Язык в действии

письменность

Первые опыты предписьменности в виде условных рисунков, знаков, символов датируются IX тыс. до н.э.¹ (позднейшими примерами такого рода являются знаки кохау-ронго-ронго дощечек острова Пасхи), к иному типу мнемонических средств относятся пояса-вампум североамериканских индейцев (шнуры с нанизанными на них разноцветными раковинами), узелковое кипу инков-кечуа. Переходную стадию от рисунка к письму представляет пиктография, например, ‘ребусное’ письмо ацтеков. Начало собственно письменности, то есть фиксация речи (ее фонетики и грамматики, а не только смысла) связано с появлением на рубеже III тысячелетия до н.э. систем иероглифики шумеров, египтян, эламитов, критян (поднее и самостоятельно ее открывают майя).^[541-545]

Основной признак письма – стандартные условные знаки, связанные со звучанием слов, а не с формой обозначаемых предметов, почему становится возможным передавать именно членораздельную речь, обозначая все более абстрактными письменными знаками лексемы и морфемы конкретного языка. Таким образом возникли сначала логограммы и силлабограммы (слоговые знаки) – словесно-слоговые и слоговые системы письма (аккадская клинопись, древнеперсидская, западносемитские силлабарии на основе египетской иероглифики), а затем и фонетические, основанные на знаках-буквах (алфавит), соответствующих отдельным фонемам.^[544-547]

В семитских языках корень состоит из одних согласных звуков, гласные же служат для словоизменения и словоообразования, поэтому слоговое консонантное письмо вполне достаточно для записи семитской речи, но в большинстве языков и, в частности, в индоевропейских гласные выполняют смыслоразличительную роль и развито внешнее словоизменение, почему на письме необходимо обозначать как согласные, так и гласные фонемы.^[547-551]

На роль прямого предка буквенно-алфавитной системы письма претендуют древнеегипетская иероглифика, библское письмо, но прежде всего – угаритская силлабическая клинопись XIV–XIII вв. до н.э., содержащая всего лишь 30 знаков для согласных звуков (точнее – слогов типа: согласный и любой гласный), из которых 22 соответствуют звуковому значению и последовательности знаков финикийского и арамейского алфавитов, легших в основу соответственно греко-этруско-латинского и арабского, индийского (деванагари), грузинского, армянского письма.^[585]

1 Ср. Языкознание. БЭС. С.392-395: Предикат (praedicatum, или ‘сказуемое’) – термин языкознания, обозначающий конститутивный член суждения – то, что утверждается о субъекте, причем не всякая информация о субъекте, а лишь указывающая на его признаки, состояние и отношения, прежде всего на его временную и пространственную локализацию. Предикативы – класс слов: глаголы, в некоторых языках – прилагательные. Предикативность – категория, характеризующая функциональную специфику предложения как единицы речи, его главный конституирующий признак, относящий информацию к действительности и формирующий сообщение (ср. слово дождь и предложение Дождь., обладающее потенциальной возможностью локализовать информацию во времени ^[Дождь идет / будет^], т.е. соотнести с действительностью, придавая различные модальные значения. Предикация – одна из трех основных функций языковых сообщений наряду с номинацией и локацией: соединение независимых предметов мысли, выраженных словами (предикатом и его актантами), с целью отразить реальное положение, ситуацию действительности, т.е. акт создания пропозиции и ее грамматическое или интонационное оформление в виде утверждения (либо вопроса, побуждения) или отрицания относительно действительности. Предложение – грамматическая единица речи, противопоставленная слову (словоформе и словосочетанию) по функции предикативности; в зависимости от цели сообщения оно может быть утвердительным, вопросительным, побудительным, но всегда содержит два обязательных компонента: сказуемое (обычно глагол в личной форме), обозначающее осуществляющийся во времени предикативный признак (действие, состояние, свойство, качество), и подлежащее (имя в форме им. падежа или инфинитива глагола), называющее субъект, т.е. носителя признака.

