое подчинение их жизни ритмическому циклу арктического климата, что и обусловило их социокультурную стагнацию. Изменить среду было невозможно. Оставалось только наилучшим образом к ней приспособиться.
По сравнению с тропическими собирателями и приледниковыми коллективными охотниками значительно более широкие возможности развития открывались перед охотничье-собирательскими обществами позднеплейстоце-новых закрытых прибрежно-предгорно-лесных ландшафтов субтропическо-умеренной полосы. Этот ландшафтный пояс в конце ледникового периода охватывал Средиземноморье с Передней Азией и анклавно продолжался далее на восток, снова расширяясь по мере приближения к Тихому океану, а также охватывая Мезоамерику.
Жители этих и некоторых других территорий добывали пищу преимущественно индивидуально: мужчины — в одиночку или группами в два — три человека (два брата, отец с сыновьями и пр.) — охотой на не очень крупных лесных и предгорных животных (олень, косуля, муфлон, кабан), а женщины, в таком же количестве, — собирательством (дикие злаки и плоды, орехи, моллюски и т.п.). Охотничьи успехи каждого были на виду у всех. Однако при том, что удача никому не была гарантирована, трофеи распределялись среди мужчин-родственников приблизительно поровну, независимо от того, кто сколько принес. Это требовали законы кровной солидарности. Однако среди женщин
іЭпоха ранней первобытности_____________________________________________171
(которые обычно происходили из нескольких соседних кровнородственных общин) такая практика не была обязательной.
Общинное ядро родственников-мужчин, таким образом, перераспределяло между всеми его членами продукты их индивидуального труда, которые затем попадали в отдельные нуклеарные семейные ячейки. Женщины же обеспечивали своим трудом эти ячейки непосредственно, идентифицируя себя со своей семьей в гораздо большей степени, чем с кровнородственной общиной, куда они попали благодаря замужеству.
При такой системе добычи и распределения пищи благосостояние общины зависело, прежде всего, от качества промысловых орудий, личного опыта и дарования каждого человека. Господствовали так называемые реципрокные отношения, в соответствии с которыми, по словам Л.С. Васильева, каждый мужчина, член родового ядра кровнородственной общины, вносил в "котел" общественного потребления как можно больше — ради того, чтобы получить оттуда также больше, чем другие, но уже в виде почестей и престижных отличий. Кроме первенствования при выполнении обрядов и ритуалов, особых татуировок, украшений и пр., видим здесь и признаваемое коллективом право иметь двух и более жен. Их наличие укрепляло социальные позиции многоженца, поскольку его поддерживали ближайшие родственники этих женщин, а затем и многочисленные подроставшие дети.
Действие реципрокной системы стимулировало индивидуализацию человеческой жизнедеятельности, в частности личные усилия по усовершенствованию орудий труда (индивидуального пользования) и личных качеств охотника. Общественное поощрение и престижное стимулирование индивидуальных успехов (идущих, в конечном счете, на благо всем) способствовало, таким образом, росту заинтересованности каждого в повышении производительности труда, что обеспечивало относительно быстрые темпы технического прогресса. Уже к концу ледникового периода такие общества, по крайней мере в Средиземноморье, владели луком и стрелами, пращей, ножами с острыми кремневыми или обсидиановыми вкладышами, гарпунами, рыболовными крючками и пр.
Повышение эффективности индивидуальной охоты и специализированного собирательства углубляло разделение труда между мужчиной и женщиной, причем именно как конкретными индивидами, в рамках семьи, а не просто как представителей разнополых производственных группхв пределах общины (что было присуще охотникам на стадных млекопитающих приледниковой зоны). Семья основывается не только на эротических отношениях, неизбежно начинающих со временем охладевать, но и на взаимопомощи и взаимной ответственности между ее членами при четком разделении обязанностей между ними. При этом если то, что добывает мужчина, подлежит распределению между всеми членами такой общины (ядро которой составляют его кровные родственники), то женщина в принципе работает лишь на обеспечение семьи.
Интересы мужчины, таким образом, преимущественно (через родство, ритуальную жизнь, добычу и распределение и пр.) связаны с жизнью кровнородственного коллектива как такового. В то же время мир женщины принципиально ограничивается семейной сферой. Отсюда и происходит отмечавшееся уже 3. Фрейдом противоречие в семейной жизни между преимущественными устремлениями мужчины на внешнюю по отношению к семье деятельность ("мужские дома" первобытности — предтечи сословных клубов, "клубов по172 Первобытные основания цивилизации
интересам" и пр.) и женщины, борющейся за то, чтобы удерживать его преимущественно в семейных рамках.
Соединение реципрокной системы с процессом все большего обособления и (уже в рамках отдельных социально-производственных ячеек) сплочения семей вело к утверждению качественно нового типа и кровнородственной общины, и самого человека. В пределах общинного коллектива создаются предпосылки для индивидуальной конкуренции глав семей, которые опираются в борьбе за лидерство на ближайших родственников, друзей, своих женщин и детей. Появляется феномен состязательности — "агональный дух", столь ярко затем проявившийся в античности, а затем и в западной цивилизации. Такое состояние стимулировало индивидуализацию межличностных отношений и проявление (в максимально возможных для ранней первобытности формах) личных качеств людей.
В конечном счете, все это вело к появлению качественно нового типа индивидуально ответственного, осознающего свою значимость и личную ценность человека, стремящегося к самосовершенствованию и более высоким социальным позициям в соответствии с принятыми в его среде ценностными ориентирами.
Становление такого рода индивидуализированного человека выступает одним из аспектов формирования духовных основ цивилизации. Без сознающего свою особенность индивида, а с "осевого времени" — личности, она вообще немыслима. Однако обратной стороной в эпоху цивилизации становится целенаправленное обезличивание масс, что было характерно не только для фашистских и коммунистических режимов XX в., но и для ряда империй древности и средневековья (государство III династии Ура, инкское Перу, камбоджийское царство Ангкор и пр.).
Сказанное позволяет сделать вывод, что из трех рассмотренных типов ран-непервобытных обществ первые два, представленные тропическими собирателями и коллективными, главным образом приледниковыми, охотниками на крупных стадных млекопитающих, оказались тупиковыми. В их рамках не могли вызреть условия, необходимые для начала цивилизационного процесса, предполагающих не только переход к производящим формам хозяйства, но и утверждение определенных социальных институтов, начиная с нуклеарной семьи, а также появление типа человека с достаточно развитым индивидуальным началом.
Такие условия стали складываться к рубежу плейстоцена и голоцена в охот-ничье-собирательских (с относительно высокой степенью индивидуализации форм человеческой жизнедеятельности) обществ субтропическо-умеренной полосы, прежде всего в Средиземноморско-Переднеазиатской зоне, а также, несколько позже, в отдельных районах Индостана, Восточной и Юго-Восточной Азии, Ме-зоамерики и области Перуанско-Боливийских Анд с прилегающим тихоокеанским побережьем. Именно здесь в конце ледникового периода и в последующие тысячелетия развернулись процессы, получившие с легкой руки выдающегося британского археолога-неоэволюциониста и левого (в политическом отношении) романтика Г. Чайлда название "неолитической революции".
Ранние формы духовной культуры и архаическая модель мира
Одной из особенностей раннепервобытной культуры является недифференцированный или слабо дифференцированный характер ее проявлений. В зачаточной форме в ней содержатся религиозные верования, мифологичес-Эпоха ранней первобытности_______________________________________________173
кие повествования, изобразительное искусство (причем во всех его основных формах: живопись, графика, скульптура, мелкая пластика и пр.), музыка, пение, танец. Однако здесь они еще не выступают в качестве чего-то отдельного и самодовлеющего.
Так, мифологический рассказ выполняет ритуальные, даже магические функции, а в другом измерении выступает как своеобразный позтическо-песенный текст. Исполнялся он во время совершения ритуальных действий, преимущественно с музыкальным сопровождением, ритмически-танцевальными движениями в художественно оформленном пространстве: в пещере с живописными изображениями или среди скал росписями, перед вырезанными из дерева или вытесанными из камня идолами — при свете костра или при определенным образом направленных в соответствии с временем дня и года солнечных лучах. Разные средства самовыражения человеческого духа четко не разграничивались и не осознавались как что-то обособленное. Они выступали вместе, взаимодо-полняя друг друга. Эту традицию (разумеется, на принципиально высшем уровне) продолжила практика храмовых богослужений с присущим ей разнообразием форм эмоционально-эстетичного воздействия на души верующих. Возвышенное, подчас экзальтированное расположение духа во время выполнения ритуалов обеспечивалось именно комплексным воздействием на психику людей разнообразных (словесных, музыкальных, визуальных и т.п.) средств, которые вместе и создавали неповторимую атмосферу культовой жизни того или иного сообщества. Ее кульминационные моменты — праздники — были связаны с ключевыми точками годичного природно-хозяйственного цикла.
Праздник противопоставляется обыденности, с ее трудами и заботами. Во время его проведения демонстрируется и тем подтверждается, сакрально закрепляется духовное единение членов одного социума — через общую сопричастность сакральному миру духов-демонов и (позднее) богов, стоящих за наличной данностью бытия.
Недифференцированное, ритуально-праздничное в своих высших проявлениях содержание архаической культуры непосредственно связано с ее надиндивидуально-групповым характером. Человеческая индивидуальность еще не настолько развита, чтобы сознательно противопоставлять себя традиции коллектива и стремиться к созданию чего-то оригинального, невиданного ранее, вопреки принятым в обществе ценностным установкам и нормативам. Художник, с одной стороны, выступает как звено в процессе самовоспроизводства определенной традиции, лишь бессознательно и невольно внося в нее определенные изменения, а с другой — привлекает к своей деятельности и других людей — в той мере, в которой это нужно для достижения общей цели. Последняя же состоит, в первую очередь, в установлении и поддержании социумом благоприятного для него контакта с высшими силами, чго призвано гарантировать нормальную жизнь.
Итак, наиболее архаические формы культуры отличаются недифференциро-ванностью и взаимопроникновением ее форм, ритуально-праздничным содержанием ее высших проявлений и надиндивидуально-групповым характером творчества. Их духовной основой выступают религиозно-мифологические представления, являющиеся базой всего дальнейшего духовного развития человечества. В них зачастую уже содержатся фундаментальные идеи относительно сущности бытия, происхождения мира, загробной участи человека и т. д., — те архетипи-ческие идее-образы, которые получают дальнейшую разработку и в тех или иных174______________________________________Первобытные основания цивилизации
формах проходят сквозь всю историю человеческой культуры. Их можно истолковывать в духе Платона (как проекции из мира идей) или К.Г. Юнга (как архетипы коллективного бессознательного), давать им вместе с С.Б. Крымским культурологическую интерпретацию и пр. Однако отрицать само их существование, прослеживающееся из глубин первобытного общества, невозможно.
Именно в раннепервобытное время формируются определенные базовые религиозные представления о наличии за воспринимаемым органами чувств миром другого — высшего, сакрального бытия; как и относительно того, что у человека, кроме тела, есть еще и некая тонкая, невидимая субстанция — душа, ведущая автономное существование и сохраняющая жизнь после смерти тела. Эти идеи проходят через всю историю человечества, и нет ни одного племени или народа, чья бы традиционная культура на них бы не основывалась.
При осознании недифференцированного характера первобытной культуры излишне ставить вопрос о "первичности" культового или мифологического содержания древнейших форм религии. Обрядовая практика, стихийно складывавшаяся на протяжении огромного количества поколений от возникновения человека, для выхода и объективации общих (групповых) чувств с необходимостью предусматривала и формирование словесно-текстовых, предметно-образных, ритмически-музыкальных ее эквивалентов, фокусировавшихся в обрядо-во-праздничных действах. От такого недифференцированного ритуально-культурного комплекса и берут свое начало разные, в дальнейшем все более дифференцирующиеся, проявления культуры. Прежде всего это касается религии, в частности, ее ранних форм.
К ранним формам религии обычно относят тотемизм, анимизм, фетишизм, магию, к которым в процессе "неолитической революции" добавляются аграрные культы, культы родовых предков, затем и племенных вождей и пр. Все они подробно описаны в специальной литературе, в частности в трудах Э. Тайлора, Дж. Фрезера и С.А. Токарева. Четкой и общепризнанной системы их типологии и стадиальной классификации нет, хотя в принципе ясно, какие возникли раньше, а какие позднее.
На приблизительно одинаковой стадии развития в одних этнических общностях преобладали одни религиозные формы, а в других — другие. Так, например, австралийские аборигены и бушмены находились ко времени установления контактов с европейцами на одной ступени социально-экономического развития. Но если первые демонстрируют тотемизм в его классическом виде, то у вторых его следы весьма неопределенны. В то же время Африка дает наиболее выразительные образцы фетишизма, Сибирь — шаманизма, Северная Америка — нагуализма и т. п..
На протяжении минувшего столетия почти общепризнанной была мысль о тотемизме как древнейшей форме религии. Вполне убедительно она выглядит и сегодня (но крайней мере лучшей версии на сей счет пока не предложено). Поэтому проблема происхождения религии часто и с достаточным на то основанием конкретизируется как вопрос об истоках тотемизма, как на заре XX в. его ставили Дж. Фрезер, Э. Дюркгейм и 3. Фрейд.
Для приверженцев дюркгеймовской социологической школы в религиеведении (как, в целом, и для исследователей марксистской ориентации) тотем — это, прежде всего, символ-персонификация единства членов кровнородственной группы. Зарождение тотемизма демонстрирует, соответственно, символическую фик-
Эпоха ранней первобытности 175
сацию самосознания группы, определяющей крут "своих", связанных с тотемом, в отличие от всех других, "чужаков".
Сам тотем воображался существом, объединяющим черты человека и какою-то животного (птицы, насекомого). От него, согласно верованиям, происходят как люди определенной группы, так и животные некоего вида. Поэтому члены тотемическои группы считают таких животных своими родственниками и не причиняют им вреда, как и членам своей группы. Пролитие их крови категорически запрещено — табуировано. Табу накладывается также на брачные отношения в пределах тотемическои группы, выступающей, соответственно, в качестве экзогамной общности.
Антропо-зооморфный тотем становится главным персонажем мифических сюжетов и ритуальных действий, во время которых, на праздник, табуация снимается, причем обычаем предписывается убийство и совместное вкушение плоти тотемного брата-зверя (что дожило в спиритуализированной форме до наших дней в христианском таинстве евхаристии). После этого акта наступает раскаяние, также приобретающее ритуализированные формы.
Для объяснения происхождения таких связанных между собой феноменов, как тотемизм, табуация и экзогамия, 3. Фрейд воспользовался гипотезой "Эдипова комплекса". При всей очевидной слабости его версии, наличие мощных бессознательных механизмов в этом процессе отрицать не приходится. К тому же психоаналитическое объяснение происхождения тотемизма не только не противоречит известной концепции на сей счет Э. Дюркгейма, но удачно (в психологической плоскости) дополняет ее.
Тотем, согласно Э. Дюркгейму, суть символ единства кровнородственной группы так же, как, с психоаналитической точки зрения, он есть мифический объект локализации сублимированного (трансформированного) амбивалентного отношения к отцу представителей мужской части коллектива. Он выступает в качестве "отца-первопредка", которого боятся и по отношению к которому болезненно ощущают собственные провинности.
Характерно, что во время праздников не только убивался, поедался, а потом оплакивался символ-заместитель тотема, зверь, но также снимались и другие, в первую очередь половые, запреты. Атмосфера праздника легитимировала и освящала выход вытесненных влечений, время проявления которых было строго ограничено. В этом не трудно усмотреть истоки оргаистиче,ски-экстатических празднеств древности типа греческих вакханалий и римских сатурналий, вплоть до традиций карнавальной культуры, проанализированных в связи с истоками творчества Ф. Рабле М.М. Бахтиным, но не менее актуальных и для современности (достаточно вспомнить карнавальные празднества в Рио-де-Жанейро).
Дионисийство же, с его образом растерзанного и воскресшего Диониса-Загрея, равно как и христианство, почитающее распятого и воскресшего Христа, самым очевидным образом связано с базовым архетипом тотеми-ческого "приветствуемого — убиваемого — оплакиваемого — воскресающего" божества (что, разумеется, нисколько не отменяет самой историчности Иисуса). Подобную тотемическую подоплеку находим и в ведическом культе Пуруши, и в бесконечном множестве других религиозных традиций (Осириса, Таммузи, Ваала и пр.).
Тотем выступает, таким образом, наиболее отдаленной архетипической праформой будущих племенных и более поздних богов. Тотемический культ
1176________________________________________Первобытные основания цивилизации
становится подосновой последующих религиозных мистерий, в частности, связанных с жертвоприношением, смертью и воскресением культового героя.
Аналогичным образом идея сопричастности смертного человека бессмертному тотему предшествует более поздним представлениям о бессмертной душе как органически связанной с первосубстанцией божественного Абсолюта. Вместе с тем мистическое ощущение связи индивидуальной основы человека и надиндивидуальной (тотемической) субстанции социума перекликается со столь же древней идеей о двойственности телесно-духовной природы человека, других вещей и явлений, постепенно развившейся в представления об особом запредельном мире душ и духов.
Анимизм по своей сути и является верой в наличие у человека, кроме тела, еще определенной бестелесной основы — души, связанной с представлением о наличии аналогичных душей-духов у животных, растений, астральных объектов, явлений природы, отдельных вещей. Формируясь в раннепервобытном обществе, этот идейно-образный комплекс эволюционирует и модифицируется на протяжении всей истории человечества, вплоть до наших дней.
В соответствии с первобытными анимистическими представлениями, как о том пишет Э. Тайлор, душа является тонким, невещественным человеческим образом, подобным по своей природе пару, воздуху или тени. Она является причиной жизни и мышления, тем, что одушевляет. Но душа способна оставлять тело и быстро переноситься с места на место, в особенности во время сна, входить в тела других людей или вещей, овладевать ими или влиять на них.
Тогда же, в эпоху ранней первобытности, складывается представление и о наличии у человека двух или даже большего количества душ, отвечающих за разные жизненные функции. Их судьба после смерти тела может быть разной: если души одной категории гибнут, то другой — продолжают жить некоторое или неопределенно-долгое время. Такие верования мы встречаем по всей земле — от эскимосов до древних египтян и некоторых современных оккультистов.
Еще в раннепервобытное время начинается формирование и двух основных традиций понимания загробной участи души: представление о метампсихозе, переселении душ (на более высоких ступенях духовного развития — концепция перевоплощения), и о самостоятельном существовании индивидуальной души в потустороннем мире. Вместе с тем исследователи, в частности С.А. Токарев, указывают на крайне нечеткое понимание первобытными людьми как природы самой души, так и ее потусторонней судьбы. Начало осмысленной разработки такого рода идей наблюдаем позднее, на стадии ранних цивилизаций — начиная главным образом с древнеегипетской религии Осириса.
По аналогии с двойственностью природы человека, анимистическое сознание усматривает наделенные психическими качествами (желаниями, умом, волей и пр.) души во всех других живых существах, а кое-где и в неодушевленных, с нашей точки зрения, объектах. В принципе, в зависимости от обстоятельств, та или другая душа или дух, могут повести себя по отношению к человеку тем или иным образом. Поэтому тот старается склонить их на свою сторону молитвами, жертвоприношениями или магическими действиями. От первого происходит позднейшая практика богослужений, которая становится ведущей во взаимоотношениях между людьми и сакральными силами, тогда как от второго — чародейство, колдовство и прочие феномены, направленные на подчинение духов внешнего мира воле человека.Эпоха ранней первобытности 177
Начиная с Э. Тайлора и Дж. Фрезера, исследователи определяют противоположность концептуальных основ магически-волевого и религиозно-почтительного (или собственно магизма и религиозности) отношения к внешнему миру, насыщенному, согласно религиозно-мифологическим представлениям, некими духовными сущностями.
Магизм стремится поставить человека в центре бытия и принудить тайные силы служить его интересам. В этом просматриваются истоки того "фаустовского", часто называемого научным, отношения к природе, которое было бы точнее определять как прагматически-технологическое. Первобытного человека духи большей частью интересуют именно с утилитарной точки зрения. Он стремится магическими средствами принудить их служить его интересам. Подобное наблюдаем и в магическом отношении к человеку, когда, к примеру, средствами "любовной" магии душу любимой (любимого) стремятся расположить к себе колдовскими чарами, подчас вопреки ее собственной воле.
Подобным образом и религиозность как почтительно-жертвенное отношение к нумиозному (по Р. Отто), трансцендентному пласту бытия, благоговение перед тайнами его внутренней жизни, наблюдающееся уже в раннепервобыт-ном обществе. Уже в то время оно способствует развитию ритуально-культовых действий, апеллирующих к высшим чувствам (любви, сострадания, справедливости) запредельных духовных сил. В эпоху цивилизации типичным становится именно такое отношение к высшим сущностям горнего плана бытия.
Данный тип мироощущения противоречит магическому отношению к миру и их конфликт нередко наблюдаем в открытой форме (как, к примеру, на Средневековом Западе в виде борьбы инквизиции с колдовством и чернокнижием). Магизм через ренессансный оккультизм, уже на рационально-утилитарных основаниях, возрождается в технологическом прагматизме Новоевропейской цивилизации с ее сугубо эгоистическим, потребительским отношением к окружающей среде и представителям других культур. Но в эпоху ранней первобытности видим лишь начальные формы магического и религиозного типов отношения человека к внешнему миру, которые еще не находятся в состоянии конфликта.
Анализируя принципы магического мышления, Дж. Фрезер сводит их к двум главным: во-первых, подобное происходит от подобного, а потому следствие является подобным своей причине, и, во-вторых, вещи, которые когда-то находилось в продолжительном контакте, продолжают действовать друг на друга и после того, как их непосредственный контакт прекратился. За вещами усматривают их духов, но представление о последних, по большей части, очень нечеткое и сводится в конце концов к вере в то, что разные предметы имеют, так сказать, разный энергетический потенциал, разную насыщенность какой-то общекосмической силой, подобной пране индийской философии. Для обозначения этой энергии употребляют ее полинезийское название — мана.
Вера в насыщенность вещей энергией-мана и наличие у них определенных духовных качеств становится идейной основой фетишизма. Согласно фетишистским представлениям отдельные, как правило необычные, предметы содержат могущественную силу, которая способна влиять на ход событий и получение желательного результата. Этнографически это наблюдается уже в культе чуринг — фетишей тотемических групп, которые должны воплощать их силы и почитаются как священные предметы. С фетишистскими представлениями свя-178________________________________________Первобытные основания цивилизации
зано и ношение разнообразных оберегов и амулетов, которые вместе с тем выполняли и эстетическую функцию украшений.
Развитие анимистических представлений в соединении с элементами магизма и фетишизма приводит к появлению шаманизма, лучше всего исследованного на материалах охотничье-рыболовческих этносов Сибири и Далекого Востока, но распространенного и в верованиях аналогичных им по уровню развития и хозяйственно-культурному типу индейцев Северной Америки и в других регионах.
В основе шаманизма лежит вера в то, что находящийся в состоянии ритуального возбуждения-экстаза (камлания) шаман-медиум непосредственно общается с миром духов, как правило, с помощью своего личного духа-покровителя. Последний обычно представляется лицом противоположного пола, которое избрало себе для общения и служения соответствующего шамана или шаманку преимущественно еще в их юношеском возрасте. Эротический компонент здесь бесспорно занимает важное место, равно как и способность к внутреннему восприятию неких универсальных образов-символов, которые К. Г. Юнг определяет как архетипы коллективного бессознательного.
Практика шаманизма предусматривает уже довольно сложную концепцию мироздания с иерархией миров и соединяющим их мировым деревом, разными категориями духов, практикой общения с душами умерших и т. п. В отдельных случаях развитие идеи наличия личных духов-покровителей приводит к вере в то, что их может иметь значительно более широкий круг людей, чем только шаманы, — по крайней мере мужчины, прошедшие соответствующие ритуалы (как правило, с использованием наркотических галлюциногенных средств) и испытания.
Этот комплекс представлений предусматривает личное "знакомство" человека со своим духом-покровителем. В особенности распространен он в среде североамериканских и мексиканских охотничье-собирательских этнических групп, от слова которых, "нагваль" ("нагуаль"), и получил название ншуолизм. Материалы о такого рода верованиях (со ссылкой на обучение у мага из северомексиканского племени яки) широко использовал К. Кастанеда в ставших мировыми бетселлерами в 60—80-х годах XX в. книгах.
В разных условиях тотемизм, анимизм, магия, фетишизм и т. п. (или их отдельные элементы) были представлены в тех или других раннепервобытных обществах в разных соотношениях и формах. Наиболее древней формой архаической религиозности был, как принято полагать, тотемизм, в пределах которого начали развиваться анимистические представления и практически-магические навыки со связанными с ними фетишистскими представлениями. При этом шаманизм, тем более — нагуализм, демонстрируют более высокие сравнительно с тотемизмом формы символически-образного структурирования бытия и индивидуализации психической жизни. Поэтому, скорее всего, шаманисте-кие представления начали формироваться позднее, чем тотемизм и анимизм.
Свойством человеческой психики с древнейших времен, как в том убеждают исследования К. Леви-Стросса, А. Леруа-Гурана, М. Элиаде, Вяч.Вс. Иванова, В.Н. Топорова, Е.М. Мелетинского и других исследователей, является стремление к структурной упорядоченности мира через систему оппозиций-противопоставлений и обнаружения сопричастных, по законам ассоциативного мышления, явлений. Многочисленные разработки в этом направлении по-Эпоха ранней первобытности_______________________________________________179
зволяют в наиболее общем виде представить схематическую, но универсальную модель мира, сформировавшуюся в эпоху ранней первобытности. Она стала той основой, на которой происходила дальнейшая разработка представления о Вселенной и месте в ней человека. В те отдаленные времена складывались и основы символики, сохранившейся (при всей вариабельности и изменениях значений) до наших дней (круг, квадрат, треугольник, крест, звезда и пр.).
Едва ли не наиболее архаичным компонентом моделирования бытия была оппозиция "верх — низ". От нее происходят представления о Верхнем и Нижнем мирах. Первый, естественно, ассоциируется с небом и тем, что, как предполагалось, стоит за ним, второй — с подземно-подводными глубинами. Между ними находится мир земной, в котором и протекает жизнь людей. Таким образом, мироздание в его вертикальном измерении приобретает тройную структуру: Верхний — Средний — Нижний миры.
Анимистическое мировоззрение предусматривает помещение в этих трех мирах разных душ и духов-демонов, при том что, как известно по этнографическим материалам, распространенным является представление о переходах из одного мира в другой. Бытует вера о возможности проникновения душ умерших из Высшего или Низшего миров в Средний, равно как и странствование (во сне или во время шаманского камлания) души живого человека в иных мирах. Это конкретизируется через мотив любви, соперничества, поединка или взаимопомощи между человеком-героем и жителями Верхнего или Нижнего мира. С этим связывается мотив получения героем полезных вещей и знаний, в частности — миф об обретении огня Прометеем.
Такие представления об общении между обитателями трех миров связаны с универсальным для всего первобытного человечества идее-образом (архетипом) оси-медиатора, вертикально соединяющей три уровня бытия. Конкретизируется он через образ мирового дерева или мировой горы, находящихся в центре мироздания. В более поздних мифологиях эта ось может представляться и в виде жертвенного столба, связанного с алтарем и культовым костром. Но в любом случае, медиативный центр мира ассоциируется с наиболее священным и упорядоченным, имеющим высокий сакрально-символический смысл пространством.
Пространство же с древнейших времен воспринимается в качестве ориентированного по четырем сторонам света: "восток — запад" и "север — юг", соответственно движению солнца и (в Северном полушарии) положению на ночном небе неподвижной Полярной звезды. Мировое дерево корнями охватывает Нижний мир, его ствол находится в Среднем, а крона достигает Верхнего, тогда как ветви сориентированны по странам света.
В соответствии с такой моделью мира одни существа ассоциируются с Нижним миром и размещаются у корней мирового дерева. Это, прежде всего, черви, мыши, змеи. Другие, и среди них люди, а также промысловые, а затем и одомашненные животные (олени, кони, а также хищники — волки и т. п.) связываются со Средним миром и ассоциативно располагаются у ствола мирового дерева. Третьи, главным образом птицы, ассоциативно связываются с Верхним миром и кроной этого дерева.
Таким образом, вырисовывается первичная форма мироздания с числами "3" (в вертикальном измерении миров), и "4" (в горизонтальной плоскости), вместе дающими священное число "7". Мировая ось связывает миры по вертикали и является сакральным центром мироздания. Упорядоченный, обжитый челове-180 Первобытные основания цивилизации
ком мир, "космос", представляется как крут с вписанным в него крестом (ориентированное на четыре стороны света пространство). Этот символ мы знаем уже с мезолитических времен, но, вполне вероятно, возник он значительно раньше.
Такому кругообразному, упорядоченному по горизонтали и вертикали Космосу, противостоит "Хаос" — неведомое, страшное, темное, неосвоенное пространство, окружающее известный людям мир со всех сторон.
Параллельно с формированием архаической модели мира складывались древнейшие мифы и ритуальные практики. Выше отмечалась органическая связь между обрядами, которые в определенной мере были инсценированием мифов, и собственно мифологическими рассказами, обосновывавшими и разъяснявшими обряд, истолковывавшими его содержание и значение. Это хорошо видно на примере уже тотемических мифов и связанных с ними ритуальных действий австралийских аборигенов. В них речь идет о странствиях и приключениях героев-тотемов, с событиями и делами земной жизни которых соотносятся определенные местности и сакральные центры.
Несколько боле^е высокий уровень архаического сознания (в частности, у охотничьих и охотничье-рыболовческих этносов Северо-Восточной Азии и Северной Америки: чукчей, коряков, эскимосов, алеутов и пр.) демонстрирует наличие космогонических мифов. Они рассказывают, как возникла Вселенная и как происходило ее структурирование. Переход от неорганизованного Хаоса к упорядоченному Космосу является главным их содержанием. Ритуалы совершаются в сакральных местах, игравших, по преданию, особую роль в священном прошлом, и привязываются к определенным моментам годового цикла (весеннее равноденствие и пр.).
Последовательность актов создания мира, согласно В.Н. Топорову, соответствует такой схеме: хаос — небо и земля — солнце, луна, звезды — время — растения — животные — люди — жилье, вещи повседневного использования. Космогонический миф описывает становление мира как результат последовательного введения базовых, символически наиболее значимых бинарных оппозиций (небо — земля, солнце и луна и пр.) и градуальных серий, основанных на последовательном нарастании или уменьшении определенных признаков (растения — животные — люди). Во время становления Космоса количество сущностей нарастает как бы в геометрической прогрессии, по принципу: один объект порождает на следующем этапе два новых, те в свою очередь — три и так далее.
Интересно, что так же, как на раннепервобытном уровне сознания уже существуют в своей основе две концепции бытия души после смерти тела (перевоплощение и отход в иной мир), так же в космогонических мифах высокоразвитых охотников и рыболовов наблюдаем прообразы двух версий возникновения Вселенной: через естественное самопорождение и сознательное творение. Потом они, варьируясь и модифицируясь, получают развитие в различных цивилизациях и в Новое время выступают уже в научном и теологическом обличий — в виде эволюционизма и креационизма.
В древние времена космогенез чаще всего представляется в качестве спонтанного саморазвития некоторой мифической первосущности округло-овальной формы (яйца, иногда — двустворчатой раковины и т. п.). Дальнейшее развитие этого образа находим во многих более развитых религиях и мифологиях, в частности, индуистско-буддийско-даосского круга.Эпоха ранней первобытности________________________________________________181
Однако уже в мифах раннепервобытных этносов приарктического пояса Северной Азии и Северной Америки встречаем мысль о том, что Космос возник вследствие сознательного волевого акта мифической (с выразительными тотемическими чертами) иервосущности — Ворона, Гагары или Койота. А от этого представления легко перекинуть мостик и к теологической концепции сотворения мира Богом, присущей иудаизму, христианству и исламу. Впрочем, мистические течения в пределах и этих религий всегда были склонны, вслед за гностически-неоплатонической традицией поздней античности, к идее эманации, концепции проявления Божества в видимых формах.
Как видим, базовые мировоззренческие идеи эпохи цивилизации глубоко укоренены в архаической почве раннепервобытных мифологем. Именно здесь и следует искать зародыши, так сказать, прафеномены базовых идейно-теоретических явлений, "архетипов", в их юнговском понимании (как явления коллективного бессознательного) или же в общекультурологическом, что соответствует концепции "раннего характера будущего" С.Б. Крымского.
Космогонические мифы подводят нас к кругу рассказов о создании/возникновении человека, то есть к антропологическим мифам. Здесь мы так же, как и в преданиях относительно возникновения Вселенной, наблюдаем две тенденции объяснений: возникновение человека вследствие какого-либо естественно-стихийного процесса и сознательное создание его высшим существом или высшими существами. В наиболее архаических мифах первопредок-создатель наделен выразительными тотемическими, зооантропоморфными чертами. Распространенным с древнейших времен является сюжет появления мужчины раньше женщины, подобный библейскому преданию о сотворении Адама прежде Евы.
Первый человек является и первым смертным. Ведь с его появлением заканчивается космо-мифическое (в определенном понимании довременное) существование Вселенной. Люди, начиная с первочеловека, рано или поздно умирают, а значит, в мир входит непреложный закон смертности, с которым не хотят примириться и против которого (почти всегда — без успеха) восстают те или ,
другие герои (Гильгамеш, Сизиф, Орфей и пр.). Я
С появлением смерти время как бы разграничивается на два измерения: время мифическое, сакральное, в котором параллельно обыденным процессам, происходящим в мире повседневности, действуют мифологические персонажи и в котором, согласно циклической закономерности, самовоссоздаются мифологические события; и время повседневное, профанное, направленное от рождения к смерти каждого человека. Именно с мифологическим временем (правременем, существующим где-то рядом и в праздничные дни "прорывающимся" сквозь течение обыденности) соотносится годовой ритуально-культовый цикл, в соответствии с которым люди воссоздают реалии мифа в обрядовых действиях.
В раннепервобытных обществах также широко распространены и другие категории мифов — астральные и солярные, о культовом герое и близнецах, проказнике-трикстере и пр. Однако и сказанного достаточно для того, чтобы в самом первом приближении прояснить идейно-образный контекст формиро-ваня мировоззренческих основ предцивилизационных и раннецивилизацион-ных обществ. Переход к производящему хозяйству в эпоху неолита определил и качественные изменения в системе первобытного сознания, однако его базовые, архетипические формы в той или иной форме продолжают функционировать в мировой культуре по сей день.182
Первобытные основания цивилизации
Древнейшие праязыковые общности
Одной из наиболее сложных проблем ранней истории человечества является вопрос о происхождении языковых семей. В научной плоскости он обсуждается уже более двух столетий, с того момента, как к концу XVIII в. было установлено родство языков большинства народов Европы и Индии и была создана концепция индоевропейской языковой общности.
Если контуры некоего древнейшего праязыка остаются еще с трудом уловимыми, то происхождение некоторых древних языковых семей (индоевропейской, семитской и пр.) начинает представляться все более отчетливо. Вырисовываются контуры и более ранних этноязыковых общностей Восточносре-диземноморско-Переднеазиатского региона, представители которых в последующие тысячелетия распространились по пространствам Европы, большей части Азии и северной половине Африки.
На основании исследований В.М. Иллича-Свитыча, А.Ю. Милитарева, С.А.Старостина и ряда других крупных лингвистов, при соотнесении их данных с археологическими материалами (что, в частности, с успехом делают В.А. Шнирельман и другие исследователи, работающие на междисциплинарном уровне) можно прийти к следующим, еще весьма гипотетическим, выводам относительно происхождения и расселения представителей ряда древнейших этноязыковых общностей Старого Света.
В пределах XXX—XXV тыс. до н. э. осуществляется первичная дифференциация гипотетической восточносредиземноморско-переднеазиатской праэт-ноязыковой общности людей начала верхнего палеолита на несколько этноязыковых массивов, среди которых в настоящее время более-менее отчетливо просматриваются три:
— ностратический с ареалом становления в пределах Закавказья, Южного Прикаспия, Загроса и прилегающих к ним областей (в настоящее время в него включают языковых предков индоевропейских, уральских, алтайских, картвельских и эламо-дравидийских народов);
— афразийский — между Средним Евфратом и Нижним Нилом, с центром в Палестине, Заиорданье и Сирии (от него происходят языковые предки семитских народов, древних египтян, а также носители современных берберско-туа-регских, чадских, кушитских и омотских языков северной половины Африки;
— синокавказский — ориентировачно в пределах Армянского нагорья и Анатолии (с ним генетически связываются не только древние и некоторые современные языки Средиземноморья и Кавказа, такие как баскский, этрусский, хаттский, хурритский, урартский, абхазо-адыгейские и нахско-дагестан-ские, в частности чеченский, лезгинский и пр., но и, как ни странно, языки сино-тибетско-бирманской группы, в том числе и китайский).
Лингвисты все более склоняются к мысли об изначальном родстве пра-ностратических, прасинокавказских и праафразийских диалектов, а значит, и о наличии некоей пра-пра-общности (типа раннепервобытной этноязыковой непрерывности) языковых предков их носителей. Последняя, по мнению С.А. Старостина, должна была существовать где-то на заре верхнего палеолита в пределах Ближневосточно-Переднеазиатского региона. Результатом ее распада, вероятно еще до XXV тыс. до н. э., и стало обособление трех названных праобщностей.Эпоха ранней первобытности
183
Праностратическая общность в ее современном понимании (без афразийской группы) складывалась к северо-востоку от Месопотамии, где-то в пределах Западного Ирана и Закавказья, о чем в свое время писал В.Н. Даниленко, праафразийская — к юго-западу от нее, в пределах Сирии — Палестины — Синая, где со временем на ее основе, по обоснованному предположению В.А. Шнирельмана, сформировалась натуфийская культура, тогда как сино-кавказская, по всей видимости, сложилась в пределах Анатолии.
Из Малой Азии наиболее восточные группы синокавказцев, как можно предполагать, на рубеже плейстоцена и голоцена проникли предгорьями Заг-роса, Эльбруса и Копет-Дага в районы Памира, Тянь-Шаня и Гиндукуша, где оставили материалы ранненеолитической гиссарской и подобных ей культур. Из этого региона Высокой Азии они приблизительно в VI тыс. до н. э. время просочились в Тибет и бассейн Хуанхэ, передав постепенно свое наречие местным, еще немногочисленным, их обитателям и положив начало сино-тибето-бирманским языкам.
Отдаленные же группы синокавказцев уже в первые тысячелетия голоцена проникли, пока лишь предположительно реконструируемыми маршрутами, в глубины Сибири и даже достигли Нового Света, став языковыми предками современных представителей кетской (на Верхнем Енисее) и наденской (индейцы навахо и северо-западного побережья Северной Америки) языковых семей.
В свою очередь из Анатолии потомки представителей западного ареала си-нокавказской общности в течение IX—VI тыс. до н. э. распространяются по всему Северному Средиземноморью, Балкано-Дунайскому региону, Причерноморью и Кавказу. Их реликты известны как баски в Пиренеях и адыгейцы или чеченцы в горах Кавказа.
Более понятным представляется расселение афразийцев, постепенно из областей Сирии и Палестины осваивавших районы Северной Месопотамии и Аравийского полуострова, а со стороны Синая — просторы Северной и Восточной Африки, начиная с нижнего течения Нила. Оставшиеся в Азии афра-зийцы со временем образовали прасемитскую общность (из которой вышли аккадцы, финикийцы, евреи, арабы и пр.), а расселившиеся в Африке составили основу древних египтян и менее развитых народов берберо-гуанчской, чадской и кушитско-омотской языковых групп.
