Марихуана

По своему действию марихуана отличается от героина. Последний смягчает или «убивает» боль, производя анестезию и делая человека невосприимчивым к болезненным чувствам. Что происходит во время курения марихуаны, зависит от трех факторов: (1) дозы (как много марихуаны в «косячке»); (2) глубины и прочности систем психологической защиты; и (3) интенсивности первичной боли, прикрытой системой защиты. Если доза марихуаны оказывается достаточно большой, то она вызывает лизергиноподобную реакцию, завершающуюся галлюцинациями и иллюзиями. Это происходит, если присутствует интенсивная первичная боль, требующая символического бегства, или если у данного человека ослаблена система психологической защиты.

Нередко случается, что человек, принимавший ЛСД для ухода в состояние преходящего (а иногда и не столь преходящего) психоза, впоследствии переходит к курению марихуаны. Первая галлюцинация, вызванная употреблением ЛСД, становится первым серьезным покушением на защитную систему, подводящим человека очень близко к его первичной боли; последующее курение марихуаны может окончательно разрушить психологическую защиту невротика. Вот почему так опасно длительное и регулярное употребление ЛСД и марихуаны. Одна пациентка, перешедшая на курение марихуаны после многих приемов ЛСД, стала страдать навязчивым страхом, что ее разрежут бритвой пополам. Следствием этого страха стал другой — опасение, что постель задушит ее во сне, свернувшись вокруг нее. Эти символы стали насильственными и обсессивными, потому что ослабла защитная система, направленная против страха. Вскоре страхи стали настолько упорными, что потребовались другие, более мощные символические реакции, и больная, как личность, совершенно распалась.

Вообще, курение марихуаны доставляет удовольствие, потому что под действием этого «легкого» наркотика защитные системы лишь прогибаются, а не ломаются, как под действием больших доз ЛСД. Поэтому на фоне нескольких первых попыток курения марихуаны человек испытывает эйфорию или отправляется в мистические путешествия. Со временем галлюцинации становятся более серьезными и неприятными. Больные, прошедшие первичную терапию, больные, у которых разрушена психологическая защита, не могут курить марихуану. Я помню, как один студент колледжа, который уже почти заканчивал курс первичной терапии, сделал несколько затяжек сигаретой с марихуаной. Через несколько минут он уже был в спальне и лежа на кровати находился в первичном состоянии. Пациент был очень удивлен тем, что произошло, так как до лечения он был заядлым курильщиком марихуаны, мог выкурить подряд две сигареты и это вызывало у него «расслабление и смешливость». Отсутствие крепкой защитной системы сделало такую реакцию невозможной.

«Среднестатистический» невротик, в первый раз курящий марихуану, может выкурить изрядную дозу и страдать только от чисто физиологических эффектов, то есть, почувствовать легкое сердцебиение и головокружение. У других может возникнуть неприятная тревожность. Но реакцию на какой-либо наркотик нельзя оценивать только с точки зрения биохимического или физиологического ответа на его введение. В случае курения марихуаны невротик, обладающий крепкой психологической защитой, во время своего первого «путешествия» может немного ослабить свою защитную систему, что позволяет боли подойти ближе, но защита ослабляется не настолько, чтобы окончательно потерять свою прочность — поэтому у человека появляется лишь смутное чувство тревоги по поводу нового странного ощущения.

То же самое можно сказать и о другом, гораздо более знакомом всем лекарственном средстве — кофеине, психостимуляторе, содержащемся в напитке кофе. Обычно мы не считаем себя людьми, зависимыми от кофеина, но есть немало людей, которые не могут нормально работать, если с утра не выпьют чашку кофе. Люди с сильно притуплёнными чувствами, например, героиновые наркоманы, могут легко выпить десять чашек кофе подряд без всякого видимого эффекта. Но, например, пациенты, прошедшие курс первичной терапии, чувствуют сильное возбуждение, выпив всего одну — две чашки. Почти все они отказались от кофе; если у человека отсутствует система психологической защиты, то любое психотропное лекарственное средство оказывает непосредственное и мощное воздействие на организм.

