«Новая зрелость»: формирование феномена

 

Принципиально новые характеристики всего жизненного цикла – «новое детство», «новая старость» и отсутствие (на сегодняшний день) крупных исторических катаклизмов между ними, - стали необходимой основой для формирования «новой зрелости». Но в развитии этого феномена участвовало множество дополнительных факторов.

 

Начать следует, видимо с того, что огромное значение имело долгое отсутствие войн и глобальных экономических катаклизмов в западном мире, начиная с середины ХХ века. Мы в буквальном смысле впервые наблюдаем поколение, никогда не призывавшееся в массовом порядке в воюющую армию. Для «новых взрослых» не только само детство оказалось свободным от военных трагедий или крупных экономических кризисов, - война или кризис и позже не стали рубежом, намертво отделяющим детство от зрелости, как нередко случалось с предыдущими поколениями. Детство оказалось не только приятным, - оно осталось в пределах видимости. Фактически – в пределах досягаемости.

 

Именно благодаря этой психологической «досягаемости» детства «новые взрослые» оказались не нарочитыми инженю (встречавшимися в предыдущих поколениях пусть не в качестве массового явления, но в качестве узнаваемого социального типа), но в качестве людей, чья связь с прежними – детскими, юношескими, - паттернами поведения оказалась естественной и неразрывной.

 

Как следствие отсутствия крупных катастроф, немалое значение имел последовательный отказ западного мира от идеи, что жизнь есть процесс искупления первородного греха, - идеи, окончательно сдавшей свои прежние позиции в массовом сознании к шестидесятым годам. Вместе с ними отступила на задний план и концепция «долга», бывшая одной из важнейших составляющих зрелости. Впервые на сцену вышла идея счастья как ценности, к которой человек имеет право – и даже должен – стремиться. Сегодня нам трудно оценить масштаб новизны этой идеи; мы привыкли полагать, что право человека на счастье – такое же базовое, как его права на воздух и саму жизнь (тоже, кстати, куда менее очевидные, чем нам сегодня может показаться).

 

В свою очередь, очень значительную роль в этом процессе сыграл психоанализ, - не так непосредственная работа конкретных психоаналитиков с конкретными пациентами, как вхождение упрощенного языка и упрощенных идей психоанализа в поп-психологию и поп-культуру. Среди центральных идей такого рода была идея о невероятной ценности детства и о необходимости взаимодействовать с «внутренним ребенком» (этот мем утвердился только в начале 90-х годов XX века благодаря поп-психологу Джону Бредшоу^[19], но сама концепция активно присутствовала со времен “оно” Фрейда^[20] и «Вечного дитя» Юнга^[21]).

 

Однако параллельно с этим процессом легитимации «детского начала» у взрослых шел процесс приобщения представителей младших поколений, - детей и подростков, - к идеям, информации и образу жизни, прежде ассоциировавшихся со зрелостью. Можно не соглашаться с мелодраматическими выводами, которыми историк и социолог Нил Постман завершает свою нашумевшую книгу «Исчезновение детства»^[22], но невозможно игнорировать детально описанный им феномен: в последние десятилетия жизнь ребенка требует от него принятия все большего числа повседневных решений, имеющих далеко идущие последствия (например, уже в шестом-седьмом классе западных школ ребенок нередко должен выбрать, какие предметы он будет изучать на более серьезном уровне, какие – на облегченном, в зависимости от того, в какой колледж и на какую специальность он собирается поступать в будущем; перечисление же примеров социальных решений – например, связанных с сексуальностью, - можно сделать бесконечным). Видится резонным предположить, что результатом таких изменений оказалось не оплакиваемое Постманом «исчезновение детства» (все того же воображаемого, жестко определенного детства), а принципиальное изменение схемы возрастных паттернов. В частности, очень многие вещи, входящие в последовательное психосоциальное развитие человека, оказались не сконцентрированы в привычном нас условном «детстве», а растянуты во времени. Именно таким образом потребность  в игре, удовольствии, непосредственном поведении, динамике, определенном типе социализации, присущие «новым взрослым» (и вообще в определенной мере пожизненно присущие любому человеку), так ярко проявляются в их сегодняшние зрелые годы.