Относительно же представителей ностратической общности с некоторой степенью достоверности можно предполагать, что приблизительно с XV тыс. до н. э., в связи с некоторым потеплением, к северу от Большого Кавказского хребта начинают просачиваться группы ностратической общности, которые постепенно образуют северную филиацию последней в пределах Северного Причерноморья — Северного Кавказа — Северного Прикаспия. От обосновавшего ее существование Н.Д. Андреева она получила название бореальной (по имени древнегреческого бога северного ветра Борея) общности. Ее составляли протоэтносы, чьи диалекты со временем развились в группы индоевропейских, уральских и алтайских языков.
По мере демографического роста ведущие подвижно-сезонный образ жизни охотничьи общины носителей бореальных диалектов заселяют пространства южных областей Восточной Европы, продвигаясь летом до районов порожистой части Днепра и Донецкого кряжа и отходя на зиму к предгорьям Крыма и Кавказа. В условиях регрессии Каспия в течение всего Осташковского
184
Первобытные основания цивилизации
о
I р
*
га X
О И
к а
-
§ с s sis
S
з s
а й а а з
C&g о
з а <и
с о. я-
Ь .О ~|
s§s£
So §.'§'§ « ' • — * х >з " о о
•-, VJ 3D ^J
а щ _- е а 'я >3 >з 2 ~§о5§=!а^
ї 1111 і й § з
ж и
а а
•-3 ¥ Ч 3 а 2 га га
5.
§1 а о й
U&
з І І
II
І " "
о
о
>s <и
а
а а о а
а о, о
•е-
а <и о.
а Є а. а
Эпоха ранней первобытности_______________________________________________185
оледенения (XXIII—IX тыс. до н. э.) отдельные группы носителей бореальных диалектов продвигаются и в восточном, менее обжитом направлении к Аралу, Балхашу и Алтаю.
Отпочкование распространявшихся в восточном направлении групп боре-альной общности вело к образованию уральско-алтайской праобщности, разделившейся где-то в мезолите на прауральскую и праалтайскую. Обособлению ранних индоевропейцев и урало-алтайцев способствовала и начавшаяся с концом ледникового периода Позднехвалынская трансгрессия Каспия, когда его воды поднялись до широты Волгограда.
К началу голоцена, т. е. на момент потепления, наступившего с окончанием ледникового периода, и установления близких к современным природно-климатических зон носители раннеиндоевропейских диалектов заселяли причер-номорско-прикаспийские области Восточной Европы с Северным Кавказом и в скором времени начали постепенно подниматься вдоль русел больших рек (Днестра, Днепра, Дона, Волги) к их средним течениям, встречаясь и взаимодействуя с немногочисленными представителями иноэтничных традиций.
Параллельное расселение из восточносредиземноморско-переднеазиатских областей групп неолитических ранних земледельцев и животноводов в сторону Кавказа и Балкан определяет контакты ранних индоевропейцев с носителями главным образом прасеверокавказских, но также пракартвельских и прасемит-ских, диалектов при восприятии у последних первичных навыков производящего хозяйства, в частности крупного и мелкого рогатого скота.
Таким образом, к концу эпохи ледникового периода в результате продвижения отдельных групп носителей ностратических диалектов через Кавказ на север, в области Северного Причерноморья — Северного Прикаспия, сама ностратическая общность дифференцируется на два основных массива — бо-реальный, охватывающий нынешние предгорно-степные области на юге Восточной Европы, и южный по отношению к нему, из которого впоследствии развились языки эламской и дравидийской языковых семей. Аналогично боре-альному его можно было бы назвать нотической — по имени древнегреческого бога южного ветра Нота.
В последующие тысячелетия (в неолите и энеолите) представители этой нотической (южной) ветви, главным образом носители эламо-дравидийских языков, освоив ранние формы земледелия и животноводства, распространяются до Мавераннахра и Индостана и их отдаленные языковые потомки заселяют ныне южные штаты Индии (тамилы и пр.) и в анклавном виде сохраняются в горах на границе Афганистана и Пакистана (брагуи).
Из бореальной общности при окончании ледникового периода, на рубеже плейстоцена и голоцена, развиваются праиндоевропейская, прауральская (представленная ныне главным образом финно-угорскими народами) и праалтайская (от которой пошли тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские языковые семьи, а также корейский и японский языки) общности. Культурно-генетическая преемственность, прослеживающаяся в южной, преимущественно степной части Восточной Европы (Предкавказье, Приазовье, Крым и др.) с финального палеолита, через мезолит к неолиту и энеолиту, дает возможность предполагать здесь развитие одного этнокультурного массива — древних индоевропейцев.
Благодаря реконструкции лексики раннеиндоевропейского (и стоящего за ним бореального) языка, предпринятой Н.Д. Андреевым, мы можем получить доста-186______________________________________Первобытные основания цивилизации
точно конкретное представление об образе жизни, переживаниях и представлениях одной из групп раннепервобытного человечества, обитавшей на рубеже плейстоцена и голоцена в южных регионах Восточной Европы и давшей начало почти всем современным языкам Европы и ряда обширных регионов Азии.
Климатическая зона обитания этих людей характеризовалась наличием холодной зимы и относительно теплым, но, очевидно, непродолжительным летом. Холодные ветры, дувшие со стороны покрывавшего Скандинавию, Прибалтику и север Восточной Европы ледника, были постоянной угрозой для носителей бореальных диалектов. Но вслед за холодной зимой приходила буйная весна. Реконструкция лексики позволяет предполагать, что жизнь носителей бо-рельных диалектов протекала на стыке горно-лесных, болотно-лесных в низовьях больших рек и открытых, степных ландшафтов, что и реконструируется по данным палеоклиматологии для Предкавказско-Северопричерноморского региона эпохи верхнего палеолита, особенно его последних тысячелетий.
Подобного рода природно-климатические условия на раннепервобытной стадии развития соответствующих коллективов однозначно предполагали в хозяйственном плане доминанту охотничьей деятельности, сочетавшейся с добычей рыбы и сезонным лесным собирательством. Особенно богата бореаль-ная лексика реалиями охоты, разделки туш и приготовления мясной пищи. Орудиями охоты были не только копья, но и уже, вероятно, луки со стрелами.
Охоты бывали как индивидуальные, так и предпринимавшиеся группами охотников: загонные, вероятно, с применением поджога степи и с длительным подстереганием добычи. Само собой разумеется, что загонная форма охоты применялась на открытой местности, преимущественно к бизонам и диким лошадям, тогда как выслеживание и засада — к лесной дичи. Охотнику помогала собака, одомашненная человеком, возможно, еще в верхнепалеолитическое время. Существенную роль, судя по лексике, играла и добыча рыбы. Это подтверждается археологически. В конце эпохи верхнего палеолита в южной части Восточной Европы, как показала В.И. Неприна, добыча рыбы разнообразными приемами была уже распространена достаточно широко. Определенную роль должно было играть и собирательство — в основном корнеплодов, дикорастущих плодов и ягод.
Добытую пищу подвергали термической обработке. Большое значение имела обработка дерева и, соответственно, используемые при этом орудия. Интересно также отметить обилие терминов, относящихся к передвижению, связанному со сменой места жительства. Однако кроме временных стоянок (летнего периода) существовали и стационарные места обитания. Амплитуда сезонных перемещений, по данным Л.Л. Зализняка, могла достигать 150—200 км. Вероятно, уже существовали и какие-то примитивные средства передвижения по воде, о чем говорит терминология относительно пересечения водных преград.
Сказанное, с учетом археологических реалий Юго-Восточной, предгорно-степной позднепалеолитической области Восточной Европы, позволяет сделать вывод, что раннепервобытные охотники и собиратели юга Восточной Европы, носители бореальных диалектов, в последние тысячелетия плейстоцена вели подвижный, связанный с сезонными перемещениями образ жизни. Летом, вслед за стадами зубро-бизонов и табунами лошадей, они отходили на север, приблизительно до линии Днепровских порогов — Донецкого кряжа, а осенью возвращались на зимовку в прорезаемые руслами больших рек болотно-лесистыеЭпоха ранней первобытности 187
низины, находящиеся сейчас под водами Азовского и Черного морей, а также в лесистые предгорья Крыма и Северного Кавказа
Особый интерес вызывает общественно-культурный словарь носителей бо-реальных диалектов. Прежде всего люди четко разделялись на своих и чужих, а также мужчин, женщин и детей, причем уже имелось определение для лидера-вожака. К чужакам относились подозрительно и нередким явлением были кровавые стычки между общинами. Однако в целом отношения с соседями носили скорее партнерский, основанный на дарообмене и обмене брачными партнерами (по закону экзогамии) характер.
Как было отмечено (и это находит убедительное подтверждение в реконструируемой бореальной лексике), в раннепервобытной общине охотников и собирателей ядро составляли именно мужчины, являющиеся кровными ближайшими родственниками: родными, двоюродными и троюродными братьями, их отцами и дядьями, а также подростающими сыновьями. Среди них существенным было разграничение по принципу — лидер и остальная группа дееспособных мужчин, а также определение членов последней преимущественно по охотничьим и бойцовским качествам
Статус женщины определялся более сложно. Представительницы прекрасного пола, родившиеся в такой кровнородственной общине, должны были с наступлением брачного возраста ее покинуть, поскольку непреклонный закон экзогамии запрещал брачные связи между кровными родственниками. Соответственно, мужчины этой экзогамной родовой группы брали себе женщин из других общин Весьма примечательно, что бореальная лексика содержит разные понятия определения, так сказаіь, законного получения женщины в результате межобщинных договоренностей и обмена, с одной стороны, и умыкания, получения без соответствующего ответного дара — с другой.
Характерна лексика, отражающая эмоциональные переживания и духовно-культурные реалии того времени. Существеннейшим признаком человека уже тогда, по всей видимости, был признан его разум, о чем можно заключить из того, что слово, реконструируируемое как "М—N", одновременно означало "человек", "разумный", "соображать", "вспоминать" и "память" Существовали понятия: "любовь", "любить", "ласковый", "нежный"; "храбрый", "хороший", "умелый", "усердный", "говорить", "рассказывать", "провозгласить", "воспеть", "упрашивать", "уговаривать", "взывать", "кричать", "петь" и др.
Люди уже имели потребность в словесном выражении своих эмоций. При этом возникала потребность зафиксировать чувства и знания через значки-знаки на дереве или кости, что отражено в понятиях "делать памятные зарубки", "отмечая надрезать", "вырезать значащий узор или орнамент", "процарапывать черты и резы", и вступать в связь с сакральными силами. Так, были известны понятия "жертвенная пища для умерших", "приносить жертву умершим". Последнее подтверждает наличие анимистических верований.
Как известно, одним из древнейших мифов человечества было предание, связанное с обретением огня. Оно играло особую роль у ранних индоевропейцев, занимавших Предкавказье и южные области Восточной Европы в конце ледникового периода и сознававших невозможность существования в этих суровых условиях без этой обожествляемой ими стихии жизни. Поэтому можно принять мнение Ф. Ницше, что сказание об обретении небесного (божественного) огня людьми, известное в древнегреческой транскрипции как миф о Про-188 Первобытные основания цивилизации
метее, прикованном за это богами к горам Кавказа, суть изначальное и общее достояние всей семьи индоевропейских народов, свидетельствующий об их одаренности сознанием глубокомысленно-трагическим.
Можно не сомневаться, что у раннепервобытных предков индоевропейцев уже существовали представления об уровнях мироздания (скорее всего, в виде деления на верхний, средний и нижний миры), четырех сторонах света, мировом центре в виде мирового дерева и (или) мировой горы; существовали сказания о духах-хозяевах стихий и промысловых животных, о культурном герое ("прото-Прометее"), возможно — о появлении первой человеческой пары, астральные и солярные мифы и пр. — т. е. все то, что соответствует уровню духовной культуры раннепервобытного общества на его позднем этапе.
Лингвистические реконструкции позволяют представить и некоторые стадиальные изменения (не в марровском, конечно, понимании) архаических языковых систем, соотносимые с основными рубежами социокультурного развития первобытного человечества. Одним из таких рубежей и был переход к оседлости и ранним формам производящей экономики.
Как свидетельствуют археологические и иные данные, становление производящего хозяйства в Восточной Европе (начиная с ее южных областей) происходило при решающем воздействии более развитых обществ Кавказа и Бал-кано-Дунайского региона, связанных, в свою очередь, с Переднеазиатско-Вос-точносредиземноморским центром опережающего развития. Поэтому вполне естественно, что из распространенных там в то время языков — ирахаттско-хурритского северокавказской группы (носители которого в неолите и энеолите из Анатолии проникли на Кавказ и в Подунавье), пракартвельского, ирасе-митского и др. — осуществлялись заимствования в праиндоевропейский.
На современном уровне развития сравнительно-исторического языкознания с определенной степенью достоверности можно вести речь только о древнейшем состоянии и приблизительной локализации этноязыковых групп но-стратическо-афразийско-синокавказского ареалов. За рамками нашего видения древнейших этапов истории человечества все еще остаются предки большинства народов Тропической Африки (южнее Сахары), Юго-Восточной Азии и Океании, аборигенов Австралии и индейцев Америки, большинства коренных обитателей Сибири, дальнего Востока и Крайнего Севера. Будем надеяться, что в наступившем столетии лингвисты внесут ясность и в понимание этого круга вопросов.
tГЛАВА VI
СТАНОВЛЕНИЕ ПРОИЗВОДЯЩЕГО ХОЗЯЙСТВА И ПЛЕМЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
Переход к оседлости и возникновение производящего хозяйства
Социокультурные особенности и исторические перспективы
специализированных рыболовческо-охотничъих и
раннеземледелъческо-скотоводческих обществ
Становление института племени как органа общественной
власти и управления
Пути развития предцивилизационных обществ
Переход к оседлости и возникновение производящего хозяйства
Как было показано, разные типы раннепервобытных хозяйственно-культурных систем предполагали и разные типы, точнее разное качество человеческой индивидуальности. А тип и качество человека как субъекта исторического процесса, наряду с объективными факторами особенностей климата, животного и растительного миров и пр., играл важнейшую, но, к сожалению, почти неуловимую методами научного анализа роль в истории первобытного общества.
Наиболее благоприятные условия для развития личных качеств людей находим в кровнородственных общинах субтропическо-умеренной полосы с ее четко выраженным половозрастным разделением труда (в том числе и в пределах семьи) и развитой реципрокной системой (в пределах которой, как отмечалось, каждый был заинтересован вносить в общественный фонд потребления как можно больше с тем, чтобы и получить больше, но уже в виде престижных символов и знаков общественного уважения и признания). В этих условиях быстрее, чем в других местах, происходило усовершенствование орудий индивидуального труда (появляются лук и стрелы, так называемые "жатвенные ножи" и другие вещи, выполненные в микролитическо-вкладышевой технике), развитие индивидуальных амбиций (могущественный стимул для деятельности ради их удовлетворения) и индивидуального чувства ответственности как человека (прежде всего, мужчины-добытчика) перед общиной, так и членов нуклеарной семьи друг перед другом (жены и мужа, родителей и детей). Эти тенденции, безусловно, должны были закрепляться в традиционной культуре, найти отражение в обрядовой практике и мифах.
Таким образом, к моменту катастрофических климатических и ландшафтных сдвигов, происходивших на рубеже плейстоцена и голоцена около 10 тыс. лет назад, на Земле уже сложился тип общества, потенциально способный к190________________________________________Первобытные основания цивилизации
освоению более сложных, в том числе и производящих, форм жизнедеятельности, чем охота и собирательство. Его представители (благодаря достаточной степени индивидуализации хозяйственной и общественной жизни) были способны к относительно быстрой и эффективной адаптации к новым условиям, причем адаптации разнонаправленной. Выбор форм адаптации к изменявшимся условиям существования определялся сложным переплетением объективных (ландшафт, климат, рельеф, численность коллектива) и субъективных (объем и характер знаний людей, наличие среди них авторитетных энтузиастов-новаторов — тойнбианского "творческого меньшинства", готовность остальных пойти на риск и сменить формы жизнедеятельности) моментов. В разных регионах тут наблюдались существенные различия.
Планетарная катастрофа, вызванная стремительным таянием ледников, сдвигом и изменением границ климатических поясов и ландшафтных зон, поднятием уровня мирового океана и затоплением колоссальных площадей приморских низин, изменением береговой линии на всей планете, — обусловила кризис практически всех систем жизнеобеспечения позднего плейстоцена. Исключение составляли разве что общества тропических собирателей, поскольку вблизи экватора климат почти не изменился, хотя под воду ушли огромные пространства суши, в особенности в районах Индокитая — Индонезии — Филиппин. Повсеместно было нарушено прежнее экологическое равновесие, определенный баланс между рассеянными по планете охотни-чье-собирательскими общинами и окружающей средой. Это, в свою очередь, было связано с кризисом информационного обеспечения жизнедеятельности людей, чьи традиционные знания не соответствовали требованиям изменившихся обстоятельств.
Человечество оказалось в точке бифуркации. В условиях, когда резко возросла степень неустойчивости традиционных систем (основанных на присваивающем хозяйстве), разразился кризис прежних форм жизнедеятельности. Соответственно, началось стремительное нарастание спонтанных флуктуации — в виде экспериментальных, так сказать, "в слепую", поисков эффективных "откликов" на "вызовы" изменившихся обстоятельств.
Успех в этой борьбе с вызовами внешних сил был связан не в последнюю очередь с деятельно-творческими потенциями людей, оказывавшихся в критическом положении. А они в решающей степени зависили от типа социокультурной системы, который они представляли. Наибольшую гибкость и мобильность (в том числе и в духовном отношении) проявляли среди них те, чьи творческие потенции индивида были менее скованы традиционной регламентацией жизнедеятельности. Соответствующие социумы и имели (при прочих равных обстоятельствах) лучшие шансы на успех.
Однако не следует забывать, что внешние условия в различных регионах были весьма несхожими. Оптимальное сочетание вызова внешних сил, социокультурного типа общества (с соответствующим характером человеческой индивидуальности) и благоприятных для перехода к новым видам хозяйственной деятельности внешних условий (мягкий климат, наличие богатых рыбой водоемов, а также пригодных для доместикации видов растений и животных) наблюдалось на Ближнем Востоке. Местные протонеолитические общества на рубеже плейстоцена и голоцена и создали впервые в истории человечества предпосылки для начала реализации цивилизационного процесса.Становление производящего хозяйства и племенной организации 191
Здесь, в _ Восточносредиземноморско-Переднеазиатском регионе, в среде общин, достаточно индивидуализированных в производственном и социальном отношении охотников и собирателей пересеченных прибрежно-предгорно-лес-ных субтропических ландшафтов, приблизительно 12 тыс. лет тому наблюдаем становление нескольких линий дальнейшей эволюции первобытного человечества. Среди них только одна, связанная с земледельческо-скотоводческим хозяйством, непосредственно вела к цивилизации. Несколько позже подобные процессы происходят и в других регионах земного шара, в частности в Восточной Азии, а также Центральной и Южной Америке.
Связанные с таянием ледника планетарные экологические сдвиги привели к расхождению и путей развития охотничье-собирательских коллективов Сре-диземноморско-Переднеазиатского региона. Отмечу два их основных направления. С одной стороны, в условиях распространения лесов севернее Альп и Карпат охотничье-собирательские группы из Северного Средиземноморья (с Пиренейского и Апеннинского полуостровов, Южной Франции и Балкан) начали осваивать широкие пространства Центральной и Восточной, а затем и Северной и Северо-Восточной Европы. Избыточное население расселялось на новых, уже также лесных пространствах, оставленных ушедшими к высоким широтам за стадами северных оленей охотниками. С другой стороны, при усилении иссушения Северной Африки и Передней Азии и параллельном наступлении морей, население многих областей Ближнего Востока оказалось в критическом положении. Поголовье промысловых животных стремительно сокращалось, что особенно остро ощущалось в зажатой между морем, отрогами Ливана и подступавшими с юга (Синай) и востока (Аравия) пустынями Палестине. В этих условиях "откликами" на "вызов" внешних сил стали, во-первых, переориентация на интенсивное использование пищевых ресурсов водоемов, что быстро привело к развитию специализированного рыболовства, и, во-вторых, формирование раннеземледельческо-скотоводческого хозяйственно-культурного комплекса — основы дальнейшего цивилизационного процесса.
Первая, западносредиземноморско-среднеевропейская линия развития охотничье-собирательских обществ закрытых ландшафтов первых тысячелетий голоцена представлена материалами многочисленных мезолитических культур лесных и лесостепных пространств Европы. Для них была характерна адаптация к имеющимся природным условиям и расселение^ пределах соответствующей, знакомой им ландшафтной зоны. Владея луком и стрелами, будучи хорошо приспособленными к жизни в богатой водоемами лесной зоне Европы, небольшие, из нескольких семей, кровнородственные общины образовывали, как и ранее в Средиземноморье, группы родственных протоэтносов. В рамках таких межобщинных массивов циркулировала информация и происходил обмен брачными партнерами, полезным опытом и достижениями.
Постоянно проживая около воды, такие люди, не оставляя охоты и собирательства, уделяли со временем все большее внимание использованию пищевых ресурсов водоемов. Первые стационарные поселения специализированных рыбаков возникают в Европе (у Днепровских порогов, в районе Железных ворот на Дунае, вдоль южного побережья Северного моря, в Южной Прибалтике и т.п.) приблизительно в VIII—VII тыс. до н. э., тогда как в Восточном Средиземноморье они датируются как минимум одним—двумя тысячелетиями ранее. Поэтому трудно сказать, формируется ли челночно-сетьевое рыболов-192________________________________________Первобытные основания цивилизации
ство в наиболее удобных для него местах Европы самостоятельно, или при заимствовании соответствующих хозяйственно-технических достижений с Ближнего Востока, откуда группы рыбаков через Средиземноморье и Эгеиду могли попасть в Причерноморье и Подунавье достаточно рано.
В условиях сбалансированной охотничье-рыболовческо-собирательской (при все более большей ориентации на рыболовство) хозяйственной системы мезолитические и ранненеолитические протоэтносы отличались невысокой плотностью населения и его очень медленным приростом. При возростании численности людей можно было отселить несколько молодых семей вниз или вверх по реке, поскольку пространств, пригодных для ведения комплексного присваивающего хозяйства в Европе, как и в Северной Америке, Сибири или на Дальнем Востоке, на протяжении многих тысячелетий было предостаточно.
Как и во времена палеолита, такого рода кровнородственные общины органически вписывались в ландшафт, становясь высшим звеном соответствующих биоценозов. Но потребительское отношение к окружающей среде, предполагавшее уже осознанное' (как о том свидетельствуют и этнографические данные) поддержание равновесия между количеством людей и естественной пищевой базой, блокировало возможности дальнейшей эволюции. Поэтому существенные хозяйственные и социокультурные изменения в лесной полосе неолитической Европы были вызваны, прежде всего, распространением иноэт-ничных, более развитых групп населения с юга, главным образом со стороны Ближнего Востока через Балканско-Дунайско-Карпатский регион и Кавказ.
На Ближнем же Востоке на протяжении первых тысячелетий голоцена наблюдалась принципиально иная картина, определявшаяся охватившей регион "неолитической революцией". Исследователям, в частности В.А. Шнирельма-ну, удалось связать ареалы древнейших земледельческих культур с центрами происхождения культурных растений Н.И. Вавилова.
Возникновению земледелия предшествовало довольно эффективное собирательство, благодаря которому человек узнавал вегетативные свойства растений и создавал соответствующие орудия труда. Однако не вызывающее сомнения происхождение земледелия на основе собирательства еще не дает ответа на вопрос: почему люди вместо того, чтобы собирать готовый урожай в районах естественного произрастания съедобных растений (как было в палеолитические времена), начинают обрабатывать землю в других местах? Такими местами обработки земли всегда были участки, расположенные вблизи мест постоянного проживания людей. Следовательно, зарождение земледелия предполагало наличие хотя бы ранних форм оседлости, которая должна была появиться несколько ранее, чем возделывание окультуренных растений. Согласно хорошо обоснованному выводу В.Ф. Генинга, оседлость возникает, прежде всего, вследствие переориентации охотничье-собирательских общин на специализированное использование водных пищевых ресурсов. Это было связано (в частности, на Ближнем Востоке) с катастрофическим уменьшением количества промысловых животных.
Ориентация на активное использование пищевых ресурсов водоемов способствовала концентрации населения по берегам рек, озер и морей. Здесь и появляются первые стационарные поселения, известные в Палестине с X— IX тыс. до н. э. — на озере Хуле (поселение Эйнан) и вблизи Средиземного моря возле горы Кармел. В обоих случаях обнаружены свидетельства достаточ-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________193
но развитого сетьево-челнового рыболовства (грузила от сетей, кости глубоководных морских рыб и пр.).
Сокращение количества промысловых животных и успехи рыболовства способствовали, таким образом, концентрации людей вокруг водоемов, создавая условия для перехода к оседлости. Рыболовство давало постоянную пищу без потребности перемещения всех членов общины. Мужчины могли отплывать на день и более тогда как женщины и дети оставались в общинном поселке. Такие изменения в образе жизни способствовали началу быстрого возростания численности и плотности населения. Они облегчали (по сравнению с мобильным образом жизни охотников и собирателей) участь беременных и кормящих женщин, способствовали уменьшению количества случаев Іибели или увечья мужчин (более частых на охоте, чем при занятии рыбной ловлей).
Поскольку рыбацкие поселения располагались обычно на значительном расстоянии от полей диких злаков и мест произрастания других съедобных растений, естественным было желание приблизшь такие поля к общинным поселкам, тем более, что условия для выращивания растений (хорошо унавоженные почвы вокруг поселений, расположенных возле воды, защита от диких животных и птичьих стай) здесь были весьма благоприятными. Иными словами, для возникновения земледелия требовалось наличие по крайней мере трех условий (не учитывая самого факта кризиса присваивающего хозяйства):
1) наличие в окружающей среде видов растений, принципиально пригодных для доместикации;
2) появление в результате многотысячелетней практики специализированного собирательства достаточных знаний о вегетативных свойствах растений и необходимых для земледельческих работ орудий труда (сперва малоотличные от тех, которыми пользовались собиратели);
3) переход к оседлому образу жизни вблизи водоемов благодаря длительному интенсвному использованию их пищевых ресурсов, прежде всего за счет развития рыболовства.
Однако примечательно, что первичные ячейки земледелия повсюду возникают у водоемов с ограниченными запасами пищевых ресурсов, тогда как на морских побережьях, в поймах и устьях великих рек рыболовство еще долгое время сохраняет ведущую роль. Так, на Ближнем Востоке древнейшие формы земледелия обнаруживаются в долине Иордана, а также по притокам Тигра в предгорьях Загроса и у озер Центральной Анатолии (куда они, очевидно, попали из Палестины и Сирии), в местностях, где имелись дикие предки многих домашних растений, а пищевые ресурсы водоемов были ограничены, но не в заболоченных в ту пору долине Нила, нижних течениях Тигра и Евфрата или на Сиро-Киликийском побережье.
Таким же образом противопоставляются приозерная местность долины Мехико, расположенная среди сухого плато Центральной Мексики, и ближайшие к ней побережья Тихого океана и Мексиканского залива, озера и речные долины Андского плато — Перуанскому побережью. То же, как представляется, можем сказать и о соотношении тенденций хозяйственного развития в глубинных районах Индокитая с восточными предгорьями Тибета — и побережьем Юго-Восточной Азии, Китая и Японии.
Возможности для возникновения земледелия, вероятно, существовали на значительно более широких территориях, чем те, где оно появляется впервые.194 Первобытные основания цивилизации
Но при условиях довольно продуктивного рыболовства люди, ведя оседлую жизнь и даже имея необходимые знания в области земледелия, вполне сознательно сохраняют свой традиционный способ жизнедеятельности.
Переориентация хозяйства на выращивание съедобных растений происходит лишь в том случае, когда сокращающиеся пищевые ресурсы водоемов уже не были способны удовлетворить потребности возрастающего населения. Только кризис традиционного присваивающего хозяйства принуждает людей переходить к земледелию и животноводству. Как показал Р. Карнейро на этнографических материалах Амазонии, без крайней необходимости охотники и рыболовы на земледелие не переориентируются.
Вот почему неолитическое население долин Нила, Тигра и Евфрата, побережий Сирии и Киликии, Персидского залива и Японии, Каспия и Арала, Юкатана и Перу, многих других регионов долгое время, поддерживая непосредственные отношения с соседними земледельческо-скотоводческими обществами и будучи знакомым с основами их хозяйственного уклада, сохраняло приверженность рыболовецкому образу жизни, лишь частично и в невысокой мере дополняя его охотой и собирательством, а затем ранними формами земледелия и скотоводства.
В течение IX—VI тыс. до н. э. специализированные рыболовческие общества тонкими цепочками со стороны Ближнего Востока распространяются по всему Средиземноморью, поднимаются к среднему течению Нила, осваивают побережья Персидского залива и Аравийского моря. Подобные им группы в то же время становятся ведущей этнокультурной силой в Прикаспии и Приаралье, нижнем течении Амударьи и Сырдарьи. Такие общины оставили следы неолитических поселений в районе Керченского пролива, на Днепре и Дунае, вдоль побережий Балтийского и Северного морей и т. п. Но, будучи жестко привязанными к своим экологическим нишам, рыболовческие коллективы, в целом, мало влияют на охотничьи общества соседних, внутренних, районов. К тому же возможности их развития были принципиально ограничены естественными ресурсами, которые человек мог только истощать, но не восстанавливать. Поэтому и основанная на специализированном рыболовстве линия эволюции заводит в тупик, выходом из которого может быть лишь переориентация на земледельческо-скотоводческие виды деятельности. Как справедливо в свое время отмечал Г. Чайлд. если общества присваивающей экономики живут за счет природы, то ориентированные на воспроизводящее хозяйство вступают в сотрудничество с ней. Последнее и обеспечивает дальнейшее развитие в сторону цивилизации.
Таким образом, в зонах с ограниченными пищевыми ресурсами водоемов при наличии благоприятных внешних факторов, в условиях увеличения демографического прессинга происходит относительно быстрый переход от рыболо-вецко-охотничье-собирательских форм хозяйства к раннеземледельческо-ско-товодческой экономике. Однако в богатых рыбными ресурсами районах общество довольно продолжительное время может существовать на базе специализированного рыболовства и морской охоты. В течение достаточно продолжительного периода обе отмеченные линии эволюции обеспечивают приблизительно равные возможности для повышения — на основе регулярного получения излишков пищевых продуктов и оседлого образа жизни — демографического потенциала, эффективности системы общественной организации, накопления и движения культурной информации, развития религиозно-мифологических представлений, ритуальных и магических практик, различных видовСтановление производящего хозяйства и племенной организации
195
искусства и пр. У ранних земледельцев и высших рыболовов одинаково видим большие стационарные поселения и родовые культы, систему половозрастной стратификации с первыми элементами доминирования в рамках общин отдельных знатных кланов и семей. Этнографически это хорошо иллюстрируют материалы Новой Гвинеи и Меланезии.
При этом важно подчеркнуть, что, как справедливо отмечал В.Ф. Генинг, собственно родовые отношения, основывающиеся на представлении о связанном со счетом колен и генеалогических линий вертикальном, уходящем в глубины прошлого родстве, появляются лишь с переходом к оседлости. Они имеют определенное социально-экономическое содержание: обоснование (через преемственность поколений) права живущих на постоянные промысловые угодья (прежде всего, рыбные) и используемую (под земледельческие культуры или пастбища) землю. Родовые оседлые общины владеют своими территориями на том основании, что эти земли принадлежали их предкам, духи которых и сохраняют над ними верховный патронат.
Именно в неолите, с переходом к оседлости на базе высших форм рыболовства и раннего земледелия, появляется род как социальный институт с четким знанием его членами ступеней родства, а также ритуалами почитания основателя рода и прочих предков, в том числе и тех, которых никто из живущих не видел, но слышал о них от представителей старших поколений. Это находит отражение в почитании могил и культе черепов предков, в практике создания родовых могильников и появлении тотемных столбов с символически представленными на них образами предков, нередко наделенных выразительными тотемическими чертами. Такие столбы хорошо известны, к примеру, у полинезийцев или индейцев северо-западного побережья Северной Америки.
Между тем, по мере исчерпания пищевых ресурсов водоемов и началом кризиса рыболовецких обществ, тем более при возрастании численности населения, когда часть людей была вынуждена селиться вдали от богатых рыбой водоемов, наблюдаем неизменное увеличение роли земледелия и животноводства (естественно, там, где оно было возможно).
Более того, во многих местах, ранее заселенных всецело оприентированны-ми на рыболовство коллективами, наблюдаются стремительные темпы опережающего (по отношению к соседним территориям с более древними земледельческими традициями) развития. Сказанное относитдя как к Египту, Шумеру и долине р. Инд (по сравнению с Палестиной и Сирией, Загросом и Центральной Анатолией) начиная с V тыс. до н. э., так и к побережьям Юкатана и Перу (по сравнению с плато Центральной Мексики и долинами Анд) с, соответственно, II и I тыс. до н. э.
Следует отметить также, что в то время, когда население центров опережающего развития, основываясь на все более усовершенствовавшихся формах земледелия, интенсифицировало свое развитие, на их периферии темпы эволюции и прироста населения были куда меньшими. Поэтому избыточная человеческая масса из таких центров все более расселялась по окружающим землям, где естественные условия были благоприятными для ведения земледелия.
Демографический потенциал у ранних земледельцев всегда был значительно большим, чем у их соседей, а хозяйственно-культурный тип — более высоким и совершенным. Поэтому при взаимодействии с соседями они, как правило, или вытесняли, или ассимилировали их. Впрочем, в отдельных случаях, если
196
Первобытные основания цивилизации
в контакт с продвигавшимися земледельцами вступали рыболовы, последние, воспринимая основу воспроизводящего хозяйства, могли сохранить свою этноязыковую идентичность. Так, очевидно, случилось в Нижней Месопотамии в процессе формирования общности древних шумеров.
Социокультурные особенности и исторические перспективы специализированных рыболовческо-охотничьих и раннеземледельческо-скотоводческих обществ
Выдающимся британским археологом Г. Чайлдом в середине XX в. было введено в научный оборот понятие "неолитическая революция". Под нею он подразумевал процесс качественного преобразования всей системы человеческой жизнедеятельности в период становления производящих форм хозяйства. С успехами производства появляется прибавочный продукт, на базе которого увеличивается численность населения, появляются ремесленная специализация и торговля, социальная и имущественная стратификация. Все эти изменения сказываются на характере организации общества, качественном ускорении роста народонаселения, а также на формах и функциях поселений, среди которых начинают выделяться городские центры. Начало урбанизации, именуемое Г. Чайлдом "городской революцией", знаменует собой переход от первобытности к цивилизации.
Понятия "неолитическая революция" и "революция городская" выдвинуты английским археологом для обозначения переходных периодов: первая — от эпохи присваивающего хозяйства к производящему; вторая — от первобытного состояния к цивилизованному. Их взаимосвязь определяется тем, что переход к земледелию и скотоводству обеспечивает возможность появления прибавочного продукта, на базе которого и осуществляется переход от первобытности к цивилизации. Неолитическая революция, таким образом, выступает в роли решающего условия формирования предпосылок возникновения цивилизации.
Вопросу о последствиях неолитической революции в свое время уделил внимание В.М. Массой. Среди них он отмечал демографический взрыв и подчеркивал, что неолитическая революция стимулировала развитие специализации в сфере непищевого производства (строительство, ткачество и т. д.) и расширение обмена. Характеризуя социальные последствия неолитической революции, В.М. Массон констатировал, что 1) наличие регулярного прибавочного продукта создавало реальные условия для появления имущественного неравенства; 2) резкое повышение производительности труда становится экономической предпосылкой возникновения эксплуатации; 3) повышение общего благосостояния ведет к расширению сферы личной собственности; 4) характер новой экономики способствует усложнению организационных функций, что, соответственно, повышает роль вождей в общественной жизни. В сфере культуры происходило ускоренное (по сравнению с предшествующим периодом) увеличение знаний об окружающем мире, которое вело, в частности, к появлению календарей, развитию нового комплекса религиозно-мифологических представлений, в основе которого лежит культ плодородия, а также созданию новых стилей в искусстве. Все это было органически связано с изменением размеров, типов и функций поселений, среди которых начинали выделяться некие главенствующие в пределах округи протогородские центры типа докерамическо-го Иерихона в Палестине или малоазийского Четал-Гуюка.
Становление производящего хозяйства и племенной организации 197
Неолитическая революция, таким образом, обусловила качественные изменения во всех сферах жизни, обеспечила рост численности населения и появление новых типов поселений. В основе этих изменений лежало появление прибавочного продукта и возможность его увеличения.
Однако была высказана и альтернативная точка зрения, предложенная Г. Чай-лдом и развитая В.М. Массоном, на неолитическую революцию. Ее наиболее последовательно отстаивал В.А. Башилов. Он подчеркивал, что экономической сущностью неолитической революции, в первую очередь, есть появление стабильного прибавочного продукта, для получения которого переход к производящим формам хозяйства был необходим далеко не везде. В качестве примеров появления прибавочного продукта в рамках присваивающего хозяйства приводится общество Перуанского побережья до его переориентации на выращивание маиса, индейцы северо-западного побережья Северной Америки и неолитическое население лесной зоны Европы. Утверждается, что "присваивающая" и "производящая" — это только типы экономики, а отнюдь не последовательные ступени ее развития. Таким образом, в самом развитии древней экономики, по мнению ВА. Башилова, существенно деление не столько на присваивающую и производящую, сколько на обеспечивающую в годичном цикле создание лишь необходимого продукта и дающую стабильный прибавочный продукт. Между этими ступенями развития и лежит "неолитическая революция".
Действительно, многие демографические, экономические, социальные и культурные изменения нового этапа развития, в археологическом плане связываемом с эпохой неолита, обусловливались, в первую очередь, появлением регулярного пищевого прибавочного продукта. Справедливо и утверждение о том, что в эпоху неолита после освоения разнообразных приемов рыболовства и морского промысла определенные излишки пищевых продуктов могли появиться у некоторых общин, специализировавшихся на этих видах деятельности. Однако зададимся вопросом: какие перспективы в плане увеличения производства прибавочного продукта были у рыболовецко-охотничьих и зем-ледельческо-скотоводческих обществ ?
Общества специализированных рыболовов и охотников на морского зверя со времен неолита были широко распространены по всему земному шару от экваториального пояса до арктических областей. Ресурсы лесной зоны, включая и промысловые запасы рек, являлись составной и неотъемлемой частью замкнутых биоценозов. Поэтому малейшее нарушение процесса самовоспроизводства некоторых видов промысловых животных и рыб, связанное с деструкцией экологической системы в целом, ставило рыболовецко-охотничье общество на грань гибели.
Неолитические общины, связанные с присваивающими формами хозяйства, в огромном большинстве случаев должны были строго следить за соблюдением экологического равновесия и не могли позволить (даже при наличии такой возможности) взять у природы больше, чем это было им необходимо. Выражаясь словами Л.Н. Гумилева, такие общества "вписывались в ландшафт", представляя собою высшее звено соответствующего биоценоза, что, естественно, определяло их застойность. Если у них и появлялся некоторый прибавочный продукт, то в условиях присваивающего хозяйства возможности его увеличения были принципиально ограничены. Кроме того, охота и, как правило, рыболовство в качестве ведущих отраслей хозяйства предполагают расселение людей небольшими общинами на огромных пространствах при крайне невысокой
198________________________________________Первобытные основания цивилизации
плотности населения. В таких условиях, когда отсутствовали серьезные стимулы к развитию межобщинной интеграции, не могли сложиться и механизмы, приводящие к концентрации прибавочного продукта в сколько-нибудь значительных размерах. Но если бы подобного рода концентрация прибавочного продукта и могла бы произойти, то и это не привело бы к становлению цивилизации. Продукты охотничье-рыболовецких промыслов трудно хранить и если собранные излишки не могут быть трансформированы в какую-либо иную престижно значимую форму богатства, то они не превращаются в фактор развития социально-экономического неравенства и тем или иным образом (патлач-демонстративная раздача индейцами северо-западного побережья Северной Америки своего богатства с целью завоевания симпатий соплеменников и аналогичные ему явления) распределяются между прочими членами коллектива.