Таким образом, мы видим, что защитные системы могут в значительной степени определять величину и выраженность нашей реакции на те или иные средства. Защитная психологическая система фильтрует, смягчает или блокирует внешние и внутренние стимулы. Эти реакции, направленные внутрь и наружу сопряжены между собой и связаны взаимной зависимостью. Так, если защита направлена на внутренние стимулы, то человек редко может вести себя в обществе с солдатской прямотой и открытостью. Такой человек не может быть реальным в физиологическом смысле и не ощущает, обычно, мощного и прямого действия при введении таких активных веществ, как кофеин или марихуана. Быть нереальным — это значит быть нереальным в системном смысле; быть реальным — это значит быть реальным тоже в системном смысле, то есть реальность или нереальность — это тотальные категории состояний, затрагивающие весь организм целиком.

Я думаю, что многие люди, курящие марихуану, пытаются стать реальными, но делают это нереальным способом. В каком-то смысле жаргонное выражение для действия марихуаны — «взлет» — является глубоко символическим. Оно означает рывок к вольности и свободе. Но реальное освобождение означает восприятие чувства, причиняющее личности боль, а не временное, с помощью психотропных лекарств, освобождение собственного «я» от подавляющего действия нереальных систем.

Разница между человеком, по-настоящему зависимым от героина и курильщиком марихуаны заключается в том, что марихуана не является ключевой или единственной защитой пристрастившегося к ней человека. У курильщика марихуаны есть другие системы защиты, которые помогают ему существовать, пусть даже и испытывая некоторое внутреннее напряжение. А вот героиновый наркоман начисто лишен всяких систем защиты. Его единственная защита — это героин, и наркоман может жить и более или менее нормально себя вести только на фоне регулярного введения наркотика. В целом, курильщик марихуаны намного меньше подавлен (испытывает меньшее влияние первичной боли), чем человек, страдающий героиновой зависимостью. Марихуана помогает устранить подавление таким образом, что человек зачастую чувствуют, что у него открываются все органы чувств; он слышит такие нюансы музыки, которых до сих пор не мог расслышать, или начинает видеть яркость красок какого-либо живописного полотна, каковую он раньше не мог рассмотреть. Процесс устранения подавления боли также порождает озарения или так называемые инсайты, чего никогда не бывает на фоне регулярного введения героина. Один пациент вспоминал одно из путешествий с марихуаной, которое он совершил до начала прохождения первичной терапии. «Во время взлетая вдруг вспомнил, как мои родители смеялись над тем, как я произносил слово «небо», когда был маленьким. Они заставляли меня произносить это слово перед всеми родственниками. Они заставляли меня беспрерывно повторять: «Мерцай, мерцай, звездочка». Я повторял, а они смеялись, не переставая. Тогда, куря травку, я понял, что именно с тех пор я боюсь выступать перед аудиторией».

Этот инсайт возник из подавленного воспоминания, освобожденного и пропущенного в сознание марихуаной. Это была болезненная сцена, и в обычном состоянии больной ее не помнил. Когда же она была прочувствована и осознана, была установлена связь между настоящим поведением и прежней болью. Это есть типичный инсайт. Если бы то же воспоминание возникло в первичном состоянии, то боль, скорее всего, была бы намного сильнее, а инсайт более отчетливым и физически ощутимым.

Ни для кого не тайна, что в наше время очень многие молодые люди регулярно курят марихуану. По какой-то причине общество решило начать борьбу с травкой, вместо того, чтобы ликвидировать причины, породившие ее массовое курение. Но дело в том, что невротик хорошо себя чувствует, куря марихуану, потому что чувствовать — это само по себе большая радость. Марихуана в более мелком масштабе делает то же, что делает ЛСД — стимулирует чувства. Многие молодые люди совершенно искренне не знают никакого иного способа добраться до своих чувств, кроме как с помощью психотропных лекарств. Вопрос заключается, таким образом, не в том, что именно включает чувства; надо спросить себя — что их выключает?