1 Ср. Реформатский А.А. Введение в языковедение: Учебник. 5 изд. М., 2001. С.222-223, 216-219, 202-203: Для определения количества фонем ^[и, соответственно, морфем^] в языке необходимо производить сравнение звуков только в сильных произносительных позициях и только в составе морфем, а не слов и определять состав фонем каждой морфемы независимо от тех позиционных условий, в которые они попадают в слове: так, в слове детский ^[д’эцкəи^] состав фонем корня ^[д’^], ^[э^], ^[т^] определяется из сопоставления с однокоренными дети и т.д.; состав фонем суффикса – сопоставлением с аналогично образованными прилагательными, где этот же суффикс не следует за т, д, например конский, морской, дамский; наконец, состав фонем флексии определяется исходя из сопоставления с окончаниями прилагательных в ударенной позиции: морской, худой; таким образом получаем истинный фонемный состав слова детский – ^[д’эт-ск-оj^]. ^[Этим объясняется исторически сложившиеся нормы орфографии падежных окончаний – так, как они позиционно звучали в древнерусском языке^] В пределах каждой морфемы количество фонем устанавливается минимальным числом замен, дающих реально иную морфему; так, например, в морфеме ^[вор-^] три фонемы, так как замена каждой из них меняет значение слова (мор-, вар-, вол-). Если звуки сильной позиции изменяют звучание в слабой (чередуются), это вариации одной фонемы, основной вид которой определяется путем перебора позиций (разных произносительных условий): например, в русском языке четыре звука ^[т^], ^[т’^], ^[к^] и ^[к’^] представляют три фонемы – ^[т^], ^[т’^] и ^[к/к’^], поскольку ^[т^] и ^[т’^] могут находиться в одинаковых позициях и различать смысл (пут – путь ^[пут – пут’^], тук – тюк ^[тук – т’ук^], а ^[к^] и ^[к’^] не попадают в одинаковые позиции и тем самым не могут различать смысл: ^[к^] возможно лишь перед ^[а^], ^[о^], ^[у^] и на конце слова, а ^[к’^] – только перед ^[и^], ^[э^] и никогда на конце слова: ру^[к^]а, ру^[к^]ой, ру^[к^] // ру^[к’^]и, ру^[к’^]е и т.д.; точно так же чередуются ^[и^] // ^[ы^] как вариации одной фонемы ^[и^] в позициях после мягких и твердых согласных даже под ударением: ^[и^]ва // с ^[ы^]вой, ^[и^]гра // с^[ы^]гран, в отличие, например, от ^[а^] и ^[о^], совпадающих в общем варианте в слабой позиции валы – волы ^[вллы – вллы^], но в сильной позиции четко различающихся ^[вал – вол^]. В этом проявляется действующий в русском языке закон аккомодации гласных звуков мягким согласным (кроме ^[и^], который, напротив, в основном виде звучит после мягких и переходит в ^[ы^] после твердых; тогда как в древнерусском языке, наоборот, согласные, сами по себе нейтральные к твердости и мягкости, аккомодировали гласным.

2 Кроме случаев супплетивизма; ср. пары глаголов несовершенного и совершенного вида: брать – взять, имена ед. и мн. числа: человек – люди, основы именительного и косвенных падежей местоимений: я – меня и т.п.

1 Судя по чередованию букв ѧ/а/ѩ и ѫ/оу/ѭ в написании на одной странице таких слов, как вься и вьсѧ; жѧжда и жажда; начѧти и начати; сѫдъ и соудъ; пишѫ и пишю; мѫжь и моужь, уже в X–XI вв. носовые были утрачены и ‘юсы’ совпали соответственно с чистыми звуками ^[а^] и ^[у^].

2 Русские народные сказки обычно начинаются с традиционного ‘жили-были…’ – реликта древнерусской формы давнопрошедшего времени спрягаемого глагола жить с вспомогательным быть (плюсквамперфект): …оставили мя были людье; ср. русское ‘прерванное’ прошедшее время в конструкциях типа хотел было съесть, да стыдно стало.

Пословица ‘Работа не волк, в лес не убежит’ первоначально имела вид: ‘Дело не медведь, в лес не уйдéть’, обнаруживая древнерусскую форму окончания глагола 3 л. -éть, рифмованную с медв-éдь, но в севернорусских говорах произношение иное: ^[уjд’óт^], поэтому рифма нарушилась и табуированный ‘хозяин леса’ уступил место волку (ср. южнорус. бирюк), в отличие от медведя, бегающему, а не ходящему. ^[304]

1 Во многих южнорусских говорах (орлов., курск., белгород., брянск.) на месте ^[ц^] произносится звук ^[с^]: Куриса на улисе яйсо снесла; еще более широко распространенное фонетическое неразличение звуков ^[ц^] и ^[ч’^], которые совпадают либо в звуке ^[ц/ц’^], как в псков., архангел., волог., рязан. говорах – цоканье: ^[ц^]исто, ^[ц^]ашка, либо в ^[ч’^] – чоканье: ^[ч’^]епь, оте^[ч’^]; Бежала ов^[ч’^]а мимо нашего крыль^[ч’^]а, да как стукне^[ч’ч’^]а’.^[309]

В заонежском говоре в фонетических словоформах, в литературном языке с ударением на последнем слоге, ударение передвигается на первый слог: встáвай, пóмогай, нé взойти, грúбы, ý нас, нá молоке, бéз дрожжей; в рязанском говоре на месте ^[о^] литературного произношения выступает дифтонг ^[уо̑^], если в косвенных падежах ударение падает на окончание (дв^[уо̑^]р – дворá, н^[уо̑^]ж – ножá), откуда и литерат. восемьнадцать, навострить.

Слова орать и пахать в значении ‘возделывать землю’ образуют два ареала: первое, кроме украинского и белорусского, представлено в севернорусском, но, во-первых, чересполосно с южно- и среднерусским пахать, во-вторых, по всей Новгородчине оно имеет основное значение ‘мести’: она веником мост (сени) в избе пашет; а в прошлом здесь же засвидетельствовано первичное значение пахать ‘расчищать землю от леса’. ^{[318, 320-321]}

1 Ср. Аникин А.Е. ^[Рец.^] // Этимология 1982. С.176: “О.Н.Трубачеву принадлежит и заслуга обоснования связи и.-е.*g’en- ‘знать’ с *g’en- ‘рожать’ – Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М., 1959. С.154; Черных П.Я. ИЭСРЯ.I.327: и.-е. *g’en-/*k^ˆ’en- ‘рожать, знать’: др.инд. jñāna, греч. γνοσις, лат. co-gnōscō, др.в.нем., гот. kunnan, лит. zinoti, слав. *zna-ti, рус. знать, ср.: Долгопольский А.Б. От Сахары до Камчатки…: афраз.(кушит.) агав. kən-t ‘знать’ ~ и.-е. *g’en- ‘знать’ и ‘рожать’.