Иными словами, в большинстве обществ с присваивающей экономикой, даже при появлении высокоэффективного рыболовства и морского промысла, утверждение раннеклассовых отношений, а значит, и основ цивилизации, в принципе невозможно из-за: 1) отсутствия перспектив увеличения объема добываемой продукции, а следовательно, невозможности роста численности и плотности населения; 2) отсутствия стимулов и механизмов концентрации добываемых излишков на межобщинном уровне; 3) отсутствия средств и возможностей трансформации излишков в престижно значимые ценности.
Именно переориентация населения приморских районов Перу на земледелие означала выход на качественно новый уровень социально-экономического развития и обеспечивала в перспективе возможность перехода к цивилизации. Поэтому, соглашаясь с тем, что на базе присваивающей экономики мог быть достигнут тот же уровень производительности труда, что и при ранних формах производящего хозяйства, следует отметить, что на этом рубеже возможности присваивающей экономики были исчерпаны. Новый этап общественного развития был связан с освоением земледелия и скотоводства.
В качестве аргумента в пользу возможности классообразования на базе присваивающей экономики нельзя рассматривать и общество индейцев северо-западного побережья Северной Америки (тлинкитов, хайда, квакиютлей и пр.), где к началу XIX в. в рамках родовой организации уже появилось патриархальное рабство, связанное с возможностью интенсификации морских промыслов и переработки их продукции. Стремление к повышению эффективности рыболовческо-охотничьей деятельности обусловливалось не внутренними потребностями роста, а усиливающимися связями с внешним, капиталистическим рынком. Не свидетельствуют об этом и другие подобные ему рыболовческие этносы индейцев района Великих озер, бассейна реки Юкон, Южного побережья полуострова Лабрадор, Флориды или великих рек Сибири, как и памятники приаральских нео-энеолитических рыболовов кельтими-нарской культуры. Уровень их социокультурного развития заметно превышал раннепервобытный и по многим параметрам они не уступали ранним земледельцам и скотоводам. Однако перспективы становления в их среде основ цивилизации отсутствовали.
Стимулом для интенсификации традиционных промыслов мог послужить лишь спрос внешнего рынка, но не какие-либо внутренние потребности самого рыболовецко-охотничьего общества. Индейцы северо-западного побережья Северной Америки в эпоху Нового времени могли расширить свое производ-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________199
ство постольку, поскольку внешний рынок поглощал производимый ими прибавочный продукт и, стимулируя расширение их промыслов, обеспечивал их престижно значимыми товарами. Это создавало благоприятные предпосылки для развития экономического неравенства и эксплуатации. Однако такие условия могли возникнуть лишь на периферии классового общества. Кроме того, никаких стимулов для развития межобщинной интеграции и тем более концентрации прибавочного продукта в сколько-нибудь значительном объеме здесь не существовало. Следовательно, и в этом уникальном случае не было возможностей для самостоятельного выхода на уровень цивилизации.
Аналогичным образом можно объяснить и достаточно далеко зашедший процесс становления раннеклассовых отношений у народов таежной зоны Западной Сибири, в частности у остяков, чье хозяйство основывалось на рыболовстве и охоте. Усовершенствование рыболовецких снастей на рубеже II—I тыс. до н. э. открыло возможности широкой эксплуатации естественных ресурсов крупных сибирских рек, а выход населения к ним, то есть на большие торговые трассы, привел к усилению связей с югом, где с этого времени усиливается спрос на пушнину. Установление регулярных торговых связей между охотничье-рыбо-ловческим миром и цивилизациями Средней и Передней Азии обеспечивало приток в таежную зону ювелирных изделий и воинского снаряжения, что стимулировало развитие охоты на пушного зверя. Главы общин, организующие внешнеторговые связи и получающие импортное вооружение, стремятся к данническому подчинению населения соседних территорий; при них появляются профессиональные дружинники и пленники-рабы. В результате складывается вполне типичная для раннеклассового общества система отношений: выделившиеся княжеские роды, опираясь на свои дружины, отчуждают в виде дани у рассеянных по лесам общин прибавочный продукт — пушнину, которая затем обменивается на дорогие импортные товары.
Однако столь высокий уровень социально-политического сплочения таежных аборигенов не был следствием развития производства. Здесь, в отличие от более южных областей Евразии, не могли утвердиться производящие формы экономики, не мог появиться постоянный прибавочный продукт, не могли возникнуть города как центры ремесла и торговли. Главной же причиной возникновения раннеклассовых отношений была необходимость милитаризации общества в условиях разгоравшейся борьбы за ресурсы, пользующиеся высоким спросом на внешнем рынке. И в этом случае выход обществ высокоразвитых рыболовов и охотников на грань эксплуататорских отношений всецело зависел от стимулирующего воздействия цивилизационного центра.
Таким образом, в некоторых весьма редких случаях на базе специализированного присваивающего хозяйства возможно появление прибавочного продукта. Однако такие общества не способны самостоятельно выйти на уровень создания раннецивилизационных систем, не имея для того достаточных внутренних ресурсов. Перспективы их развития прямо зависят от возможности включения такого рода общин в экономическую систему соседнего эксплуататорского общества. Если такое включение происходит, платой за это становится деградация, вырождение и разложение охотничье-рыболовческих этносов. Это в равной степени стало уделом и малых народов Сибири, Дальнего Востока и крайнего Севера в составе России — СССР — России и обществ индейцев и эскимосов, чьи территории были поглощены США и Канадой.200 Первобытные основания цивилизации
Следовательно, только в условиях развития производящих форм хозяйства и связанных с этим изменений в социально-экономической и политической жизни общества прибавочный продукт мог быть произведен, сконцентрирован и трансформирован в том объеме, который был необходим для утверждения раннеклассовых отношений, а значит, и основ цивилизации. Таким образом, историческое значение неолитической революции, и Г. Чайлд был в том прав, состоит именно в освоении производящих форм хозяйства как экономической основы всего дальнейшего поступательного развития человечества, в том числе и перехода от первобытности к цивилизации.
Признание за неолитической революцией статуса решающего условия перехода от первобытности к цивилизации не означает, что все этносы, вступившие на путь развития производящих форм хозяйства, все общества ранних земледельцев и скотоводов неизбежно приходят к утверждению основ цивилизации. Как показывает материал различных земледельческих обществ, они не всегда способны самостоятельно переступить порог позднепервобытного строя.
Примерами тому могут служить ранние земледельцы тропического пояса, выращивающие клубневые и корнеплодные культуры, папуасы, меланезийцы и т. д. Они живут оседло, деревенскими общинами, насчитывающими до 300— 400 человек, состоящими из нескольких вполне экономически самостоятельных семейно-родовых групп — вемунов, ядро которых составляет 10—12 совместно трудящихся мужчин —родственников, имеющих семьи. Деревня же редко выступает в качестве хозяйственного целого и выполняет преимущественно социальные функции: организацию защиты от нападения извне, проведение празднеств и т. п. В рамках вемунов и составляющих их семей до определенного предела могло увеличиваться производство прибавочного продукта, однако возделываемые корне- и клубнеплодные растения тропической полосы были скоропортящимися, не подлежащими хранению, поэтому их производство сверх необходимого прожиточного минимума не имело смысла. Кроме того, несмотря на достаточно высокую плотность населения, устойчивые надобщинные объединения не возникали из-за отсутствия экономических стимулов. Последнее определяло невозможность концентрации прибавочного продукта в каком-либо центре в сколько-нибудь значительном масштабе.
В таких общинах тропических земледельцев уже хорошо прослеживается зарождающееся социально-экономическое неравенство. Родовые группы и семьи, обладая прибавочным продуктом и не имея возможности его накапливать и трансформировать, стремятся "обменять" его на престиж, уважение и высокое социальное положение, устраивая раздачи своего имущества односельчанам, в частности, нуждающимся семьям. В папуасских деревнях, не имевших устойчивого лидера, чье положение было бы закреплено нл следственным правом, преуспевающие "богачи" — "бигмэны" — за счет раздач добивались уважения и высокого общественного положения. Такие раздачи аналогичны потлачу индейцев северо-западного побережья Северной Америки и имели тот же социальный смысл.
Подобное развитие, естественно, вело к появлению первых устойчивых форм социального неравенства, предопределяемого имущественной дифференциацией. Однако реализовывавшийся (уничтожавшийся) в совместных пирах и раздачах прибавочный продукт, обеспечивая уважение и лидерство его владельцу, не конденсировался в виде ценностей. Поэтому рост производства прибавочногоСтановление производящего хозяйства и племенной организации 201
продукта, а тем более его концентрация на межобщинном уровне и трансформа-ция в престижно значимые ценности, были в данной ситуации невозможны.
Достигнутый предел в степени производства и концентрации прибавочного продукта определял и максимум возможной социальной стратификации, не продвинувшейся далее выделения более уважаемых и состоятельных, чем ря-довые общинники, клановых лидеров. Поэтому можно сделать вывод, что в тех обществах, где произошел переход к земледелию, однако в сфере распределения сохраняется принцип реципрокности, процесс становления раннеклассо-вых отношений завершиться самостоятельно не может и они должны рассматриваться как тупиковые.
В других случаях развитие земледелия обусловливало принципиальные из-менения в организации производства и распределения материальных благ. Прежде всего, это происходило там, где его появление было связано с возделыванием зерновых, выращивание которых в засушливой зоне требовало органи-зации коллективных ирригационных или другого плана работ. Именно ранние земледельцы, ориентированные на выращивание зерновых культур, проложили путь к цивилизации.
Зерно могло долго сохраняться, накапливаться, обмениваться и транспортироваться на отдаленные расстояния, а вместе с этим — и трансформироваться в иные ценности. Параллельно с освоением зернового земледелия в Старом Свете возникает и скотоводство. Продукция комплексного земледельческо-ско-товодческого хозяйства была более разнообразной, легко сохраняемой, отчуж-даемой, накапливаемой и транспортируемой, что выгодно отличало ее от тро-пического овощеводства. Произошедшее в X—VIII тыс. до н. э. освоение зернового земледелия в ряде районов Ближнего Востока и Передней Азии (доке-рамический Иерихон в Палестине, Зави-Чеми-Шанидар, Джармо и Гендж-Даре в Загросе, Чатал-Гуюк и Хаджилар в Анатолии и т. д.) с самого начала, очевид-но, было связано с примитивным искусственным орошением. Сперва это было задержание воды при весенних разливах на возделываемых участках, но, как минимум, с VII тыс. до н. э. появляются оросительные каналы.
Проведение в условиях засушливой зоны крупномасштабных ирригационных работ резко повышало производство основного пищевого продукта — зерновых. Орошаемое земледелие требовало организации коллективных ирригационных работ, причем его эффективность прямо зависела от их масштаба, а следовательно, и от количества рабочих рук. Наибольший эффект оно давало при освоении пойм великих рек засушливых зон субтропического и тропического поясов, где и вызрели древнейшие цивилизации. Здесь основой организации производства выступала община в лице ее руководителей, а затем Іілемя-вождество, ном как город-гхударс Іьо м • ,Lii^DucTO4Horo типа и, наконец, деспотическое царство типа Древнего Египта. При таком развитии отдельные семьи или даже группы родственных семей не могли выделиться в качестве самостоятельных производственных ячеек и были подчинены общинными, а затем и надобщинными — протогосударствен-ными и раннегосударственными — структурами.
Параллельно кардинальные изменения происходят и в сфере распределения, что прослеживается в виде развития системы редистрибуции. Ее становление определялось усложнением организации производственного процесса, при котором лидеры контролировали ход работ и осуществляли перераспределение сосредоточенных в их руках продуктов коллективного труда. В результа-202 Первобытные основания цивилизации
те определенная доля прибавочного продукта оставалась в распоряжении руководителей общины. Одна его часть сохранялась в качестве страхового фонда, другая могла расходоваться на всевозможные общественные нужды, в частности, реализовываться в процессе внешнего обмена на приобретение таких необходимых вещей, как, скажем, соль или обсидиан. Кроме того, по мере обособления лиц, связанных с выполнением административно-хозяйственных и культурно-культовых функций, какая-то часть прибавочного продукта начинает расходоваться на их содержание, а также на отправление культа, становящегося все более сложным и дорогостоящим.
В Старом Свете развитие пашенного земледелия было непосредственно связано с разведением крупного рогатого скота. Параллельно значительную роль играло и отгонное скотоводство — выпас в степях и предгорьях мелкого рогатого скота, а также огородничество, садоводство, рыболовство и разведение водоплавающих птиц на берегах больших рек, морские промыслы в прибрежной полосе и т. д. В ряде случаев значительную роль играла добыча (в том числе, а то и главным образом, для обмена) полезных ископаемых. Дж. Мелларт справедливо полагает, что быстрое развитие таких поселений, как Иерихон эпохи до керамического неолита и Чатал-Гукж, в значительной степени объясняется тем, что соответствующие социальные организмы владели источниками дефицитного сырья. Появление редистрибуции обеспечивало возможность специализации в рамках производственного коллектива (по мере увеличения его численного состава) отдельных групп людей на различных видах деятельности при последующем перераспределении продуктов труда и наделении каждого всем необходимым. Так, в Чатал-Гуюке, наряду с земледелием, скотоводством и охотой, процветала добыча и обработка многочисленных видов полезных ископаемых (обсидиана, диорита, мрамора, алебастра и т. п.), развивалось керамическое производство, зарождалась цветная металлургия, налаживался обмен товарами с общинами Западной Анатолии, Сирии, Килликии и другими областями.
Естественно предположить, что ведением столь сложного хозяйства руководили представители выделившейся родовой знати, что подтверждается наличием погребений, сопровождавшихся богатым инвентарем. О появлении регулярного прибавочного продукта можно судить и по расцвету культового искусства, требовавшего специальной подготовки. Остававшийся излишек мог использоваться административно-жреческой знатью как на общественные, так и на личные нужды.
Только такая система комплексного хозяйства обеспечивает по мере своего совершенствования неуклонный рост производительности труда, а следовательно, и объем получаемого прибавочного продукта. В ее основе лежит централизованная организация не только собственно производственного процесса, но и перераспределения созданных коллективным трудом материальных благ, причем редистрибутивная система является необходимой предпосылкой завершения процесса становления раннеклассовых отношений.
Таким образом, если смотреть на историю первобытности с точки зрения теории цивилизационного процесса, то иногда выделяемый ее средний период (эпоха неолита) может быть охарактеризован как переходная стадия, на которой сосуществуют два принципиально разных по своим потенциалам социокультурных типа: высших рыболовов и охотников на морского зверя, которые исчерпывают возможности развития присваивающего хозяйства; и ранних зем-Становление производящего хозяйства и племенной организации
203
ледельцев и животноводов, с которых начинается развитие обществ производящего хозяйства, выводящее на рубежи цивилизации. Конец этой переходной стадии отвечал, с одной стороны, стагнации рыболовческо-охотничьих обществ (если они не оказывались втянутыми в силовое поле уже возникшей рядом цивилизации) и их переориентации (если то допускали природные условия) на земледелие и (или) скотоводство, а с другой — образованию широкого спектра линий дальнейшей эволюции обществ производящего хозяйства, свойственных уже следующей, позднепервобытной (предцивилизационной) стадии развития. Эта стадия характеризуется, прежде всего, наличием племен, в частности чифдомов-вождеств со сложившейся иерархической системой власти и управления во главе с наследственными вождями и родовой аристократией.
Разные варианты развития земледельческо-скотоводческих и почти исключительно земледельческих (как в Мезоамерике) обществ наблюдаем уже на стадии родового строя. Связано это было с разнообразием форм организации хозяйственной жизни и культурных традиций. На этом этапе, как было показано, основными линиями раннеземледельческо-скотоводческого хозяйства были две — связанная с тропическим клубне-корнеплодным земледелием (тупиковая) и ориентированная на выращивание зерновых культур (прогрессивная). Принципиальное отличие между ними состояло в том, что в близких к экватору широтах отсутствие четко выраженных времен года, а значит, и сезонного характера земледельческих работ не стимулировало накопление пищевых запасов, и каждая семья, имея огород, на протяжении года собирала съедобные клубные и корнеплоды соответственно своим потребностям. Такие продукты питания были малопригодными для хранения и транспортировки, что препятствовало их централизованному накоплению.
Отсюда следует, что, достигнув определенного уровня самообеспечения, такие общества, не имея стимулов и возможностей для увеличения производства излишков продовольствия, их концентрации, хранения и обмена, быстро оказывались в состоянии экономической и социокультурной стагнации и не преодолевали уровня родового строя, не переходили на стадию племенных отношений.
Магистральный путь развития позднепервобытного человечества к цивилизации предполагал развитие зернового земледелия, как правило связанного (за исключением Мезоамерики) с животноводством. Зерно и скот можно было накапливать, отчуждать, обменивать, а это оказывало содействие ускорению социально-экономического, общественно-политического и культурно-информационного развития сориентированных на соответствующие хозяйственные формы этнических групп. Поэтому не удивительно, что все без исключения ранние цивилизации возникают именно на базе зернового земледелия, сочетающегося с огородничеством, садоводством, скотоводством и рыболовством.
Однако далеко не во всех обществах, основывающихся на зерновом земледелии, в эпоху энеолита (как это было на Ближнем Востоке) складываются условия для становления цивилизации. В умеренной зоне Европы, при достаточном количестве атмосферных осадков, организация коллективных хозяйственных работ не могла привести к существенному росту производительности труда, а экологические условия были не столь разнообразны, чтобы экономический подъем мог определяться развитием комплексного многоотраслевого хозяйства (как то было, например, в Эгеиде или в Андской области). При таких условиях только внедрение новых, более качественных — металлических —204________________________________________Первобытные основания цивилизации
орудий могло принципиально повысить производительность труда. Поэтому лишь после освоения бронзолитейной и особенно черной металлургии в умеренном поясе Евразии, в тропиках Африки и Индокитая созрели условия для перехода от позднепервобытного общества к цивилизации.
Становление института племени как органа общественной власти и управления
Важнейший сдвиг в истории первобытного общества на отрезке между "неолитической революцией" и переходом к цивилизации может быть соотнесен с качественным повышением уровня самоорганизации, а затем и энергетического и информационного потребления в условиях формирования племенных (на-добщинных и надродовых) структур общественной власти и управления. "Неолитическая революция" проходила под знаком образования в пригодных для того экологических нишах множества небольших, связанных между собой сетью горизонтальных отношений родовых общин ранних земледельцев и скотоводов. Оседлость и эффективная организация сельскохозяйственного производства содействовали ускоренному росту численности и плотности населения в обжитых, интенсивно используемых местностях. Это, в свою очередь, вело к сегментации родовых общин. При дальнейшем расселении небольших кровнородственных групп, состоявших из нескольких связанных общностью происхождения семейств, выходцы из разных родов нередко объединялись и основывали совместные поселки. Такие гетерогенные общины уже не имели стабильного ядра из членов одного рода. Вследствие неоднократных переселений и смешений представителей разных родовых линий в пределах более или менее компактных в рельефно-ландшафтном отношении районов возникали плотные сети тесно связанных между собой родовыми, брачными и хозяйственно-общественно-культурными узами общин, члены которых принадлежали к определенному множеству родов.
Представим себе бассейн небольшой реки с несколькими притоками, охваченный с двух-трех сторон малопригодными для жизни ранних земледельцев зонами — покрытыми лесами горными массивами или сухими плато. Некогда там появилось несколько родовых групп, скажем пять, от которых в условиях быстрого прироста населения произошло со временем пять генеалогических родов, постепенно разветвившихся и образовавших отдельные клановые линии — линиджи. Возрастание численности населения вело к созданию на ранее малоосвоенных землях новых поселений, что неоднократно повторялось. Вследствие этого постепенно складывалась система из определенного количества поселений-общин, во всех или, по крайней мере, в большинстве которых были представлены компактные клановые группы мужчин из двух и более родов. Даже в том случае, когда одна или несколько общин так и остаются обладающими ядром, состоящим из членов одного рода (гомогенными в родовом отношении), то и в них, согласно законам экзогамии, всегда присутствуют в качестве брачных партнеров (как правило, женщин, но при условиях матрило-кальной системы браков — и мужчин) выходцы из других родов.
Складывается система, когда, условно говоря, община А имеет мужчин — представителей родов 1, 3, 5; община Б — 1, 2, 4, 5; община В — 2, 3, 4; община Г — 1,5; община Д — 2, 3, 5 и т. п. При этом браки между представителямиСтановление производящего хозяйства и племенной организации 205
разных родов могут заключаться уже не только на межобщинном уровне, но и внутри общин, что постепенно становится преобладающим явлением.
Как непосредственные или через систему брачных отношений родственники, эти люди должны стремиться к мирному улаживанию возникающих споров и недоразумений. Более того, они обязаны помогать друг другу- Представители разных родов и общин постоянно обмениваются дарами, информацией, имеют общие верования и культовые места, общаются на одном диалекте и т. п. Благодаря этому они составляют определенную этническую группу, своего рода предплемя, на основе которого и формируется собственно племенная организация. Предплемя, скорее, представляет собое некое осознающее свою целостность единство, в том случае если его территория более или менее четко отделена от других обжитых людьми районов естественными барьерами. И, напротив, оно выступает довольно аморфным образованием, если такие барьеры несущественны и его представители интенсивно контактируют на границах своего расселения.
В рамках предплемени, на межобщинном уровне более или менее регулярно, в связи с праздниками, ритуалами или какими-то экстраординарными событиями, в священных местах начинают собираться родовые лидеры, "старейшины". Они стремятся прийти к некоему устраивающему все заинтересованные стороны соглашению и договориться относительно совместных скоординированных действий. С другой стороны, такое согласование действия большей частью предусматривает выполнение отдельными группами людей различных функций при координации усилий этих групп определенными людьми.
Иными словами, при закреплении за различными общинами и группами людей на внутриобщинном и межобщинном уровнях некоторых постоянных функций начинает формироваться система разделения труда. Ее основу, как правило, составляет территориальная производственная специализация, детерминированная условиями обитания: где-то были лучшие условия для выращивания каких-то культурных растений, где-то (наличие высокосортной глины) — для гончарства, где-то — для рыболовства и т. п. В каждой из соответствующих общин можно что-то произвести в большем объеме, с учетом и потребности соседей, рассчитывая, естественно, на то, что и они поделятся частью своих излишков. Параллельно развивается и система поло-возрастного разделения труда с четким оформлением общественно-возрастных классов у мужчин. Проходя возрасты жизни, человек последовательно меняет свои социальные статусы. В случае необходимости представители отдельных родственных общин, прежде всего принадлежащие к одному общественно-возрастному классу, могут действовать совместно: скажем, юноши и взрослые мужчины во время вооруженных конфликтов с соседями, старцы — при выполнении ритуалов.
Таким образом, возникает сложная система отношений, предполагающая взаимодействие родовых, поло-возрастных и территориально-общинных механизмов регуляции поведения индивидов, семей и общин и определения их статусных позиций. Здесь появляются и первые случаи противоречия между различными подобного рода системами. Все юноши, к примеру, относятся к одному поло-возрастному классу, однако выходцы из более знатных родов уже на этом этапе имеют преимущества перед сверстниками. В то же время, благодаря личным качествам, даже при уже появившейся иерархии родов молодой человек, обладающий достаточными способностями, энергичный и206 Первобытные основания цивилизации
волевой, даже из малоуважаемой клановой группы, может обеспечить себе высокий престижный статус.
Для эффективного решения возникающих на уровне межобщинных контактов задач одних лишь периодических встреч общинно-родовых старейшин со временем становится недостаточно. Поэтому рано или поздно (если для того, разумеется, складываются необходимые условия) на межобщинном уровне появляется персона вождя, которого на определенное время (большей частью при условиях острой военной опасности) наделяют властными полномочиями. Еще раньше появление такого лидера (постоянного или на определенное время) связано с ритуальными потребностями — организацией культовых церемоний, обрядовых действий и т. п.
Но должность вождя закрепляется и институализируется, прежде всего, в том случае, когда некий облаченный общественным доверием и харизмой лидер начинает выполнять не только культовые (от праздника к празднику), но и повседневные административно-хозяйственные функции: организовывать производство и перераспределение на межобщинном уровне, контролировать общие запасы, а в скором времени и распоряжаться ими. Лидер приобретает статус в высокой степени сакрализированного вождя-судии ("священного царя" архаических времен), если он начинает персонифицировать свой социум и лично (исходя, конечно, из сложившихся в обществе традиций и правовых норм) реализовывать право власти-собственности от имени своего племенного коллектива. Занимаемый пост он использует и с целью повышения авторитета и укрепления позиций лично себя и всего своего рода.
Поэтому не удивительно, что статус вождя быстро становится сперва передающимся в пределах одного рода, потом одной, ведущей его линии, а затем — и наследуемым в рамках одной семьи (от старшего брата к младшему или, что оказывается более эффективным, от отца к старшему сыну). Аналогичным образом за представителями отдельных кланов закрепляются определенные статусы. Возникает аристократия, которая организовывает и руководит жизнедеятельностью объединенных в племя общин, представляет это племя перед сакральными силами, владеет престижными ценностями и т.п. Ее представители как своим социальным статусом, так и внешним видом (татуировки, одежда, украшения) начинают все более разительно отличаться от основной массы общинников-простолюдинов. В результате складывается иерархически организованное (на базе некоторого множества общин, состоящих из представителей связанных узами совместной жизнедеятельности родов), более или менее жестко стратифицированное племя-вождество во главе, как правило, с сакрализо-ванным лидером, вождем — "священным царем" архаических времен.
Становление института племени как органа общественной власти и управления предгосударственного типа предполагает (при большей или меньшей роли, в зависимости от конкретных условий, каждого из приводимых моментов): 1) необходимость организации общей обороны или борьбы с соседями за расширение своей территории; 2) потребность регуляции отношений между общинами и родами, тесно связанных совместной жизнедеятельностью; 3) координацию, кооперацию и специализацию трудовой деятельности с целью максимально эффективного использования ресурсов среды и их целесообразного перераспределения на межобщинном уровне; 4) организацию и проведение ритуальных праздников и церемоний, усиливающих интенсивность обращения информацииСтановление производящего хозяйства и племенной организации___________________________207
и содействующих этнической консолидации в рамках племени. В результате происходит сложение властно-управленческих структур принципиально нового, по сравнению с общинно-родовым, уровня, на базе которых со временем и вырастет раннегосударственная организация власти и управления.
С размежеванием организационно-интеллектуальных и производственно-исполнительских функций в пределах племени-вождества, за определенными родовыми структурами наследственно закрепляются высокие социальные статусы. Таким образом осуществляется переход от преобладавшей ранее поло-возрастной системы социальной стратификации к системе наследственных социальных рангов с ее дальнейшей тенденцией к перерастанию в сословное, а то и сослов-но-кастовое деление. Если раньше человек соответственно своим возрастным периодам проходил в течение жизни все социальные ступени, то теперь отдельные виды деятельности жестко связываются с происхождением человека, хотя и здесь, разумеется, были определенные вариации и исключения.
Существенные изменения наблюдаем и в экономической сфере. Формирование племенных структур стало принципиальным шагом на пути отчуждения от коллектива его собственности на землю и ее ресурсы. Если до этого времени ведущей формой собственности была общинно-родовая (при разном соотношении родовой или общинной доминанты) и эту собственность реализовывал род и (или) общинный коллектив в лице его наиболее авторитетных членов с учетом общего мнения всех сородичей и односельчан, то теперь высшим носителем этой власти-собственности (и не одной общины, а нескольких, даже многих) становятся вождь и его клан, которые осуществляют свои полномочия через подчиненные аристократические кланы, контролирующие и использующие ресурсы на местном уровне. С утверждением системы племени-вождества власть-собственность фактически перестает быть коллективной и становится корпоративной, что окончательно закрепляется с переходом к раннегосудар-ственным формам общественной организации. В системе распределения материальных благ и услуг этому соответствует утверждение системы редистрибу-ции в качестве универсального механизма перераспределения материальных благ, прежде всего на межобщинном уровне.
С возникновением вождества складывается редистрибутивная система в масштабах племени. Она постепенно становится основным регулятором потоков продуктов питания, изделий и даже услуг между общинами при сосредоточении определенных излишков в руках аристократических кланов во главе с вождем. Последнее делает этот процесс уже не публичным, контролируемым со стороны всего населения, а, так сказать, конфиденциальным. Рядовым членам племени остается только верить, что плоды их труда расходуются на общественные потребности. Создание такой системы знаменует начало утверждения эксплуататорских отношений, которые с момента перехода к цивилизации конституируются в виде раннеклассовых. Надобщинные органы власти и управления начинают выполнять не только необходимые, общественно-полезные организационно-хозяйственные, административные, судебные и пр. функции, но и репрессивные по отношению к основной массе населения, чем обеспечивается господство и право на избыточное потребление. Как справедливо отмечал К. Маркс, всякое государство выполняет как общественно полезные функции, так и функции по обеспечению классовых интересов господствующих общественных групп. Это мы наблюдаем и на заре цивилизации, и сегодня.208 Первобытные основания цивилизации
Принципиальные сдвиги фиксируются и в собственно производственной сфере. С возникновением племен-вождеств создаются условия для дальнейшего углубления разделения труда соответственно естественным и другим условиям проживания отдельных общин, входящих в состав племени. Редистрибу-ция как централизованный товарообмен стимулирует территориально-производственную специализацию, охватывающую как пищевую сферу, так и сферу непищевого производства. Это содействует зарождению и расширению ремесленной деятельности, в частности, переходу к специализированным (с соответствующим стационарным оборудованием и профессиональными знаниями) гончарству и металлургии (если, конечно, последняя уже известна). Появляются специалисты-мастера, продукция которых рассчитана на удовлетворение потребностей всего племени, в особенности же его верхушки. Это же касается разработки минеральных ископаемых, древесины и т.п.
Кардинальные изменения наблюдаются и в культурно-информационной сфере. Объем знаний- в каждой области принципиально увеличивается, они становятся специализированными, а значит, ими уже не может владеть любой человек, достигший определенного возраста, как то было раньше. Знаниями, в особенности ритуально-культовыми, нужно теперь овладевать с детства. Они, как и статусы, передаются по наследству, от отца (дяди) к сыну (племяннику), и принципиально закрыты для представителей других общественных групп. Это касается и ремесел, и организации общественно-хозяйственной жизни. Профессионализация, в свою очередь, ускоряет прогресс в отдельных сферах культуры и производства — в монументальном строительстве, изготовлении определенных изделий, началах астрономии, математики, медицины и пр. При постоянном общении специалистов в рамках племен обмен опытом и информацией становится более интенсивным. Сложная система знаний требует символически-графической фиксации, что ведет к возникновению пиктографии, а затем и письменности. Параллельно с этим формируется собственная субкультура родоплеменной аристократии, как и менее выразительные культурные особенности у представителей других социально-профессиональных групп.
Все эти системные сдвиги демографического, социально-политического, экономического и культурно-информационного плана находят опосредованное отражение в трансформации территориально-поселенческой структуры и в формах взаимодействия общества и окружающей среды. Среди общинных поселков, разбросанных на территории племени, рано или поздно выделяется центральное поселение, которое связано или с наиболее влиятельным святилищем, или местом проживания клана вождя, или наиболее могущественной в военном и (или) экономическом отношении общиной, или, чаще всего, совокупностью некоторых из этих факторов. Такое поселение — племенной центр — развивается быстрее, чем остальные, поскольку фокусирует политическое, экономическое и культурно-религиозное лидерство. В рамках племени возникают отдельные экономические районы со своей специализацией, демонстрирующей нарастание разнообразия форм взаимоотношения человека и окружающей среды. С течением времени это приобретает все более структурированный вид и охватывает все большую территорию.
Таким образом, имеем все основания рассматривать время возникновения племенных институтов переломным моментом на пути от "неолитической революции" к цивилизации. Эти институты в развитом виде соединяют три основные структуры:Становление производящего хозяйства и племенной организации 209
— наследственную сакрализованную власть вождя-первосвященника, архаического "священного царя" с формирующимся вокруг него административным, жреческим и военным аппаратом;
— совет старейшин, состоящий из наследственной родоплеменной аристократии — глав родов, которые представляют определенные клановые структуры и пользуются в их рамках властными полномочиями;
— рядовых, лично свободных и полноправных, входящих в определенные родовые структуры общинников, периодически, особенно в экстремальных ситуациях, участвующих в народном собрании.
По мере развития института племени значение вождя и его окружения, в которое входят не только выходцы из среды родовой знати, но и люди, выдвинувшиеся благодаря своим личным качествам или по воле случая, порою и иноплеменники, даже невольники, неуклонно возрастает. Совет же родовых старейшин, как правило, все более приобретает характер аристократического совещательного органа, а народное собрание либо вовсе отмирает, либо выполняет формальные функции "всенародного одобрения" того, что постановил вождь в соответствии с волей знати.
В истории мы наблюдаем самые разнообразные коллизии во взаимоотношениях этих структур. Часто бывает так, что в результате подспудной борьбы или открытого конфликта власть вождя ограничивается или вообще делается номинальной, тогда как сила аристократических кланов становится преобладающей. В результате функции вождя могут быть сведены, по существу, лишь к выполнению символически-представительских обязанностей. Однако в силу неизбежно возникающих при таком развитии распрей между главами сильнейших родов такое развитие деструктивно сказывается на жизни племен и раннегосударственных образований, и в конкурентной борьбе с соседями такого рода "аристократические республики" проявляют невысокую жизнеспособность. Альтернативой такому сценарию ограничения власти вождя является прямая апелляция (в случае конфликта правителя и аристократии) первого к народному собранию. Примеры тому хорошо известны из истории ранних цивилизаций (Гильгемеш и Урукагина в Нижней Месопотамии, Камее в Египте и пр.), однако такая ситуация вполне естественна и для стадии поздней первобытности. В таком случае вождь ограничивает влияние аристократического совета или вообще превращает его в декоративный институт, а сам получает неограниченные властные полномочия. '
Все же в реальной жизни чаще наблюдается определенный, основывающийся на силе традиции и каждодневных компромиссах баланс между вождем и его окружением и родо-племенной знатью с тем, что масса соплеменников отчасти поддерживает центральное руководство, отчасти же выступает опорой влияния своих родовых старейшин. При этом ситуация осложняется и параллельными, отмеченными выше процессами. По мере усложнения социокультурной жизни в высших эшелонах власти происходит разделение функций и полномочий, ранее присущих архаическому "священному царю". Наряду с ним появляются перебирающие на себя часть его полномочий военный лидер и (или) верховный жрец, опирающиеся на подвластных им дружинников и жречество.
Особенно частой является конкуренция между сакрализированным вождем и вождем-военачальником, перебирающим на себя (особенно в случае частых и затяжных военных конфликтов) основные прерогативы исполнительной власти.210
Первобытные основания цивилизации
Но не менее жестоким может быть и соперничество между вождем и верховным жрецом. В таких ситуациях многое зависит от личных качеств конкурентов, а также от множества непредсказуемых случайностей. Однако в любом случае необходимой предпосылкой перехода от первобытности к цивилизации является оформление института племени как органа власти и управления, контролирующего и направляющего жизнь соответствующего социума.
Пути развития предцивилизационных обществ
Поздняя первобытность, как отмечалось, характеризуется безраздельным господством земледельческо-скотоводческого хозяйства при образовании племенных институтов типа хорошо исследованных на полинезийском и африканском материалах чифдомов (вождеств). Их правящая аристократическая верхушка, как убедительно показал Л.С. Васильев, реализует общественное право власти-собственности на коллективные ресурсы через использование ею (в том числе и в своекорыстных целях) системы централизованного перераспределения произведенных излишков материальных благ.
Понятно, что в разных условиях на этой стадии сладывались и разные хозяйственные и социокультурные системы, которые можно классифицировать, опираясь на разные критерии, по-разному. Так, их можно различать по признаку причастности к определенным археологическим эпохам (неолит, энеолит, бронзовый век) или по технологии выполнения земледельческих работ (мотыжное и пашенное земледелие). Но с точки зрения цивилизационной перспективы в такого рода обществах целесообразно сперва разграничить, во-первых, преимущественно земледельческие, которые и выводят на уровень ранних цивилизаций, и, во-вторых, преимущественно скотоводческие (в наиболее развитом виде — кочевнические), не способные к самостоятельному построению цивилизации.
Рассмотрим сперва преимущественно земледельческие общества поздней первобытности. Среди них следует выделить, с одной стороны, земледельчес-ко-скотоводческие и сугубо земледельческие общества в зонах, где такая деятельность требовала коллективной организации труда (сухие субтропики и пр.), и с другой — подобные общества в природных условиях, где такая организация или вовсе не требовалась (регулярно увлажняемая дождями область с умеренным климатом), или, по крайней мере, не имела большого значения. Такие хозяйственные различия большей частью, хотя и не всегда, определялись условиями водоснабжения. Там, где ирригация была жизненной необходимостью, всегда развивались коллективные формы земледелия, тогда как там, где атмосферных осадков было достаточно, создавались условия для утверждения пар-целлярно-семейных форм производства.
Начало расхождения отмеченных вариантов земледельческо-скотоводческих обществ прослеживаем уже с глубин восточносредиземноморского неолита. Уже тогда на Ближнем Востоке оформилась линия развития земледельческих обществ, основанных на коллективной организации хозяйственной деятельности, которая и привела к созданию древнейших цивилизационных систем.
Раннеземледельческо-скотоводческий в своей основе хозяйственно-культурный комплекс протонеолита Палестины и Сирии IX—VII тыс. до н. э., как и почти синхронные ему памятки предгорий Юго-Восточной Анатолии, Северной Месопотамии и горной системы Загроса, достиг не только оптимальной формы адаптации к местным условиям, но и смог обеспечить базу для возник-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________211
новения таких высокоинтегрированных социумов, как, например, тот, чьим центром был докерамический Иерихон с его каменными стенами и башней (на основани чего склонные к сенсационным заявлениям американские археологи прозвали его древнейшим в мире городом).
Такой уровень развития определял быстрый рост населения, для которого удобных для возделывания земель в скором времени стало не хватать. С этим совпала новая фаза усиления аридизации (иссушения) на Ближнем Востоке, датируемая приблизительно концом VII—VI тыс. до н. э. К этому времени местное население уже одомашнило не только мелкий (козу в Палестине, овцу в Загросе), но и крупный рогатый скот, научилось изготовлять керамическую посуду и делало первые эксперименты с плавкой цветных металлов. Наличие здесь в протонеолитическое и неолитическое время поселений площадью до 10 га свидетельствует о довольно высоком уровне социокультурной самоорганизации общин, между которыми уже намечалось и некоторое разделение общественного труда.