Дело в том, что у многих людей на фоне курения марихуаны и подъема чувств происходит, одновременно, усиление защитных систем. Человек начинает громко хохотать (потому что может чувствовать — пусть даже это не реальное чувство) или принимается с жадностью есть. По сути, марихуана возвращает личность на место — заталкивает ее обратно в организм. Например, безудержный смех под действием марихуаны доставляет невротику более полное переживание, чем смех в обычном состоянии. Однако больные, прошедшие первичную терапию, целиком и реально становятся обладателями и хозяевами собственного организма, и поэтому не нуждаются ни в марихуане, ни в наркотиках. И этот путь кажется мне гораздо лучшим решением проблемы наркомании и лекарственной зависимости.

Салли

Салли в первый раз пришла ко мне с поставленным в нейропсихиатрическом госпитале диагнозом «психоз после приема ЛСД». Последний срыв произошел после приема кислоты и галлюцинаций, после чего больная переключилась на хроническое курение марихуаны. Лечение Салли оказалось быстрым и эффективным, как это бывает со многими больными, находящимися на грани распада личности.

Сейчас мне двадцать один год. В детстве моя жизнь дома была непрекращающейся битвой. Мои родители все время дрались и ругались, превратив меня в нервнобольную. Плюс ко всему, первые четыре класса я училась в католической школе, и это оказалось для меня настоящей катастрофой. Я могу вспомнить несколько очень болезненных инцидентов, потому что меня не любили, и монахини постоянно меня наказывали. Наказание заключалось в том, что меня заставляли десять раз переписывать катехизис на перемене, когда все остальные дети играли. Мне казалось, что в результате я становлюсь дальше от Бога, вместо того, чтобы приближаться к нему. Я никогда не могла по-настоящему понять, за что меня наказывали. Я подавала знаки происходившего со мной бедствия. Несколько раз я обмочилась, сидя за партой; кроме того, я постоянно жевала сопли. Но никто этого не замечал, и никто не хотел мне помочь. Я хорошо помню свое ужасное одиночество в те юные годы, и этот страх одиночества преследует меня до сих пор.

Так как жизнь дома, как и жизнь в школе оказалась дерьмом, то у меня оставался только один способ не свихнуться – петь. В школе, особенно в конце младших классов меня даже любили за мое пение. В католической школе у меня был хороший голос. По воскресеньям я пела в церковном хоре, а в день святого Патрика я однажды спела небольшую песенку на школьном концерте. Когда я оказывалась дома одна, то принималась разыгрывать драму. Я воображала, что меня, как кинозвезду, снимают в фильмах. Я одета в умопомрачительные костюмы, а за каждую роль я получала академические премии. Я бы точно сошла с ума, если бы в том юном возрасте поняла, что моя жизнь — ДЕРЬМО, но мои фантазии делали жизнь прекрасной. Я с радостью баюкала себя фантазиями и была уверена, что наступит такой день, когда я стану великой певицей и прославленной киноактрисой. Я помню приступы душевной боли, которые случались иногда, когда я начинала петь или разыгрывать воображаемые сцены из фильмов. Боль говорила мне: «Это неправда; все это пустые мечты». Иногда я падала на кровать и долго плакала, потому что я была всего-навсего маленькой девочкой, я очень хотела, чтобы в один прекрасный день мои мечты стали явью, я страшно хотела стать кем-то, потому что в реальности я была никто — действительно, в самом деле, никто — моя истинная сущность должна была проявиться когда-то в будущем, и именно на будущее откладывала я реализацию моей идентичности. Но это будущее не могло исполниться, потому что я все время буду откладывать его наступление, я не желала признать, что, оказавшись в будущем, я обнаружу, что успех и признание так и не пришли ко мне. И куда я потом пойду, чтобы стать кем-то? Всю мою жизнь я оставалась маленькой девочкой, погруженной в музыку и воображаемые пьесы, я никогда не жила в реальности. Я продолжала выковыривать из носа сопли и жевать их, я все еще немо кричала: «Помогите мне. Помогите мне стать взрослой». Но мне никто не мог помочь, потому что, когда я стала старше, все мои крики были немыми, и никто их не слышал. Никто, при всем желании, и не мог помочь мне и поверить в меня, потому что сама я этого вовсе не хотела.