1 Формула расчета времени дивергенции двух родственных языков методом глоттохронологии: С(А,В) = r^t, откуда t(A,B) = log C(A,B) / log r, где t – время (в тысячелетиях) дивергенции языков А и В; С – доля (от 0 до 1) общих слов из 100-словного базового словаря; r – индекс сохранности слов базового словаря за одно тысячелетие (для 100-словного списка Сводеша r = 0,86, log r = -0,0655); следовательно, если не совпадают 7 слов словаря, два языка разошлись примерно 500 лет тому назад; а если совпадают лишь 22 слова из 100, то – 10.000 лет назад; 5 % сохранности базового списка соответствует 20.000 лет, но столь малая величина С лежит в пределах ошибки вследствие случайных совпадений.^[385]

1 Ср. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тбилиси, 1984: *ḫek’˚r-/*ḫk’˚r-/*ḫk’˚er- (форма *ḫk’˚er- ~ шумер. kur- ‘гора, горная страна’): *ḫk’˚er- > хет. ḫekur-, авест. aγra-, др.инд. agra-, лтш. agrs ‘гора’; *ḫk’˚e/or- > греч. βορειος > Βορεης ‘Борей, северный (буквально: горный) ветер’, слав. *gora ‘гора; лесистая возвышенность; лес’; *ḫk’˚r-i- > др.инд. giri-, авест. gairi-, алб. gur ‘гора’, лит. giriá, лтш. dziŗa ‘лес’ (развитие семантики ‘гора – горный лес – лес’ связано с изменением ландшафта среды обитания); по авест. mati-, лат. mons : montis, брет. -monid, валл. mynydd, корн. meneth восстанавливается немаркированная первичная индоевропейская лексема *m(e)n-t^h- ‘гора’, совпадающая с егип. mn.tj ‘гора’. Вследствие устойчивой связи понятий ‘небо’ и ‘гора’, в семантике атрибутивных производных от глагольной основы *b^herĝ^h- ‘поднимать’ (хет. parkeš-, тох. pärk-, вед. bŗh- ‘подниматься’ о солнце) *b^h(e)rĝ^h- ‘высокий’, *b^hr_̥ĝ^h-ant- ‘возвышающийся’ произошел сдвиг значений: *b^hr_̥-ĝ^h-ant- m(e)n-t^h- ‘высокая гора, вершина горы’ > *b^herĝ^h- ‘гора, горная вершина’ с утратой первичной лексемы *m(e)n-t^h- в большинстве диалектов в пользу инновации. Аналогично лексема *p^her(k^ho)- ‘дуб; дубовый лес’ с вторичным значением ‘мощный, могучий, высокий’ вследствие использования в сочетании с обозначениями горы приобрела описательно-атрибутивный смысл ‘высокая, мощная гора’ или ‘гора, поросшая (дубовым) лесом’, откуда ‘(мощная / лесистая) гора, горная страна; горный’. Общеиндоевропейской основой, возникшей из описательной характеристики ‘голой (лишенной растительности) скалы’ или одинокой скалы среди равнинной местности является лексема *k^hel- > хет. kalmara, лат. culmen, греч. κολοφων ‘вершина’, лит. kalnas ‘скала, гора’, слав. *čelo ‘лоб’ при др.исл. holmr ‘остров’, лат. celsus ‘высокий’.

Вероятно, индоевропейский праязык формировался в зоне высокогорья, что привело к появлению мотивов ‘каменного неба’ и ‘скал до небес’ и этимологически отразилось в таких лексемах, как др.инд.вед. aśman- ‘скала, камень, каменный молот, камень небесного Громовержца’ и ‘небо(свод)’, авест. asman- ‘камень’ и ‘небо’, греч. гомер. άκμων ‘наковальня из камня’, к которой Зевс привязал ноги Геры, подвесив ее вниз головой над землей, лит. Perkūno akmuō ‘камень громовержца Перкунаса’; а также в мифологических сюжетах о богах-громовниках, обитающих в горах, на ‘скалах высотой до небес’; с образом гор связаны общеиндоевропейские представления о тучах-облаках как ‘горах’ (др.инд. parvata-, giri-, agri- ‘гора, скала’ и ‘туча, облако’ в Ригведе) и о дожде, посылаемом божеством гор; характерно, что основа *neb^h- ‘небо’ обозначает также и ‘тучи, облака’: хетт. nebiš, др.инд. nabha-h̩, лтш. debess ‘облака, туча, небо’, т.е. описывает перманентно грозовое, облачное небо с тучами, постоянно собирающимися у достигающих до неба горных вершин.