Таким образом, к концу VII тыс. до н. э. на Ближнем Востоке была достигнута определенная "точка бифуркации", когда традиционная система жизнедеятельности, ввиду существенных экологических (аридизация) и демографических (устойчивый прирост населения) сдвигов, оказалась в кризисном состоянии, однако накопленный хозяйственно-организационный опыт и культурно-информационный потенциал предоставляли широкие возможности поиска, в соответствии с разнообразием конкретных условий, путей дальнейшего развития. Поэтому не удивительно, что не позднее рубежа VII—VI тыс. до н. э. на Ближнем Востоке уже возникли не только система орошаемого земледелия (корни которой ухолят в VII, если не в VIII тыс. до н. э.), но и специализированное отгонное и даже полукочевое скотоводство. Понятно, что там, где атмосферные осадки выпадали в достаточном количестве, потребность в искусственном орошении не ощущалась, как и не было оснований сужать земледелие и переориентироваться на пастуший образ жизни.
Поэтому к началу VI тыс. до н. э. на Ближнем Востоке, а в скором времени и во всем Западноазиатско-Североафриканско-Южноевропейском макрорегионе, между Северным тропиком и 50-й паралелью, наблюдаем процесс постепенного размежевания между преимущественно пастушескими обществами степей, полупустынь и открытых нагорий, с одной стороны, и аграрными в основе своей обществами, часть которых, расположенная в засушливых зонах вдоль рек, все больше ориентировалась на ирригационное земледелие.
Появление родоплеменных обществ, специализировавшихся на подвижном скотоводстве (пастушестве) определялось, в первую очередь, тем, что в условиях неуклонного роста населения и усиления аридизации более слабые, преимущественно периферийные группы ближневосточного неолитического населения ("потомки Авеля") вытеснялись в малопригодные для земледелия местности. Там им оставалось специализироваться на разведении домашнего, преимущественно (ввиду скудости кормовой базы) мелкого рогатого скота. Но, приспособившись к таким малоблагоприятным для жизни условиям, эти группы смогли в течение ближайших тысячелетий освоить огромные сухие пространства Северной Африки, Аравии и Среднего Востока. Не позднее как с первой половины VI тыс. до н. э. скот через Кавказ и Балканы попадает в благоприятные для развития скотоводства степные и лесостепные области Северного Причерноморья, Приазовья и Предкавказья. Здесь преобладало212________________________________________Первобытные основания цивилизации
индоевропейское в этноязыковом плане население, вскоре после освоения первичных навыков скотоводства одомашнившее (не позднее рубежа V— IV тыс. до н. э.) коня. Использование коня, в сочетании с адаптацией рогатого скота к местным условиям, обеспечило возможности дальнейшей широкой экспансии скотоводческих индоевропейских племен пространствами Евразии — от Западной Европы до северных областей Индии и Китая — в течение IV—II тыс. до н. э., о чем обстоятельнее речь пойдет ниже.
Сейчас важно подчеркнуть, что рост производительности скотоводческого хозяйства на стадии поздней первобытности (и много позднее) был, в первую очередь, связан с расширением площади пастбищ. Поэтому постепенно пастбищами становятся почти все открытые и малопригодные или непригодные для земледелия пространства Северной Африки и Евразии. Эффективное использование их в качестве пастбищ предусматривало увеличение протяженности перегонов скота, что, в свою очередь, повышало подвижность скотоводов и уменьшало значимость в их среде занятия земледелием. Этому содействовали и аридизационные процессы, в особенности ощутимые в Северной Африке, Аравии, на Среднем Востоке и в Центральной Азии на протяжении III и в особенности во II тыс. до н. э. (когда окончательно сложились Сахара, Аравийская пустыня, Каракумы и Кызылкумы, Такла-Макан и Гоби).
Нарастание засухи вело к сужению кормовой базы для скота, что также стимулировало повышение мобильности скотоводов. Вследствие этих процессов в течение второй половины II тыс. до н. э. скотоводческие племена зоны Евразийских степей переходят к кочевому образу жизни — номадизму. Очевидно, приблизительно в то же время кочевничество начинает утверждаться также в Северной Африке и Аравии, чему там способствовало одомашнивание верблюда.
Однако кочевнический путь развития, о чем подробнее пойдет далее, оказался тупиковым. Из-за экстенсивности скотоводства и других обстоятельств номады могли выйти на уровень формирования раннегосударственных структур лишь при условии даннического подчинения соседних земледельческих племен и установления непосредственных связей с уже сложившимися цивилизациями. Собственный потенциал кочевнической линии развития исчерпался довольно быстро, и с середины I тыс. до н. э. никакого существенного прогресса в хозяйстве, общественной системе и культуре номадов не наблюдается (кроме, разумеется, отдельных изобретений типа стремян и сабель и заимствований у более развитых соседей, в особенности в процессе восприятия мировых религий).
Признав скотоводческо-кочевническую линию эволюции позднепервобытных обществ тупиковой, приходим к выводу, что на уровень цивилизации собственными силами могут выйти лишь земледельческие или тем более земледельческо-скотоводческие общества, ориентированные на выращивание зерновых культур. Поэтому можно сказать, что только зерновое земледелие обеспечивает хозяйственную базу для возникновения цивилизации.
Но, как было сказано, с VII—VI тыс. до н. э. наблюдается расхождение двух линий эволюции земледельческо-скотоводческих обществ, одна из которых ориентировалась на ирригационное земледелие, другая в нем не нуждалась.
Как известно, первые цивилизации возникают в условиях широкомасштабного ирригационного земледелия в долинах великих рек сухих субтропиков — Нила, Тигра и Евфрата, Инда с его многочисленными притоками, несколько позже — Хуанхэ. Как в связи с этим более ста лет назад писал Л. Мечников:Становление производящего хозяйства и племенной организации 213
"Исторические реки, эти великие воспитатели человечества, ... не выделяются среди прочих рек мощностью объема своих вод. ... Но все эти реки обладают зато одной замечательной характерной чертой, способной объяснить секрет их выдающейся исторической роли: все они обращают орошаемые ими области то в плодородные житницы, питающие миллионы людей ..., то в заразные болота, усеянные трупами бесчисленных жертв. Специфическая географическая среда этих рек могла быть обращена на пользу человека лишь коллективным, сурово дисциплинированным трудом больших народных масс, хотя бы состоявших из самых разнообразных этнических элементов. ... Малейшая оплошность при прорытии какого-нибудь канала, простая леность, эгоизм одного человека или небольшой группы при общей работе над созданием коллективного богатства — оберегания драгоценной влаги и рационального пользования ею — могли быть причиной бедствия и голодовки всего народа. Под страхом неминуемой смерти река-кормилица заставляла население соединять свои усилия на общей работе, учила солидарности"1.
В других случаях (ольмеки и майя на Юкатане, Минойский Крит и Микенская Греция, Хеттское царство и т. п.) цивилизации могут возникать и не на основе поливного земледелия. Однако и здесь мы неизменно наблюдаем ведущую роль организационной деятельности властных структур в обеспечении эффективного функционирования систем производства и перераспределения материальных благ. Последнее касается и социумов полинезийцев, вышедших на уровень становления раннегосударственных структур и формирования основ собственной (впрочем, так и не сложившейся) цивилизации (Гавайский архипелаг, острова Тонга, отчасти и о. Пасхи).
При этом с глубин неолита параллельно с линией развития коллективного зернового хозяйства прослеживается и развитие земледельческих общин, основанных на парцеллярно-семейной системе социально-экономической жизни. Такой тип общества можно предполагать уже для протонеолитических и неолитических поселков Западной Анатолии типа Хаджилара. В следующие тысячелетия это наблюдается в земледельческо-скотоводческих обществах Юго-Восточной Европы.
Высокоразвитые энеолитические культуры Балканско-Дунайско-Карпатского ареала (Караново, Боян, Гумельница, Кукутени-Триполье и им подобные) к началу V тыс. до н. э. практически ничем в социокультурном плане не уступавшие тогдашним обществам Египта и Месопотамии, базировались на парцеллярном, семейном земледельческо-скотоводческом хозяйстве (в рамках родовой или гетерогенной общины, состоящей из представителей нескольких родов).
Без технологической модернизации на основании широкого внедрения металлических орудий (что в эпоху энеолита было невозможно) и иных новаций выше достигнутого уровня они продвинуться не могли. Поэтому, так и не преодолев рубежа цивилизации, они оказались в состоянии стагнации. На исходе энеолита они гибнут вследствие как внутреннего кризиса, так и в результате экспансии степных соседей — скотоводческих индоевропейских племен, которые набирали силу на протяжении V—III тыс. до н. э. Но в эпоху поздней бронзы и особенно с переходом к железному веку социально-экономический тип земледельческих обществ с развитой системой автономных домохозяйств решительно заявляет о себе по всей Европе.
Таким образом, наблюдаем два основные варианта развития позднеперво-бытных преимущественно земледельческих обществ: восточный, связанный с
'Мечников Л. Цивилизации и великие исторические реки. — М, 1995. — С. 358.214
Первобытные основания цивилизации
усилением роли раннеполитических органов в пределах племен-вождеств в системе производства и перераспределения, и западный, где соответствующие тенденции не приобретают значительного распространения и хозяйство основывается на системе автономных, хотя и объединенных в общины, семей.
Как уже отмечалось выше, первый, восточный путь характеризуется ростом эффективности экономики за счет усовершенствования организации производства, редистрибутивно-хозяйственной формой концентрации прибавочного (а в значительной мере и необходимого) продукта и его трансформацией в престижно-значимые ценности (владение которыми символически-магическим образом удостоверяло высокий социальный статус) благодаря ремесленному производству и внешней торговле. Коллективизм производства и редистрибутивная система блокируют в этом случае приватизационные тенденции и предопределяют тотальное господство власти-собственности над парцеллой, что отражается во всех аспектах общественно-политической и культурно-культовой жизни. Этот путь, благодаря высокой мере аккумуляции энергетических затрат, информационно-культурного обеспечения, накопления впечатляющих технико-технологических, административно-политических, символических и т. п. достижений, обеспечивает возможность создания цивилизаций древневосточного типа на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, а также в доколумбовой Америке.
Второй, западный путь развития до начала железного века не был способен обеспечить выход на цивилизационный уровень. Он раскрывает свои потенциальные возможности позднее — с I тыс. до н. э.ГЛАВА VII
ЭТНОЯЗЫКОВЫЕ ОБЩНОСТИ
И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ
ДРЕВНИХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ И СКОТОВОДОВ
Этноисторические общности Передней Азии, Северной Африки
и Южной Европы в эпоху распространения производящего хозяйства
Религиозно-мифологические представления
древнеземледелъческих обществ
Хозяйственная жизнь и общественные отношения скотоводческих
индоевропейских племен
Верования и формы культурной жизни древних индоевропейцев
Этноязыковые общности Старого Света эпохи формирования
первых цивилизаций вне древнеиндоевропейского ареала
Великое расселение индоевропейских племен
Этноисторические общности
Передней Азии, Северной Африки и Южной Европы
в эпоху распространения производящего хозяйства
Конкретизируя общее понимание развития позднепервобытных, в перспективе выходящих на раннецивилизационный уровень, обществ необходимо остановиться на их этнокультурной природе. Ограничиваясь преимущественно обширными пространствами Европы, западной половины Азии и Северной Африки как наилучшим образом исследованными и сыгравшими основную роль в истории человечества и наиболее близкими к нам, можно, в самых общих чертах, говорить о четырех огромных культурно-хозяйственных со своей этнической спецификой мирах эпохи неолита — энеолита, а именно:
1) Переднеазиатско-Балканская область древних земледельцев и животноводов субтропичекого пояса и ближайших к нему областей умеренной зоны;
2) Средиземноморско-Приатлантический регион побережий Европы и Северо-Западной Африки, население которого, оставившее памятники мегалитических культур и знакомое с основами земледелия и скотоводства, было ориентировано на морскую стихию;
3) Восточноевропейско-Евразийский степной и отчасти лесостепной ареал пастушеских племен (идентифицируемой в этноязыковом отношении как преимущественно древнеиндоевропейский);216________________________________________Первобытные основания цивилизации
4) зона малопригодных для раннего земледелия и животноводства хвойно-лиственнных и хвойных, таежного типа, лесов, простирающаяся от Балтийского моря за Урал до Тихого океана.
Все они имели свою сложную внутреннюю структуру и в этноязыковом отношении были весьма неоднородны, однако в их рамках наблюдаем много общего во всех сферах жизнедеятельности — от системы хозяйства до религиозно-мифологических представлений. В связи с тем, что определяющие дальнейшую человеческую историю процессы в то время разворачивались прежде всего в Переднеазиатско-Восточносредиземноморском регионе становления ци-вилизациии, рассмотрим этнокультурные общности в его пределах.
В течение XI—IX тыс. до н. э., как о том уже шла речь, на Ближнем Востоке, в первую очередь в Сирийско-Палестинском районе, а также в Анатолии и предгорьях Загроса, произошли существеннейшие хозяйственные и, шире, социокультурные изменения, связанные со становлением производящей экономики. Кризис охотн*ичьей ориентации экономики на рубеже плецстоцена и голоцена, в эпоху таянья ледника и смещения климатических зон, способствовал повышению роли специализированного собирательства (прежде всего — дикорастущих злаков) и эксплуатации пищевых ресурсов водоемов.
Там, где для специализированного сетьево-челнового рыболовства были благоприятные условия, оно на несколько тысячелетий становится основой хозяйственной жизни. В первую очередь, это относится к низовьям и дельтам Нила, Тигра и Евфрата с областью Персидского залива, Сиро-Киликийского побережья, отчасти Эгеиды, а также, несколько позднее, таких удобных для рыболовства местностей, как районы Железных Ворот на Дунае и Днепровских порогов, южные побережья Северного и Балтийского морей, Приаралье с низовьями Амударьи и Сырдарьи.
Небольшие рыболовческие общины, которые на Ближнем Востоке были знакомы и с элементами раннеземледельческо-животноводческого хозяйства, расселялись по берегам полноводных рек и морей в поисках богатых рыбой местностей, осваивая тем самым периферийные по отношению к названному центру опережающего развития области — Средиземноморье и Причерноморье, бассейн Нила, берега Аравийского моря и др. Однако в центральной зоне этого очага опережающего развития возможности рыболовства при все возрастающей численности и плотности населения быстро исчерпывались и основой экономики становились земледелие и животноводство. Это, в свою очередь, вело к постепенному расселению избыточного населения на соседние, благоприятные для мотыжного земледелия территории, с одной стороны, и началу пастушества в степях и нагорьях Ближнего Востока — с другой.
Поскольку процесс неолитизации Восточносредиземноморско-Передне-азиатского региона происходил, как показал В.А. Шнирельман, параллельно в нескольких автономных, хотя и связанных друг с другом, районах и распространялся из них в нескольких направлениях, и поскольку здесь и во времена палеолита (и много позднее) сосуществовали различные этноязыковые группы афразийской, синокавказской и ностратической праобщностей, среди колонистов-земледельцев, осваивавших его периферийные районы, должны были быть и представители общностей разной языковой принадлежности.
Еще в эпоху финального палеолита и мезолита (для данной области уместнее использовать термин эпипалеолит) на Ближнем Востоке между дельтойЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________217
Нила и средним течением Евфрата формируется уже упоминавшаяся афразийская, или, как ее называли ранее, семито-хамитская, праязыковая общность. В эпоху освоения рыболовства и становления производящего хозяйства ее представители продвигаются в направлении Верхней Месопотамии, с одной стороны, и Северо-Восточной Африки — с другой.
Потомками этих людей были древние семитские народы и древние египтяне, пастушеские этносы территории нынешней Сахары, а также, отчасти, Са-хеля, Судана и Эфиопии, говорящие на берберских, чадских, кушитских и омот-ских языках. Не позднее VII тыс. до н. э. они, выходя из высыхавшего Синая, начали хозяйственное освоение кромки поймы Нила в пределах Египта и, преодолев эту водно-болотную преграду, уже к VI тыс. до н. э. прочно освоили его западный берег (поселение Меримде в Фаюмском оазисе). Вскоре их пастушеские группы распространились по современной Сахаре, представлявшей в ту пору огромный массив переходящих на юге в саванны степей, до оз. Чад, северной излучины р. Нигер и побережья Атлантики.
Эти носители средиземноморского, южноевропеоидного антропологического типа смешивались с преобладавшим там негроидным населением. В результате навыки скотоводства и земледелия уже к III тыс. до н. э. утвердились во всей полосе Судана от Абиссинского плато до Атлантического океана, при том что в отдельных ее местах сложились негроидные по своему физическому типу этносы, говорящие на языках афразийского происхождения (чадцы).
Также весьма вероятно проникновение уже в протонеолите и тем более неолите отдельных прасемитских групп в более отдаленные от зоны их становления (Палестина и Сирия) районы, в частности в Аравию, Северную Месопотамию и на Кавказ — вплоть до Дагестана, о чем свидетельствует сходство керамического комплекса поселения Чох и верхнемесопотамской посуды типа Умм Дабагии, на что обратил внимание В.А. Шнирельман. Обратим в связи с этим внимание на наличие существенного пласта хозяйственно-культурной семитской лексики в пракартвельских и праиндоевропейских диалектах, что в свое время отмечал В.Н. Ильич-Свитыч.
Продвижение семитоязычных групп из Верхней Месопотамии на Кавказ можно объяснить поиском и закупкой или добычей сырья, в частности обсидиана, на Армянском нагорье между озерами Ван и Урмия и р. Араке. Весьма вероятно также, что носители праафразийских диалектов, принявших активное участие в освоении Средиземноморья, были первыми людьми, Достигшими Кипра еще в IX—VIII тыс. до н. э. и уничтожившими его уникальную реликтовую постплейстоценовую фауну — карликовых слонов, карликовых носорогов и др.
Отдельные, не принадлежавшие ни к афразийской, ни к синокавказской, ни к ностратической праязыковым общностям этнические группы обитали в нео-энеолитическое время в Средней и Нижней Месопотамии и по берегам Персидского залива. Среди них наиболее известны шумеры — творцы одной из двух древнейших, возникших на рубеже IV—III тыс. до н. э. цивилизаций. В настоящее время установлено, что многими своими достижениями в области ирригационного земледелия, строительства, металлообработки и т. д. шумеры обязаны ассимилированному ими в V тыс. до н. э. на Среднем Тигре этносу, культурно-хозяйственную лексику которого они частично переняли. Язык этого этноса называют прототигрским (от р.Тигр) или "банановым", поскольку типичной струкутрой его слов были формы типа "ба-на-на", "та-на-на"и пр.218
Первобытные основания цивилизации
Я § си 0. О >я 0 n І |
|
эл, 3 — пратунгусо-маньчжуров, 4 — пракорео-японцев |
1 к а |
— прахурриты пратибето бирманцы |
3 — праливийцы, 4 — прачадцы, 5 — пракушито ом.оті |
общности VI— IV тыс. до н. э. |
|||
і |
|
q |
|
|
cn |
| |
|
.. |
V 3 |
о; |
3 |
о |
а п. |
|
3 |
см |
|
s а; |
а о |
1 см |
о к |
1 |
q 1 |
|
Є гч |
3 ar |
|
Є я |
X 3 |
- языковой ареал "А", |
шодийцы, 2 — прафи |
1 — пратюрок, 2 — |
/ — прадламиты, 2 |
|
общность 1 — npaxt |
ность / — пракитай |
|
расемиты, 2 — праег |
Основные праэтноя |
I |
:г |
я |
л |
|
№ |
~Г |
|
с |
|
ЛЭ |
а а с |
X tn си П. |
Є и о £ |
|
а и |
to о а; |
|
1 |
f> а |
Є |
1 |
q |
ч- |
|
1 |
а |
|
|
Є |
праиндоєвропейская общнос |
прауральская общность 1 -- праалтайская общность и |
- праэламо-дравидииская об\ |
прашумерииская общность |
- праанатолийско северокав. |
- прасино тибето бирманы |
— праенисеиская общность |
- праафразийская общность |
|
|
І |
1 |
1 |
\ |
1 |
1 |
І |
^ |
1 |
|
І |
|
tq |
~> |
|
|
g; |
S |
>< |
|
Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 219
Очевидно, носителями прототигрского языка являлись общины, оставившие в районе Багдада самаррскую археологическую культуру, отличающуюся динамизмом орнаментальных композиций на посуде, владением навыками ирригационного земледелия, умением сооружать обнесенные стенами глинобитные поселения протогородского типа, знакомством с металлургией меди и прочими, еще редкими в VI—V тыс. до н. э. достижениями.
В IV тыс. до н. э. протошумеры убейдской культуры в поисках сырья поднимаются к верховьям Тигра и его левых притоков, достигая окрестностей озер Ван и Урмия. Весьма вероятно, что древнейшие, безусловно досемитские, обитатели побережий Персидского залива, расселявшиеся по всему северному побережью Аравийского моря от Йемена до дельты Инда, могли находиться с шумерами в этноязыковом родстве, однако этот вопрос остается открытым из-за отсутствия лингвистических материалов.
Восточнее Месопотамии, в горах Загроса и Иранского плато, размещался ареал древнейших эламо-дравидов — южная зона ностратических языков, в пределах которой переход к производящему хозяйству начался еще в IX—VIII тыс. до н. э. Вследствие соответствующих демографических изменений со стороны предгорий Загроса на восток устремляется два колонизационных потока: северный, более мощный, южными предгорьями Эльбруса, через Хорасан и Южную Туркмению к Амударье и западным отрогам Гиндукуша, и южный — к Белуджистану. В дальнейшем эти носители земледельческо-животноводческого типа хозяйства приступают к освоению долины реки Инд, в результате чего между восточными, дравидийскими, и западными, эламитскими, группами прежней эламо-дравидийской общности этноязыковые различия все белее нарастают, что приводит к образованию двух отдельных этнических массивов — праэламского вблизи Загроса и прад-равидийского в долине Инда, при наличии определенного числа промежуточных переходных групп между ними.
В V—III тыс. до н. э. носители эламо-дравидийских диалектов прочно освоили южные районы бывшей советской Средней Азии от Каспия до бассейна реки Зеравшан, где в районе Самарканда исследовано крупное земледельческое поселение Саразм. Об этом свидетельствуют языковые связи между прото-дравидийскими и уральскими языковыми группами, которые должны были осуществляться где-то южнее Арала.
В III—середине II тыс. до н. э. вся пригодная для поливного земледелия зона от Загроса и Каспия до Памира и Среднего Ганга образрвывала единый культурно-хозяйственный регион, заселенный родственными эламо-дравидийски-ми этносами. В его пределах шел активный процесс формирования и развития раннецивилизационных структур — вплоть до расцвета таких цивилизаций, как Эламская и Хараппская. В это же время степи к северу от этого региона активно обживались индоевропейскими пастушескими племенами, вытеснявшими и ассимилировавшими уралоязычных рыболовов Приаралья и речных долин Степного Казахстана.
Особой зоной сложных этнокультурных процессов в ту эпоху был Анато-лийско-Кавказский регион. Где-то в Закавказье, по мнению Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова, первоначально, до III тыс. до н. э., в горных местностях западной и центральной части Малого Кавказа с древнейших времен обитали пра-картвелы, прямыми потомками которых являются современные грузины и ближайшие к ним немногочисленные народы (сваны, мегрелы и др.). Под220 Первобытные основания цивилизации
воздействием разнородных этнических групп, обитавших по соседству в Анатолии, Северной Месопотамии и Западном Иране, не позднее VI, а вероятно, с VII тыс. до н. э. они начали осваивать навыки производящего хозяйства.
Однако, несмотря на очевидную инфильтрацию на Кавказ носителей древ-неанатолийско-северокавказских диалектов, как, судя по всему, и некоторых прасемитских и, не исключено, праэламитских групп, пракартвелы ассимиляции не подверглись. Об этом свидетельствует не только сам факт сохранения их языковой группы, но и устойчивость древнейших традиций в их культурно-бытовом облике. С освоением металлургии, особенно с начала II тыс. до н. э., владея бронзовыми топорами, они начинают колонизацию болотистых чащ Колхиды. Возможно, картвелоязычные группы иногда расселялись и севернее Большого Кавказского хребта, внося в предкавказский массив индоевропейских племен свои навыки и лексику.
Закавказье эпохи палеометалла органически входило в восточносредиземно-морско-переднеазиатскую культурную область, четко отделенную на севере от скотоводов Восточноевропейских степей Большим Кавказским хребтом, исключая Дагестан, где памятники куро-аракской культуры представлены достаточно хорошо. В рамках последней, охватывающей в IV—III тыс. до н. э. области Армянского нагорья, Закавказья и частично Дагестана, следует отметить и узкую полосу аналогичных ей памятников, протянувшуюся с севера через Сирию и Палестину до Мертвого моря, известную как хирбет-керакская культура.
В Закавказье, очевидно, эта куро-аракско-хирбет-керакская общность включала и пракартвелов, однако основную массу ее населения составляли, судя по всему, носители древнеанатолийско-северокавказских языков (первоначально, в нео-энеолитические времена, выходцы из Анатолии). Весьма вероятно, что это были представители ее восточной, хурритско-урартско-северо-восточно-кавказской ветви, отдаленными потомками диалектов которой являются нынешние нахско-дагестанские языки Северо-Восточного Кавказа: чеченский, ингушский, лезгинский и др.
В то же время представители ее западной, хаттско-северо-западнокавказ-ской ветви, от которой произошли современные абхазский, адыгейский и некоторые другие языки Северо-Западного Кавказа, в отдаленном родстве с которыми находится и баскский язык, принимали активное участие в распространении передовых хозяйственно-культурных форм в пределах Причерноморья, Балкано-Дунайско-Карпатского региона и всего Северного Средиземноморья. Похоже, что именно они и дали первоначальный толчок распространению производящего хозяйства в древней Европе. По отношению к Передней Азии и Ближнему Востоку эпохи неолита области субтропической (средиземноморской) и умеренной зон Европы представляли собою обширную периферию, главным образом воспринимающую продуктивные импульсы и новации через Средиземноморье, Балканы и Кавказ.
Приблизительно с VIII—VII по VI—V тыс. до н. э. происходит расселение носителей раннеземледельческо-животноводческого хозяйственно-культурного типа из областей Малой Азии и, не исключено, Ближнего Востока в целом в Эгеиду и на Балканы, а затем по всей Балкано-Дунайско-Карпатской области по дуге Сицилия и Южная Италия — Среднее Подунавье — Среднее Поднепровье. В результате здесь частично ассимилируется, частично вытесняется к северу от Карпат (в область постмезолитических культур традиции меглемезе) автохтон-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 221
ное охотничье-рыболовческое мезолитическо-неолитическое население. В VI— V тыс. до н. э. в очерченном ареале (с областями Западной Анатолии и Эгеиды, в частности — о. Крит) консолидируется общность культур расписной керамики. Уровень развития этих культур (Караново, Боян, Гумельница и др. группы памятников Юго-Восточной Европы) в энеолитическую эпоху настолько высок, что позволяет говорить некоторым исследователям, например Е.Н. Черныху, об их предцивилизационном характере. На их северо-восточной периферии в конце VI (по калиброванным датам) или во второй половине V (по радиокарбонным датировкам) тыс. до н. э. складывается первая на юге Восточной Европы (Молдова, Лесостепная Правобережная Украина) культура предцивилизационного типа, известная под названием Кукутени-Триполье, или просто трипольская.
Раннеземледельческие культуры Балкано-Дунайско-Карпатского ареала формируются в VII—VI тыс. до н. э. при решающей роли переселенцев из западной Малой Азии — носителей традиций культуры Хаджилара. Некоторые ученые прошлых десятилетий, в частности В.Н. Даниленко, склонялись к признанию их семитской идентичности. Однако в свете новых лингвистических данных этот взгляд нуждается в коррекции. Древнейший ареал прасемитов вполне определенно сегодня связывается с областями Палестины и Сирии, где они развиваются на основе достижений натуфийской культуры древнейших афра-зийцев. Первичной же областью хатто-хурритов является, судя по всему, Анатолия (причем если ее восточную часть занимали протохурриты, то центральную и, очевидно, западную — прахатты). Поэтому логично предположить большую вероятность прахаттской (или ближайшей к ней) принадлежности нео-энеолитических групп, принесших на Балканы и в Подунавье высший хозяйственно-культурный тип обитателей Западной Азии. Об этом косвенно свидетельствуют и более далекие западные связи хаттско-западнокавказских языков в Средиземноморском бассейне, в частности с баскским. Мощный пласт "северокавказской" (т. е. прахаттско-хурритской) лексики выявлен недавно не только в хеттском, но и в древнегреческом языках, как и присутствие гидронимов того же происхождения в Карпато-Дунайском регионе.
Обобщая соответствующие лингвистические изыскания, Л.С. Баюн отмечает, что в индоевропейских языках, распространенных на территории Европы, обнаруживаются элементы явно неиндоевропейского происхождения. Это так называемая субстратная лексика — реликты исчезнувших языков, вытесненных индоевропейскими языками. Так, на юге Балканского полуострова и в Эгеиде выявлено наличие нескольких субстратных слоев, среди которых достаточно мощным является минойский язык письма "А", бытовавший на Крите, по крайней мере, с III тыс. до н. э., а очевидно, и значительно ранее. При этом отмечено структурное сходство минойского (как и хаттского доиндоевропей-ской Анатолии) с современными северо-западнокавказскими языками типа абхазского и адыгейского. Подобные северокавказские параллели устанавливаются и для субстратной доиндоевропейской лексики нео-энеолитических бал-кано-дунайских культур, а также областей Западного Средиземноморья, связанных с традициями мегалитических культур.
Гипотеза о хаттско-хурритской (вероятнее — прахаттской) принадлежности носителей нео-энеолитических культур Балкано-Дунайско-Карпатского ареала дает убедительное объяснение факту наличия большого количества лексем, общих для реконструированного прасеверокавказского (прахаттско-прахурритского) и пра-222________________________________________Первобытные основания цивилизации
индоевропейского состояний. Распространение соответствующей лексики среди индоевропейских племен могло осуществляться не только через Кавказ, но и из Юго-Восточной Европы. Сказанное не противоречит и факту наличия в индоевропейским праязыке семитских заимствований, список которых в нем и в пракарт-вельском (предке грузинского) почти совпадают, так что в первый они могли попасть через второй. Впрочем, не исключена возможность и прямой инфильтрации в неолите небольших семитоязычных групп на Северный Кавказ из Северной Месопотамии и, с меньшей долей вероятности, в Юго-Восточную Европу.
Находка в Румынии глиняных табличек с письменными знаками, близкими к протошумерским, подтверждает возможность непосредственных связей между Балканами и Месопотамией в IV тыс. до н. э. Однако к этому времени Юго-Восточная Европа была уже освоена более ранними волнами носителей земле-дельческо-скотоводческого уклада, распространившихся из заселенной в неолите прахаттско-хурритскими этносами Анатолии.
Конечно, пришлому из Малой Азии на Балканы и в Подунавье древнезем-ледельческому населению должны были встретиться местные охотничье-ры-боловческо-собирательские этнические группы, однако в подобных случаях их ассимиляция или вытеснение более развитыми, организованными и многочисленными носителями производящего хозяйства является закономерным результатом контакта.
Сказанное приводит нас к выводу, что носители достаточно развитых нео-энеолитических культур Юго-Восточной Европы (Протосескло, Сескло, Неа-Никомедия, Караново, Старчево, Криш, Кереш, Винча, Боян, Хамаджия, Гу-мельница, Кукутени-Триполье и пр.) были, вероятнее всего, представителями прахаттской ветви хаттско-хурритско-северокавказской языковой общности и не являлись ни прасемитами, ни протоиндоевропейцами.
В пределах Балкано-Дунайско-Карпатского ареала энеолитических культур расписной керамики уже на раннем этапе достаточно четко выделяются запад-нобалканско-среднедунайская (Винча, тисская и лендельская культуры, связанные с предыдущей культурой линейно-ленточной керамики) и восточнобалкан-ско-карпатская (Боян, Гумельница, Кукутени-Триполье) линии культурного развития. Первая постепенно распространяется до Австрии, Моравии, Южной Польши и Галиции, а вторая — в виде трипольской культуры — до Волыни и Среднего Приднепровья.
Понятно, что это сопровождалось определенным взаимодействием, а в некоторых областях, особенно в Среднем Поднепровье, смешением с автохтонным неолитическим населением. Однако этнокультурное преобладание пришельцев несомненно. Последнее подтверждается распространением всего бал-кано-дунайского энеолитического хозяйственно-культурного комплекса, основанного на ранних формах пашенного, в сочетании с разведением крупного рогатого скота, земледелия.
Между тем вовсе не исключено, что до начала сплошной "индоевропеизации" Юго-Восточной Европы на рубеже энеолита и бронзового века здесь имела место значительная языковая пестрота, в которой среди преобладавших диалектов хат-тско-хурритского (анатолийско-северокавказского типа) анклавно присутствовали и наречия, восходившие к палеоевропейским языкам мезолитической эпохи.
Типичными признаками связанного с анатолийскими традициями хозяйственно-культурного комплекса энеолитической Юго-Восточной Европы являются рас-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов
223
писная керамика, глинобитные каркасные жилища с двускатной крышей на вы-мостке из обожженной глины, многочисленные глиняные женские статуэтки, специфическая орнаментация посуды с преобладанием спиралевидных мотивов и пр.
Следует подчеркнуть, что подобные феномены вполне самостоятельно, на местной основе несколько позднее сложились и в ряде других регионов земного шара (культура Яншао в Северном Китае, широкая полоса древнеземледель-ческих культур Америки от Колорадо и Техаса до южных районов Перу). Однако культурная преемственность между древнеземледельческими обществами Малой Азии, с одной стороны, и Юго-Восточной Европы — с другой, просматривается весьма отчетливо.
Погребальный ритуал на раннем и среднем этапе развития нео-энеолитичес-ких балкано-дунайских культур, в частности и трипольской культуры на раннем и среднем этапах ее развития, известен плохо. Однако имеющиеся факты свидетельствуют о распространенности обычая хоронить (особенно детей) под полами жилищ (Лука Врублевецкая, Солочены II, Незвисько, Старый Орхей). Эта практика, безусловно, продолжает неолитические анатолийско-балканские традиции, так же как и культы быка и дракона-змея, поклонение женскому божеству плодородия и пр. Все это лишний раз подтверждает вывод о генетической связи основной массы населения энеолитической Юго-Восточной Европы с древнейшими обитателями Анатолии. Об их происхождении выразительно говорит и антропологический тип — средиземноморский, представляющий тонкокостных людей невысокого роста с немного скошенными лбами и рельефными носами, с (как надо полагать) карими глазами и оливково-смуглым оттенком кожи, более темной, чем у исконных обитателей средней полосы Европы.
Обширную древнеземледельческо-скотоводческую периферию анатолийско-балкано-дунайско-карпатских энеолитических культур расписной керамики в средней полосе Европы, в зоне лессовых почв в Среднем и Верхнем Подунавье, шире — от Рейна до Вислы и Днестра, образовывали сперва культуры линейно-ленточной керамики, а затем производные от них, такие, в частности, как лендельская, на становление которой заметное влияние оказали средиземноморские импульсы.
Основой формирования общности мегалитических культур Юго-Западной и Западной Европы были западносредиземноморские рыболовческо-животноводчес-ко-раннеземледельческие общины круга неолитических культур импрессо-кера-мики. Их появление в Западном Средиземноморье относится не позднее чем к VI (возможно, и VII) тыс. до н. э. и надежно связывается с инфильтрацией из Сиро-Киликийского побережья через южные области Эгеиды и Италии отдельных групп морских рыболовов, уже знакомых с примитивным земледелием и разведением мелкого рогатого скота. Смешиваясь с местным постмезолитическим населением эти переселенцы становятся катализатором образования, вероятно уже во второй половине V тыс. до н. э., мегалитической общности культур, ведущими центрами развития которой в эпоху энеолита являются Юго-Восточная Испания и острова, в особенности Сицилия и Мальта, связанные морским сообщением с Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем. Впервые монументальные погребально-культовые каменные сооружения, нередо перекрытые земляными насыпями, появляются в андалузской культуре Альмери позднего неолита, а на ее энеолитической фазе (Лос-Мильярес) они приобретают свой классический облик.
В IV—III тыс. до н. э. по всему Западному Средиземноморью и побережью Атлантики от Марокко до Британских островов и Южной Скандинавии появля-224 Первобытные основания цивилизации
ются погребальные сооружения, воздвигнутые из огромных каменных блоков и рассчитанные на длительное использование. Прослеживается характерная (знакомая и по египетским гробницам того времени) традиция делать амбразуры в закладных плитах, возможно, для того, чтобы души покойных могли выходить в мир людей; отмечается пристрастие к спиральным орнаментальным схемам и устойчивость погребального ритуала. Общества этой традиции оставили величественные каменные храмы на острове Мальта, состоящие из каменных домов и защищенные каменными стенами, небольшие (до 5 га) поселки в Южной Испании и "неолитические обсерватории" в Приатлантической Европе, среди которых наиболее известным является английский Стоунхендж. Приблизительно с третьей четверти III тыс. до н. э. (по калиброванным датам) область мегалитических культур входит в зону формирования культурной общности колоколовид-ных кубков, становление западноевропейских вариантов которой происходило на местных основах. Иными словами, здесь продолжалось развитие автохтонных племен, еще не затронутых индоевропейской инвазией.
В качестве единбтвенного признака начала влиния индоевропейцев на при-атлантические области континента можно отметить только распространение коневодства и верховой езды, что могло быть занесено немногочисленными, продвинувшимися далеко на запад уже в IV тыс. до н. э. (и вскоре растворившимися в местной среде) группами индоевропейцев. Однако не менее убедительным может быть объяснение заимствования коня автохтонными западноевропейскими племенами от их восточных соседей. Начало же широкой индоевропеизации Западной и Юго-Западной Европы относится уже к эпохе поздней бронзы и особенно раннежелезного века. Инициатива здесь принадлежала кельтам.
Вопрос об этноязыковой идентичности носителей мегалитических культур еще далек от окончательного решения. Однако есть определенные основания полагать, что в областях Западного Средиземноморья произошло смешение двух разноэтничных потоков нео-энеолитических колонистов, в значительной степени ассимилировавших потомков местных мезолитических обществ. С одной стороны, это были представители афразийской общности, в частности ее ливийско-гуанчской ветви. Об этом свидетельствует, прежде всего, родство языков гуанчей, коренного населения Канарских островов, с ливийско-берберскими языками Северной Африки, при предположительном разделении этих языков около первой половины III тыс. до н. э. Отмечены также и надежные параллели между гуанчским и баскским языками, как и между последним и берберскими. С другой,— как уже отмечалось, баскский язык в настоящее время надежно связывается с языками северо-западнокав-казско-хаттской группы, к которым, в свою очередь, близка и в целом реконструируемая лексика доиндоевропейского Западного Средиземноморья. Это дает возможность с уверенностью предполагать продвижение северными берегами Средиземного моря древнеанатолийских неолитических общин, родственных в языковом отношении предкам многих современных народов Северного Кавказа, в особенности — абхазцев и адыгейцев.
Таким образом, можем предполагать, что в Западном Средиземноморье происходило смешение носителей ливийско-гуанчских и ближайших к прахаттскому иберийско-протобаскских языков при явном преобладании первых в Северо-Западной Африке и вторых в Юго-Западной Европе.Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 225
Религиозно-мифологические представления древнеземледельческих обществ
Истоки религиозно-мифологических представлений носителей культур расписной керамики, в частности трипольской, следует прежде всего искать в верованиях неолитических общин Малой Азии — в культурах Чатал-Гуюка и Хаджилара. Здесь, как и в большинстве других обществ неолитического типа, фиксируется связанное с родовыми культами почитание черепов умерших родственников, практика преимущественно детских погребений под полами домов (для обеспечения возвращения души умершего в виде нового ребенка) и пр. Другой стороной общественного религиозно-мифологического сознания и обрядово-культовой практики было акцентированное почитание женского божества плодородия, получившее мощное развитие в энеолитических культурах расписной керамики, среди материалов которых найдено множество женских статуэток. При желании, в рамках традиции философии всеединства B.C. Соловьева, П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова, этот факт можно осмысливать как интуитивное натуралистическое восприятие древними земледельцами "софий-ной" основы бытия с ее персонификацией в образе Великой Богини.