Все же очень забавно быть невротиком. Физически ты становишься взрослой, больше узнаешь, намного больше начинаешь понимать, иногда даже поступаешь по-взрослому, правда, только потому, что этого ждут от тебя другие. Но внутри тебя продолжает жить все та же маленькая девочка, которая очень хочет, чтобы ее ласкали, любили, чтобы ей помогали, чтобы кто-то защищал ее. Происходит постоянная, непрестанная внутренняя битва между желанием иметь то, в чем отчаянно нуждаешься — любовь, защиту и т.д., и необходимостью быть такой, какой ты должна быть (взрослой), и не только необходимостью, но и желанием тоже, потому что ты хочешь духовно расти, как растет твое тело, как растет твое осознание мира. Но внутри тебя есть часть, которая висит в пустоте, как плоская анимационная картинка на экране.

Я пришла на курс первичной терапии в январе. Я пришла сама по причине событий, происшедших приблизительно за девять месяцев до этого. Я принимала ЛСД. Я принимала ЛСД несколько раз и, надо сказать, неплохо себя при этом чувствовала. Но когда я приняла это средство в последний раз, то со мной случилось то, что я сама склонна называть безумием.

В тот раз мы с моим другом приняли по две капсулы кислоты. Я была в плохом настроении, потому что хотела пойти вместе с моим парнем на одну вечеринку, где собирались люди, с которыми я прежде работала. Но мой парень отказался идти, и кончилось тем, что вместо этого мы приняли кислоту.

Все кончилось тем, что мы пошли на другую вечеринку. Там были люди, которые тоже что-то принимали, но были и такие, которые не принимали ничего. Там был один мальчик, который делал очень красивые сережки, и я попросила своего друга купить мне их. Я хорошо себя чувствовала до тех пор, пока не начал действовать ЛСД. У меня обострились все чувства. Я начала ощущать свой собственный запах. Я чувствовала запах собственного своего тела. Я нервно оглядывалась, думая, что все вокруг чувствуют этот запах. Я бросилась в ванную, схватила огромный брусок мыла и принялась оттирать руки и подмышки, стараясь избавиться от вони. Я чувствовала себя грязной, как дерьмо. Я вышла из ванной и сказала моему парню, что со мной происходит что-то неладное. Мы вышли на улицу, чтобы поговорить. Внезапно со мной началось нечто такое, что я могу описать только словом приступ. Было такое впечатление, что я вышла из себя, из своей головы на несколько минут, а потом, когда это чувство улеглось, я поняла, что какое-то время находилась в другом месте, но не знала где, и меня обуял страх. Я испугалась, что это повторится, и, кто знает, может быть, в следующий раз я уже не вернусь. В течение семи часов такие приступы повторились несколько раз. Каждый раз я не знала, чем он закончится. Я не осознавала реальности происходившего вокруг меня. Это были моменты какого-то полного отлета, потом возникал неописуемый ужас, я убеждалась в том, что совершенно безумна.

Через семь часов я начала потихоньку успокаиваться. Приступы закончились, но я оставалась взвинченной и меня мучил сильный страх.

Ночью я изо всех сил старалась заснуть, но не могла сомкнуть глаз от страха. Мне казалось, что моя голова вот-вот взорвется и разлетится на куски, которые никогда больше не соединятся в одно целое. Спустя несколько дней я все же окончательно пришла в себя.

Прошло еще почти два месяца, прежде чем я начала замечать побочные явления от приема кислоты. Все началось с ночного кошмара. Я с криком проснулась, так как во сне мне привиделось, что я сошла с ума. Этот ужасающий страх пронизывал меня всю — с головы до ног. Страх был тотальным. Я не могла спать и разбудила друга, который жил со мной, и он стал меня успокаивать. Но я не желала, чтобы меня успокаивали. Я хотела знать, что было со мной не так. Я должна была это узнать.

Тот день и многие последовавшие за ним месяцы превратились для меня в сущий ад. Я была уверена, что схожу с ума. Идеи, появлявшиеся у меня в голове заставляли меня увериться в этом. Первым был тот факт, что я не могла понять, как можно бояться ничто, пустоты. Я не принимала ЛСД уже в течение двух месяцев, так почему же я чувствую себя так, словно круглые сутки сижу на кислоте?