2 Ср.: В индоевропейском восстанавливаются две лексемы с общей семантикой ‘вода’, обнаруживающие наличие терминологического различения понятий *u̯eť-/*uť- ‘вода – активная природная стихия’ (: ‘живая вода’) при форме *u̯oťr_̥-t^h- с маркером имен инактивного класса *t^h- и немаркированной лексеме *ek^ho- ‘вода-жидкость’, которую пьют: *u̯eť-/*uť-(r/n-)  др.хетт. u̯atar-, др.инд. udān-, др.греч. ύδωρ, гот. watō, лтш. ūdens, слав. *voda (ср. дравид. *vete/ōte ~ урал. *wete ‘вода’ ~ алт. *öde ‘дождь’ ~ афраз.(кушит.) wətəbə ‘вода, река’ от *wetə ‘вода’); *ek^ho-  др.хетт. u̯atar eku- ‘воду пить’ в ритуальных формулах: ada-na akuu̯a-na ‘есть ^[и^] пить’; nu ninda-an ezzateni u̯atar-ma ekuu̯te-n(i) ‘сейчас хлеб есть, потом воду пить’, лат. aqua ‘вода’, гот. ahva ‘река’ (вторичное образование на базе глагольной основы *ek^ho- ‘пить (воду)’  ‘то, что пьют’  ‘вода’). Семема ‘река’ представлена

1субстантивированными глагольными производными с общим значением ‘(быстро) движущаяся (текущая) вода’: *Hap^h- ‘поток, река’: хетт. ḫapa- (: u̯atar ‘вода-жидкость’), др.инд. āp-, вед. ūpi, авест. āfš-, иран. āb-, лат. upis, кельто-иллир. ape, лит. upé ‘река’; *Ḫap^hos tek^ho-: авест. āpō tačinti ‘воды текут’, лит. upe tęk ‘река течет’; *d^hen- ‘стремительно двигаться’ > авест. dānu- (Ποτειδαν  *potei-daon ‘владыка водный’), осет. don ‘вода, река’, Τάναϊς; Δαναπρις; Δαναστρις; фрак. Δανουβις > кельт. Dānuvius – гот. Dōnawi / Dōnaujos – слав. Dunavъ /Dunajь.

Ср. аналогичный дублет обозначений огня в очаге, на котором готовилась пища, в форме имен инактивного класса *p^hḫur-: хетт. paḫḫur-, тох. А por, В puwar, арм. hur, греч. πύρ, умбр. pir, др.в.нем. fuir, прус. panno ‘огонь’ в отличие от *n_̥k’ni- ‘огонь’ активного класса, как и основа *Has- ‘очаг’: хетт. hašši-, лат. āra  *asa ‘очаг’.

Ср. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тбилиси, 1984. Типология систем родства основана на учете двух структурообразующих признаков: наличие (или отсутствие) терминологического разграничения прямой и боковых линий и линий отца и матери, то есть релевантность пола связующих родственников. Комбинации вариантов реализации этих двух признаков образуют четыре основные (не считая переходных) исторически известные системы родства: исходная – ирокезская, различающая родство по полу родителей ego, независимо от принадлежности к прямой или боковым линиям; две промежуточные – игнорирующая различие родственников как по полу родителей, так и по прямой и боковым линиям гавайская и последовательно раграничивающая эти четыре категории родственников арабская, итогом развития которой является современная английская, объединяющая родственников по отцовской и материнской линиям, но в противоположность ирокезской различающая прямое и коллатеральное родство:

поло-возрастные

классымужчины поколения egoмужчины поколения старше egoрод egoрод alter egoрод egoрод alter egoкатегории и

системы родстваДмРДмДмРРмДмДжРРжДмДжРРмДмДмРРжРмДмРРмДмРРжбратсын дяди –

брата отцасын тетки – сестры материсын тетки – сестры отцасын дяди –

брата материотецдядя –

брат отцадядя –

брат материирокезскаяhahtsi’akua: ’se:’ha’nihhakhno’sekиндоевропейскаяb^hra-Ht^her-ne-p^hōt^h-HauHo-p^hH_ot^her-p^hH_ot^hr-uu̯io-HauHo-славянскаябратстрычичтетичвуйчичотецстрыйвуйримско-латинскаяfraterfrater

patruelisfilius

consobrinusamitinusfilius

avunculispater

patruusavunculusарабскаяakhiibn ammiibn khaletiibn khaliibn ammetiabiammikhaliанглийскаяbrothercousinfatheruncleгавайскаяkäl – kua-änamäkua käna

Ранняя индоевропейская терминология родства соответствует ирокезской системе** кросскузенного брака: термин *p^hh̥t^hr-uu̯io ‘дядя по отцу’ образован от термина *p^hh̥t^her- ‘отец’, т.е. они восходят к одной категории родства, как и обозначаемые одним термином *HauHo- ‘дед по отцу’ и ‘дядя по матери’, при этом первый действительно оказывается ‘дядей по матери’ для второго, но главное – они оба принадлежат к роду alter ego; однако с увеличением количества участвующих в брачном союзе родов перестают совпадать экзогамные группы ‘братьев матерей’ и ‘мужей сестер’, при этом двоюродные *b^hra-Ht^her- – дети братьев отца и сестер матери, т.е. параллельные кузены, терминологически отделяются от перекрестных кузенов: ‘сыновья брата матери’ стали обозначаться термином HauHo-, как и сам ‘дядя – брат матери’, а ‘сыновья сестры отца’ – термином *ne-p^hōt^h-, как и ‘сыновья сестры, племянники’, образуя две категории родственников по женской линии, что соответствует трехродовому брачному союзу типа омаха. Дальнейшая эволюция, как свидетельствуют латинская и славянская терминологии родства, ведет к системе типа арабской, которую в историческое время сменяет английская.