 

Отдельно следует заметить, что большую роль в формировании «новых взрослых» сыграла культурная глобализация, обеспечившая в последние три десятилетия неоценимое влияние японской культуры на культуру Запада. Результат этого влияния оказался парадоксальным: определенные явления и определенная эстетика, свойственная современной «взрослой» японской культуре и традиционно считавшаяся «детской» на Западе, вдруг предстала перед западным обществом в совершенно новом свете. Среди примеров этой эстетики, которую уместно будет назвать «взрослым наивом» , в первую очередь, – анимация и книги комиксов, часто называемые «графическими романами», эстетика японской рекламы розничных товаров, некоторые особенности дизайна, бешеная популярность «дизайнерских игрушек», предназначенных для взрослой аудитории, японская поп-музыка со специфической манерой исполнения (кажущиеся детскими голоса в сочетании с легкими, живыми мелодиями), - наконец, популярность игровых автоматов. Под влиянием этих и других особенностей современной японской поп-культуры западные взрослые вдруг оказались поклонниками явлений и эстетики, прежде ассоциировавшихся с «детством».

 

Наконец, одним из важнейших факторов для возникновения «новых взрослых» стало появление совершенно уникальной категории людей, обязанных своим нынешним положением и образом жизни хайтек-буму девяностых годов. Именно тогда семнадцати, восемнадцати и двадцатилетние гении-ботаники за одну ночь превращались в генеральных директоров, технических директоров, исполнительных директоров появляющихся буквально из-под земли многомиллионных корпораций. Эти молодые гении были гениями совершенно особого рода, - в западной культуре они традиционно ассоциируются с плохой социализированностью, интересом к Толкиену и «Звездным войнам», невниманием к собственному внешнему виду и неумением обращаться с противоположным полом, - словом, с традиционно понимаемой подростковостью, едва ли не инфантильностью. На встречи с одетыми в костюмы от Armani инвесторами эти «гики»^[23], создававшие уникальные компьютерные продукты, как тогда было принято говорить, «в папином гараже», приходили в потертых джинсах и растянутых футболках просто потому, что у них не было другой одежды. Заигрывавший с ними «взрослый» рынок учился говорить на их языка и разделять их интересы, - комиксы, сериал «Скользящие», привычка рубиться в Doom и «Ультиму», подростковый жаргон, определенные музыкальные пристрастия. «Гики» стали новыми звездами. Для старшего поколения бизнеса, немало напуганного происходящим и учащегося сосуществовать в принципиально новой иерархической системе, имитация принадлежности к субкультуре «гиков» стала не только символом вовлеченности в яркий культурный тренд, но и важным деловым механизмом, маркером вашей готовности думать, как они, - свежо, неординарно, ярко, и зарабатывать, как они – невообразимо быстро и бесконечно много. Младшее же поколение, выбирающее себе работу на стремительно растущем IT-рынке, изнывающем от недостатка рабочих кадров, помнило, что именно образ «гениального ребенка», вундеркинда, является наиболее подходящим ключом к успешной продаже собственного резюме, часто состоявшего из одной фразы о незаконченном высшем образовании.

 

Именно это поколение IT-вундеркиндов, выросши, составило основу сегодняшних «новых взрослых» и основателями их образа жизни, о котором мы еще будем говорить подробно. Кстати, интересен следующий парадокс: «гики» стали первыми и главными «новыми взрослыми» не потому, что, будучи тридцатилетними, вели себя, как подростки, а потому, что, будучи семнадцатилетними, работали по двадцать часов в сутки и принимали решения, которые до тех пор редко выпадали на долю людей младше сорока пяти. Важно запомнить, что эти люди были авангардом цивилизации, солдатами прогресса (как мы привыкли его понимать): к этой теме мы еще вернемся.

 

Безусловно, помимо уже перечисленных причин существовал еще целый ряд факторов, способствующих возникновению «новых взрослых». Так, например, в различных исследованиях, посвященных тем или иным аспектам этого феномена, нередко говорится о влиянии победившего феминизма и о том, что феминизм не позволяет мужчинам взрослеть и становиться мужчинами ^[24]. Оставляя за скобками вопрос об осмысленности этого постулата, следует обратить внимание на две вещи: 1) слышащуюся в нем уверенность в существовании строго определенного понятия «взрослый мужчина» и 2) свойственную многим наблюдателям феномена уверенность, что среди «новых взрослых» почти нет женщин, - уверенность, опровергающуюся подавляющим большинством социальных и маркетинговых исследований, - или вообще отсутствие каких бы то ни было упоминаний женщин при обсуждении темы. Гендерные аспекты феномена «новых взрослых» действительно требуют отдельного разговора (в частности, например, заслуживает упоминания тот факт, что мужчина, ведущий себя «как ребенок», вызывает большее общественное раздражение, чем вызывала бы женщина, поскольку нарушает своим поведением куда больше гендерных установок). Но существующая ситуация, восходящая еще к юнгианским  экзерсисам Мари-Луизы вон Франц^[25] и к архетипу «женщина-дитя», по крайней мере, демонстрирует нам степень косности наших представлений о зрелости и то, насколько мы перестали замечать эту косность.