Последний поклон

Задами пробрался я к нашему дому. Мне хотелось первому встретить бабушку. Дверь распахнута. Краски на двери почти не осталось. Лишь лоскутки ее светлели в косяках двери.

Бабушка сидела на скамье возле кухонного окна и сматывала нитки на клубок. Я замер у двери.

Буря пролетела над землей! Смешались и перепутались миллионы человеческих судеб, исчезли старые и появились новые государства, фашизм, грозивший роду человеческому смертью, подох, а тут как висел настенный шкафчик из досок и на нем ситцевая занавеска в крапинку, так и висит; как стояли чугунки и синяя кружка на припечке, так и стоят, даже бабушка на привычном месте, с привычным делом в руках.

Бабушка увидела меня, сделала попытку встать, но ее шатнуло, и она ухватилась руками за стол. Какие маленькие сделались у бабушки руки! Кожа на них желта и блестит, что луковая шелуха. Сквозь сработанную кожу видна каждая косточка. Я сгреб бабушку в беремя.

— Молилась за тебя,— торопливо шептала бабушка и тыкалась мне в грудь.

Она целовала там, где сердце, и все повторяла: — Молилась, молилась... На дряхлой щеке ее осталась и не сходила вмятина от Красной Звезды.

— Устала я. Восемьдесят шестой годок... Работы сделала — иной артели впору. Тебя ждала. Жданье крепит. Теперь пора. Теперь скоро помру. Ты уж, батюшко, приедь похоронить-то меня... Закрой мои глазоньки...

Вскорости бабушка умерла. Мне прислали телеграмму, но меня не отпустили с производства. Начальник сказал: — Не положено. Мать или отца — другое дело. А бабушек да дедушек...

Откуда знать он мог, что бабушка была для меня отцом и матерью — всем, что есть на этом свете дорогого для меня.

Вариант сжатого текста:

Мне хотелось увидеть бабушку, поэтому я пробрался к дому задами и замер у двери: она сидела у окна и сматывала на клубок нитки.

Буря пролетела над землей! Перемешались человеческие судебы, исчезли старые и появились новые государства, а тут все по-старому.

Бабушка хотела кинуться ко мне, но ее шатнуло, и она ухватилась за стол. Я увидел ее такие теперь маленькие руки. Кожа блестит, и сквозит каждая косточка. Бабушку тыкалась мне в грудь, целовала там, где сердце, повторяла, что молилась за меня. На щеке у неё осталась вмятина от Красной Звезды. Бабушка жаловалась на усталость: — Восемьдесят шестой годок. Работы переделано много. Тебя ждала и это сберегало. Скоро помру, приедь, похорони.

Вскоре она умерла, об этом сообщили мне. Хоронить меня не пустили, не знали, что бабушка была для меня самым дорогим, что есть на свете.