**В древнейшей ирокезской, или австралийской, системе терминов родства, отражающей дуально-брачную организацию двух экзогамных родовых групп, связанных кросскузенным браком, отношения кровного родства и свойства совпадают: все лица мужского пола в первом восходящем поколении рода ego обозначаются одним термином (resp. ‘отцы’), точно так же и их сыновья поколения ego (resp. ‘братья’), и мужчины поколения матери рода alter ego (resp. ‘братья матери’), и их сыновья (resp. кросс-кузены), являющиеся потенциальными мужьями ‘сестер’ ego (т.е. сыновья сестер отца и братьев матери, мужья сестер и братья жен), так как учитывается только поколение и принадлежность к роду ego или alter ego, т.е. роду ‘матери’ ego, точнее, к группе ‘братьев матерей’; но зато возрастные отношения внутри одного поколения терминологически выделяются: hä-ye – старшие братья как родные, так и параллельные любой степени, ha-ga – младшие братья и ортокузены. Напротив, в английской системе термин ‘cousin’ объединяет не только параллельных, но и перекрестных двоюродных братьев и даже коллатеральных – дядей и племянников с их потомками, т.е. в первом восходящем поколении все мужчины, кроме отца ego, называются ‘uncle’, безотносительно принадлежности к мужской или женской линии. Таким образом, эти системы объединяет различение родственников по прямой и коллатеральным ветвям, но различает отношение к полу связующего родственника: в отличие от ирокезской для английской он не релевантен. Системы арабская и гавайская различаются тем, что первая учитывает оба признака, а вторая – их игнорирует, являясь чисто классификационной. Развитие в направлении омаха выражается в ограничении группы поколения ego родными братьями и ортокузенами при отсутствии общего термина для кросскузенов, из которых сыновья брата матери обозначаются тем же термином, что и сам дядя – брат матери, их отец, а сыновья сестры отца – тем же термином, что и сын родной сестры ego, племянник (ср. кроу: сын брата матери – как сын ego, сын сестры отца – как отец ego) ^[Крюков М.В. Система родства китайцев. М., 1972. С.30-40, 55-60 – древнерусская, русская, латинская и др.^].

1 Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тб., 1984: Основная земледельческая операция обозначались в индоевропейском корнем *Har- ‘обрабатывать землю, пахать; пашня’: хетт. ḫarš, греч. άροω, лат. arō, др.ирл. airim, др.в.нем. erran, гот. arian, лит. árti, слав. orjǫ : orati  orti ‘пахать’; *Har-ur-  др.инд. urvárā-, арм. haravunk’, греч.микен. aroura-, гомер. α̋ρουρα, лат. aruum ‘пашня, пахотное поле’; *Har-ḫ-t^hro-m- > тох. āre, арм. arawr, греч.гомер. α̋ροτρον, лат. arātrum, др.ирл. arathar, др.исл. arðr, лит. árklas, слав. ralo  or-dl-o-n ‘плуг’, (ср. слав. *plugъ ~ герм. *plōh-/*plōg-). Переселение отдельных племен в лесную зону Европы привело к утрате реалии ‘плуг’ и активизации более архаичной ‘сохи’ в силу специфики лесных почв, чем объясняется наличие в германских, кельтских и славянских диалектного названия орудия для обработки земли, образованного от основы *kˆ^hak^h- ‘ветвь, кол’: др.ирл. cécht, гот. hōha, слав. socha при др.инд. śākhā- ‘ветвь, кол’. Исторически ‘плуг’ впервые фиксируется в Шумере на рубеже V–IV тыс. до н.э. и проникает в Европу не ранее середины II тыс. до н.э.; следовательно, и.-е. *Har-ḫ-t^hro-m- ‘плуг’ не могло возникнуть позднее III тыс. до н.э., когда возникают исторические индоевропейские диалекты, в том числе прагреческий, в котором отражена эта лексема, то есть греческий и итало-кельто-германские диалекты начали формироваться еще в переднеазиатском регионе, откуда происходят древнейшие образцы плугов и собственно плужное земледелие, что подтверждает и хетт. aggala- ‘борозда для посева’, заимствованное из аккад. eķlu- ‘поле’. Значение ‘борозда’ восстанавливается в двух индоевропейских корнях, видимо, отражающих разную технологию обработки земли – плужную пахоту: *s˚elk^h-/su̯elk^h- ‘тянуть’ > тох. В sëlk-, авест. varek-, лит. υelkú, слав. *vlĕkǫ, греч. ελκω ‘тяну’ и лат. sulcō ‘пашу, провожу борозду’, др.англ. sūlh, греч. εύλάκα ‘плуг’, атт. ωλαζ ‘борозда’ (как след пахотного тяглого орудия) и *p^herkˆ^h- ‘царапать, делать в земле углубление’ > лат. porca, галл. rica, валл. rhých, др.в.нем. furuh, др.англ. furh, отражающее либо ‘царапающий’ тип орудия вроде сохи, либо подготовку почвы для посадки семян или рассады.

