Тема 8. «Темный» и «трудный стиль в испанской литературе XVII века. Луис де Гонгора и Франсиско де Кеведо. Консультация

В испанской литературе ХУ11 века взаимодействуют и противоборствуют два течения – гонгоризм («темный стиль», или культизм – от лат.cultus – возделывать, преображать) и консептизм ( лат.conceptus - мысль), или «трудный стиль». Если цель культистов – создание прекрасного и совершенного мира искусства, противопоставленного несовершенной реальности, то консептисты сознательно не выходят за пределы этой реальности, их стиль есть следствие эмоционального восприятия хаотично-мозаичной беспорядочной картины мира.

Создатель «темного стиля» Луис де Гонгора считает, что искусство должно служить немногим избранным. Его поэзия рассчитана на читателя, обладающего серьезным интеллектуальным потенциалом. И Гонгора сознательно зашифровывает поэтические тексты, прибегая к искусственно усложненному синтаксису, используя множество неологизмов, перегружая произведение многочисленными заимствованиями и перифразами. Причудливые инверсии, внутренние контрасты в пределах стиха, строфы, звуковые подобия, ассонансы и аллитерации. Автор использует широкий круг мифологических, исторических, географических, космографических и прочих понятий в качестве строительного материала для создания смелых метафор и неожиданных иносказаний.

Характерные приемы консептистов – игра слов и каламбур, пародийное разрушение словесных штампов. «Трудный стиль» должен был продемонстрировать не усложненность формы, но особую утонченность и сложность выражаемой мысли. В конечном счете они представляют родственные течения. В основе того и другого – желание ошеломить и ослепить.

В защиту «трудного стиля» выступал Бальтасар Грасиан, писатель, теоретик барокко, автор трактата «Остроумие, или искусство изощренного ума», который в самой решительной форме заявляет о своем отвращении к ясности: «Делай из всего тайну… загадочность вызывает поклонение; даже в объяснениях нужно избегать доступности». «Загадочность чревата истиной. Глубоко сокрытой и таинственной, и все, что нам трудно узнать, становится от этого лишь ценнее и доставляет больше удоволдьствия».

Представителем этого направления был Франсиско де Кеведо – автор сонетов, романсов, шуточных и сатирических произведений, наконец, романа «История жизни пройдохи по имени Дон Паблос». Поэтический язык Кеведо не уступает поэтическому языку Гонгоры. Он тоже ищет контрастов и противоречий. Для него так же важно необыкновенное и исключительное. Но что отличает? Гонгора при помощи ослепительных метафор создает идеальной и иллюзорный мир и противопоставляет его прозаической испанской жизни. Это вариант аристократического, «высокого» барокко. Кеведо обращен к этой самой жизни. Правда, он сгущает краски, заостряет ее черты, гиперболизирует, выводит на поверхность ее скрытую сущность. Но при этом он стремится к емкой, сжатой, лаконичной форме, и именно благодаря емкости фразы и экономии слов она становится трудной для понимания.

Контрольная работа по этой теме предполагает анализ лирических стихотворений Гонгоры и Кеведо (см. Материалы), а также отрывка из «Поэмы о Полифеме и Галатее» (там же) с точки зрения их принадлежности к «темному» или «трудному» стилю. Но прежде чем приступить к анализу, познакомьтесь с фрагментами известного письма Луиса де Гонгоры, в котором он дает отпор своим литературным противникам и излагает свое эстетическое кредо, а также со статьей испанского филолога Рамона Менендеса Пидаля «»Темный и трудный стиль культеранистов и консептистов»

Материалы

Письмо дона Луиса де Гонгоры

в ответ на присланное ему

(Отрывки)

/…/ В письме своем, Ваша милость поучает меня, что деяние приносит благо лишь тогда, когда в нем сочетаются полезное, возвышенное и приятное. Я спрошу были ли полезны миру стихи и даже пророчества ( ведь и пророка и поэта равно называют вещими)? Отрицать это было бы ошибкой. Уж не говоря о тысячах других примеров, главная польза тут – воспитание ума всех тех, кто в наше время учится; темнота и трудный слог Овидия (который в «Письмах с Понта» и в «Скорбных элегиях» был вполне ясен и столь темен в «Метаморфозах») служит поводом к тому, чтобы неуверенный разум, изощряясь в размышлении, трудясь над каждым словом (ибо с каждым занятием, требующим усилий, разум укрепляется), постигал то, чего не смог бы понять при чтении поверхностном; итак, надо признать, что польза тут – в обострении ума и порождается она темнотой поэта. То же самое найдет Ваша милость и в моих «Одиночествах», ежели окажется способна снять кору и добраться до скрытой в сердцевине тайны. Что до возвышенного, то, полагаю, поэма эта возвысит меня двояким образом: коль будет она понята людьми учеными, она принесет мне уважение, и им придется почтить меня за то, что трудом своим я поднял наш язык до совершенства и высоты латинского /…/ И еще одну высокую честь принесла мне эта поэма – невежды сочли меня темным; а чем же гордиться людям образованным, как не тем, что их язык невеждам кажется греческим, ибо не след рассыпать драгоценные камни перед поросшими щетиной скотами /…/ Ведь ежели доставлять приятность разуму – это давать ему поводы для совершенствования и наслаждения, когда он обнаруживает то, что скрыто в поэтических тропах, то, найдя истину, разум убедится в своей правоте, и это убеждение доставит ему удовольствие; к тому же, поскольку цель разума – это поиски истины и ничто не дает ему удовлетворения, кроме изначальной истины, согласно речению святого Августина: «Неспокойно сердце наше, доколь не опочиет в тебе», тем большую приятность он испытывает, чем больше будет понуждаем к раздумьям темнотою произведения и чем больше пищи для своих мыслей сумеет он найти под покровами этой темноты приносящим благо.