Вся материальная культура соответствующих обществ пропитана женской символикой. Образ женщины-родительницы создавал вокруг себя широкое ассоциативное поле и был связан с идеей воспроизводства родового коллектива и вообще всего живого — природы, культурных растений, домашних животных и пр. Поэтому он становится центральным во всей системе религиозно-мифологических представлений древнеземледельческих обществ неолита-энеолита восточ-носредиземноморско-переднеазиатской зоны и прилегающих к ней областей, вплоть до восточных предгорий Альп, Северного Прикарпатья и Среднего Поднепровья.
Для земледельческих обществ круга культур расписной керамики, как и для многих более развитых, типичным было представление об органической взаимосвязи между плодородием земли и производящей возможностью самих людей, на что обращали внимание уже Э. Тайлор и особенно Дж. Фрэзер. Поэтому, как писал С.А. Токарев, довольно трудно различать обряды аграрного и эротического предназначения, поскольку сознательной целью оргаистических празднеств было обеспечение плодородия, хотя реализация в этом процессе бессознательных первичных позывов очевидна.
В этнографии известны многочисленные примеры ритуальных оргаистических обрядов, эротических плясок, процессий, фаллических церемоний, ритуальных обнажений и совокуплений. Их участники, например кочи в Бенгалии, так объясняют смысл подобных действий: "Богу приятно видеть, как обнаженные женщины танцуют перед ним, приятно слышать непристойные песни, и за это бог посылает дождь и хороший урожай". Подобные действия, явно восходящие к древнеземледельческим культам, хорошо изучены на античных материалах. Их следы в виде земледельческой обрядности и связанных с нею эротических обычаев фиксируются по всей Европе, в частности и среди славянских народов.
Образ почитаемой Великой Богини носил универсальный, главенствующий в древнеземледельческом пантеоне характер. Она мыслилась матерью-родительницей и в то же время жестокой и кровожадной, однако, как отмечает А. Голан, не целеустремленно злой, а просто не различающей добра и зла, имморальной и неразумной подобно слепым стихиям природы. Такой в Древнем226 Первобытные основания цивилизации
Египте долго оставалась Хатхор, в Месопотамии и Сирии —- Иннана-Иштар-Астарта, в Индии — Кали-Дурга. Хорошо известны и обычаи кровавых жертвоприношений для обеспечения плодородия полей.
По мнению Дж. Фрэзера, в основе восточносредиземноморско-переднеази-атских культов страждущих и воскресающих богов (египетский Осирис, месопо-тамский Даммузи-Таммуз, сиро-финикийско-кипрский Адонис, малоазийский Аттис, фракийско-греческий Дионис и др.), очевидно, лежал архаический ритуал умерщвления человека с целью передать его производительную силу полям. С этим связана и экстатическая природа античных вакханалий, когда возбужденные толпы разрывали животных и людей. Целью этих убийств было обеспечение последующего обновления-воскресения природы, что соответствовало выходу агрессивных эмоций, заблокированному в повседневной жизни.
Однако в нео-энеолитическое время, судя по дошедшим изображениям, аграрная сфера ассоциировалась прежде всего с эротической. Отсюда у древних земледельцев повсеместно утверждается идея священного брака Великой Богини-Матери с мужским божеством (божествами) как основа обеспечения урожая. В отличие от позднейших мифологических представлений, в энеолите Великая Богиня-Мать периодически вступала в священный брак не с одним, а с двумя противоположными по своему значению и функциям богами.
Основным содержанием как религиозно-мифологических представлений, так и обрядово-культовых действий нео-энеолитических земледельцев было обеспечение плодородия и нормального самообновления Космоса с помощью периодически воспроизводимого священного брака Великой Богини, персонифицирующей соответствующую общину и ее землю, с Богом-Быком, ассоциировавшимся с Верхним миром и его светом — небом, солнцем, месяцем, и Драконом-Змеем — хозяином вод и продуктивных энергий Нижнего мира.
В культовой практике древних земледельцев в качестве супруги Быка или Змея выступала жрица или просто красивая девушка, выбранная общиной. Эта роль считалась очень почетной, хотя исполнение ее (особенно при браке со Змеем) нередко оканчивалось трагически. Так, у майя, в частности в городе Чичен-Ица, таких избранниц сбрасывали в священный колодец подателя дождей пернатого змея Кукулькана (аналога центральномексикан-ского Кецалькоатля).
Дракон-Змей выступал грозной и пугающей силой, связанной с водной стихией и дождем. На многих, в том числе и трипольских, нео-энеолитических статуэтках он обвивает ноги и бедра женщины, тянется к ее лону; иногда в виде змей изображается у нее на животе. Как сопричастный женскому образу, Змей широко известен во всех древнеземледельческих обществах от Средиземноморья и Передней Азии до Дальнего Востока и Мезоамерики. В трансформированном виде он попадает в библейское предание, где соблазняет Еву отведать плод с древа познания добра и зла.
У многих народов Юго-Восточной Азии еще в сравнительно недавнем прошлом существовал характерный обычай: самую красивую девушку деревни обручали со Змеем-хранителем вод, сажали ее на богато убранное брачное ложе и спускали в реку, и когда оно тонуло вместе с ней, брак считался совершенным. В фольклоре более позднего времени девушку от Змея в последнюю минуту спасает герой (Персей, св. Георгий и др.). Однако, как справедливо отмечал выдающийся исследователь фольклора В.Я. Пропп, в действительности в эпоху существованияЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________227
обряда такой "освободитель" был бы растерзан как величайший нечестивец, ставящий под угрозу благополучие народа, ставящий под угрозу урожай.
Археологические находки в зоне культур "расписной керамики" и их неолитических предшественниц свидетельствуют о широко развитом культе плодородия, в котором главными фигурами были Бык, Змей и Великая Богиня-Мать. На многих женских статуэтках и антропоморфных сосудах нео-энеолитических культур изображены вертикальные прямые, зигзагообразные и волнистые линии, убедительно связываемые со знаками дождевых струй. Эти знаки, судя по всему, соответствуют распущенным волосам женщин, принимавших участие в магических танцах, призывавших подателя дождя оросить землю. Сами длинные волосы ассоциировались с дождевыми оплодотворяющими струями, тем более что подобного рода пляски производились нагими женщинами.
Обнаженная женщина (женщина вообще) с длинными распущенными волосами должна была символизировать совокупление с силой бога — подателя дождя. Последний повсеместно представлялся в виде Змея, Крылатого Змея, Дракона, наиболее распространенным символом которого была спираль — знак, типичный в системе древнеземледельческих орнаментов. Отсюда ясно, почему на женских, обычно с подчеркнутыми половыми признаками статуэтках неолита и энеолита так часто видны и спирали, и вполне реалистические змеи. Статуэтки богини со змеями в руках хорошо известны в Эгеиде и в эпоху бронзы.
Однако для земледельцев нео-энеолита, как и последующих времен, в роли оплодотворяющего богиню начала в не меньшей степени выступал и небесный Бог-Бык. Бычьи черепа и статуарные изображения бычьих голов хорошо известны в Чатал-Гуюке, а затем на Крите, как и вообще в Эгеиде (где в античное время они становятся основой такого архитектурного элемента, как букрании), на Мальте, в Испании, в культурах Юго-Восточной Европы, в частности — трипольской, на Кавказе, особенно в Дагестане, где в качестве сакральной символики они доживают до XX в.
О ритуальных играх молодежи с быком мы знаем по фрескам Минойского Крита. Отдаленным отзвуком такого рода сакральных действий (в конце которых бык, вероятно, приносился в жертву соответствующему богу) является испанская коррида. В этом ряду стоят почитавшийся в Египте священный бык Апис, Зевс, похищающий под видом быка Европу, Минотавр, рожденный от связи Пасифаи, жены легендарного критского царя Миноса, с быком, изображавшийся в виде быка хурритский бог Хурри, называемый в "Ригведе" быком Индра, как и то, что в упомянутом древнеиндийском сборнике гимнов слово "бык" неоднократно применяется для обозначения мужской потенции. Именно поэтому бык и считался символом плодородия.
Центральное место в изобразительном искусстве трипольских племен занимал образ женского божества. О связи женских изображений с земледельческими культами плодородия свидетельствуют зерна пшеницы и ячменя, а также мука в глиняных статуэтках, отпечатки на них зерен злаков, фигурки с изображением растений, жест плодородия — положенные на груди руки, фигурки рожениц и пр. Если на ранних этапах развития трипольской культуры женский образ еще не дифференцирован по своим функциям, то позднее, рядом с полнотелой Богиней-Матерью, появляется и образ ее дочери, Богини-Девушки, персонифицирующий обновляющуюся весной природу и восходящие злаки. В этом не трудно усмотреть прообраз известной из греческой228 Первобытные основания цивилизации
мифологии пары Деметры и Коры-Персефоны, имеющий на Балканах явно доиндоевропейское происхождение.
Характерно, что в поселениях начала позднего Кукутени-Триполья несколько возростает процент мужских фигурок, а на заключительном этапе женская пластика схематизируется и деградирует, что, очевидно, отражает общий кризис древнеземледельческих представлений в условиях деструкции соответствующей хозяйственно-общественной системы.
Зооморфные фигурки древнеземледельческих культур обычно изображают быка — мужское начало Верхнего мира, света, солнца или (особенно в Передней Азии) луны, неба. Поэтому не случайны ритуальные захоронения черепов или рогов быков в жилищах трипольской культуры, как и изображения бычьих голов, в том числе и с женскими образами на них, по всему ареалу древнеземледельческих культур Юго-Восточной Европы, Анатолии и Закавказья. Неоднократно высказывалось предположение, что здесь мы видим отражение архаического древнеземдедельческого мифа об уносящем с собою женское божество плодородия небесном Боге-Быке, ставшего основой античного сюжета о Зевсе и Европе, почитавшейся, по мнению А.Ф. Лосева, сперва как покровительница растительного, а затем и животного миров.
Разумеется, религиозно-мифологическая система древних земледельцев включала и многие другие, зачастую неизвестные нам персонажи. По изображениям на сосудах во многих культурах фиксируются следы солярного и охотничьих культов. Важную роль, вероятно, при проведении оргаистических празднеств играл образ козлоподобного божества — прототип Пана и сатиров. На мысль об этом наводит позднейшее наличие образа козла в греческой культуре (в вакханалиях, в первоначальной древнегреческой трагедии как "песни козла", обреченного на гибель — жертвоприношение, отчего трагический герой не может избежать своей роковой судьбы); роль "козла отпущения" в ближневосточных, в том числе и древнееврейских, представлениях; восходящий к доиндоевропейским, хаттским традициям Анатолии праздник обеспечения плодородия "хассумас", в ходе которого козла приносили в жертву, после чего царь проводил время с 12 блудницами; козлиный (козий) персонаж в украинском действии — Коляды на Рождество — и прочих подобных новогодних празднествах у многих народов. При этом обращает на себя внимание символическое число 12, связанное, по всей видимости, с количеством \ месяцев в году и соответствующих им зодиакальных символов. t
Малопонятными остаются представления носителей древнеземледельческих культур нео-энеолита о загробной участи человека. Похоже, что типичные для первобытности анимистические представления здесь развились в веру в перевоплощения человеческих душ в пределах определенного родового коллектива, в убежденность, что душа умершего сородича возродится в младенце, родившемся в том же роде. На мысль об этом наводят захоронения младенцев, совершенные под полами или вблизи жилищ, по всей зоне переднеазиатско-восточносредиземноморских нео-энеолитических культур. Вероятно, эти представления и возродились в ранней античности в дионисизме и орфизме, связанными своим происхождением с Фракией — областью древнейшего в Европе очага культур круга "расписной керамики".
Однако на позднейших стадиях развития, когда в различных областях Европы и Кавказа появляются могильники с трупосожжениями (софиевский типЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 229
в Среднем Поднепровье и т. д.) и грунтовыми или подкурганными трупополо-жениями (майкопская культура Северного Кавказа, усатовская культура Северо-Западного Причерноморья и пр.), отражающие возникающее социальное неравенство, представления о загробной участи души существеннно меняются. Появляется вера в разную участь представителей разных социальных рангов. При этом в соответствующих комплексах уже явственно прослеживаются черты, присущие культуре индоевропейских племен.
В связи с рассматриваемой темой большой интерес представляет исследование А. Голана. С мифологическими реконструкциями последнего часто трудно согласиться, однако общий вывод о существовании в нео-энеолитическую эпоху в Передней Азии и Юго-Восточной Европе развитой древнеземледель-ческой религиозно-культовой системы с богатой символикой, частично распространившейся по всему Средиземноморью и Кавказу, а отдельными своими мотивами затронувшей и значительно более отдаленные регионы, не вызывает сомнений. Представляется весьма вероятным, что в основе выделенной А. Голаном группы символов находится знаковая система древнеанатолийских хатто-хурритов, распространившаяся с их миграциями на Кавказ, Балканы, в Карпато-Дунайскую область, Западное Средиземноморье и прочие территории в VII—IV тыс. до н. э. Но в III тыс. до н. э. в европейско-переднеазиатском регионе изменилось смысловое содержание культовой символики, что связывается им с индоевропейской экспансией и началом вторжений в области древнего земледелия с юга пастушеской части семитских этносов. В этот период древние индоевропейцы и вовлеченные в их движение индоевропеизирован-ные племена занимают значительные области Европы и Малой Азии, в результате чего была уничтожена культура древних земледельцев, образовались новые этносы и языки, изменились верования, а прежняя культовая символика была приспособлена для иных религиозных воззрений.
Хозяйственная жизнь и общественные отношения скотоводческих индоевропейских племен
Как уже отмечалось, на протяжении неолита и раннего энеолита, приблизительно до начала IV тыс. до н. э., племена древнейших индоевропейцев занимали предгорно-степно-лесостепные пространства в треугольнике между Нижним Днепром, Северным Кавказом и Южным Уралом. Их хозяйственная деятельность была ориентирована в основном на животноводство. Однако до тех пор, пока оно не стало достаточно эффективным, не меньшую роль, очевидно, играли и ранние формы земледелия. В неолитическую эпоху ранние индоевропейцы, кроме скотоводства, занимались примитивным земледелием на мягких почвах речных пойм, а также охотой, рыболовством и собирательством. Присваивающая экономика в неолите Кавказа и юга Восточной Европы продолжала играть важную, а во многих местах ведущую роль. Особенно это относится к чрезвычайно богатым ценными видами рыбы (осетровыми, лососевыми и др.) низовьям больших рек: Волга, Кубань с Керченским проливом, Дон и Днепр с его порожистой частью.
Особое значение в ранней истории индоевропейцев имела доместикация ими (не позднее V тыс. до н. э.) коня. Верховая езда, облегчавшая набеги на соседей, угон скота и умыкание женщин, стимулировала ускорение темпов
230
Первобытные основания цивилизации
социального расслоения в среде полноправных соплеменников, перераспределение богатства (основой которого был скот), появление в обществе людей с неполноценными статусами (похищенные женщины и их дети), наконец — становление и институционализацию отрядов молодых воинов во главе с их предводителями-вождями.
К финалу общеиндоевропейского единства образовывавшие его племена помимо свиньи и собаки владели овцами, крупным рогатым скотом и лошадьми. Такой видовой состав стада позволял начать освоение открытых степных плато, в том числе и засушливых пространств Северного Прикаспия, Южного Урала и Казахстана. При этом до начала своего великого расселения древние индоевропейцы уже знали такие металлы, как золото, серебро, медь и свинец, а также, судя по всему, колесный транспорт.
Как и во многих других обществах, такое переплетение соседско-общин-ных и кровно-родственных отношений цементировало племя как этносоциальную, живущую общей культовой жизнью общность. Оно состояло из нескольких родов с «их лидерами (из старшей генеалогической линии в каждом), при том что члены различных родов совместно образовывали соседские общины. Если род был, прежде всего, социально-культовым институтом и основывался на кровном родстве его членов по мужской линии, то община выступала в качестве социально-экономического института и скреплялась брачными отношениями входивших в ее состав большесемейных коллективов.
Переплетенные на общинном уровне брачными, хозяйственными и многими другими отношениями роды образовывали структурную основу племени, глава которого выполнял прежде всего ритуально-юридические функции, выступая медиатором как между богами и соплеменниками, так и между отдельными родами и общинами. Об этом позволяет говорить наличие общеиндоевропейских терминов как для "предводителя рода", так и для "священного царя". Последний — *rek' — играл особо важную ритуальную роль, символизируя единство и благополучие всего сообщества. Судя по всему, он был вождем-первосвященником и выполнял, в первую очередь, культово-магические и административно-юридические функции, соответствуя главному богу Верхнего мира. Институционализа-ция и сакрализация его должности появились гораздо раньше, чем возникла должность постоянного, тем более наследственного, военного вождя.
Речь идет о племени в его уже вполне оформившемся виде — в качестве "вождества", появляющегося на второй фазе развития надобщинных институтов власти и управления. Впрочем, по сравнению с классическими чифдомами-вождествами, этнографически описанными на африканских и полинезийских материалах, соответствующие древнеиндоевропейские социумы позднего неолита и раннего энеолита имели еще весьма архаический облик. "Священный царь" древних индоевропейцев, как справедливо подчеркивает Э. Бенвенист, должен рассматриваться не как самодержец, а в качестве человека, олицетворяющего все, что связано с правом, освященным сакральным авторитетом. Это понятие более религиозное, чем политическое. Обязанности гех'а не повелевать и не вершить власть, а устанавливать правила и определять то, что относится к "праву" в прямом смысле этого слова. Определенный таким образом rex оказывается значительно ближе к жрецу, чем к самодержцу. Царская власть такого рода сохранялась, с одной стороны, у италийцев и кельтов, с другой — в Древней Индии. Подобного рода цари-жрецы древних индоевропейцев были по сво-f
Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 231
им функциям близки фигурам первосвященников-судей древних израильтян досаулового времени, также ведших в основном пастушеский образ жизни.
Таким образом, к финалу общеиндоевропейской стадии, т.е. во время мариупольской и ранней фазы среднестоговской историко-культурных общностей V— IV тыс. до н. э., рассматриваемое общество представляется как состоящее из племен, возглавляемых, прежде всего, имеющими ритуально-культовое значение вождями-первосвященниками. Власть последних зиждется на их сакральном авторитете и никакими средствами принудительного воздействия на общество они еще не располагают.
Нет данных, свидетельствовавших бы о том, что эти племена образовывали социальные организмы более высокого уровня, чем они сами. Однако отношения между ними нередко основывались на договорных началах и взаимных клятвах верности достигнутым соглашениям, что отражено в соответствующей общеиндоевропейской лексике.
В социальном отношении общество древних индоевропейцев с неолитических времен состояло из: 1) юношей, занимавшихся преимущественно выпасом скота; 2) взрослых мужчин, глав малых семей, составлявших основную производительную, а в случае широкомасштабных столкновений с соседями и военную силу; 3) глав болыпесемейных групп-"фамилий", наделенных медиативно-жреческими полномочиями и образовывавших социально-доминирующую прослойку. Очевидно, в руках последних сосредотачивалась культово-магическая и юридическая жизнь, в особенности до тех пор, пока на межродовом уровне с появлением племенных структур где-то к концу неолитического времени не начали возвышаться фигуры вождей-первосвященников. Однако главы родов, родовых подразделений (линиджей) и большесемейных домохозяйств полностью сохраняли свои полномочия на соответствующем иерархическом уровне.
Очевидно, разветвленное многоступенчатое родовое деление предполагало разделение на старшие, более уважаемые, и младшие, боковые, генеалогические линии. Их представители должны были иметь различный доступ к общественному культу, прочим почетным обязанностям и др. Ранее средне-стоговского времени, когда выделение слоя родоплеменной знати фиксируется археологически, трудно судить, насколько эти тенденции актуализировались. Но если в IV тыс. до н. э. они уже хорошо прослеживаются археологически (конеголовые скипетры и булавы в престижных погребениях Новоданиловского типа и пр.), то их вызревание должно было растянуться как минимум на все V тыс. до н. э. и начаться еще в эпоху мариупольской общности. Становление социально стратифицированного общества происходило во взаимосвязи с появлением первых симптомов имущественных различий в среде соплеменников. Однако первое вовсе не было следствием второго. В первобытном сознании знатность, авторитет вовсе не коррелировались непосредственно с обладанием большим количеством богатства.
Вместе с тем лицам с высоким наследственным статусом в силу их принадлежности к знатному роду, равно как и всем, перешедшим благодаря возрасту в определенную социально-статусную категорию, легче было обеспечить себе и более высокий имущественный достаток. Аналогичным образом, при прочих равных условиях, тому, кто имел в своем распоряжении большее количество скота и прочих ценностей, а также жен, чад и домочадцев, поддерживающих его кровных родственников и свойственников, легче было завоевать и домини-232
Первобытные основания цивилизации
рующие общественные позиции внутри племени и даже заслужить авторитет на межплеменном уровне.
Еще до распада общеиндоевропейского единства весьма развитыми были различные формы дара и обмена, в том числе и престижные траты типа "по-тлача" индейцев северо-западного побережья Северной Америки или престижных пиршеств с широким поколом свиней у папуасов и меланезийцев, хорошо известных по этнографической литературе. Такого рода престижные траты повсеместно были связаны с борьбой за лидерство в общине или племени, что предполагало привлечение как можно большего числа сторонников щедрыми подарками и обильными пиршествами.
Однако, в отличие от приведенных этнографических примеров, специфика престижных трат у древних индоевропейцев определялась стремлением закрепить связь между военным лидером и окружающими его молодыми воинами. Возможность на равных одаривать и угощать в древнеиндоевропейской среде, как и в любой другой позднепервобытной, означало равенство статусов, тогда как невозможность эквивалентной отдачи предполагала зависимость в той форме, которая еще не отличалась от личной преданности. Такие отношения были, в первую очередь, характерны для военных лидеров и окружавших их юношей-воинов. Однако древние индоевропейцы еще до начала широких переселений знали и иную форму личной зависимости.
Общеиндоевропейским выступает деление на "свободных" и "несвободных", причем первые мыслились как непосредственно связанные с хозяйственной деятельностью, принадлежащие к группе людей, объединенных общностью рождения или традиционными дружескими связями. Именно этот смысл и имеет известное индо-иранское слово агуа — свободный, полноправный, а значит — благородный. Свободному человеку противопоставляется чужой, потенциальный враг, который может быть гостем, но если будет захвачен на войне, то станет пленником, в позднейших языках — рабом, который мыслится неизменно как иноплеменник. Очевидно, рано появляющееся в земледельческой среде кабальничество и вырастающее из него долговое рабство индоевропейским народам очень долго не было знакомо.
В различных индоевропейских языковых группах такие иноплеменные невольники-рабы получают название с различным содержанием: у хеттов это "те, которые должны быть уведены" в плен, у италиков — от понятия "служащий", "охраняющий" (очевидно, скот), у индо-ариев понятие "раб", "слуга" (dasa) производно от понятия "принадлежащий к чужому племени", "чужеземец", а у славян понятие "обездоленный", "сирота" развивается в "находящийся в услужении", "невольник", "раб". Последнее связано с бесправным положением детей-сирот, которые (сами или с их матерями) инкорпорировались в состав победившего племени после убийства пленных мужчин побежденного социума.
Характерная для подвижного скотоводческого образа жизни борьба за пастбища, связанная с угоном скота и умыканием женщин у соседних племен, усиливали военный дух мужчин, в особенности еще не женатых — пастухов-воинов. Они стремились прославиться и обогатиться во время военных акций. Поводов же для таких набегов всегда было достаточно: по данным этнографии, на протяжении всей первобытности и много позже нормой была кровная месть, переходившая из поколения в поколение. Соответствующие действия требовали надлежащей подготовки и руководства. Начинается выдвижение военныхЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 233
вождей, рядом с которыми сохраняется морально-магическая власть вождей-первосвященников (священных "царей") и жрецов-старейшин, выполнявших юридические функции и представлявших в мирное время высший коллегиальный орган власти и управления.
Опираясь на обширный, собранный В.А. Шнирельманом, Ю.И. Семеновым и А.И. Першицем этнографический материал, касающийся военных действий в первобытном обществе, можно с уверенностью полагать, что древние индоевропейцы знали две основные их формы: военный набег и собственно межплеменную войну.
Набег осуществлялся группой юношей. Он готовился тайно и осуществлялся внезапно, чтобы застать жертву врасплох. Планировался он либо на соседнее племя, с которым члены нападающего были в состоянии длительной вражды и на примирение в обозримом будущем рассчитывать не приходилось, либо (значительно чаще при наличии соответствующих транспортных средств — больших весельных лодок или, как в нашем случае, верховых коней) на племена, обитавшие на значительном расстоянии, особенно если они были принципиально отличными в этноязыковом и хозяйственно-культурном отношении. Возглавлял набег обычно опытный, пользующийся высокой репутацией воин — признанный юношами племени лидер и авторитет. Целью набега, в первую очередь, были грабеж (в частности, в пастушеских обществах — угон скота) и похищение женщин. Однако такие набеги нередко проходили под лозунгами кровной мести, и в этом случае нападавшие были заинтересованы истребить как можно больше своих врагов-мужчин и вообще нанести им максимальный урон.
Этнографии известны и иные цели такого рода нападений, однако древне-индоевропейское общество в канун своего разделения на крупные этноязыковые группы уже явно переросло стадию "бескорыстной" охоты за головами — как самоцели военной акции, и еще не достигло той ступени, когда поход или набег осуществлялся с целью захвата пленных, которых затем отпускали за выкуп, продавали в рабство или использовали в качестве домашних рабов. Похищенные же женщины, строго говоря, рабынями еще не становились, хотя, имея социально ущербный статус полонянок-наложниц, не могли восприниматься как полноценные члены инкорпорировавшего их коллектива. При этом набег никогда не ставил своей целью захват чужой территории.
Иное дело — межплеменные войны. Они велись открыто, и в них должны были участвовать все способные носить оружие мужчины-соплеменники, причем иногда в боевые действия могли вовлекаться также девушки и молодые женщины. В случае победы и здесь производились захват женщин и детей, угон скота, сожжение вражеских селений и пр. Однако основной целью являлся не грабеж сам по себе, а решение более масштабных задач — уничтожение или максимальное сокращение живой силы врага, изгнание его с занимаемой им территории и т. п. При переселении племени на захваченные у разгромленных соседей земли общим правилом было поголовное истребление плененных мужчин (а то и юношей-подростков, даже вообще всех мальчиков) побежденной стороны, включение в состав племени женщин и, в большинстве случаев, детей, по крайней мере девочек. Этнография предоставляет обширный материал, подтверждающий повсеместное распространение на стадии поздней первобытности именно такой практики. Яркие тому примеры известны из Библии и истории древнейших цивилизаций, в частности раннединастической Месопотамии.234 Первобытные основания цивилизации
Последнее, между прочим, дает ключ к объяснению быстрого смешения пришлого и субстратного населения в процессе индоевропейской (и не только этой) экспансии, а значит, и образования синкретических, сочетающих элементы автохтонных и пришлых традиций археологических культур.
Следует иметь в виду, что для пастушеских племен военизированное состояние является нормой жизни. Воинская доблесть — главное, чем гордятся юноши, причем для многих из них удачный набег или слава в бою суть единственные способы повысить свой социальный статус или поправить материальное положение (скажем, чтобы заплатить "калым" родителям невесты). Это становится особенно важным по мере разделения на знатные и незнатные роды, становления сословно-варновой, с тенденцией к наследственному закреплению статусов, стратификации и в особенности появления в обществе мальчиков с неопределенным социальным статусом — детей полонянок, включенных в состав соплеменников, но обреченных при естественном ходе событий на ущемленность в течение всей жизни.
В отличие от древнеземледельческих обществ Ближнего Востока или доко-лумбовой Америки, основанных на организации коллективного труда больших масс практически бесправных общинников, подчинявшихся административно-жреческой верхушке, в индоевропейском обществе формировалась система не пирамидально-бюрократической, а сословно-функциональной иерархии, полностью сложившейся в среде арийских племен с появлением профессиональных воинов-колесничих. В индо-арийской терминологии представители этих сословий именовались брахманами, кшатриями и вайшьями. Аналоги тому дает ирано-арийская, а также хеттская, кельтская, германская и прочие традиции
Колесничие воины, кшатрии, в эпоху средней бронзы сменили прослойку юношей-воинов, символически идентифицировавших себя с волками, но заняли промежуточное положение между жрецами-старейшинами и основной массой свободных общинников, пастухов и земледельцев, в результате чего образовалась трехчленная социальная структура индоевропейских племен, наиболее характерная именно для ариев. Появление воинского ядра племени во главе с временными его лидерами подводило к появлению институционализован-ной власти военных вождей, опиравшихся на лично преданные им дружины. Военные предводители поднимались до уровня священных вождей-жрецов, и, очевидно, нередко противостояли им. Это явление — стадиальное и весьма распространенное. Достаточно вспомнить выдвижение в раннединастическом Шумере князей-военачальников — лугалей, к которым в конечном счете переходит власть царей-первосвященников — энси и патеси.
Такого рода развитие происходило уже после распада индоевропейского единства. Однако вполне вероятно, что именно индоевропейская система объединения юношей-воинов вокруг выдвигавшихся лидеров была одной из древнейших или даже древнейшей в мире. Позднее подобное известно и у древних тюрок, чьи предки были тесно связаны с тохарскими и арийскими племенами, как минимум, с III тыс. до н. э., у их восточных соседей — монгол и пр.
Верования и формы культурной жизни древних индоевропейцев
Описанной выше социальной структуре в ее развитой сословной форме соответствовали, как показал Ж. Дюмезиль, представления о трехчленной структуре Космоса и населяющих его богов. Сферы Космоса и их божества строгоЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________235
соотносились с тремя социальными группами индоевропейского, а в особенности арийского, общества — жрецами, воинами и общинниками.
Космос делился на три сферы: верхнюю, наднебесную, соотносившуюся со жрецами; среднюю, между небом и землей, которой в социальном плане соответствовали воины с их предводителями; и низшую — земную и расположенную непосредственно под землей, которой соответствовали составлявшие основу социума общинники. Архаические духи-хозяева этих сфер в неолитическое время постепенно приобретали антропоморфные черты, индивидуализировались и трансформировались в типичных языческих богов, отвечавших за природно-космические явления и соотносившиеся с тремя названными выше социальными прослойками.
Возможно, что еще к мезолитическим (если не палеолитическим) временам относится соотнесение разнообразных диких живых существ с тремя сферами мироздания.
Верхнему миру, согласно реконструкциям Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, соответствовали — птица—орел, журавль, лебедь, ворон—ворона, тетерев—глухарь, гусь—лебедь—утка и др.; среднему — волк, медведь, леопард— барс, лев, рысь, лиса—шакал, вепрь, олень—лось—антилопа (антилопа—сайгак?), тур—зубр—дикий бык, заяц и др.; нижнему — змея—червь, выдра— бобер, мышь—крот, черепаха, рыба—лосось, жаба—лягушка, черепаха и др.
С этого или, скорее, еще более раннего времени в сознании праиндоевро-пейцев утверждается идея мирового дерева как простирающего свои ветви на все четыре стороны света и соединяющего три мира, уходя корнями в нижний и достигая кроною верхнего. У его корней извивается змея, возле ствола — олень, позднее замещенный конем, а на ветвях — птица. Идея мирового дерева является универсальной, общечеловеческой. Однако характерно, что в праин-доевропейском сознании оно ассоциировалось именно с дубом, столь типичным для древнего ландшафта южных, как лесистых предгорных, так и лесостепных, переходящих в степи, областей Восточной Европы. В индоевропейских, как и кавказских, традициях дуб считается священным деревом, соотнесенным с богом грозы и его священным животным конем.
В эпоху неолита, приблизительно в VI тыс. до н. э., религиозно-мифологическое видение мира протоиндоевропейцами в основных чертах было типологически близко аналогичным представлениям носителей древнеземледельчес-ких культур Восточносредиземноморско-Переднеазиатской зоны, отличаясь, как надо полагать, от последних большим архаизмом и сильнейшей связью с верованиями мезолитической, охотничье-собирательской стадии развития.
Ближний Восток, представленный на Кавказе и в Балкано-Дунайском регионе продвигавшимися на север древнеземледельческими общинами, оказывал на протоиндоевропейский массив не только хозяйственное, но и мощное религиозно-мировоззренческое воздействие. Уже В.М. Иллич-Свитыч надежно связал такие термины индоевропейских и частично картвельских языков, как "жертвоприношение", "звезда" (имеется в виду обожествленная зезда, Венера), "божество, демон", священное число "семь" с прасемитскими корнями.
В этой связи особый интерес вызывают разработки Н.А. Чмыхова, реконструировавшего в общих чертах астрально-зодиакальные представления прасемитов и праиндоевропейцев. По его мнению, у создателей ближневосточных протонеоли-тических культур, а впоследствии и у соседствующих с ними обитателей Циркум-236 Первобытные основания цивилизации
понтийской зоны, формируется представление об универсальном мировом законе круговращения природных и космических состояний, который, используя широко известную ведическую терминологию, можно было бы назвать законом "риты". Понятие круга "риты" в целом является чрезвычайно широким и охватывает: закон, обычай, порядок; подчиненное этому закону пространство и все, что на нем находится, в том числе и организованных в определенный социум людей; циклическое время реализации этого закона с празднеством возобновления природной жизни — днем весеннего равноденствия (прообраз Пасхи).
Иными словами, действию "риты" подчинялся весь Космос с населяющими его божествами, людьми, растениями и животными, а ее наблюдаемым воплощением был зодиак с его символическими обозначениями созвездий. Сущностным началом этого закона мирового круговращения, который — как вечное возвращение, вечно вращающееся колесо бытия — со временем будет столь вдохновенно воспет Ф. Ницше, было движение Солнца в круге зодиака. Тем самым зодиак стал прообразом иереднеазиатско-средиземноморско-европей-ской календарной системы, которая, по мнению многих исследователей, уже в глубокой древности была воспринята вплоть до Индии и Китая.
Действительно, без разработанных календарных представлений вести производящее хозяйство в зоне с резко отличающимися сезонами года едва ли было возможно. Поэтому календарь должен был строиться на наблюдениях за сменой состояний солнца, луны и звездного неба. Земледелие и животноводство возникло на Ближнем Востоке на несколько тысячелетий раньше, чем появилось в Восточной Европе, причем, как известно, появление здесь производящеих форм хозяйства было связано с инфильтрацией групп его носителей через Кавказ и Балканы. Естественно предположить, что именно они и передали местным пра-индоевропейцам основы календарно-зодиакальных представлений.
Судя по всему, в неолитическое время у праиндоевропейцев, как и у ближайших к ним пракартвелов, прасеверокавказцев (в том числе Анатолии и Балкан) и более отдаленных прасемитов, прашумеров и праэламитов, Верхний мир персонифицировался небесным богом, Отцом-Небом, с недифференцированным при-родно-антропоморфным обликом, очевидно ассоциировавшимся и со светлым, дневным, сияющим, и с темным, ночным или темно-грозовым, небом.
На уровне Среднего мира ему соответствовало женское божество (в отличие от его аналога в древнеземледельческих культурах Восточносредиземноморско-Переднеазиатского региона — с сугубо пассивными функциями), оплодотворяющееся Небесным Богом посредством дождей и (или) солнечных лучей — Богиня-Мать-Земля. Примечательно, что именно в индоевропейских курганных культурах особое распространение получил обычай хоронить умершего в скорченном положении — "позе зародыша". Очевидно, это отражало веру (или надежду) на его последующее возвращение к жизни в виде новорожденного члена рода.
На уровне Подземного мира Богу Неба противостоит хтоническое божество — Дракон-Змей, связанный с миром усопших, низинами, реками, весенними паводками. Он похищает скот и богиню жизни-плодородия-растительности, а Небесный Бог сражается с ним, побеждает и, преследуя, загоняет в подземный мир, освобождая при этом богиню и вступая с ней в священный брак, гарантирующий приплод скота и урожайность полей.
Постепенно мотив борьбы и победы в религиозно-мифологическом мировоззрении древнейших индоевропейцев становится ведущим. Судьбы богиниЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов
237
и богатства-скота решаются поединком богов. Битва Бога Небесного мира со Змием (мотив змееборства хорошо известен практически во всех мифологиях индоевропейских народов и переходит в христианское сказание о св. Георгии) становится центральным сюжетом новогоднего обряда, поскольку в представлении древних индоевропейцев нормальное существование и самовоспроизводство Космоса обеспечивается не столько священным браком (как представлялось древнеземледельческим племенам Восточносредиземноморско-Передне-азиатского региона нео-энеолитического времени), сколько победой в бою.
И без того не очень выразительный образ женского божества, по мере возрастания роли скотоводства и милитаризации быта (при соответствующем сужении сферы проявления женской самостоятельности), все более "понижается" в космо-пространственном отошении. Основные богини, как ведических ариев, так и древних германцев (Сарасвати и Фрейя), связанные с землей и плодородием, относятся к нижнему миру, тогда как в первичных пантеонах других индоевропейских племенных групп они вообще малоразличимы
Сказанное не противоречит богатству женскими божествами древнегреческой или древнеиндийской мифологий. Образы великих богинь ранних индоевропейских цивилизаций Средиземноморья, Передней Азии и Индостана (такие как Гея, Рея, Деметра, Гера и другие у греков, Кибела у фригийцев, Анахита у иранцев, Лакшми, Кали, Дурга у индусов и пр.) имеют выразительные черты Великой Богини ранних земледельцев доиндоевропейской эпохи.
Со временем, где-то в энеолитическое время, непосредственно перед распадом праиндоевропейской общности, на каждом из трех уровней Космоса, в соответствии с проанализированным К. Леви-Строссом законом первобытного мышления по принципу бинарных оппозиций, выделяются отдельные пары сакральных персонажей, отличающихся друг от друга, вплоть до противоположности, своими функциями. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов реконструируют имена двух общеиндоевропейских наднебесных богов — 'trieu(s)-plh]Htl'ller и *plhler(kihi)u-no. Первый выполнял функции верховного божества, ассоциировался с ясным солнечным небом, жреческими функциями и способностью к плодоношению людей, скота и земли. Второй, пребывая несколько в его тени, связывался с устрашающими силами хмурого неба, громом и молнией, конфликтами и столкновениями, но также с хозяйственной деятельностью и плодовитостью.
В последующие времена образы и имена этих богов у различных ветвей индоевропейских племен подверглись существенным трансформациям. Считается, что ближайшими функциональными эквивалентами этим небесным древ-неиндоевропейским божествам являются индо-арийские (ведические) Митра и Варуна, тогда как в древнеиранском пантеоне, по мнению многих исследователей, в результате религиозной реформы Заратуштры образ общеарийского Варуны был заслонен высшим богом добра, правды и света — Ахура-Маздой. В древнегерманском пантеоне соответствующие позиции занимали Тюр (не путать с Тором) и Один, а у праславян — Сварог и Стрибог.
Однако с распадом древнеиндоевропейской общности все большее значение начинают приобретать более конкретные персонификации природно-кос-мических сил, действующие на уровне Среднего мира (между небом и землей). Они и перебирают на себя "змееборческие" функции, как хеттский Бог Грозы, индо-арийский Индра, славянский Перун, балтский Перкунас, германо-скандинавский Тор, развившийся из образа прагерманского Пунра — эквивалента238
Первобытные основания цивилизаі
славяно-балтского Перуна-Перкунаса и пр. Боги-змееборцы различных груї индоевропейских племен, как правило, выступают в облике богов грозы и мс нии, связаны с идеей войны и победы. Параллельно с ними выдвигаются индоевропейские солнечные божества — индо-арийский Сурья, иранский Xof хеттский Бог Солнца, греческий Гелиос, затем отождествленный с Аполлоне славянский Даждьбог и др.