Индоевропейское обозначение операции *seH- ‘посев’ (от основы глагола *seHi- ‘сеять’: хетт. šai-, лат. serō, др.в.нем. sāen, гот. saian, лит. sëju, sĕti, слав. *sĕjǫ, sĕjati: sĕti), содержится также в ряде производных терминов: *sē-men- ‘семя’: хетт. šamana-, лат. sēmen, др.в.нем. samō, лит. sëmenys, слав. *sĕmę : sĕmene ‘семя, зерно, сперма’; *seH(i)-t^h- ‘орудие обработки земли’  хетт. šatta-, др.инд. sīra- ‘плуг’, sītā- ‘борозда’, др.в.нем. sāt ‘семя, посев’.

Общеиндоевропейское название ‘зерна’ не сохранилось: хетт. ḫalki- заимствовано из северокавказских, как и имеющая точные соответствия в хурр. kate, хатт. kait ‘зерно’ основа и.-е. *Had-/*Hať-/*Hat^h- ‘зерно’: хетт. ḫat-, арм. hat, лат. ador ‘вид зерна, подсушенного для обрядового использования’, валл. had ‘семя’, гот. atisk ‘семя’, др.прус. gaydis ‘пшеница’, geits ‘хлеб’; происхождение др.инд. dhānāh-, авест. dānō ‘зерно’ не ясно; в западных диалектах восстанавливается общая праформа *k^ˆ’r_̥-no- ‘зерно’  лат. grānum, ирл. grán, др.в.нем. korn, гот. kaúrn, др.прус. syrne, лит. žirnis, слав. zьrno. Существенно, что индоевропейские названия как семян злаковых растений вообще *Had-/*Hať-/*Hat^h-, так и их древнейших культурных видов, в частности *i̯eu̯o-, *ĝ^her_̥id- ‘ячмень’, не обнаруживают сходства ни с египетскими ît; ‘nh̩.t; šm‘j; šr.t ‘виды ячменя’, ни с семитским *śu‘ār-(at-) ‘ячмень’.

Индоевропейское название ‘орудия для сбора урожая’ с первоначальной семантикой ‘острый, режущий’ дает наряду с формой *serp^h-  хетт. šarpa-, др.инд. sŗņi, греч. α̋ρπη, лтш. sirpis, слав. sĕrpъ (др.в.нем. sarf ‘острый’, лат. sarpō ‘режу’) диалектный вариант *k^herp^h-, объединяющий греческий с кельтским, германским и балтским: греч. κρωπιον, др.ирл. corrán, лтш. ciřpe ‘серп’, др.исл. harfr ‘борона’, др.в.нем. herbist, др.англ. hærfest ‘осень (время серпов)’ при лит. kerpú ‘срезаю’. Наличие двух лексем может быть связано с долгим сосуществованием на Ближнем Востоке каменных и медных серпов: кремневые жатвенные ножи появляются в земледельческих поселениях Чатал-Чююка и Хаджилара с VII тыс., медные серпы – в Египте с IV тыс. до н.э.

Орудия для измельчения зерна обозначались в индоевропейском двумя лексемами, отражавшими разные технологические приемы: *p^hei̯s-/*p^his- ‘толочь, дробить, измельчать (зерно)’ указывает на использование орудия типа ступки с пестиком (др.инд. peşţar- ‘тот, кто толчет’, вед. pinaşti ‘толчет’, piştá- ‘растолченный, размолотый’, авест. pištant-, греч. πτισσω, лат. pinsō ‘толку, размельчаю’, pistor ‘мукомол, пекарь’, pisō ‘ступка’, pistil ‘пестик’, лит. paisýti ‘вторично молотить ячмень, очищая от остей, шелухи’, слав. *pьšeno, *pьšenica ‘раздробленое зерно’ (основа *pьch-en- – страдат. причастие прош. вр. от *pьchnǫ-ti при *pьcha-ti ‘пихать, толкать, толочь, дробить’) и *mel- ‘молоть, тереть, измельчать’ – перетирая между двумя камнями: хетт. malla-, тохар. В melye ‘мелю’, др.инд. mŗņāti ‘раздробить, разбить на мелкие кусочки’, лат. molō ‘мелю’, др.ирл. melim, др.исл. mala, гот. malan, лит. malú, слав. *meljǫ ‘мелю’; откуда *mel- ‘крупа, мука’: хетт. memal- ‘крупа’, алб. miéll, др.в.нем. mëlo ‘мука’ (в армяно-греко-арийском – метатеза согласных основы: арм. alam, греч. άλεω, авест. aša < arta-, перс. ārd ‘мука’) и *ml_̥-/*mul- ‘мельница, зернотерка’: греч. μύλη, лат. molina, брет. meil, др.исл. mylna, прус. malunis ‘мельница’, откуда по принципу ‘женского занятия’ в ряде диалектов возникло значение ‘женщина’: лат. mulier. Специальное орудие для размельчения зерна камнями, обозначалось основой *k’˚rāu̯- ‘жернов’ от *k’˚er- ‘тяжелый (камень)’: арм. erkan, др.ирл. bráu, др.исл. kvern, др.в.нем. quirn, гот. qairnus, лит. girna, слав. žrъnovъ (мельницы-куранты переднеазиатского типа появились в Европе вместе с культурой колоколовидных кубков в III в. до н.э.).