Пытаться изъяснить все те мыслишки, которые сводили меня с ума, практически невозможно, можно только сказать, что вся моя психологическая защита полетела в тартарары. Я подразумеваю, что не могла уже ничего рационализировать. Я не могла — почему-то — смириться с тем, что стена — это стена, а стул — это стул. Я не могла ощущать даже саму себя. Мой ум до того помутился, что я не ощущала своего тела и не чувствовала ничего, кроме страха. Я постоянно его чувствовала. Я чувствовала, что заперта в собственном сознании, в собственном разуме, как в тюрьме, и единственным выходом для меня могла стать газовая камера. У меня не было никаких шансов пережить этот кризис.

При всем том, вокруг меня творились вполне реальные вещи, которые меня совершенно не занимали и не беспокоили. Мой парень, с которым я тогда жила, имел дело с торговлей наркотиками. Он, также как и я, нигде не работал. У нас было, правда, много заработанных преступным путем денег. К нам приходили группки длинноволосых друзей, уходивших от нас нагруженными наркотой. В доме их было просто полно. Это был настоящий рай для наркоманов. Все это меня совершенно не беспокоило, так как мне действительно ни до чего не было дела. Я не имела никакого представления о том, что творилось вокруг. В то время я не принимала никаких наркотиков и меня к ним не тянуло. Единственное, что меня волновало, это мой разум, вопрос, почему он постоянно ускользает от меня, и почему я не могу принять осветительную лампочку именно за осветительную лампочку. Для себя я твердо решила, что я сумасшедшая, и тот ужасный страх, по сути, был знанием того, что я сумасшедшая, и я была готова увериться в том, что я обречена на ужасный конец. Я была готова скорее сойти с ума, чем поверить в то, что лампочка в коридоре — это всего лишь лампочка в коридоре.

Именно в тот момент я окончательно созрела для проведения первичной терапии, именно тогда я была готова к первичным состояниям, но, к несчастью, тогда я этого еще не знала. Когда я впервые обратилась за помощью к психиатру, я находилась в полном отчаянии. Мое самочувствие изменилось немного, но совершенно не так, как теперь. Меня научили строить крепкую психологическую защиту. Теперь я испытывала страх не все время, но большую его часть. Я построила в себе защиту и стала сбрасывать с себя все чувства. Когда я испытывала страх, то разумом уговаривала себя в том, что реально никакого страха не существует, что я вовсе ничего не боюсь, и что это просто кислотный всплеск. Кроме того, у меня появился человек, на которого я могла опереться, который, как я была уверена, знает правильные ответы на все вопросы, и этим человеком стал мой психотерапевт. Если бы он сказал мне, что луна сделана из зеленого сыра, то я приняла бы это на веру, так как он знал все о разуме, и у меня не было никаких причин испытывать страх. Я полностью и всецело доверяла этому человеку, я уповала на него, для меня он стал богом, отцом и защитником моего душевного здоровья.

Когда я начала заниматься в группе, мы начали узнавать кое-что о первичной боли, и тогда мне захотелось самой пройти первичную терапию, потому что, несмотря на то, что я смогла как-то «приспособиться» к жизни, я все же чувствовала себя несчастной. Я не знала, чем бы я хотела заняться и кем я хотела бы быть. Мое первое первичное состояние было вызвано принятием решения. Я решила выйти замуж за моего парня. У нас многое изменилось. У него была теперь хорошая работа, он перестал торговать наркотиками. У меня тоже была хорошая работа. Мы начинали походить на обычную молодую супружескую пару.

После того, как я приняла это решение, я — на вечернем занятии психотерапевтической группы — принялась нести всякую чепуху о том, как я счастлива.. Но когда я перестала болтать и пристально заглянула в себя, то поняла, что все это не так. Все, что я решила сделать, не сделает мою жизнь счастливой.