Следует отметить также весьма характерный для многих индоевропейск религиозно-мифологических традиций близнечный культ, в его развитой фс ме выступающий в качестве почитания близнецов-всадников (индо-арийск Ашвины, греческие Диоскуры), но известный и в более смутной форме, в вщ например, связанных с лошадьми божественных близнецов древних германц и балтов. Им же, как и индо-арийским Ашвинам, приписывали целебную си; Вполне возможно, что развившийся на Руси столь рано и мощно культ святі братьев Бориса и Глеба заменил традиционное почитание божественных блі-нецов-всадников древнеиндоевропейской традиции.
Возможно, к более раннему пласту, до появления коневодства, относили близнечные мифы иного плана, где, как и во многих первобытных неиндоевр пейских мифологиях, фигурируют брат и сестра. Такая близнечная пара изі стна у греков (дети Латоны — Аполлон и Артемида) и предполагается у слав (возможно — Лада и Лель). Этой, более архаической форме близнечного мш соответствует просматривающийся на индоевропейских (как и на многих др гих) материалах мотив инцеста близнецов.
Лингвистические реконструкции позволяют установить и древнейшие оби индоевропейские представления о посмертном бытии. Загробный мир рисове ся тучным пастбищем, где обитают души умерших людей и принесенных в же тву домашних животных. Он отделен от мира живых водной преградой и f> того, чтобы туда попасть, необходимо преодолеть его с помощью старца-nej возчика, представляющегося прообразом древнегреческого Харона. В этой сі зи вспомним о религиозной значимости отдельных животных, особенно дома них — коня и быка, следы культа которых прослеживаются со времен марі польской историко-культурной области, т. е. не позднее, чем с V тыс. до н. э.
Весьма распространенной была вера в очистительную силу огня (развиви яся впоследствие в зороастризме в религиозный культ огня). С ней связа известная уже праиндоевропейцам практика кремации трупов, сосуществов< шая с древнейших времен с ингуимацией — закапыванием тел усопших в зе лю. Выбор того или иного обряда определялся у различных племен различи ми соображениями, среди которых основными были социальный статус, в< раст, пол умершего и обстоятельства его смерти.
До распада индоевропейской общности ингумация преобладала повсеме но. При трупоположениях умерших клали в скорченном или (реже) вытянут положении в ямы, перекрывавшиеся деревянными плахами или каменными ш тами. Нередко тела посыпали красной охрой. Возле умерших ставили сосудь ритуальной пищей, рядом иногда клали орудия труда и предметы вооружения лицам соответсвующего ранга символы власти — булавы или скипетры.
В канун распада индоевропейской общности в причерноморско-приазовск степях появляются и первые курганные насыпи над могилами. В дальнейш подкурганные захоронения становятся типичными едва ли не у всех ветвей І доевропейских племен. Высота кургана зависила от социального статуса пог]Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 239
бенного. В энеолитическое время в среде древнеиндоевропейских племен, особенно в южном ареале, появляются каменные антропоморфные стелы с выполненными краской или резьбой изображениями магических символов, предметов вооружения и т. п. Они, по предположению НА. Чмыхова, персонифицировали дух (лурушу индо-ариев) знатного и/или обладающего выдающимися качествами соплеменника и, возможно, мыслились в качестве его местопребывания.
В древнеиндоевропейском обществе уже сложились представления о различной посмертной участи представителей родоплеменной знати (в первую очередь "царей-первосвященников" и связанных с ними родоплеменных старейшин, выполнявших жреческие функции), основной массы рядового населения и, вероятно, лиц, принадлежавших к незначительной прослойке неполноправных иноплеменников.
Жреческая, выполнявшая важнейшие управленческо-судебные функции аристократия поддерживала непосредственные контакты с миром богов и усопших предков с помощью сложной, детально разработанной системы ритуалов, предполагавших пышные жертвоприношения (домашних животных, а иногда и людей) и молитвенных обращений-призывов к богам, постепенно принимающих вид религиозных гимнов — наподобие тех, что дошли до нас в виде авестийских яштов, сложенных еще до начала проповеднической деятельности За-ратуштры, или гимнов "Ригведы".
В культовой жизни огромную роль играли жертвоприношения. Создается впечатление, что у древних индоевропейцев обряд жертвоприношения выступал своего рода парадигматическим идее-образом, дававшим ключ к постижению Универсума как такового. Через жертвоприношение созидается мир (весьма архаический арийский миф о Пуруше), через него он поддерживается в упорядоченном состоянии и зиждется на нем. В акте жертвоприношения как бы сливаются и мистически отождествляются приносящий жертву, жертва и субъект жертвоприношения, что определяет особое ритуально-магическое значение всего действа.
Как и в Переднеазиатско-Восточносредиземноморском регионе, у неолитических индоевропейцев среди животных длительное время почитался главным образом бык, символизировавший силу, неистовство и ярость, а также жизненные потенции, небо и пр. Жертвоприношение быка, тем более нескольких быков, считалось особо почетным. Изображения быка хорошо известны в нео-энеолитических культурах Передней Азии, Средиземноморья и Европы.
Однако с началом разведения лошадей на первое место среди почитаемых животных выдвинулся конь. Важную идейно-символическую нагрузку нес образ "небесного коня". Параллели обнаруживаются и в традиционных культурах ближайших соседей индоевропейцев, в частности у алтайских — тюркско-монгольских этносов, где также (явно под индоевропейским воздействием) позднее развился связанный с культом бога Неба и его сыновей ритуал жертвоприношения коня.
Обращает на себя внимание тот факт, что в отличие от быка, однозначно соотносимом с небом и божествами наднебесной сферы, конь соответствовал богам атмосферного плана, прежде всего связанным с грозой, бурей, воинственным и мужским порывом —• таким как Индра, Перун, родственный хур-ритскому Тешубу хеттский Бог Грозы и др. или же солнечно-светозарным богам типа Гелиоса, Сурьи, Ушас и др.240________________________________________Первобытные основания цивилизации
Это — боги младшей генерации по сравнению с такими, как, скажем, Варуна или Стрибог, собственно — поколение их сыновей. Однако на стадии поздней первобытности именно они постепенно выходят на передний план как связанные с военно-политическими и организационно-административно-хозяйственными функциями. Вместе с ними поднимается и культовое значение коня, тем более что люди прекрасно понимали связь между их успехами на войне и в мирное время с использованием силы и скорости лошади.
Такая система взглядов в целом должна была оформиться в течение V тыс. до н. э., а в последующие тысячелетия она подлежала уже самостоятельной разработке (естественно, не без взаимовлияний) в отдельных этноязыковых группах индоевропейских племен.
Интересно отметить особое место стихотворца-песнопевца в древнеиндо-европейском обществе. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов реконструируют такие общие для индоевропейских племен (до момента их распада) понятия, как "состояние возбуждения, экстаза, вдохновения", связанное с процессом поэтического творчества, а,гакже смежные с ним термины: "воспринимать", "знать", "предвидеть". В этой связи следует подчеркнуть, что в древнеиндоевропейской традиции бог отличается от человека не только бессмертием, зачастую "небес-ностью" и потреблением особого священного напитка (нектар, амрита), но и тем, что он обладает особой речью, отличной от человеческой.
Поэт-псалмопевец оказывается как бы причастным к этой божественной речи, и потому его стихотворный текст оказывается магически значимым и содержит высшую мудрость. Поэт-псалмопевец выступает как "провидец", "прорицатель", "пророк", что приравнивает его к жрецу, поскольку сама стихотворная форма представляется выражением не человеческой, а божественной мысли. Дальнейшее развитие такого почтительного отношения к поэтическому творчеству наблюдается у ариев (риши как авторы гимнов "Ригве-ды"; Заратуштра — сочинитель гат "Авесты"), кельтов с их бардами, греков с их аэдами, славян, чтивших своих поэтов-сказителей (например, упоминаемого в "Слове о полку Игоревом" Баяна) и др.
Эта черта культуры присуща, естественно, не только древним индоевропейцам. Однако у них она, как представляется, на позднепервобытной стадии становится более выразительной, чем у иных подобного уровня развития этносов. Она сопоставима лишь с древнетюркской традицией, однако последняя и более поздняя, и сложилась в центральноазиатском ареале индоевропейского воздействия.
Как и всякая религия позднепервобытного уровня, индоевропейская система ориентировалась на решение практических потребностей и вместе с тем выражала искренний пиетет перед высшими силами бытия, была направленной на достижение ощущения у ее адептов чувства богопричастности как антитезы богооставленности. Высочайшее в мировой культуре напряжение такого рода чувств, связанных с упованием и отчаянием, находим в ветхозаветных псалмах.
Но и индоевропеистика позволяет говорить об их наличии не только у ведических ариев и архаических греков, но и на общеиндоевропейском уровне. В первую очередь, сказанное относится к самому понятию "священного", "сакрального" как божественного или, по крайней мере, сопричастного божественному. Однако оно всегда амбивалентно: в какой-то степени доступно людям, а в какой-то — табуировано, причем степень доступности/запретнос-ти не универсальна для всех людей, а зависит от многочисленных факторовЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов
241
(время и место, пол, возраст и социальный статус человека, его ритуальная чистота или нечистота и пр.).
Как отмечает в связи с этим Э. Бенвенист, при изучении обозначения "священного" обнаруживается удивительная картина: отсутствие особого термина в общеиндоевропейском языке и одновременно двойное обозначение во многих языках (иранских, латыни, греческом). Однако древнейшее осознание сак-ральности по отношению к человеку и требовало двух самостоятельных терминов, один из которых имел положительную нагрузку — "освященное присутствием божества", а другой отрицательную — "то, соприкосновение с чем для человека запретно".
Этноязыковые общности Старого Света эпохи формирования первых цивилизаций вне древнеиндоевропейского ареала
Теперь в самых общих чертах постараемся представить конфигурацию и пространственное соотношение основных этноязыковых общностей, как они сложились к началу широкого расселения индоевропейских племен и моменту образования первых цивилизаций Старого Света (рубеж IV—III тыс. до н. э.). В поле нашего внимания остаются отчасти тропический, но, прежде всего, субтропический и умеренный пояса Старого Света к северу приблизительно от Северного тропика.
Начиная обзор с запада, следует отметить наличие в IV—II тыс. до н. э. в Западносредиземноморско-Приатлантическом регионе, от Сицилии до Британии и Канарских островов, большой группы так назывемых мегалитических культур, связанных с мореходством и оставивших величественные каменные сооружения культового характера (храмы о. Мальта, Стоунхендж в Англии и пр.). Отчасти о них уже упоминалось выше. Наиболее развитые группы представителей этой общности на юге Испании в III—II тыс. до н. э. вышли на уровень создания ранней цивилизации, известной в первой половине I тыс. до н. э. под именем государства Тартес (упоминаемый в Библии Таршиш), уничтоженного карфагенянами около 500 г. до н. э.
Исходя как из общего уровня развития, в частности мореходства, этих обществ, так и из разительных, едва ли возникших случайно, культурных параллелей между цивилизациями древнего Ближнего Востода и доколумбовой Америки (неоднократно констатировавшихся разными исследователями, в частности Т. Хейердалом), можно предполагать наличие в то время спорадических трансатлантических контактов, инициированных выходцами из Западного Средиземноморья. Не будем забывать, что полинезийцы, освоившие гораздо большие морские просторы, находились на куда более низком уровне развития, если о том судить по данным их материальной культуры.
В этноязыковом плане можно лишь предполагать, как о том шла речь ранее, что северные группы представителей общности мегалитических культур должны были иметь отношение к наиболее западным ответвлениям синокав-казской (ее хаттско-западнокавказской линии) общности, к которой принадлежит сохранившийся в Пиренеях с тех времен баскский язык. Вполне вероятно, что его предком был древний иберийский язык, сохранявшийся на большей части территории Испании до рубежа эр, а затем вытесненный принесенной римлянами латынью.Первобытные основания цивилизации
242
Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов
243
'f-'t* — Цивилизационные центры и их ближние периферии
* ^»
Основные группы древних индоевропейцев ' — языкового ареала "А" — языкового ареала "В" 1 — npaxemmo-лувийцы, 2 — пратохары, 3 — пракельто-иллиро-итолики, 4 — прагреко-армяно-фракийцы, 5 — прагерманцы, 6 — праболто-славяне,
7 — праарии 7а — праиндоарии, 76 — праираноарии
1 — Шум еро -Аккадская цивилизация
II — Египетская цивилизация
III — Хараппская цивилизация долины р. Инд
IV — Минойская цивилизация
Ф — Периферийные ранние цивилизации. 1 — Эламская,
2 — Эбла, 3 — Хаттуса, 4 — Дильмун, 5 — Маган, 6 — Сиалк, 7 — Алтын-Деле,
8 — Шахри-Сохте, 9 — Мундигак
| — Мегалитические культуры приатлантической Европы
II — Древнеземледельческие культуры Северного Китая
Щ ~ Древнеземледельческие культуры Юго-Восточной Азии
Карта 14. Расселение древних индоевропейцев и ранние цивилизации Старого Света в III тыс. до н. э.
С большей степенью уверенности можно полагать, что носители мегалитических культур и их прямые потомки в Северо-Западной Африке относились к ливийско-гуанчской группе афразийских языков, о чем свидетельствует не только факт принадлежности к ней берберско-туарегских наречий современной Сахары и неарабизированных районов Атласа, но и гуанчского языка коренных жителей Канарских островов, предки которых морем попали на них где-то в IV—III тыс. до н. э.
В рассматриваемое время во всей Северной и Северо-Восточной, а отчасти и в примыкающих к ним областях Центральной Африки уже явно преобладали (или, по крайней мере, были выразительно представлены) скотоводческо-земледельчес-кие племена, говорившие на родственных гуанчским ливийско-берберских, а также чадских, кушитских и омотских наречиях, относимых вместе с коптско-древ-неегипетскими и семитскими к афразийской (семито-хамитской) общности. В целом они находились на позднепервобытном, но еще весьма далеком от рубежей цивилизации уровне развития. Некоторое исключение составляют разве что нубийцы, жившие выше I Нильского порога в непосредственной близости от Египта. Не исключено, что если бы не экспансия со стороны последнего в течение III тыс. до н. э, они могли бы самостоятельно развить у себя основы цивилизации.
Однако бесспорным лидером в становлении основ цивилизации в IV тыс. до н. э. были предки древних египтян, создавшие на базе племен-вождеств два раннеполитических образования — царства Долины и Дельты, которые к рубежу IV—III тыс. до н. э. были объединены в рамках одного государства. Прямыми потомками древних египтян стали копты, чей язык и ныне является богослужебным среди египетских христиан.244
Первобытные основания цивилизации
Обширные территории Ближнего Востока в рассматриваемое время были заняты преимущественно племенами семитской языковой группы, также относимой к афразийской общности. Древние семиты компактно заселяли пространства Синая, Палестины, Ливана, Сирии с прилегающими областями Верхней и частично Средней Месопотамии, а также большую часть Аравийского полуострова, возможно, без его восточных, обращенных к Персидскому заливу и Аравийскому морю областей. В соответствии с различными природными условиями, древнесемитское население подразделялось на жителей достаточно увлажненных естественными осадками районов (главным образом на Сирийско-Финикийском побережье) и плодородных оазисов, с одной стороны, и пастушеские племена сухих степей и полупустынь внутренних областей (Трансиор-дания, Синай, Аравия и пр.) — с другой.
В пригодных для земледелия местах уже в IV—II тыс. до н. э. наблюдаем переростание племен-вождеств в так называемые номовые города-государства древневосточного типа. К началу III тыс. до н. э. они появляются уже в занятой аккадцами (северная ветвь древних семитов, языковые предки вавилонян и ассирийцев) и Средней Месопотамии (Киш, Мари). Вскоре в большом количестве мы видим появление таких городов-государств в областях Приевфратской Сирии (Эбла, Халеб, Алалах и пр.) и у ханаанеев (Угарит, Библ, Сихем, Иерихон и пр.), языки которых вместе с диалектами ряда пастушеских народов (амореи, арамеи, халдеи, древние евреи и арабы и пр.) относятся к центрально-семитской группе. Обособленную, южную ветвь древних семитов составляли жители Йемена, создавшие в предгорьях и оазисах Южной Аравии раннециви-лизационное образование к концу II тыс. до н. э.
Северными соседями древних семитов были носители древнеанатолийско-северокавказских языков, представленные, главным образом, двумя ветвями — западной, хаттской, в Малой Азии (с ответвлениями на Северном Кавказе в виде языковых предков абхазо-адыгейских народов), и восточной, хурритской, на Армянском нагорье и в прилегающих областях Северной Месопотамии, Западного Ирана и Закавказья (с ответвлениями на Северном Кавказе в виде предков нахско-дагестанских народов). До индоевропейской экспансии, как уже отмечалось, представители этой общности преобладали в Эгеиде и Балка-но-Дунайско-Карпатском регионе. В их окружении в IV тыс. до н. э. оказались пракартвелы Закавказья.
Восточнее древних семитов, в Нижней Месопотамии, компактно жили шумеры, создавшие, параллельно древним египтянам, одну из двух древнейших цивилизаций. Очевидно, родственные им в этноязыковом отношении группы обитали по берегам всего Персидского залива, создав в Восточной Аравии в течение III тыс. до н. э. ряд небольших цивилизационных центров (на о. Бахрейн, который идентифицируется с древним Дильмуном, в Омане).
Восточнее же Месопотамии и Персидского залива, тесно контактируя с шумерами и аккадцами на периферии Двуречья, обитали эламиты, занимавшие как территорию собственно Элама (в бассейнах впадавших в заболоченную Тигрско-Евфратскую дельту рек Каруна и Керхе), так и обширные пространства Иранского плато до предгорий Гиндукуша и Сияхана. В их среде, не без влияния со стороны соседних шумеров, основы цивилизации закладываются к началу III тыс.до н.э.
В течение III — начала II тыс. до н. э. раннецивилизационные центры появляются в оазисах Ирана, Афганистана, а также южных районов Туркмениста-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 245
на (Сиалк, Шахри-Сохте, Мундигак, Алтын-Депе, Намазга), а во второй половине II тыс. до н. э. и на территории Южного Узбекистана (Джаркутан). В Средней Азии в творцах раннецивилизационных очагов бронзового века трудно усматривать собственно эламитов, однако, скорее всего, ими были люди, причастные к эламо-дравидийскому этноязыковому массиву, вероятно, представлявшие его северные ответвления.
Восточнее Гиндукуша, в западных и ближайших к ним областях Индостана, в IV—III тыс. до н. э. быстрыми темпами развивался родственный эламитскому дравидийский этноязыковый массив, в рамках которого в долине р. Инд в III тыс. до н. э. появляется цивилизация Хараппы и Мохенджо-Даро, третяя древнейшая цивилизация после Египетской и Шумеро-Аккадской.
Менее отчетливо просматриваются контуры этноязыковых общностей IV— III тыс. до н. э. во внутренних областях Центральной и на пространствах Восточной Азии. Недавние раскопки в Синьцзян-Уйгурии дали материалы, весьма близкие в стадиальном и культурно-типологическом отношении к саппалите-пинской культуре Южного Узбекистана, в частности к комплексу Джаркутана.
При этом в бассейне Хуанхэ в IV—III тыс. до н. э. хорошо известны древне-земледельческие (типа трипольской) культуры с расписной керамикой (Яншао). В их создателях трудно предполагать кого-либо, кроме предков древнекитайской этнической общности, называвшихся "хуася" ("все ся"). Вместе с обживавшими в то время предгорья Тибета и Гималаев и спускавшимися на юго-восток вдоль течения Брахмапутры тибето-бирманцами они образовывали сино-тибетско-бирманскую этноязыковую общность.
Гораздо более стабильной и консервативной во всех отношениях являлась зона лесных охотничье-рыболовческих обществ VI—III тыс. до н. э. северных регионов Евразии, также неоднородная в этноязыковом отношении. Обычно весь лесной присваивающий неолит Европы относят к области уральских ди-алекгов, однако это не представляется столь самоочевидным, если учесть, что ареалом формирования уралоязычного этнического массива была обширная область вокруг Арала: между Каспием и Южным Уралом, с одной стороны (западнее которых начиналась зона древнейших индоевропейцев), и Балхашем, а, возможно, и предгорьями Алтая и Тянь-Шаня — с другой (около которых формировались этносы алтайской общности, языковые предки будущих носителей тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских и корейско-японских диалектов).
Обживание уралоязычными группами (предками носителей финно-угорских и самодийских языков) лесной зоны началось, очевидно, только после освоения ими челночно-сетьевого рыболовства в условиях усиливавшейся аридиза-ции пространств нынешнего Казахстана. Это позволяет полагать, что "урализа-ция" лесных массивов по обе стороны от Урала, между Волгой и Обью или даже Енисеем, относится к раннему неолиту, а появление финно-угров уральского языкового массива в Верхнем Поднепровье и Прибалтике где-то к V— IVтыс. до н. э. Археологически данный процесс фиксируется по распространению в это время по всей лесной зоне Восточной Европы, со стороны Среднего Поволжья, культур ямочно-гребенчатой керамики. Поэтому едва ли уместно относить к уральскому языковому массиву те этнические группы лесного неолита южнее и восточнее Балтийского моря, которые непосредственно вырастают на основе местного мезолита в VI тыс. до н.э.
246________________________________________Первобытные основания цивилизации
Первичной зоной формирования уралоязычного массива были обширные пространства Казахстана и отчасти севера Узбекистана и Туркменистана, откуда в эпоху мезолита и раннего неолита по мере иссушения этих территорий соответствующие этнические группы распространяются в лесную зону Уральского региона, постепенно осваивая бассейны Оби и Волги. Здесь появляются культуры ямоч-но-гребенчатой керамики, органическая связь которых с рыболовческим неолитом Приаралья и сопредельных областей, представленных памятниками кельтеми-нарской культурной общности V—III тыс. до н. э, вполне очевидна.
На Среднерусской равнине ямочно-гребенчатые комплексы перекрывают слои с накольчато-гребенчатой керамикой в IV тыс. до н. э., в результате чего на обширных лесных и отчасти лесостепных пространствах Восточной Европы складывается несколько взаимосвязанных культурных групп общности ямоч-но-гребенчатой керамики, как то: волго-окская, наиболее ранняя среди них, верхнедонская, северско-донецкая и деснинско-сожская, а также многочисленные группы к серверу от Волги до Белого моря.
Общая идентификация носителей культур ямочно-гребенчатой керамики с уральским этноязыковым массивом представляется вполне очевидной. Однако сам этот массив в древнейшие времена, безусловно ранее III (а значит, в IV или даже V) тыс. до н. э., разделился на две большие ветви: финнно-угорскую и самодийскую. Формирование финно-угорских этносов надежно связывается с волго-камской культурной общностью неолита, на основе которой в III тыс. до н. э. складывается заведомо финно-угорская волосовско-турбинская общность лесной полосы Восточной Европы эпохи раннего металла. Поэтому носителей культур общности ямочно-гребенчатой керамики логично было бы связывать с представителями протосамодийского ареала.
В настоящее время языки самодийской (самоедской) группы распространены в тундровой зоне от Белого моря до Таймыра (ненцы, энцы, нганасаны) и в тайге по Нижнему и Среднему Енисею, а также на Средней Оби (селькупы), при том что до XIX в. носители самодийских говоров занимали также область Саян и Верхнего Енисея. Однако приблизительно до рубежа эр, как предполагают лингвисты, прасамодийцы были сугубо лесными обитателями и в тундре не расселялись.
Рассматривая культуры ямочно-гребенчатой керамики, В.Ф. Генинг констатировал, что они проникают на Среднерусскую равнину с востока, о чем свидетельствует система орнаментации, типичная для керамики сибирского неолита. В дальнейшем система ямочной орнаментации устойчиво сохраняется в бассейне Иртыша и среди заведомо древнесамодийских этносов Приобья. Прослеживая же судьбу носителей ямочно-гребенчатой керамики в Восточной Европе, этот исследователь отмечал, что часть их потомков со временем вытесняется к северу, удерживаясь в Карелии и бассейнах Северной Двины и Вычегды. Оттуда, судя по всему, предки нынешних ненцев и энцев, теснимые более развитыми финно-уграми, и начали освоение тундры.
Учитывая такие соображения, можно предположить, что носители праса-модийских диалектов были первой волной уралоязычного населения, распространившегося речными бассейнами по лесным и частично лесостепным пространствам Евразии огромной, но прерывчастой дугой от Саян и Енисея через бассейн Оби, Урал, бассейны Западной Двины и Волги до Верхнего Дона и Подесенья. При этом в Волжско-Камско-Приуральском регионе начинает фор-
Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов
247
мироваться достаточно компактная (как для охотничье-рыболовческих общин) этнокультурная группа ранних финно-угров III тыс. до н. э., развившаяся в волосовско-турбинскую культурно-историческую общность Волго-Окского междуречья, Волго-Камского региона и Урала III—II тыс. до н. э.
Существеннейшую роль в подъеме ранних финно-угров Волжско-Ураль-ского региона сыграло начало развития здесь цветной металлургии на базе богатых местных месторождений меди. Продвигаясь реками лесной зоны в западном и восточном направлениях, они осваивают огромные пространства от Финского и Ботнического заливов Балтии до Средней Оби, ассимилируя или вытесняя на северную и восточную периферии уральского языкового ареала носителей самодийских языков.
В это время в Приаралье еще сохранялись уралоязычные рыболовческие группы кельтеминарской традиции, однако, оказавшись в окружении более развитых и многочисленных индоевропейских-прототохарских, а затем и арийских племен, освоивших степные просторы внутренних областей Евразии в течение бронзового века, они постепенно ассимилировались последними, перенимая у них навыки скотоводства и земледелия.
К этому следует добавить, что предгорья Алтая с районами у Саян и Забайкальем в неолите занимали носители алтайских диалектов, западные группы которых в течение эпохи бронзы развились в племена ранних тюрок, центральные, в пределах Северной Монголии, — в общность ранних монгол, а восточные, бассейном Амура и предгорьями Хингана распространяясь все дальше на восток, образовали тунгусско-маньчжурскую и отделившуюся от нее где-то во II тыс. до н. э. пракорейско-японскую группы.
Две первые уже с III тыс. до н э. в казахстанских и монгольских степях вступили в интенсивные контакты с пастушескими племенами индоевропейцев, тогда как две другие (собственно языковые предки маньчжуров, корейцев и японцев, еще до переселения последних на острова) в пределах Дальнего Востока с раннежелезного века все более оказывались в поле воздействия Китайской цивилизации. При этом тунгусы, отталкиваясь от северных предгорий Алтая и Саян, осваивали необозримые пространства Центральной Сибири, не вовлекаясь в цивилизационный процесс до начала Нового времени.
Представив панораму этноязыковых общностей Старого Света VI—III тыс. до н. э., можно показать распространение носителей индоевропейских языков в эпоху бронзы по обширным территориям Евразии. Оно сыграло огромную роль в историческом развитии прелдивилизационного и раннецивилизацион-ного времени. В результате массовых миграций отдельных групп племен — носителей индоевропейских языков — этноязыковая картина в мире принципиально изменилась. Индоевропейские языки распространились от Британии до Индии и Центральной Азии. Это существеннейшим образом повлияло на ход социокультурного развития человечества.
Великое расселение индоевропейских племен
К V тыс. до н. э. древние индоевропейцы, освоив ранние формы скотоводства и земледелия, обживают южные районы Восточной Европы в треугольнике между Северо-Западным Причерноморьем, Северным Кавказом и Южным Уралом, активно взаимодействуя с более развитыми земледельческо-скотовод-ческими этносами Балкано-Дунайского региона и Кавказа.248 Первобытные основания цивилизации
К этому времени выделяются две основные зоны сосредоточения раннеин-доевропейских общин — южная, по предгорьям Крыма и Северного Кавказа, по северным берегам Черного и в зоне еще не образовавшегося Азовского морей, в низовьях больших восточноевропейских рек, и северная, по рубежу степной и лесостепной зон, преимущественно в средних течениях бассейнов Днепра — Дона — Волги.
Речными поймами поддерживаются межобщинные контакты, тогда как обширные степные плато остаются в основном безлюдными. Такое распределение населения постепенно ведет к размежеванию раннеиндоевропейских диалектов на два основных ареала, однако окончательного разделения на два языковых массива в это время еще не происходит. По крайней мере, этого не наблюдается еще в V тыс. до н. э., когда индоевропейцами был одомашнен конь и когда они впервые познакомились с цветным металлом.
Распад на два языковых ареала происходит приблизительно на рубеже V— IV тыс. до н.э. — после^как можно предполагать, прорыва средиземноморских вод через Босфор и затопления обширных областей Северного Причерноморья (до его нынешней береговой линии) и всей современной акватории Азовского моря. Этот "потоп" должен был усилить отток населения вверх по Днепру, Северскому Донцу и Дону, чему благоприятствовал климатический оптимум того времени.
В соответствии с намеченными в предыдущие тысячелетия полосами концентрации населения в богатых природными ресурсами районах стыков экологических зон южной половины Восточной Европы оформляются две выделяемые Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Ивановым первичные области индоевропейских диалектов, условно названных этими учеными ареалами "А" и "В".
Индоевропейский языковый ареал "А" соответствует энеолитическим племенам порубежья степной и лесостепной зон и в общих чертах совпадает с зоной распространения памятников среднестоговско-хвалынскои этнокультурной общности. Из него вышли древнеанатолийская (хеттско-палайско-лувий-ская), иллиро-кельтско-венето-италийская и тохарская группы языков.
Индоевропейский языковый ареал "В" соответствует племенным группам выделенной В.Н. Даниленко азово-черноморской линии развития, обитавшим в энеолите в Предкавказье, Крыму, в областях Северного Причерноморья и Приазовья — в приморско-предгорных, поименно-речных и использовавшихся под пастбища степных районах юга Восточной Европы. От него происходят герма-но-балто-славянская, греко-армяно-фракийская и индоиранская группы языков.
От языкового ареала "А" первой, еще во второй половине IV тыс. до н. э., в сторону Нижнего Дуная и Балкан отходит группа племен — носителей древне-анатолийских диалектов, языковых предков хеттов, палайцев и лувийцев. В начале III тыс. до н. э. они господствуют в названном регионе, а их передовые отряды — очевидно протохетты (языковые предки позднейших хеттов-несситов Центральной Анатолии) — уже переправляются черед Босфор и Дарданеллы и занимают Северо-Восточную Анатолию. Вскоре за ними следуют протопалайцы, занимающие Северную Анатолию, и в середине III тыс. до н. э. разрушающие Трою II протолувийцы, оседающие в третьей четверти названного тысячелетия в Южной Анатолии. Следует полагать, что такие перемещения носителей древне-анатолийских диалектов с Балкан в Малую Азию были вызваны различными причинами, среди которых не последнюю роль должно было играть и давление на них со стороны Подунавья других групп индоевропейских племен.
Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________249
Приблизительно на рубеже IV—III тыс. до н. э. в процессе расселения скотоводческих племен на восток, за р. Урал, от языкового ареала "А" отделяется и группа прототохар, выступающая авангардом индоевропейского освоения степных просторов Центральной Азии. В настоящее время судьбу этой этноязыковой общности, известной по текстам раннего средневековья, проследить практически невозможно. Однако, судя по всему, именно прототохары принесли в названный регион навыки скотоводства, начав передавать его прото-тюркской и протомонгольской ветвям алтайской общности.
После отхода на юго-запад носителей хеттско-палайско-лувийских диалектов и ухода на восток прототохар в лесостепной полосе Восточной Европы из представителей языкового ареала "А" к началу III тыс. до н. э. остались носители еще не расчлененных кельто-итало-венето-иллирийских диалектов, идентифицирующиеся с теми материалами ямной культурно-исторической общности, которые в пределах территории Украины демонстрируют преемственную связь с местными среднестоговскими комплексами. В течение первой половины — середины III тыс. до н. э. они частично ассимилируются племенами языкового ареала "В", частично отходят на запад.
Начиная с рубежа IV—III тыс. до н. э. просматривается и первичная дифференциация языкового ареала "В". Одна группа племен — протогреко-армяно-фракийцы — из Северо-Западного Причерноморья через Нижнее Подунавье распространяется на Балканский полуостров, причем идущие в ее авангарде предки протогреков продвигаются западнее других племен этого массива, занимая области нынешней Сербии, тогда как предки протоармяно-фракийцев, господствуя в Нижнем Подунавье, осваивают территории нынешних Болгарии и Македонии, вытесняя в течение первой половины III тыс. до н. э. носителей хеттско-палайско-лувийских диалектов в Малую Азию или, по крайней мере, занимая оставляемые ими места.
В результате усиливающегося размежевания к середине III тыс. до н. э. протогреческая и протоармяно-фракийская племенные группы вполне разделяются. Протогреки консолидируются в областях нынешней Сербии, откуда приблизительно в третьей четверти названного тысячелетия начинают вытесняться на юг, к Эгеиде (долинами Моравы и Вардара), продвигающимися в Среднее Подунавье и Западные Балканы племенами носителей кельто-итало-венето-иллирийских диалектов. В результате в последней четверти III тыс. до н. э. протогреки осваивают северное побережье Эгейского моря, разделяясь на два потока. Основной, собственно эллинский поток несколькими волнами в конце III—начале II тыс. до н. э. накатывается на материковую Грецию. Первыми здесь оказываются ионийские племена, затем — ахейцы и, наконец, эолийцы. Фессалийцы и дорийцы оказываются здесь после Троянской войны. Другая волна протогреков или, по крайней мере, ближайших к ним по происхождению племен, продвигаясь Северной Эгеидой на восток на рубеже III — II тыс. до н. э. занимает Северо-Восточную Анатолию, образуя основу тех троянцев, с которыми в XIII в. до н. э. ахейцы и союзные с ними греческие племена будут вести упорную, воспетую в гомеровском эпосе войну.
Протоармяно-фракийская группа племен где-то около рубежа III—II тыс. до н. э. разделяется на два основных массива. Из них один, протоармянский, во второй половине II тыс. до н. э. (возможно, еще до Троянской войны, но массово — уже явно после нее) начинает распространяться в Анатолию, достигая к250________________________________________Первобытные основания цивилизации
XI в. до н. э. пределов Армянского нагорья. Там, в результате многовековой ассимиляции местных хуррито-урартских этносов, к середине I тыс. до н. э. формируется древнеармянский народ.
При этом фрако-фригийцы остаются долгое время ведущей силой в пределах Восточных Балкан. Их фригийская ветвь около рубежа II—I тыс. до н. э. занимает северо-западные и центральные области Малой Азии, а немного позже северные группы фракийцев — гето-даки, носители культуры фракийского гальштата, овладевают большей частью Карпатского региона.
Параллельно с греко-армяно-фракийцами из языкового ареала "В" вырастает и его северо-западная германо-балто-славянская ветвь. Носители соответствующих диалектов в течение первой половины III тыс. до н. э., тесня в сторону Карпат и Среднего Подунавья кельто-итало-венето-иллирийские племена и, очевидно, в значительной мере смешиваясь с ними, продвигаются из приазов-ско-северопричерноморских степей вверх по долинам Дона, Северского Донца, Днепра, Южного Буга и Днестра, ассимилируя остатки посттрипольского населения в пределах Лесостепной Украины.
Огибая Карпаты с севера, племена германо-балто-славянской группы углубляются в лесные пространства Восточной и Центральной Европы в широкой полосе от Волго-Окского междуречья до Нижней Эльбы и Южной Скандинавии. Оседая и смешиваясь с автохтонным, ассимилируемым ими населением, они уже где-то к началу II тыс. до н. э. постепенно разделяются на несколько этноплеменных массивов: прежде всего прагерманцев и балто-славян, с последующей дифференциацией последних.
Существеннейшую роль в ускорении разделения прагерманцев и балто-славян сыграло распространение венето-иллирийских, или просто правенетских, племен из областей Среднего Подунавья на север бассейнами Вислы и Одера. В результате этого движения здесь, как можно предполагать, сложилась особая группа племен, оставивших впоследствии памятники лужицкой культуры.
Последние, восприняв этноним переселенцев с юга — венетов/венедов — в языковом отношении остались, скорее всего, связанными с местными корнями и, соответственно, образовали этноязыковую группу, занимавшую среднее положение между прагерманцами на западе и балто-славянами, а затем — разделившимися праславянами и прабалтами на востоке. После того как этот племенной блок (союз племен — ?) был разгромлен скифами, его западная часть германизировалась, составив основу поодерских восточных германцев-вандалов, тогда как восточная — ославянилась, став повисленскими славянами-венедами первой половины — середины I тыс.
Формирование прагерманцев, таким образом, было некоторым образом связано с правенетским проникновением в бассейны Одера и Вислы и консолидацией там племенной группы правенедов. Очевидно, в ходе этого движения предки прагерманцев были несколько потеснены в бассейнах Одера и Эльбы, что должно было послужить дополнительным стимулом к их расселению в течение II тыс. до н. э. в сторону Нижнего Рейна, с одной стороны, и через Ютландию в Южную Скандинавию — с другой.
Приблизительно с начала II тыс. до н. э. мы можем говорить и о балто-славянах как об особом этноязыковом массиве, граничащем на западе с пра-венедами, на юго-западе — с праиллирийцами, на юге, юго-востоке и востоке — с ариями, уже разделившимися на индо-ариев и ирано-ариев, а на севере-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________251
востоке и севере — с финно-уграми. В течение указанного тысячелетия, примерно по лини Припятского и Деснинского Полесья (где обитало редкое, переходное в этноязыковом отношении население) происходило медленное размежевание на два массива — праславян и прабалтов. Общими и главенствующими богами балто-славян выступают борющиеся между собой Перун/Пер-кунас и Велес/Велс.
Праславяне, благодаря сохранению посттрипольских и иных хозяйственно-культурных навыков древнего земледельческого населения Украинской Лесостепи, обитая на лучших почвах в более благоприятном климате, недалеко от Карпатского металлургического центра, контактируя с более развитыми южными племенами и периодически принимая вызовы с их стороны, консолидировались и развивались динамичнее, чем прабалты. К рубежу II—I тыс. до н. э., при переходе к раннежелезному веку, их ядро можно связывать с чернолесской культурой Правобережной Украины и ближайших областей.
Прабалты, по сравнению с праславянами, длительное время сохраняли более архаичный, близкий к состоянию балто-славянской общности хозяйственно-культурный облик и языковый строй. В течение II—I тыс. до н. э. их предки и они сами занимали лесные пространства Восточной Европы от Балтийского побережья (между низовьями Вислы и Даугавы — Западной Двины) до Волго-Окского междуречья (в пределах которого проникшие туда на заре бронзового века немногочисленные группы балто-славян в течение первой половины II тыс. до н. э. были ассимилированы местными финно-уграми).
По мере того как греко-армяно-фракийцы осваивали Балканы, а германо-балто-славяне — лесостепные и лесные бассейны Днепра, Вислы, Одера и Эльбы, остатки племен языкового ареала "В" в течение первых трех четвертей III тыс. до н. э. вытеснялись (прежде всего — арийскими племенными объединениями) от Днепра — Нижним Дунаем и Карпатским ареалом — в Среднее Подунавье. Речь идет о кельто-итало-венето-иллирийцах. Их движение в сторону Центральной Европы и расселение на ее просторах способствовало, как отмечалось, вытеснению протогреков на юг в середине III тыс. до н. э. и дифференциации германо-балто-славянского массива с образованием в его составе особой группы правенетов.