Деление года на сезоны и индоевропейские названия времен года связаны с периодами аграрного цикла: *Ham- ‘период сбора урожая, жатва’  ‘начало года, весна-лето’: хет. ḫamešḫa-, греч. άμαω ‘жну’, α̋μητος ‘жатва’; *u̯es-r̥/n̥- ‘весна-лето’: др.инд. vasanta-, греч. ε̋αρος, лат. uēris, др.ирл. errach, слав. vesna при балт. υāsara ‘лето’ ^[в связи с семантикой *u̯es-r̥/n̥- ‘время дождей’ при *ĝ^hei̯-m- ‘время снега, зима’: др.инд. hima- ‘холод, снег’, вед. Himavantas ‘снежные (горы), Гималаи’, héman, греч. χιεμων, χιεμα ‘зима’, χιων ‘снег’ – ср. Трубачев О.Н.: *ĝhei-m- ‘пора дождей’ на основе хетт. gimanza ‘зима’ при ḫei̯u- ‘дождь’, ḫei̯au̯ai ‘идет дождь’, греч. χεω ‘лить’^]; *(e)se-n/r- ‘время жатвы, лето-осень’: хетт. zena-, арм. ašun ‘осень’, греч. όπωρη ‘время жатвы, конец лета, осень’, др.в.нем. asan ‘жатва’, гот. asans ‘жатва, лето’, др.прус. assanis, слав. jesenь; ср. еще *meH(i)- ‘время созревания и сбора урожая’: хетт. mai-: mii̯a- ‘зреть’, др.инд. mimite ‘жать’, лат. metō, др.ирл. meithel, др.в.нем. māen ‘жать, убирать урожай’; откуда абстрактные понятия *meH- ‘год, период времени’: хетт. meḫur- ‘время’, др.инд. māti : mimātá ‘измеряет’, лат. mētior ‘измеряю’, гот. mēl ‘время’, лит. mētas ‘время, год’, слав. mēra, mĕriti, mĕsęc; *i̯ēr- ‘год, время года, весна’: авест. yārə, греч. ω̋ρος ‘время, год’, др.в.нем. jār, гот. jēr ‘год’, слав. jarъ ‘весна; время пробуждения плодородия’ с возможными связями слав. jędrъ ‘ядреный’, jędra ‘ядра’ с индо-иран. Indra и ностратические параллели и.-е. i̯ēr- ‘весна’ ~ урал. ńōre ~ алт. ńā|r|e ‘весна, молодой’ (маньчж. nijarxun ‘зеленый’, корейск. n’лram  njerлm ‘лето’  ‘весна’) ~ дравид. ńār ‘молодое растение’ при афраз. *n’r ‘молодой, юноша’ (Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. С.183).

1 Ср. Черных П.Я. ИЭССРЯ. Т.I. С.407: в.-луж. kowar, kovarnja; чеш. kovář ‘кузнец’, kovárna ‘кузница’, ст.слав. и др.рус. ковати ‘злоумышлять’, ковъ ‘злой умысел’, коварь ‘кузнец’, коварьный, къзнь ‘хитрость’, откуда козни, крамолу ковать и т.д.; ср. лат. cūdō  *caudō ‘бью, кую, обрабатываю металл’ при лит. kauti, др.в.нем. houwan, тох. А ko-, В kau- ‘бить, рубить, убивать’; Мартынов В.В. ^[Рец.^] // Этимология 1968. С.247: раннее праслав. *kolti ‘ковать’ (ср. klad, kladivo, рус.диал. колоть при литератур. колотить) ~ лит. kalti ‘ковать’ при праслав. *kuti /*kovati ‘рубить, резать’ (ср. kovalъkъ ‘кусок’) – как в прагерманском.