Лежа на полу я глубоко задышала животом. После этого я испустила громкий крик ярости. Я чувствовала себя совершенно отвратительно. Я была самым поганым дерьмом. Я села. Помню, что люди из группы задавали мне какие-то вопросы, на которые я отвечала. Я и сама не помню, что я отвечала, но помню, что все вокруг радовались и повторяли: «Ты сделала это, ты сделала это». Единственное, что я тогда по-настоящему ощутила, так это то, что я была дерьмом, потому что всю жизнь лгала сама себе. Вся моя жизнь оказалась больной бессмысленной шуткой. Я была ничто. Это был мой первый прорыв к реальности.

После этого первичного состояния последовало несколько других. В таких состояниях и понемногу избавлялась от главной боли, запертой внутри меня.

Было намного легче отказаться от надежды на любовь отца, чем от надежды на любовь матери, потому что отец всегда был более реальным, чем мать. Мой отец имел работу, на которую ходил без перерыва тридцать лет, хотя и очень много пил. Когда бы ни происходили драки (между моими родителями), а они происходили практически ежедневно, я всегда становилась на сторону матери, также как мои брат и сестры. Бедной мамочке всегда сильно доставалось. Ей пришлось смириться с тем, что ее били, называли шлюхой, ей пришлось подвергать детей всему этому кошмару только ради того, чтобы сохранить семью.

Отказаться от отца мне было проще, потому что я всю жизнь знала, кто он такой — отвратительный ублюдок.

Что касается матери, то это совсем другая история. Я была убеждена, что мать сильно и преданно меня любила, и всегда будет уверена, что любит, поэтому мне очень трудно отказаться от надежды на любовь, в которую я всегда верила, но которой, как я теперь понимаю, никогда не было.

Одно из последних первичных состояний, какие я пережила, наступило, когда я отказалась от надежды на ее любовь. Я лежала на полу и пронзительно кричала, чувствуя сильную боль в животе. Мать выходила из меня трудно, вместе со словами: «Мама, мама, почему ты меня не любишь?» Я выкрикивала эти слова снова и снова. Я воистину понимала, что это правда, понимала, что всю свою жизнь боролась за ее любовь так, как не боролась за любовь других людей, потому что в ней было обещание любви. Я знала, что если буду милой сладкой девочкой, то настанет день, когда я обрету ее любовь. Когда-нибудь, и это будет настоящая любовь. Но я не стала милой сладкой девочкой. Иногда мне хотелось взорваться, разозлиться на окружавших меня людей, но я никогда не делала этого, потому что чувствовала, что потеряю их любовь.

После каждого пережитого первичного состояния мой голос становился чуть ниже. Один раз я говорила едва ли не басом. Всю жизнь у меня был очень высокий, чистый и нежный голос. Теперь он стал более низким, более реальным голосом.

После первичных состояний у меня расширилось поле зрения. Теперь я могу видеть больше, потому что перестала бояться видеть свет.

Мысли мои стали более ясными и отчетливыми. Я могу говорить с людьми так, что они меня понимают. Теперь я уверена в том, что говорю, потому что эти слова произносит мое собственное, истинное «я». Раньше у меня были большие трудности, мне трудно было переступать через пороги. Во мне вечно боролись два человека.

Обычно я всегда заканчивала разговор какой-нибудь ничего не значившей фразой, чувствуя, что то, что я сказала, неверно и вообше не имеет никакого значения.

Теперь в моей жизни нет места борьбе, потому что я спокойно отношусь к тому, что происходит. Что случается, то случается. Теперь у меня появился выбор в отношении к тому, что произойдет, и если я хочу что-то сделать, то делаю это.

Я обрела счастье, потому что пришла к осознанному выводу, что мы живем в нереальном мире, большую часть населения которого составляют нереальные люди. Это просто понимание того, что люди будут иметь что-то истинное только если будут здоровы. Мы ничего не можем поделать с жизнью других людей, так зачем же тогда переживать и волноваться по поводу того, что они делают? Если знаешь способ защитить себя и других, это надо делать; если же не знаешь, то не надо и делать.

Каким бы нереальным ни был этот мир, я нашла в нем мою собственную реальность, и именно она делает реальным мир, ибо он — мой.