Внутреннее членение кельто-итало-венето-иллирийского массива (занимавшего к началу II тыс. до н. э. области Карпатской котловины, Среднего Подуна-вья и Западных Балкан с восточными предгорьями Альп) было связано с расширением ареала образовывавших его племенных групп.
Пракельты продвигались в бассейн Верхнего Дуная, переходя на Рейн, а в начале раннежелезного века кельтские племена достигают Приатлантической Франции, Британии и Испании, обрушившись затем на Северную Италию, Карпатский бассейн и Балканы, достигнув в конце концов Северо-Западного Причерноморья, Греции и Малой Азии.
Праиталики двумя волнами в течение второй половины II тыс. до н. э. занимают большую часть Апеннинского полуострова. К концу I тыс. до н. э. (по мере утверждения римского господства) италики ассимилируют (латинизируя) его полностью, как и вскоре обширные пространства Европы и Северной Африки, вошедшие в состав Римской империи.
Правенеты, закрепившись у северных берегов Адриатики (где их потомки сохранялись в качестве отдельной этноязыковой группы до римского времени и252 Первобытные основания цивилизации
даже увековечили свой этноним в названии города Венеция), второй своей ветвью распространились севернее Дуная в областях Чехии, Восточной Германии и Польши, растворившись там в прагермано-балто-славянской среде, но, как отмечалось, передав свой этноним группе местных племен.
И, наконец, иллирийцы, предки которых освоили к концу II тыс. до н. э. Среднее Подунавье и Западные Балканы, удерживались на этих местах до римского завоевания, после которого большая их часть была романизирована, но некоторое количество сохранило этноязыковую аутентичность, развившись в современных албанцев.
В результате оттока в Анатолию хетто-лувийцев, Центральную Азию — прототохар, а в различные области Южной, Центральной и Восточной Европы — греко-армяно-фракийцев, кельто-италико-венето-иллирийцев и германо-балто-славян Крымско-Кавказские предгорья, вся зона восточноевропейских степей и лесостепные пространства Среднего Подонья и Среднего Поволжья к середине III тыс. до н. э. остаются за арийскими племенами начинавшего дифференцироваться индоиранского языкового единства. Археологически в середине — второй половине III тыс. до н. э. им соответствуют материалы основных (прежде всего восточных) групп ямной историко-культурной общности (особенно на ее позднем этапе) и майкопской культуры.
Носители майкопской и ближайших к ней культур представляются первичной группой выделяющихся из общеарийского массива протоиндо-ариев. С конца III тыс. до н. э. они начинают экспансию в Закавказье, в результате которой ко второй четверти II тыс. до н. э. отдельные их объединения проникают в Северную Месопотамию и Сирию, где при их активнейшем участии образуется царство Митанни. Поэтому их условно молено назвать митаннийскими индо-ариями.
Основными божествами для всего арийского массива выступают Мира и Варуна. Наряду с ними в среде протоиндо-арийских племен развивается культ Индры, так и оставшийся специфическим именно для них. Три названных бога вместе с Насатьями (Ашвинами) выступают сакральными патронами индо-ари-ев в целом и их ответвления в царстве Митанни в частности.
Экспансия в конце III тыс. до н. э. с Кавказа (с восточной периферии майкопской культуры) племен катакомбной погребальной традиции, владеющих бронзовым оружием и не позднее начала II тыс. до н. э. начавших, вероятно, применять запряженную лошадьми легкую боевую колесницу, привела к существеннейшей трансформации всего арийского племенного массива. Этот массив дифференцируется на ряд культурных групп или даже самостоятельных археологических культур в пределах катакомбной историко-культурной общности. Из них южные, прежде всего приазовско-северокавказские, представляют индо-арийскую группу племен, доминирующую в течение первой четверти, если не всей первой трети, II тыс. до н. э. в пределах степных и лесостепных пространств Восточной Европы.
Более северные культуры, главным образом в пределах лесостепных областей Подонья и Поволжья, представляют ирано-арийскую группу племен. При этом в Северо-Западном Причерноморье, между Нижним Днепром и Восточными Карпатами, начинается развитие особой, третьей после индо-арийской и ирано-арийской, группы арийских племен, которых, ввиду их последующего развития в сторону исторических киммерийцев, предлагается называть киммеро-ариями.
Племена индо-ариев благодаря военно-техническому и, вероятно, организационному превосходству над соседями в течение названного выше периодаПРАСАМОДИЙЦЬІ О» прАФИНО-УГРы
ПРАИНДЕЙЦЫ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ
А — Восточносредиземноморско-Переднеазиатская цивилизационная ойкумена 1 — Египет, 2 — Нубия,
3 — Вавилония, 4 — Элам, 5 — Ассирия, 6 — Митанни, 7 — Угарит, 8 — Хеттское царство, 9 — Троя, 10 — Крит, 11 — Микенская Греция, 12 — Сабейское царство, 13 —Джаркутан
8 — Восточноазиатская цивилизационная ойкумена' 14 — Шан-Иньская цивилизация
Этноязыковые общности древних индоевропейцев. 1 — прагерманцы, 2 — пракельты, 3 — правенеты, За — правенеды,
4 — праиталики, 5 — праиллириицы, б — прафракийцы, 7 — праармяне, 8 — балтославяне, 8а — прибалты, 86 — праславяне,
9 — праиндо-арии, 10 — праирано-арии, Юа— западноиранские племена, 106 — восточноиранские племена, 11 — пратохары
Карта 15. Древние цивилизации Старого Света в середине—второй половине II тыс. до н. э. и расселение арийских (индо-иранских) племен254________________________________________Первобытные основания цивилизации
удерживают гегемонию в южной части Восточной Европы. Однако к концу первой трети II тыс. до н. э. индо-арии теряют монополию на обладание боевой колесницей и их общество, вероятно после ряда поражений со стороны восставших против них племен, оказывается в кризисном состоянии. При этом отдельные группы индо-арийского в языковом отношении населения еще длительное время, до Античности, оставались в Крыму, Восточном Приазовье и на Кубани, составляя здесь подоснову будущих синдов и меотов.
Другая группа индо-ариев откатывается в XVII в. до н. э. на Южный Урал, где, освоив богатые медные копи, на некоторое время задерживается, оставив памятники открытой В.Ф. Генингом синташтинской культуры. Однако, очевидно будучи теснимыми с запада, они в скором времени отходят в восточные и южные районы нынешнего Казахстана. Продвигаясь предгорьями центральноазиатских хребтов далее на юг, к XV в. до н. э. их передовые группы достигают северных районов Индостана, где впоследствии они известны как ведические индо-арии.
При этом весьма- вероятно, как предположил Л. С. Васильев, что незначительная группа индо-арийских племен приблизительно в это же время, распространяясь далее на восток, достигает Северного Китая и, растворяясь среди местного населения, передает ему металлургию бронзы, коня и боевую колесницу. Их можно называть монгольско-синьцзянскими индо-ариями.
К концу первой трети II тыс. до н. э. ирано-арийские племена, преимущественно лесостепных и примыкающих к ним степных районов Подонья и Поволжья, осваивают боевую колесницу и помимо своих старых богов, прежде всего Митры (Мифры) и Варуны, начинают почитать воинственного Вэрт-рагну — определенного аналога Индры.
В течение середины названного тысячелетия ирано-арийские племена прочно обживают степные пространства Восточной Европы и Казахстана, оставляя памятники срубно-андроновской (кроме, судя по всему, материалов федоровского типа Восточного Казахстана и сопредельных областей, связанных с индо-ариями) культурно-исторической общности.
К этому времени в среде ираноязычных племен уже произошло разделение на восточноиранский и западноиранский ареалы. От первого происходят древние и раннесредневековые языки Средней Азии и нынешний пуштунский, а также языки кочевников сако-скифо-сарматской группы с аланским и его потомком — осетинским. От второго — древние мидийский и персидский, а также большинство современных языков иранской группы: в частности, собственно иранский, таджикский и курдский.
Носители восточноиранских диалектов, распространяясь преимущественно из ареала Степного Поволжья (где их предкам принадлежат материалы пол-тавкинской культуры катакомбного времени) в середине — третьей четверти II тыс. до н. э. прочно овладели казахстанско-среднеазиатскими степями. Там они оставили основной массив памятников алакульской культуры андронов-ской культурно-исторической общности.
К концу II тыс. до н. э. восточноиранские (в языковом отношении) племена начали осваивать ранее занятые представителями древнеземледельческих про-тоцивилизаций (типа Саразма) или даже ранних цивилизаций (типа Джаркута-на) области будущих Согдианы, Маргианы и Бактрии, вступая в активное взаимодействие и постепенно ассимилируя в языковом отношении местное население. Они составили основу творцов древних цивилизаций раннежелезногоЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________255
века в названных областях, а также в Южном Приаралье, где ирригационное общество Хорезма вырастает на почве созданной ими тазобагъябской культуры. От них происходят согдийцы, бактрийцы и хорезмийцы.
Другая часть племен восточноиранского диалектного ареала, оставаясь в казахско-приалтайских степях и ориентируясь на отгонное скотоводство, по мере иссушения климата в течение последней четверти II тыс. до н. э. переходит к кочевому скотоводству, изобретая при этом совершенный уздечный набор, при помощи которого всадник может на ходу легко управлять конем. Переход к кочевому скотоводству значительно повысил продуктивность хозяйства и открыл новую эпоху в истории Евразийских степей. В скором времени из данной группы племен на историческую арену выходят скифы, побеждающие в Северном Причерноморье киммерийцев, а за ними савроматы — сарматы с их прямыми потомками аланами, тогда как в казахско-среднеазиатских степях ведущая роль принадлежит кочевым племенам саков и массагетов.
Особым и до конца не решенным вопросом остается проблема происхождения и последующего перемещения племен — носителей западноиранской группы диалектов. Наиболее вероятным представляется связывать их формирование с культурами первой половины — середины II тыс. до н. э. в пределах Среднего Дона, бассейна Северского Донца и Северного Приазовья и далее идентифицировать с западным ареалом срубной культурно-исторической общности.
Не позднее рубежа II—I тыс. до н. э. носители западноиранских диалектов начинают проникать в северо-западные области Ирана, где они в последующие века и консолидируются в народности мидийцев и персов. Очевидно, их распространение осуществлялось главным образом через восточные области Кавказа: Дербентский проход и Азербайджан. Однако не исключено, что какая-то часть представителей данной диалектной группы могла проникнуть в Северо-Западный Иран и в обход Каспия, через нынешний Туркменистан.
Таким, предельно схематическим образом можно в общих чертах представить образование основных индоевропейских и окружавших их в древности этноязыковых общностей, так сказать, познакомиться с народами — участниками цивилизационного процесса. При этом следует помнить, что цивилизаци-онный процесс разворачивался и в Новом Свете, где его проводниками выступали различные индейские этноязыковые общности. О характере последних мы можем с определенностью судить относительно нескольких последних столетий, предшествовавших конкисте (майя, ацтеки, инки), при том что о народах, создавших великие цивилизации предыдущей генерации (такие как Теоти-хуакан или Тиауанако) нам мало что известно.
Между тем вполне очевидно, что в IV—I тыс. до н. э. процесс становления и развития локальных цивилизаций и региональных цивилизационных систем с их подразделениями на центры цивилизационного развития и их периферийные зоны охватил огромные пространства южной половины Европы и Северной и Северо-Восточной Африки, практически всей Азии южнее полосы евразийских степей, а также ведущие зоны социокультурного развития Центральной и Южной Америки.ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕРВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ СИСТЕМЫ ВТОРОЙ ГЕНЕРАЦИИ (ИНДИЯ, КИТАЙ, АНТИЧНОСТЬ)
f ГЛАВА VIII
СТАНОВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Предпосылки и условия формирования первых цивилизаций Социально-экономические основания становления ранних цивилизаций Простые и сложные раннегосударственные социальные организмы Роль внешних факторов в становлении ранних цивилизаций
Предпосылки и условия формирования первых цивилизаций
Следует разграничивать вопросы о предпосылках и условиях становления древнейших цивилизаций. Предпосылками возникновения цивилизации можно, очевидно, признать совокупность тех факторов, действие которых определяет возможность движения в сторону высокостратифицированных эксплуататорских обществ раннегосударственного типа, тогда как его условиями следует бы считать те обстоятельства, наличие которых определяет действительную реализацию данного процесса. Иначе говоря, если предпосылки определяют начало и объективную возможность процесса становления цивилизации, то условия обеспечивают его успешное завершение.
Причинами движения от первобытности к цивилизации являются те внутренние, глубинные, имманентно присущие всем элементам (конкретным людям) всякой социокультурной системы свойства, которые побуждают их к творческой, преобразующей деятельности, направленной на преобразование наличного бытия. Не следует забывать, что история — это история людей и что ее творят сами люди. Нельзя подменять человека производительными силами и производственным отношениями, равно как и абсолютными или какими-то еще идеями или шпенглеров-скими "прафеноменами" культуры, а то и попросту "суммой технологий".
Традиционное для марксистской историографии положение о том, что решающей предпосылкой выхода на уровень цивилизации яляется получение доста-Становление первых цивилизаций_____________________________________________257
точного объема прибавочного продукта, отчуждаемого эксплуататорской верхушкой у массы рядовых, эксплуатируемых ею непосредственных производителей, вполне сохраняет свое значение и сегодня. Получение регулярного прибавочного продукта, безусловно, представляется важнейшим моментом в процессе перехода от первобытности к цивилизации, экономическим содержанием клас-сообразовательного процесса. Без соответствующих социально-политических и культурно-психологических изменений возможность увеличения производства сама по себе не может вывести на уровень цивилизации. Как известно (данные на сей счет были проанализированы В.А. Коротаевым), многие первобытные этносы, продлив свой рабочий день на один—два часа, могли бы обеспечить необходимый для выхода на уровень цивилизации объем прибавочного продукта. Однако они не имеют для этого необходимых социокультурных стимулов.
Становление цивилизации — процесс системный, предполагающий взаимообуславливающую трансформацию экономической, социально-политической и культурной субсистем при соответствующем повышении демографического потенциала и сложении новой территориально-поселенческой структуры автономного социального организма вокруг формирующегося раннегородского центра-столицы. Важнейшая роль, наряду с производственным потенциалом, принадлежит здесь институционализированной общественной организации власти и управления в виде формирующихся раннеполитических структур.
На основании изложенных в двух предыдущих главах материалов и соображений можно сказать, что основными предпосылками становления цивилизации являются:
1. Переход к прочной оседлости, впервые осуществлявшийся с началом широкого освоения специализированного (с использованием сетей и лодок) рыболовства, а затем продолжавшийся по мере распространения земледельческих форм хозяйства.
2 Связанное с этим качественное увеличение (в пригодных для ведения высокопродуктивных форм присваивающей и производящей экономики нишах) прироста, численности и плотности населения, что, в свою очередь, вело к давлению на производительные силы, стимулировавшему как интенсификацию производственной деятельности, так и расселение избыточного населения.
3 Освоение и конечная переориентация на производящие формы ведения хозяйства, главным образом на земледелие, занятие которым в большинстве случаев предполагает не только широкие возможности производства прибавочного продукта, но и определяет появление соответствующих социокультурных стимулов, определяющих общественную потребность в росте эффективности экономики.
Теперь рассмотрим условия классообразования. Как неоднократно отмечалось, одна лишь возможность получения натурального прибавочного продукта сверх необходимого минимума еще не ведет к развитию общественного неравенства и становлению основ цивилизации. Для самого регулярного производства прибавочного продукта необходим еще некий (некие) дополнительный внеэкономический стимул. Этот стимул, в первую очередь, связан с появлением в обществе прослойки людей, не задействованных непосредственно в сфере пищевого производства, но выполняющих существеннейшие функции по организации и регуляции общественной жизнедеятельности в рамках соответствующих социальных организмов (общин, племен, межплеменных объединений).258
Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
Становление и развитие управленческого аппарата в значительной, а то и в решающей степени определяет эффективность функционирования всего общественного механизма в пределах автономного и автаркического, самодостаточного социума. Без него были бы невозможными широкомасштабные мелиорация и ирригация пойм великих рек пояса сухих субтропиков (Нила, Тигра и Евфрата, Инда), террасирование горных склонов (Анды, Юго-Восточная Азия), превращение в плодородные поля болотистых джунглей (Юкатан) или создание сложной системы координации деятельности специализирующихся на различных видах производства общин при последующей редистрибуции создаваемых ими материальных благ (Эгеида бронзового века, Перуанско-Боливийские Анды).
Прогрессирующее общественное разделение труда с неизбежностью вело к обособлению отдельных социально-профессиональных групп, занимавших различное место в системе общественного производства и имеющих, соответственно, различное отношение к средствам производства. Это определяет и различную степень ^доступа к общественным накоплениям, оказывающимся, благодаря реализации принципа власти-собственности через систему редистрибуции в распоряжении власть имущих.
Представители знати, по мере усиления борьбы за власть между главами конкурирующих аристократических родов и между самими вождями соперничающих племен, стремятся к получению дополнительных средств, расходуемых на содержание вспомогательного аппарата (обслуживающие знать ремесленники, воины, жрецы и знахари, наложницы, прислуга и пр.) и на престижное потребление. Это ведет к развитию разнообразных форм эксплуататорских отношений как среди членов одного социального организма, так и между ним и более слабыми соседями — посредством военного грабежа и данничества.
Можно сказать, что в качестве условий успешной реализации процесса становления основ цивилизации (при наличии названных ранее его предпосылок) могут быть выделены следующие моменты:
1. Обеспечение возможности производства прибавочного продукта, связанное с развитием как организационно-управленческого труда, обеспечивающего максимальную эффективность экономики данного социального организма при гарантии как его внутренней стабильности и внешней безопасности, так и самой материально-технической базы производства.
2. Появление сложной иерархически организованной социально-политической системы, в основе которой лежит принцип общественного разделения труда и, соответственно, неодинаковое отношение различных социальных групп к средствам производства и продуктам труда. Наличие такого рода системы обеспечивает возможность концентрации отчуждаемого у рядовых производителей прибавочного продукта в руках власть имущих, непосредственно заинтересованных в увеличении его производства.
3. Наличие в общественном сознании установки на корреляцию высокого социального статуса с престижным потреблением, что, при появлении соответствующих возможностей, определяет осуществление трансформации сконцентрированного в руках знати прибавочного продукта в престижно значимые ценности, подчеркивающие привилегированный статус их обладателя
Положительная обратная связь между увеличением производства общественного прибавочного продукта, развитием социальной стратификации при соответствующем усложнении аппарата власти и управления и ростом престижно-1
Становление первых цивилизаций
259
го потребления в контексте общей модификации всей системы традиционной культуры, роста численности и плотности населения, а также при становлении новой территориально-поселенческой структуры, фокусной точкой которой становится раннегородской (столичный) центр, определяет становление ранне-цивилизационной системы.
Социально-экономические основы становления ранних цивилизаций
Традиционная советская историография решающее значение в процессе перехода от первобытности к цивилизации (понимаемого в контексте становления классовых отношений) отводила отделению ремесла от земледелия. Однако конкретная роль ремесленного производства в становлении первых цивилизаций долгое время оставалась неясной. Поэтому целесообразной была постановка вопроса о том, является ли отделение ремесла обязательной предпосылкой становления раннеклассовых отношений, или же оно должно рассматриваться как производный момент от этого процесса. Вопрос можно сформулировать следующим образом: возможно ли получение прибавочного пищевого продукта, достаточного для перехода к цивилизации, без специализированного ремесленного производства?
Отметим, что в некоторых ранних цивилизациях, и прежде всего в древнейших из них, степень развития профессионального ремесла была настолько незначительной, что практически не сказывалась на уровне производительности сельскохозяйственного труда. В полной мере это показал В.И. Гуляев для общества древних майя, где в рамках сельских общин ремесло еще не полностью отделилось от земледелия и мастера-профессионалы существовали лишь там, где это требовали нужды правящего класса. Осуществляя в рамках своей семьи производство орудий труда (из дерева и камня) и керамической посуды, рядовой майяский земледелец имел у себя под рукой почти все необходимое для независимого ведения хозяйства. Профессиональные ремесленники сосредоточивались только при дворцах и храмах, удовлетворяя потребности высших слоев и культа.
В данном случае, мы с полным правом можем сказать, что не выделение ремесла в особую производственную сферу обусловило рост производительности труда в сельскохозяйственной сфере, а, наоборот, прибавочный пищевой продукт, сосредоточивавшийся в руках господствующей прослойки, позволял обеспечивать содержание ремесленников-профессионалов, изготовляющих предметы роскоши. Это же можно утверждать и относительно других древнейших цивилизаций, возникших на энеолитической технологической базе (Египет, Шумер, Элам, Хараппская цивилизация, древнейшие цивилизационные центры доколумбовой Америки — ольмеки, майя, Теотихуакан, культуры Мо-чика и Наска, Тиауанако и пр.).
На стадии формирования и первых фаз развития практически ни одна из древнейших цивилизаций не знала специализированного ремесленного производства орудий земледельческого труда. Ремесленное же производство предметов престижного потребления и культа было им присуще изначально. Сказанное, в целом, подтверждается и материалами двух древнейших самостоятельно возникших цивилизаций (Минойский Крит и Шан-Иньский Китай), которым на завершающей стадии их сложения было знакомо бронзолитейное производство.
260
Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
В Шан-Иньском Китае из бронзы в основном изготовляли ритуальные сосуды, детали для боевых колесниц и предметы вооружения, хотя иногда встречались и некоторые орудия ремесленного труда. Бронзолитейное производство было строго централизованно, и мастера обслуживали непосредственно потребности правителя и его близких, его аппарата, его дружины, тогда как в повседневном быту простых крестьян бронза практически не использовалась, как почти не были известны изделия из других металлов.
Аналогичным образом продуктами цветной металлургии Минойской цивилизации были ювелирные изделия, предметы вооружения, топоры и целые серии меньших металлических ремесленных орудий (шила, сверла, долота и т. д.), но не собственно орудия земледельческого труда. Появление ремесленной специализации на Крите было возможно, как показал К. Ренфрю, благодаря возрастанию сельскохозяйственного производства и концентрации ресурсов редистрибутивной системой, поддерживающей ремесленную специализацию в редистрибутивном центре — центре политической власти. Ремесло было ориентировано на военные и престижные запросы дворца.
Понятно, что в еще меньшей степени экономический потенциал древне-земледельческих цивилизаций определялся уровнем керамического производства. В доколумбовых цивилизациях Америки гончарный круг так и не был изобретен, хотя в ряде случаев, как, например, в цивилизации Мочика, специализированное керамическое производство осуществлялось при помощи особых форм. В Старом Свете развитие керамического производства главным образом было связано с появлением гончарного круга: первоначально (на территории Месопотамии в IV тыс. до н. э.) медленного вращения, а затем инерционного (быстрого) в Месопотамии, а также в ряде районов Сирии, Ирана и Афганистана на рубеже IV—III тыс. до н. э.
Однако везде ремесленное керамическое производство, работавшее, очевидно, и на удовлетворение запросов непривилегированной части населения, практически не оказывало воздействия на повышение производительности труда в сельском хозяйстве, существуя за счет производимых в нем излишков.
Таким образом, в условиях формирования древнейших цивилизаций ремесленная специализация выступает в качестве феномена, производного от наличия регулярного прибавочного пищевого продукта, перераспределяемого по каналам редистрибутивной системы. Ремесло на первых порах производит почти исключительно предметы престижного потребления для знати и культа, а также военное снаряжение и транспортные средства. Только появление металлургии бронзы открывает возможности для начала обратного воздействия отделившегося ремесла на рост производительности сельскохозяйственного труда, что, впрочем, на уровне раннебронзового века едва уловимо.
В условиях сложения древнеземледельческих цивилизаций увеличение производства прибавочного пищевого продукта — материальной базы становления раннеклассовых отношений — достигалось не за счет усовершенствования орудий труда, а благодаря введению новых принципов организации труда. Последнее связано с проведением коллективных работ, специализацией отдельных групп людей, а то и целых общин в рамках социального организма в различных сферах производственной деятельности при централизованном перераспределении продуктов их труда за счет развития редистрибутивной системы. Это, естественно, дополнялось успехами в селекции растений и выведении новыхСтановление первых цивилизаций 261
пород скота, увеличением объема агротехнических знаний и разработкой строгой календарной системы производственных циклов, развитием торговли, отделением ремесел в виде производства предметов потребления, ориентированного на удовлетворение запросов знати и культа. С хозяйственными успехами неразрывно связан и рост численности и плотности населения.
Возрастание численности населения объективно способствовало развитию разделения труда, предопределяющего углубление социальной стратификации и производственной специализации. Чем более многочисленен но своему составу социальный организм, тем (при прочих равных условиях) объем совокупного прибавочного продукта должен быть большим. Следовательно, необходимыми материальными благами можно обеспечить большее количество лиц, не связанных непосредственно с производственным процессом: административно-управленческий аппарат, профессиональные воины, деятели культуры, штат прислуги и т. д. Это, в свою очередь, сказывалось на состоянии всех субсистем и на характере внешних связей данного социального организма.
Так, развитие управленческого аппарата усложняет структуру социальной иерархии. Наличие значительного числа профессиональных воинов усиливает позиции правителя-военачальника в борьбе с оппозиционной родоплеменной аристократией и, кроме того, позволяет обогащаться господствующему классу за счет ограбления и подчинения более слабых соседей. Увеличение числа профессиональных деятелей культуры создает необходимые условия для специализации в различных ее сферах (ритуальная обрядность, изобразительное искусство, музыка и танец, литература, зачатки естественно-научных и математических знаний и т. п.).
Прочие моменты (развитие внешней торговли, учащение войн, появление рабов, точнее рабынь, в домах знати и т. п.) не являются определяющими и необходимыми, хотя, как правило, присутствуют и способствуют утверждению раннеклассовых отношений. Ремесленное же производство оказывается необходимым фактором для окончательного установления раннеклассовых отношений, однако само по себе является производным моментом от увеличения производства и концентрации прибавочного продукта в рамках оформившегося социального организма.
Однако если в очагах древнейших цивилизаций резкого увеличения производства пищевого прибавочного продукта можно было добиться за счет усовершенствования организации труда, то в других районах, особенно в умеренной и тропической зонах Старого Света, для такого же, а чаще гораздо более скромного эффекта требовалась коренная перестройка самой системы средств производства, что неразрывно связано с развитием ремесленного производства средств производства — металлургии и металлообработки.
Первые следы ремесленного производства средств производства относятся к эпохе раннебронзового века и прослеживаются не только в оформившихся в ту пору Древнеегипетской и Шумеро-Аккадской, Эламской и Хараппской, Минойской и Шан-Иньской цивилизациях, но и в других центрах становления и развития раннеклассовых обществ — Сирии, Анатолии, Южной Туркмении и пр. Для широкого внедрения бронзовых орудий труда в основные сферы производства в огромном большинстве регионов условия были крайне неблагоприятными, прежде всего из-за отсутствия сырья. Медь и олово привозили издалека. Как правило, они были настолько дороги, что из них в первую оче-262 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
редь изготовляли предметы престижного потребления, вооружения, а затем уже некоторые инструменты.
Как отмечал Г. Чайлд, бронзовые орудия практически не применялись в сельском хозяйстве вплоть до второй половины II тыс. до н. э. Только после 1500 г. до н. э. на территории Восточносредиземноморско-Переднеазиатского региона металл получает более широкое распространение. Бронзовые орудия труда (стамески, долота, тесла, молотки, кирки и даже серпы) с этого времени начинают применяться и европейскими племенами. Появление не только предметов вооружения, но и орудий труда, в том числе и бронзовых серпов, характерно и для Северо-Западного Причерноморья сабатиновского времени (позднебронзовый век). Однако уже на соседней с этим регионом территории Украинской Лесостепи металлургия была развита намного слабее, и все основные орудия труда изготовлялись по-прежнему из кремня, камня, дерева и кости.
Качественный скачок в усовершенствовании средств производства был достигнут лишь с развитием черной металлургии. Только железо сделало возможным полеводство на крупных площадях благодаря вырубке и корчевке лесов, расчистке лесных пространств под пашню и луг и последующей вспашке тяжелых почв, что было немыслимо без железного топора, железной лопаты и плуга с железным лемехом. В Европе внедрение железных орудий в хозяйственную жизнь, в том числе и в сельскохозяйственное производство, произошло в первой половине I тыс. до н. э. Приблизительно в то же время в первой трети I тыс. до н. э. индо-арии, носители культуры серой расписной керамики, начинают производить из железа вооружение, ремесленные инструменты (долота, гвозди, щипцы и т. д.), земледельческие орудия (серпы, топоры для рубки леса), что позволило им освоить к середине I тыс. до н. э. покрытую непроходимыми джунглями долину Ганга. В последние века до н. э железо проникает в Юго-Восточную Азию, что обеспечивает необходимые условия для интенсивного развития как террасного ирригационного, так и ладанго-вого (подсечно-огневого) рисоводства.
Аналогичные процессы в то время происходят и на Дальнем Востоке — в Китае, Корее, а затем и в Японии, где бронзовые изделия в предшествующий период использовались в основном в ритуальных целях, но железные орудия предназначались для постоянного употребления в хозяйстве. С конца I тыс. во многих районах Тропической Африки (Западный Судан, Камерун, Межозерье, междуречье Замбези—Лимпопо и т. д.) освоение железа также привело к расширению площади возделываемых земель, отделению ремесла от земледелия и усилению знати, опиравшейся на вооруженную дружину и возглавлявшую грабительские походы против соседей.
Таким образом, в определенных условиях ремесленная специализация и прежде всего выделение черной металлургии, непосредственно определяющей производство средств производства, является обязательной предпосылкой клас-сообразования.
Становление черной металлургии как основы дальнейшего хозяйственного прогресса при жесткой системе социальных взаимосвязей, отсутствии частной собственности на основное средство производства (землю) и контроле племенных органов власти и управления над всеми сферами социально-экономической жизни могло осуществляться лишь на базе функционирования редистри-бутивной системы. Условия, вызвавшие ее появление и определившие ее ха-Становление первых цивилизаций 263
рактер в обществах, ставших на подобный путь развития, значительно отличались от того, что наблюдалось в древнеземледельческих культурах.
Экономические стимулы создания надобщинной централизованной системы производства и перераспределения материальных благ в условиях наличия парцеллярных, использующих железные орудия труда домохозяйств обычно были гораздо менее ощутимыми и не являлись ведущими в процессе создания племенных и тем более надплеменных объединений. Каждая община вела замкнутую производственную жизнь, что было естественно при отсутствии потребности в проведении межобщинных хозяйственных работ. Сказанное в первую очередь относится к обществам Европы, Тропической Африки и Дальнего Востока, тогда как в Индокитае со временем развилась система организации сельскохозяйственного труда в общегосударственном масштабе (Ангкор).
Рост населения неизбежно приводил к межобщинным конфликтам. Возрастающая плотность населения вынуждала к более тесному сплочению людей как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Это стимулировало образование союзов родственных племен, обычно при доминировании одного из них.'В данной ситуации органы племенной и межплеменной власти и управления выполняют не столько организационно-хозяйственные, сколько военно-политические функции, осуществляя охрану и, в случае необходимости, расширение общей территории, а также регулируя межобщинные отношения.
Успех межплеменной борьбы зависел не только от численности противостоящих друг другу коллективов (стремившихся опереться на как можно большее количество союзников), но и от характера вооружения и транспортных средств, не говоря уже об эффективности системы управления. До появления металлургии качество военного снаряжения разных народов существенно не отличалось. В последующий период (при прочих равных условиях) победить большие шансы имели те, кто обладал бронзовым, а затем и железным вооружением и высококачественной боевой техникой (например, легкими колесницами во II тыс. до н. э. или специально оснащенными судами).
Конфедерации, вооруженные металлическим оружием и соответствующими транспортными средствами, на определенном этапе обрушиваются не только на менее развитые племена, но и на соседние высокоразвитые цивилизации, нередко подчиняя их, как это было при гиксоском завоевании Египта или касситском — Вавилонии. В качестве примера можнб привести и экспансию народов средней полосы Европы в Эгеиду, Малую Азию и Восточное Средиземноморье, докатившуюся до границ Ассирии и Египта, и так называемое "нашествие народов моря" или расселение кельтов по территории Европы во второй трети I тыс. до н. э.
Естественно, что вопрос о производстве металлического вооружения приобретал важнейшее значение и должен был решаться централизованно, в масштабах всего политического объединения. Добыча и выплавка руды требовали коллективных организованных усилий определенной части общинников, а производство металлических изделий — некоторого числа литейщиков и кузнецов-профессионалов, обеспечивающих необходимым вооружением всех мужчин-воинов. С производством вооружения, боевого снаряжения и транспортных средств были, конечно, связаны не только специалисты в области металлургии и металлообработки, но и лица, профессионально владевшие мастерством изготовления колесниц, повозок, судов, щитов, луков и т. п.264 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
В результате производство вооружения выделилось в отдельный вид ремесла еще до того, как стали изготовлять сельскохозяйственные орудия. Металлическое оружие повсеместно предшествует появлению бронзовых и железных изделий хозяйственного назначения. Организация его производства и распределения находилась в ведении военной аристократии и ее лидера, распоряжавшегося общественным прибавочным продуктом и обладавшего властью-собственностью на естественные и трудовые ресурсы социального организма.
Как видим, в развитии позднепервобытных коллективов усиливается необходимость организации централизованной концентрации и перераспределения материальных благ. Однако ее значение несколько отличается от роли редист-рибуции в условиях становления номовых городов-государств древнеземледель-ческих цивилизаций. Деятельность центральных органов власти ориентирована, в первую очередь, на обеспечение военно-политического могущества соответствующего объединения.
Отчуждающийся представителями (союзно-) племенной знати у экономически автономных общин прибавочный продукт расходуется на производство вооружения и боевых транспортных средств, а также на закупку сырья и готовых изделий. Рост торговли цветными металлами в эпоху бронзы, а также централизованная организация ремесленного производства даже не на общинном уровне, а, очевидно, в масштабах социальных организмов (племен и устойчивых надплеменных объединений) обеспечивали не только концентрацию в руках выделяющейся знати львиную долю общественного прибавочного продукта, но и престижно значимых ценностей, получаемых в результате внешней торговли и производимых своими же, подчиненными ей ремесленниками. Военной аристократии принадлежит и право дележа военной добычи, а также даннических поступлений от покоренных племен, что является существенным, а то и главным источником ее обогащения.
Однако в условиях данного пути развития решающая роль металлургии состоит не столько в том, что она обеспечивает военное превосходство одних племен над другими, но во все более реализующейся с начала железного века ее функции по производству средств производства: первоначально ремесленных инструментов, а затем и сельскохозяйственных орудий. В большинстве регионов умеренного и тропического поясов это прежде всего и вело к глобальной трансформации всей системы социально-экономических отношений, что было связано с качественным повышением производительности труда в земледелии. Общее техническое перевооружение при наличии редистрибу-ции как внутри общин, так и на межобщинном уровне обеспечивало все необходимые условия для окончательного отделения от сельскохозяйственной деятельности не только производства средств производства и вооружения, но и изготовления предметов потребления.
При этом логично предположить, что с эпохи раннежелезного века начинает существенно изменяться и социальная организация ремесел, прежде всего связанных с металлургией и металлообработкой. В умеренной и тропической зонах большинства районов земного шара существовали достаточно благоприятные условия для организации железоделательного производства не только в рамках отдельных социальных организмов, но и на уровне связей нескольких соседних общин. Такого рода общинное ремесленное производство средств производства со временем могло стать в значительной степени автономным поСтановление первых цивилизаций 265
отношению к центральной редистрибутивной системе и поддерживаться реди-стрибуцией на уровне более низких звеньев управления.
Вместе с тем, производство вооружения, боевого снаряжения и престижно значимых ценностей опиралось на редистрибуцию материальных благ в масштабе всего военно-политического объединения и организовывалось его лидерами. Рост производительности земледельческого труда в данном случае прямо не обеспечивался организационной деятельностью представителей высшей власти, однако зависел от деятельности региональной администрации и общинных органов самоуправления.
Таким образом, если в условиях становления древнеземледельческих цивилизаций энеолита и раннебронзового века решающую роль в процессе увеличения объема производимого прибавочного продукта играло усовершенствование системы организации труда, то при формировании раннеклассовых отношений в обществах позднебронзового и раннежелезного веков определяющее значение имело появление ремесленного производства средств производства, что также связано с организационными изменениями в сфере производства и распределения. Если в первом случае ремесло выступало лишь в качестве производства предметов престижного потребления, то во втором — в своей двучленной структуре, включая группы А и Б (производство предметов потребления и производство средств производства).
Простые и сложные раннегосударственные социальные организмы
Для развития социально-имущественной стратификации прибавочный продукт должен быть не только произведен, но и отчужден у непосредственных производителей и сконцентрирован в руках верхушки. Для этого необходимо наличие органов власти и управления, способных контролировать деятельность людей в рамках определенной территории и обладающих достаточной военной силой для защиты ее границ.
Численность населения и площадь территории, подвластные раннегосудар-ственным органам, должны были обеспечивать производство прибавочного продукта в объеме, достаточном для содержания выделившейся знати и связанных с ней новых социальных групп (профессиональных воинов, чиновников, ремесленников, прислуги и т. д.). Но в различных экологических и исторических условиях объем прибавочного продукта, необходимого для завершения становления раннеклассовых отношений, был не одинаков.
На ранних стадиях развития цивилизации Шумера, Египта или доколумбо-вой Америки содержание знати, чиновничьего и военного аппарата требовало гораздо меньших затрат, чем, например, при образовании Киевской Руси. Это объясняется, во-первых, теплым климатом и отсутствием потребности во многих специальных приспособлениях для защиты от холодов, во-вторых, отсутствием серьезной внешней опасности, а значит, и крупных военных ассигнований. Первобытная периферия древнейших цивилизаций на стадии их образования не представляла для них серьезной угрозы. В условиях же формирования, например, Киевской Руси следовало обеспечить отапливаемыми зданиями, теплой одеждой и дорогостоящей амуницией, в том числе и гораздо более сложным, чем в эпоху древнейших цивилизаций, вооружением, не только правящий слой, но и дружину, охранявшую и поддерживающую целостность социального организма. Угроза нападения извне требовала больших затрат на сооружение оборонитель-266
Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации
ных линий и укрепленных пунктов. Кроме того, определенная часть материальных средств и людских ресурсов гибла в войнах, особенно при набегах кочевников, а порою могла отчуждаться в виде дани более сильным соседям.
В древнейших цивилизациях даже при использовании орудий, изготовленных из дерева с использованием камня, кости и рога, прибавочный продукт был настолько велик, что, к примеру, в Египте в эпоху Древнего царства (III тыс. до н. э.) одна семья земледельцев (естественно, при общегосударственной организации производства) могла получить из плодородной почвы долины Нила в три раза больше пищевых продуктов, чем это было необходимо для удовлетворения ее личных потребностей. Само качество земли способствовало высокой урожайности.
Значительно меньшая производительность труда в земледелии, даже при использовании железных орудий, наблюдается в умеренной зоне. Так, избыточный продукт древнерусского крестьянского хозяйства составлял около трети производимой им продукции, причем большая его часть должна была расходоваться на приобретение товаров, в которых древний египтянин не нуждался
Плотность населения в долине Нила или Нижней Месопотамии была во много раз выше, чем в лесостепной и тем более в лесной зоне Восточной Европы, а затраты на содержание господствующего класса и окружающих его лиц, а также расходы на общественные нужды, в том числе и на обеспечение внешней безопасности, гораздо ниже. Гигантский прибавочный продукт, оказавшийся в руках фараонов после объединения страны, не мог быть целесообразно (с экономической точки зрения) использован и застывал в пирамидах и сфинксах. Подобного обращения с ресурсами ни одно другое государство античности или средневековья позволить себе уже не могло.
Таким образом, численность населения и тем более размеры территории различных раннеклассовых социальных организмов существенно отличались друг от друга. В полосе умеренного и, как правило, тропического климата в силу природных факторов производительность земледельческого труда при прочих равных условиях, а то и при использовании более качественных орудий труда, не могла быть такой же высокой, как в долинах великих рек субтропической полосы. Поэтому для перехода к эксплуататорским отношениям в первых двух зонах необходимо было не только перейти к использованию железных орудий, но и объединить под эгидой единой политической власти обширные территории — например, бассейн Днепра и ряд близлежащих земель (Киевская Русь), Среднее Поволжье и Прикамье (Волжская Булгария), Южное Приамурье (Бохай и государство чжурчженей) или среднее течение Нигера (Гана и Мали). В силу аналогичных причин раннегосударственные образования кочевников также занимали огромные территории. Достаточно вспомнить Великую Скифию, державы гуннов, Тюркский каганат, Хазарию или Золотую Орду.
Можно вывести следующую закономерность: чем больший объем прибавочного продукта производит каждый трудящийся и чем дешевле обходится содержание раннегосударственного аппарата, тем меньшее количество людей и меньшая территория необходимы для сложения раннеклассового социального организма. Напротив, чем более дорогостоящей является новая социальная система и чем ниже производительность труда, тем большую территорию зани мает раннеклассовый социальный организм и тем большим должно быть егс население. Соответственно, в первом случае объем раннегосударственногсСтановление первых цивилизаций 267
организма может быть незначительным -— население около 30 тысяч человек и территория в радиусе дня пути от центрального поселения-столицы (древнеегипетские и шумерийские номы, города-государства Мезоамерики и пр.), во втором — возникающее раннеклассовое государство не может не охватывать обширные пространства, по площади равные сотням, а по численности населения — десяткам номов.
Конечно, объем раннегосударственного социального организма не определяется лишь рассмотренными показателями. Кроме них, в каждом конкретном случае существуют и другие: экономические, социально-политические и этнокультурные.
Среди экономических факторов в первую очередь следует назвать потребность всякого социального организма в обеспечении себя всем необходимым для нормального существования. Требующиеся для этого продукты можно либо добыть или произвести на собственной территории, либо получить извне — в результате торговли или же насильственного отчуждения у соседей. Однако обеспечение раннегосударственных образований основными жизненно важными продуктами торговым путем прослеживается редко — этими методами скорее приобретаются предметы роскоши. Исключением является доставка цветных металлов в эпоху энеолита-бронзы. В большинстве случаев раннепо-литические объединенния стремятся иметь все необходимое на собственной территории, что приводит к захвату ими соседних земель, богатых сырьем.
Величина складывающегося раннеклассового социального организма во многом определяется и конкретной военно-политической ситуацией в период его становления. С одной стороны, в древнейших очагах формирования цивилизации номовые социальные организмы не имели рядом с собой достаточно сильных противников, так что внешняя угроза не стимулировала их сплочения; с другой — общеизвестна роль объединения сил в процессе формирования ранних государств на периферии уже сложившейся цивилизации или перед лицом опасности со стороны кочевников.
Немаловажен и фактор наличия эффективного вооружения и транспортных средств, обеспечивающих мобильность армий и возможность контроля обширных территорий, поставляющих прибавочный продукт центру. Если в эпоху энеолита крупные централизованные монархии могли сложиться лишь в районах, связанных речным судоходством (вдоль Нила, Тигра и Евфрата, очевидно, Инда), то в бронзовом веке, благодаря появлению легких боевых колесниц и развитию морского судоходства, возникают "военные", как их называет Г.А. Меликишвили, государства (Митанни, Хеттское царство, Минойский Крит, Ахейская Греция, Шан-Иньский Китай), целостность которых зиждется главным образом на военной силе политического центра.
Перспективы образования крупных социальных организмов во многом определяются и изначальной этнокультурной близостью коллективов, охваченных интеграционным процессом. Этнокультурная близость осознается как "родственность", что способствует установлению более тесных контактов. Естественно, что осознающим свою изначальную, "кровную" близость и связанным общими преданиями, верованиями и культами группам легче объединиться в устойчивую федерацию, чем племенам и общинам различного происхождения. Особенно важную роль играет языковая близость. Однако следует заметить, что и полиэтничный состав складывающегося раннеклассового социаль-268____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
ного организма, при наличии достаточно сильных экономических и социально-политических причин интеграции, не является непреодолимым препятствием. В большинстве случаев формировавшиеся социальные организмы включали не только этнически близкие, но и другие группы населения.
Как видим, можно выделить два типа раннегосударственных социальных организмов, которые могут быть названы простым и сложным.
В условиях сочетания высокой производительности труда и ее сравнительно незначительными затратами на содержание правителей и их окружения раннеклассовые социальные организмы возникают на базе племен-вождеств в виде го родов-государств номового типа. Их территория была небольшой, а значительная часть населения концентрировалась в столице, где сосредоточивалась экономическая, социально-политическая и культурная жизнь. Такие ран-негосударственные образования мы будем именовать простыми социальными организмами. Существенные черты такого типа раннегосударственного социального организма (нома) определяются, в конечном итоге, тем, что производство прибавочнрго продукта увеличивается за счет усовершенствования организации труда и системы редистрибуции в масштабах политического целого. В этих условиях выделение ремесла является следствием общего экономического подъема. Его функции главным образом сводятся к трансформации натурального прибавочного продукта в престижно значимые ценности. Так как появляется необходимость в проведении крупномасштабных коллективных работ, координации действий специализированных производственных ячеек и перераспределении материальных благ в масштабах всего номового города-государства, правящий слой выполняет организационно-хозяйственные, в том числе и редистрибутивные, административно-политические и тесно связанные с ним культурно-культовые функции.
Подобные социальные организмы возникают на стадии энеолита и бронзового века в рамках наиболее благоприятных для ведения эффективного земледельческого хозяйства районов. Обычно они появляются на базе группы близких в этнокультурном плане племен-вождеств. На фоне достаточно крупных этнокультурных общностей родственных племен, в рамках устойчивых социальных организмов (номовых городов-государств) возникают новые этносоциальные общности, которые можно было бы назвать территориально-городскими (шумерийцы — урцы, урукцы, лагашиты и т. д.; финикийцы — тиряне, сидоняне и т. д.).
Этническая специфика жителей городов-государств определялась не только общностью самосознания и самоназвания, но и определенным культурно-культовым единством на основе почитания бога-(святого-) покровителя, персонифицирующего единство гражданской общины, а также спецификой диалекта. Многие исследователи справедливо в качестве основного этнического подразделения раннеклассовых обществ называли гражданскую общину города-государства, входящую в состав более крупной этнокультурно-языковой общности. Эта идея в целом соотносима с предложенным Ю.В. Бромлеем разграничением народностей на "узкой" (социально-экономической в рамках политического целого) и "широкой" (культурно-языковой) основе.
Примерами подобного рода серий этнически близких номовых социальных организмов могут служить города-государства майя и ацтеков, шумерийцев, египтян (до объединения страны Менесом), ханаанеев, финикийцев и т. д. Их можно определить как локальные цивилизации, для составных частей которыхСтановление первых цивилизаций____________________________________________269
(номов) характерны общность происхождения, идентичность социально-экономической и политической структуры, а также этнокультурно-языковая близость при наличии (на этом уровне) общего самосознания, противопоставляющего их как "людей высшего сорта", обладающих "настоящей культурой" всем остальным — "варварам". В дальнейшем, по мере развития экономических, политических и культурно-культовых связей между номами, при значительном усилении одного из них, на базе такого рода локальной цивилизации может сложиться крупная централизованная монархия (Египет с начала и Нижняя Месопотамия с последней трети III тыс. до н. э.). Однако пример древних майя показывает, что такое развитие наблюдается не всегда.
Там же, где прибавочный продукт был не на столько велик, чтобы обеспечить развитие серии номовых городов-государств, необходимым условием становления раннеклассовых социальных организмов было отчуждение прибавочного продукта многих общин, племен и даже союзов племен, экономически обособленных друг от друга, в пользу ведущего центра. Такие государственные образования формируются в результате подчинения неким формирующимся раннеполитическим образованием менее развитых соседей, нередко близких ему в этнокультурном плане. Прибавочный продукт, отчуждаемый у данничес-ки зависимых обществ, и обеспечивает становление раннеклассовых отношений в рамках лидирующего центра — ядра, представляющего собою, в сущности, город-государство, господствующий над своими данниками. При этом последние по своему внешнему облику и образу жизни могут выглядеть вполне первобытно, однако именно они обеспечивают возможность властвующему центру выйти на цивилизационный уровень. Данническая эксплуатация соседей может прикрываться объективной необходимостью мобилизации средств в интересах совместной обороны, но в большинстве случаев является следствием прямого военного давления или завоевания.
По мере концентрации прибавочного продукта вассально зависимых обществ в руках господствующей знати общества-лидера резиденция последней приобретает характер города-столицы. Само же государство институционализируется в виде сложной общественно-политической структуры, состоящей из ядра, соответствующего городу-государству, и зависимых (эксплуатируемых), но могущих длительное время сохранять свою внутреннюю автономию областей, своего рода "племенных княжений". Отчуждаемый у них прибавочный продукт обеспечивает ускоренное развитие центра, что на первых порах может сдерживать процесс социально-имущественного расслоения на периферии. Такие иерархически организованные социумы уместно называть сложными социальными организмами.
Существенные черты данного типа раннегосударственного социального организма (за неимением лучшего термина его можно назвать княжеством, точнее — великим княжеством) определяются в конечном итоге тем, что производство прибавочного продукта увеличивается (до определенного предела) за счет усовершенствования орудий труда и появления ремесленного производства средств производства в виде общинного ремесла при определенной экономической автономии отдельных общин и домохозяйств. В таких условиях государственная власть ограничивается организацией лишь определенных видов производства, в частности, обеспечивающих обороноспособность политического целого, и прямо не вмешивается в экономическую деятельность крестьянских общин.270____________________Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации
В системе централизованного перераспределения функционирует прибавочный продукт, отчужденный в виде дани у зависимых периферийных обществ и изъятый в качестве ренты-налога у крестьянских общин центра. За счет последних содержатся правитель и его двор, знать, военно-административный аппарат и работающая на удовлетворение их запросов прослойка ремесленников вне крестьянских общин. Правящий слой выполняет прежде всего редистрибутивные (в оговоренном выше смысле) и военно-административные функции. Располагая властью-собственностью над ресурсами социального организма, правитель и знать за счет системы централизованного перераспределения обеспечивают содержание служилого сословия. Однако из-за обширности подлежащих контролю территорий может развиваться система выделения определенных общин для содержания представителей господствующего сословия на местах, соответствующая тому, что обычно понимают под феодализмом.
К феноменам такого рода также, очевидно, применимо понятие локальная цивилизация. Данные общества возникают на базе определенной территориально-этнической общности поздней первобытности по мере развития и укрепления надплеменных, а в перспективе — раннегосударственных органов власти и управления. Как и в предыдущем случае, наблюдается двучленная этническая структура. Но в отличие от раннеклассовых обществ древнейших цивилизаций Ближнего Востока, этническая общность высшего уровня складывается в рамках сложного социального организма, тогда как на низшем этнические различия отражают старое племенное и союзно-племенное деление культурно-языкового плана.
В дальнейшем, по мере социально-экономического развития и производства в рамках отдельных областей прибавочного продукта в объеме, достаточном для появления классовых отношений в границах соответствующих микроструктур, при стирании старых племенных рубежей и развитии городских центров на периферии, на базе сложного социального организма ("великого княжества") появляется серия отпочковывающихся от него простых социальных организмов ("удельных княжеств"), развившихся на периферии под эгидой ядра.
Формируясь в рамках достаточно устойчивой этнической общности высшего порядка, утвердившейся на базе сложного социального организма, по мере распада старых и становления новых общественных отношений и территориально-хозяйственно-административных связей, такие социальные организмы, приобретая этническую специфику и особое самосознание и самоназвание (новгородцы, полочане, смоляне, галичане и т. д. на Руси), сохраняют и этнокультурно-языко-вую общность в рамках целого. Такой путь развития может быть проиллюстрирован на примере истории Китая эпохи Чжоу и периода "борющихся царств" (первые три четверти I тыс. до н. э.) и Киевской Руси или Японии в средние века.
В ряде случаев в процессе формирования сложных эксплуататорских социальных организмов определенную, а то и решающую роль играют разнообразные контакты оседлоземледельческих и кочевнических обществ, так что ран-неполитические объединения нередко складываются в результате насильственного их объединения под эгидой крупных, сложных по своей структуре государств типа Гуннской державы, Аварского каганата, Хазарии, раннесредневе-ковых Дунайской и Волжской Болгарии, Венгрии и т. д. Обычно такие социальные организмы имеют непрочные внутренние связи, основывающиеся главным образом на даннической эксплуатации кочевниками земледельцев. Поэто-Становление первых цивилизаций
271
му они обычно распадаются при первых же серьезных поражениях. Однако при некоторых ситуациях на их основе могут складываться и устойчивые этносоциальные организмы (Болгария, Венгрия).
Роль внешних факторов в становлении ранних цивилизаций
Раннегосударственные социальные организмы могут возникать как на основе сугубо внутреннего развития (древнейшие цивилизации), так и в условиях контактов с уже сложившимися цивилизационными центрами. Роль устанавливающихся между ними связей в одних случаях состоит в заимствовании некоторых достижений, в других — оказании мощного стимулирующего воздействия.
И те, и другие общества можно называть контактными, различая, соответственно, контактные заимствующие и контактные заимствующе-стимулиру-емые общества, именуемые часто (А.Дж. Тойнби, Л. Огшенхеймом и др.) "цивилизациями-спутниками" ("цивилизациями-сателлитами").
В условиях непосредственных контактов цивилизованных и позднеперво-бытных обществ наблюдается одна из трех ситуаций.
1. Цивилизация непосредственно влияет на граничащие с ней общества финальной стадии первобытности, выступающие в роли ближней или внешней периферии (контакты греков с фракийцами, иллирийцами, скифами и т, д.; германские и славянские племена на границах Рима и Византии и т.д.).
2. Цивилизация подчиняет и включает в свой состав позднепервобытные или раннеклассовые этносы, приобретающие статус внутренней периферии, а затем в большинстве случаев и вовсе сходящие с исторической арены в качестве самостоятельно развивающихся обществ (население многих североафриканских и европейских провинций Римской империи: нумидийцы, мавританцы, иберы, кельты, иллирийцы, фракийцы, даки и др.; население южнокитайских областей, включенных в состав империи Хань, и т. д.).
3. Успешный натиск варварских народов на переживающую, как правило, в этот момент общий кризис цивилизацию может привести к образованию на территории занятых ими провинций повторной периферии (германское и славянское завоевание областей Римской и Византийской империй, фригийцы на территории разрушенного Хеттского царства, кочевники на берегах Хуанхэ в IV—V вв. и т. д.).
В условиях повторной периферии часто складываются благоприятные условия для становления вторичных цивилизаций, что мы видим в ргеиде, Палестине, Иране, Индии и Китае в конце бронзового и начале раннежелезного веков. Внутренняя периферия не представляет собой самостоятельного типа развития, хотя в ряде случаев, впитав достижения более высокой культуры, соответствующие общества со временем могут перерасти в самостоятельные государственные образования (например, отделившаяся в начале I тыс. до н. э. от Египта Напата в среднем течении Нила). На базе внешней периферии складываются социальные организмы контактных цивилизаций, причем роль цивили-зационного центра в процессе их формирования может быть различной.
В ряде случаев воздействие цивилизационного центра на позднепервобыт-ную периферию состоит главным образом в том, что последняя лишь перенимает некоторые достижения более развитых соседей. Движущими силами их развития являются исключительно внутренние процессы, в какой-то степени активизирующиеся под воздействием внешних стимулов, но не подвергающиеся существенным изменениям с их стороны.
I272____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
Обычно такая ситуация наблюдается там, где в условиях приблизительно одного хозяйственно-культурного типа в соседних, связанных между собой районах происходит постепенный переход к раннеклассовым отношениям. Однако в одном месте этот процесс протекает несколько быстрее: вырабатываются новые принципы организации всех сфер жизни, определенные этические, эстетические и религиозные каноны, наилучшим образом соответствующие данным историческим условиям. Естественно, что несколько отстающие, но аналогичные по характеру развития соседние общества, находящиеся в более или менее интенсивных контактах с очагами цивилизаций, перенимают многие достижения, что ускоряет их развитие.
В качестве примера можно назвать обширную зону сухих субтропиков Передней Азии, где, судя по археологическим материалам, на рубеже III—II тыс. до н. э. в зоне перекрестного влияния Шумера и Хараппской цивилизации формировалось несколько раннеклассовых обществ. О них можно судить по таким поселениям раннегородского типа, как Шахри-Сохте на западе Ирана, Алтын-Депе и Намазга-Депе в Южной Туркмении, Мундигак в Южном Афганистане, Джаркутан на юге Узбекистана и др., выполнявшим функции хозяйственного политического и идеологического лидерства в масштабах определенной территории. В целом они имели местную основу и развивались вполне самостоятельно как города-государства номового типа, однако в их облике и культуре заметно использование месопотамских и хараппских образцов и эталонов.
Социальные организмы таких контактных цивилизаций по своей структуре близки к опережающим их в развитии соседям. В некоторых случаях грань между цивилизационным центром и периферией достаточно условна. Это хорошо видно на примере Элама, где становление ирригационного земледелия, городских центров, царской власти, жреческих корпораций и появление письменности протекало спонтанно и почти одновременно с аналогичными процессами в Нижней Месопотамии. Однако большинство сфер эламской культуры все же развивалось под сильным шумерийским влиянием.
Поэтому а.дж. Тойнби и Л. Оппенхейм имели основания относить Элам к категории цивилизаций-спутников наряду с Хеттской и Урартской. Усилившаяся на рубеже IV—III тыс. до н. э. торговля между номовыми социальными организмами Двуречья и населением богатого сырьевыми запасами Иранского нагорья играла существенную роль в подъеме протоэламской цивилизации, осуществлявшей контроль над этими торговыми путями, причем по отношению к позднепервобыт-ным обществам плато Элам выступало в роли цивилизационного центра.
Следовательно, условиями развития контактных заимствующих цивилизаций являются: 1) сходство в направлении социально-экономического и культурного развития цивилизационного центра и его внешней периферии; 2) неравномерность их развития; 3) своего рода "ненасильственное" восприятие периферией отдельных достижений центра, не приводящее к отклонению от заданной внутренними закономерностями линии спонтанного развития.
Для второго типа контактных цивилизаций характерно не просто влияние, а активное воздействие более развитых соседей на внутреннюю структуру формирующихся эксплуататорских обществ. Так, особенности внешних связей во многом определяли конкретные пути развития Хеттского царства, Ахейской Греции или Финикии, Македонии, Фракии, Дакии и Скифии, Хазарии и обеих Болгарии, Великоморавской державы, Киевской Руси и СкандинавскихСтановление первых цивилизаций
273
стран, средневековых государств Западного Судана и Восточной Африки, Дальнего Востока, Индокитая и т. д. Соответствующие общества можно назвать заимствующе-стимулируемыми.
Условиями появления заимствующе-стимулируемых социальных организмов являются: 1) неравномерность социально-экономического развития — выдвижение цивилизационного центра и отставание внешнепериферийных обществ; 2) их активное многоплановое взаимодействие; 3) способность цивилизационного центра в процессе развития контактов с периферийными социальными организмами видоизменять и в определенной степени "направлять" спонтанное развитие последних.
В терминологии А.Дж. Тойнби, рассматривавшего мировую историю в аспекте взаимодействия цивилизаций друг с другом и с природной средой, этот механизм определяется как "вызов-и-отклик": периферийные общества перестраиваются в ответ на импульс, получаемый из цивилизационного центра, и в свою очередь воздействуют на соседнее общество.
Принадлежность обеих взаимодействующих сторон к одному или различным хозяйственно-культурным типам в данном случае не имеет принципиального значения, хотя торговые контакты, очевидно, бывают более интенсивными при специализации в различных сферах хозяйственной деятельности, тогда как культурное влияние, по всей видимости, легче распространяется при исходной хозяйственно-культурной близости. Поскольку внешние связи в условиях развития контактных заимствующе-стимулируемых социальных организмов (составляющих огромное большинство обществ рассматриваемого переходного периода) играют принципиально важную роль, представляется целесообразным рассмотреть их более подробно.
Основным видом экономических контактов являются торговые связи. По-зднепервобытная, а затем и раннеклассовая периферии могут поставлять ци-вилизационному центру разнообразное сырье (руду, древесину, ценные породы камня, самоцветы, благородные металлы и т. п.), продукцию промыслов (дорогие меха, перья редких птиц, слоновую кость и т. д.), рабов, всевозможные приправы, благовония, экзотические яства, в некоторых случаях и диковинных животных, в эпоху железного века — сельскохозяйственные товары, главным образом продукцию животноводства и зерно.
Взамен периферийные общества получают не только сельскохозяйственные товары (поставка зерна из Месопотамии в соседние горные и степные районы, экспорт вина и масла из Эгеиды Крито-Микенского и всего Средиземноморья Античного периодов и т. д.), но и ремесленную продукцию, удовлетворяющую престижные запросы варварской знати (дорогие ткани, художественную керамику, высококачественные металлические изделия, украшения и т. п.). При этом, как видно на примере древней Передней Азии, цивилизационный центр нередко нуждается в товарообмене намного больше, чем периферия. Агрессивность месопотамских деспотий в значительной мере обусловливалась стремлением подчинить соседние территории, являвшиеся источниками сырья.
Товарообмен с цивилизационным центром сказывается на периферийных обществах двояким образом. Из центра на периферию поступают новые товары, а также передовые для того времени идеи в области ведения хозяйства, организации социально-политических отношений, государственного устройства, научные знания, эстетические каноны и т. д. Все это, как правило,274____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
способствует социально-экономическому развитию внешнепериферийных социальных организмов.
Более важен второй момент — широкомасштабная торговля с цивилизованным центром во многих случаях оказывает огромное воздействие на характер и направленность исторического развития периферийных социальных организмов. Сказанное проявляется в том, что последние в той или иной степени ориентируют свое хозяйство в соответствии с запросами внешнего рынка и определенным образом трансформируют собственную социально-экономическую и даже территориально-поселенческую структуру. Характер общественной трансформации определяется, в первую очередь, способом получения экспортируемой продукции, которая может быть либо местного производства, либо полученной у соседних народов: мирным путем — через торговые связи или же насильственно — в виде военной добычи или дани.
При экспорте собственной продукции центральная власть заинтересована в интенсификации ее производства. В качестве примера можно привести севе-роафриканскудо Нумидию эпохи правления Массинисы (около 215—149 гг. до н. э.), когда ввиду резкого увеличения спроса на зерно на внешнем рынке (в Италии и Греции) правительство начинает активно содействовать развитию земледелия в преимущественно скотоводческой стране.
В том случае, когда рынок цивилизационного центра требовал сырье и особенно металлы, расширение торговых связей стимулировало развитие государственной добычи и переработки полезных ископаемых. Примером могут служить африканские государства древности (Напата, Мероэ, Аксум) и средневековья (Гана, Мали, Сон-гай), где правительство монополизировало и (или) строго контролировало плавку и обработку железа, медные копи, серебряные рудники и золотые прииски. Подобные мероприятия укрепляли позицию государственного сектора в экономике и, соответственно, правящей династии. С этим можно сопоставить данные о том, что в Македонии доходы от рудников принадлежали царям, что предполагается и для Фракии с Дакией.
Если же контактный социальный организм экспортирует в основном товары не местного производства, то роль внешней торговли во многом зависит от того, специализируется ли он на транзитных поставках или же сбывает насильственно отчужденную у соседей продукцию. В первом случае периферийные социальные организмы могут выполнять роль посредника между самостоятельными цивилизационными центрами (страна Дильмун (о. Бахрейн) в Персидском заливе, бывшая в III тыс. до н. э. торговым посредником между Месопотамией и Индией; Угарит, выполнявший во II тыс. до н. э. посреднические функции в товарообмене между Месопотамией, Египтом, Эгейским миром и Хеттской Ана-толией) либо между сложившимся цивилизационным центром и позднеперво-бытными или уже формирующимися раннегосударственными организмами (Элам, древнейший Ашшур, специализировавшийся на поставках сырья из Малой Азии в Нижнюю Месопотамию; Троя, выступавшая в роли поставщика Востоку европейского металла в эпоху бронзы). В подобных социальных организмах транзитная торговля становится одной из важнейших статей дохода и определяет род деятельности многих людей, среди которых важную роль играют государственно-храмовые торговые агенты — тамкары древнего Ближнего Востока.
В случае когда сбываемые в цивилизационный центр товары добываются насильственным путем в виде дани или военной добычи, имеются все основа-Становление первых цивилизаций
275
ния предполагать усиление военно-политической власти, ориентированной на систематическое отчуждение прибавочного продукта у более слабых соседей, владеющих пользующимися спросом на мировом рынке товарами. Ярким примером являются Киевская Русь и Волжская Болгария на ранних этапах развития, а также западносуданские государства раннего средневековья — Гана и Мали.
В эпоху раннего средневековья в Восточной Европе и Западной Африке метод получения товаров, экспортируемых в соседние более развитые общества (в Византию и прикаспийские мусульманские земли в одном случае и в исламизированные Египет и Магриб — во втором), был идентичным и сводился главным образом к следующим моментам. Благодаря развитию земледель-ческо-скотоводческого хозяйства в районах Восточноевропейской лесостепной полосы и Западносуданских саванн, при широком использовании железа, на берегах великих рек (Днепра, Волги, Нигера), служивших основными транспортными артериями, складываются сложные социальные организмы.
Политической консолидации способствовала угроза со стороны кочевников (тюркских народов и берберов), а развитие социально-экономической и культурной жизни стимулировалось торговыми контактами с цивилизацион-ными центрами. Потребности рынка последних, поставлявших периферийной знати престижные предметы, определяли стремление высших слоев к получению товаров, пользующихся особым спросом у торговых партнеров. Цивилиза-ционные центры, опираясь на достаточно прочную экономику, обеспечивающую военное превосходство, подчиняют и облагают данью лесные племена, обеспечивая при этом, по мере сил, безопасность ведущих к соседним цивилизациям торговых путей. В результате в обществе заметно возрастает роль военной знати, получающей взамен на отчужденный натуральный продукт собственной периферии престижные предметы роскоши.
Предложенная модель может быть, очевидно, соотнесена и с исторической ситуацией, возникавшей и в ряде других регионов. Прежде всего имеются в виду государственные образования, возникавшие на территории Маньчжурии (Бохай, царство чжурчженей). С одной стороны, они тесно связаны с Китаем, а с другой — контролировали население лесных просторов Приамурья.
Сходная ситуация складывалась и при регулярных торговых связях крупных, кочевнических в своей основе, государственных образований, собирающих дань с подвластных им земледельческих обществ и'цивилизационных центров. Подобное могло происходить в Скифии Атея, среднеазиатском государстве гуннов-эфталитов, в Хазарии и Золотой Орде. Примечательно, что столицы этих государств (Итиль, Сарай-Бату и пр.) размещаются главным образом в низовьях крупных рек — важнейших транспортных артерий (как Волга), где контролировали сбыт товаров всего речного бассейна в заморские страны. Концентрация экспортируемых и импортируемых товаров в руках военной знати таких раннеполитических структур способствует усилению редистрибутивной функции власти, что усиливает социально-экономическое неравенство членов не только господствующего ядра данного сложного социального организма, но и между центром и подвластными ему территориями.
Однако постоянные деловые контакты правящей знати и средних слоев с приезжими купцами должны были способствовать развитию товарно-рыночных форм обмена и внедрению денежных знаков в качестве всеобщего эквивалента стоимости. Приезжие купцы в первую очередь имели дело с централь-276 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
ной властью, концентрирующей в своих руках львиную долю совокупного прибавочного продукта. Но чем большей степенью экономической самостоятельности обладали отдельные домохозяйства, тем более значительная часть производимых материальных благ оставалась в их распоряжении и, следовательно, могла быть продана иноземным торговцам. А это стимулировало становление сословно-классовых отношений.
Таким образом, внешние связи могли, с одной стороны, на первых порах содействовать укреплению государственно-редистрибутивной системы, а с другой, особенно при возможности широких контактов иностранных купцов со средними слоями населения, — создавались благоприятные условия для внедрения и последующего развития товарно-денежных отношений. Там, где внешнеторговая инициатива принадлежала периферийным социальным организмам, а их правители сами организовывали сбыт товаров в цивилизацион-ный центр, можно предполагать более значительную роль первой тенденции. Там же, где в роли торговых посредников выступали иностранные купцы, создавались условия для реализации и второй.
В любом из этих случаев столичный центр выступал в качестве фокусной точки товарообмена: сюда по каналам редистрибутивной системы стекались экспортируемая продукция и доставляемые из-за рубежа товары. Здесь же совершался товарообмен между приезжими купцами и мелкими производителями, привозившими свою продукцию на столичный рынок.
В процессе становления и развития многих раннеклассовых социальных организмов значительную роль играют и военно-политические контакты, причем не только с соседним цивилизационным центром, но и со стадиально близкими обществами. Постоянная военная угроза, как уже отмечалось, стимулирует политическое объединение главным образом этнически близких коллективов в целях совместной самообороны. С угрозой со стороны критской талассократии исследователи связывают становление ахейских центров; консолидации складывавшихся древнеиранских городов-государств, еще сохранявших старые племенные связи, в Мидийское государство способствовала ассирийская, а затем и скифская угроза; ассирийская опасность стимулировала и образование царства Урарту на базе федерации формировавшихся городов-государств Армянского нагорья — "союза Наири".
Многочисленные примеры показывают, что военная опасность, если она не столь велика, чтобы уничтожить формирующееся раннеклассовое общество, в целом стимулирует процесс консолидации и способствует появлению сложных социальных организмов. А наблюдавшееся при этом укрепление центральной власти способствует более четкому обособлению военной знати. Выделение дружинной прослойки неизбежно связано с концентрацией значительных материальных ресурсов в руках центральной власти. Последнее, в свою очередь, стимулирует возрастание редистрибутивной системы и государственную организацию отраслей производства, определявших обороноспособность социального организма в целом, что должно было отражаться на характере социальной организации ремесла. Постоянная военная угроза способствует развитию государственного ремесленного производства и усилению правительственного контроля над некоторыми отраслями посадского (где оно присутствует на этапе оформления эксплуататорских отношений) и общинного ремесел. Военная опасность предполагает и возрастание роли столицы как политического, редистрибутивно-Становление первых цивилизаций 277
го и ремесленного центра. Город окружается фортификационными сооружениями, особенно укрепляется резиденция правителя — цитадель, детинец, кремль.
Внешняя опасность может и тормозить темпы общественного развития. Это происходит в тех случаях, когда нужды самообороны требовали непомерно больших средств, которые при благоприятных обстоятельствах могли бы способствовать росту социально-имущественной стратификации и развитию ремесел, торговли и культуры. Кроме того, постоянные войны приводят к сокращению трудоспособного населения и гибели материальных ценностей, запустению земель и т. д. Поэтому роль военно-политических контактов в каждом случае должна рассматриваться конкретно.
По сравнению с военными, прочие виды политических контактов (обмен посольствами, визиты правителей и т. п.) сами по себе играют гораздо менее существенную роль. Однако они способствуют перенятию некоторых организационных и особенно церемониальных форм, идеологических доктрин и религиозных культов, заимствованию мод и символики.
Таким образом, военно-политические контакты сказываются на самых различных сферах общественной жизнедеятельности: стимулируют и ускоряют процессы консолидации и интеграции в рамках складывающихся раннеклассовых организмов, способных противостоять врагу; усиливают социально-имущественную стратификацию, связанную с ростом значения военной прослойки в жизни общества; обусловливают и определенные экономические тенденции; влияют на культурную сферу, способствуя "военизации" идеологии и быта высших слоев.
Следует отметить, что важным социально-экономическим последствием удачных войн является, как правило, значительный приток пленных, не всегда, впрочем, обращавшихся в рабов. По справедливому замечанию И.А. Стучевского, для развития рабовладельческих отношений важен не столько сам факт массового угона пленных, сколько характер их последующей эксплуатации. Условия страны, куда попадали военнопленные, не всегда открывали возможность их эксплуатации рабовладельческими методами. Так, в Египте Нового царства, в эпоху максимального притока пленных в эту страну, абсолютное их большинство вливалось в число зависимых земледельцев, составлявших основную массу населения страны. Аналогичным образом с пленными поступали ассирийские и урартские цари, правители Вавилонии и империи Ахеменидов, гунны и тюрки, киевские великие князья, монархи раннеклассовых государств Тропической Африки.
По всей видимости, в большинстве случаев (за исключением обществ античного Средиземноморья) в докапиталистических обществах и тем более в раннеклассовых социальных организмах пленных, в том случае, если их не убивали, не отпускали за выкуп и не перепродавали, сажали на государственные земли. Как неполноправные работники, они подвергались более интенсивной эксплуатации, чем рядовое население, но в дальнейшем их потомки вливались в состав данного этноса. Пленных ремесленников поселяли в столице и других городах, где они работали на нужды государства, правителей и знати, постепенно приобретая характер полусвободных лиц.
Экономические и политические контакты приводят к знакомству варваров с культурой и идеологией более развитого общества, способствуют развитию культурных контактов. Последние воспринимаются либо фрагментарно, главным образом в эпоху древности, когда преобладали политеистические доктрины, либо заимствуются системно, во всех основных аспектах, что типично для
278____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации
эпохи распространения мировых религий. В обоих случаях влиянию со стороны культуры соседних цивилизаций наиболее подвержены высшие слои общества, сосредоточенные в столице, а впоследствии непосредственно связанные с ними городские массы, что на примере Киевской Руси было показано Б.А. Рыбаковым. Этой логике соответствует и разработанная С.А. Арутюновым на материале освоения японцами китайско-корейской буддийско-конфуцианской традиции модель культурных заимствований.
Фрагментарное восприятие элементов культуры соседней цивилизации при обычно негативном отношении к ней в целом наиболее характерно для раннеклассовых обществ древности, что связано с национальным характером религии той эпохи. Воспринять чужую религию, в образах которой концентрировались мировосприятие и миропонимание другого народа, означало отказаться от собственных традиций. Однако знать охотно пользовалась престижно значимыми, подчеркивающими ее высокий социальный статус изделиями иностранных мастеров, широко заимствовала моды и образцы более развитых соседей и в ряде случаев даже была,склонна к восприятию некоторых чужеземных культов.
Ярким примером фрагментарного заимствования соседней культуры могут служить скифы. Правда, общественное мнение отрицательно относилось к склонности некоторых царей и аристократов (Скила, Анехарсиса) приобщиться к эллинской культуре, за что те и поплатились жизнью [Геродот.— IV, 76—80; Диоген Лаэртский.— I, 102]. В то же время археологический материал свидетельствует о широком заимствовании скифской знатью многих элементов материальной, а также, очевидно, и духовной культуры греков.
Сказанное не отрицает возможности более широких заимствований идей, ценностей и традиций в условиях языческого политеизма — в подобном случае воспринимаемые извне представления не противопоставлялись местным верованиям, а постепенно внедрялись в комплекс соответствующей культуры, постепенно трансформируя ее. Например, синкретические религиозные представления населения римских провинций или эллинистических царств, когда местные божества так или иначе дополняли Олимпийский пантеон или отождествлялись с отдельными его персонажами.
Иной вариант того же процесса наблюдается на примере восприятия буддийской культуры народами Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии. В Японии, Бирме или Тибете заимствовался весь комплекс буддийского вероучения с соответствующими философскими доктринами, иконографическими канонами, литературными жанрами и т. п. Однако, попадая на иноэтничную почву и пропагандируя в принципе космополитическое учение, буддисты никогда не отрицали местных верований и традиций и умело адаптировались к новой среде. В этом смысле распространение буддизма коренным образом отличалось от утверждения христианства и ислама, нередко опиравшихся на военную силу и всегда яростно боровшихся с традиционными верованиями местного населения.
Системное заимствование внешнепериферийными социальными организмами целого комплекса некоей наднациональной культуры, оформленной в виде определенного вероучения, характерно для эпохи мировых религий. Эти религиозные учения, космополитические по своей сути, выступали в надэтничной форме. Космополитизм, безусловно, способствовал их восприятию внешнепериферийными народами. Главным фактором, обеспечивающим им победу даже в том случае, когда правящая знать поначалу относилась к ним враждебно, была
Становление первых цивилизаций 279
их оптимальная приспособленность к социально-экономическим условиям, формам общественно-политической организации и культурно-мировоззренческим запросам классовых докапиталистических обществ.
Мировые религии несли систему мировоззрения, удовлетворявшую эмоциональным потребностям и интеллектуальным запросам практически всех социальных слоев, тогда как традиционное язычество уже не могло эффективно реагировать на поставленные жизнью социальные и духовные проблемы. Они давали целостное монистическое миропонимание: образное, наглядное — для широких масс, и теоретически разработанное, философско-теологическое -— для интеллектуальной элиты; обещали компенсацию за прижизненные страдания и гарантировали наказание для обидчиков и злодеев; подтверждали и обосновывали право власть имущих на их привилегированное положение, утешая угнетенных тем, что перед богом все равны, а богатство и знатность, скорее, препятствуют достижению высшей цели. Попадая в ту или иную иноэтничную среду, такая мировоззренческая система неизбежно приспосабливалась и видоизменялась, однако в данном случае адаптировались не отдельные фрагменты, вписывающиеся в уже сложившуюся структуру, а целостный культурно-мировоззренческий комплекс, являющийся каркасом новой идейно-ценностной системы.
Необходимо подчеркнуть, что восприятие всякой культурной инновации осуществлялось не этносом в целом, а вначале отдельными социальными группами, неудовлетворенными старой системой взглядов и не связанными с ней личными интересами. Другие слои по тем или иным причинам какое-то время сохраняют приверженность традиционным взглядам и борются за их сохранение, как это было в эпоху утверждения христианства на Руси.
Культурные контакты способствовали заимствованию хозяйственно-технических достижений, а также приводили к существенным изменениям в административно-политической сфере, например, в ориентировавшейся на китайский эталон раннесредневековой Японии в ходе проведения реформ Тайка. Очевидно, преобразования государственного устройства, проведенные князем Владимиром после крещения, также не в последнюю очередь были связаны с освоением политического и идеологического опыта Византии.
Основным пунктом проведения иноземных влияний становится столица. Характерно, что одной из главных идей, усваиваемых знатью раннеклассовых социальных организмов, является представление о городе как центре и средоточии всех сфер общественной жизни. При этом молодые народы нередко стремятся придать своим столицам подобие внешнего вида центров тех государств, на культуру которых они ориентируются и соперниками которых могут выступать. Так, древнеяпонские столицы строились по типу китайской Чаньа-ни, а появление в Киеве Золотых ворот и Софийского собора по константинопольскому образцу молено рассматривать и как следование византийской традиции, и как своего рода вызов "ромейской" империи.
Как видим, воздействие цивилизационного центра на периферийные по-зднепервобытные и раннеклассовые социальные организмы в одной сфере неизбежно влечет за собой изменения и в других. С этим связано и переселение некоторого числа людей из центра на периферию в периоды ее интенсивного развития: насильственное (увод пленных), или же добровольное (приглашение на службу), бегство от противников и так далее, что в некоторых случаях имело важные исторические последствия.