2 Трубачев аргументировал соответствие слав. rĕzati : лат. reg- (regio, erigere), восходящих к и.-е. *rēĝ-, проследив культурно-исторический контекст развития семантики производных типа gregis regia ‘скотный двор’, regia ‘власть, господство’, далеко отошедших от исходного значения ‘сакральное место для жертвоприношений’, в свою очередь возникшего на основе актуализации заложенной в *rēĝ- идеи установления границ, измерения участка, его членения, что вполне естественно для функций священного *rek^ˆ’- ‘царя-жреца’. В свете этого соответствия становится возможным соотнести и такие архаические обороты, как лат. regere tela ‘бросать в цель’ и слав. *po-raziti и др. (Куркина Л.В. // Этимология 1981. С.166). О типологии образования терминов власти см. Гамкрелидзе т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык… Т.2. Гл. 7 (Терминология социальных отношений): В индоевропейских языках обозначения носителя властных функций (царя, бога) образованы на основе лексем с общей семантикой ‘род, народ’: *H̥n̥s-  др.хетт. ḫaššu- ‘царь’: ḫašuwa- ‘жрица’, герм. *a(n)suR, др.исл. áss, др.англ. ōs ‘бог’, гот. ansēs ‘полубоги, герои’; др.инд. вед. ásura- ‘(благой) бог’, авест. ahura- ‘господь, господин’; *k^ˆ’en-(t^h) ‘род’  герм. *kunja, др.в.нем. chunni, гот. kuni ‘род’, откуда герм. *kuningaz ‘предводитель рода, царь’, др.в.нем. chuning, гот. kuning ( слав. *kъnęd’z’ь) и kindins (из *kˆ’ent^h-i-nos при kuni ‘род’); на основе термина *t^heu-t^h- ‘потомки’ (др.хетт. tuzzi- ‘войско – вооруженный народ’, гомер. τευκροι ‘тевкры-сородичи’ из *t^heu̯-k^h-r-, умбр. totam, оск. touto, галл. nom.pr. Toutonos, лит. tauta, др.в.нем. diot, др.исл. þjoð, гот. þiuda ‘народ’) образованы др.исл. þjoðann, гот. þiudans ‘предводитель народа, царь’; наряду с терминами, обозначавшими (военных) вождей, известен также особый сакральный *rek^ˆ’- ‘царь-жрец’ (*rek^ˆ’- ‘направлять, выравнивать’): др.инд. rājan-, rājni-, лат. rēx, rēgīna, др.ирл. ri, rigain, др.в.нем. rīhhi, гот. reiki ‘царство’ (показательно сходство ритуала Equus October с участием rēx sacrōrum в Риме, кельтского обряда сакрального брака царя ri с конем и арийской ašvamedha-); институт царя-жреца засвидетельствован также древнегреческой микенской (wa-na-ka – *fάναζ), тохарской (*wnātäk  тох.А nātäk ‘господин’, B ñakte ‘бог’), древнегерманской (др.исл. wanir ‘ваны, боги’) традициями. Микенский титул wanaka являлся, подобно po-ti-ni-ja – potnia ‘госпожа’ и семит. ’adonaj ‘господь’, формой обращения к божеству и к правителю, совмещавшему функции царя и жреца (в пилосских текстах упомянут прибывший в Пилос для совершения обряда очищения города ‘очажным огнем’ и ‘пролитием крови’ носитель высшей сакральной власти pereku-wanaka ‘владыка боевого топора *p^helek^ˆhu-’); ср. ахейские заимствования в титулатуре фригийских царей (Μιδας: midai lavagtaei vanaktei из микен. ra-wa-ke-ta – *λαfαγετας  *λαfό-α̋γω ‘воевода, предводитель λαός – народа, тех, кто участвует в походах’, и wa-na-ka – *fαναζ  αναζ ‘владыка’) и правителей вифинского г. Модры: modro-vanak (ср. эолийск. имя Λεσβώναζ – *Lesbo-wanakt ‘владыка Лесбоса’). Древняя индоевропейская основа *u̯el- содержится в титуле тох. А wäl, В walo и имени-эпитете общетохарского Бога грозы – А wlāñkät, В ylaiñkte  *wel(ā) ~ w(e)nakt- ‘священный владыка’ (где *wel- – имя противника бога: вед. Vala-, балто-слав. Vel-s/n-, ср. образованные от основы *u̯el- хетт. u̯ellŭ-, герм. valhǫll, греч. гомер. ’Ηλυσιον из *fαλνο-τιο  *u̯l̥-nu-tiyo- ‘относящийся к пастбищу’, каковым виделся загробный мир), иллюстрирующем семантический перенос: ‘владыка мертвых, бог’  ‘владыка смертных, царь’); ср. также балто-славянские термины: рус. волость, власть, владыка, чеш. vlastnik ‘собственник’ из *voldti ‘властвовать, владеть’; лит. valdýti ‘править, управлять’, valstiētis ‘хозяин’, valsčius ‘волость’, др.в.нем. waltan, гот. wąldan, др.ирл. fol-n- ‘господствовать’ и др.

1 Ср. в ‘Поэме о Гильгамеше’: “на четыре стороны принес я жертву, / на башне горы совершил воскуренье / семь и семь поставил курильниц, / в их чашечки наломал я мирта, тростника и кедра, / боги почуяли запах, боги почуяли добрый запах, / боги, как мухи, собрались к приносящему жертву”.

2 В этой связи ср. и.-е. *k’^oer- ‘глотать, есть и пить жадно’, др.инд. aja-gará- ‘(змей) заглатывающий козлов’, авест. aspō-gar- ‘заглатывающий лошадь’, лат. carni-vorus ‘плотоядный’, слав. *po-žьrati, *žьrǫ ^[ИЭССРЯ.I.306: жрать, пожирать ‘есть много и жадно’, жьрѣти, жьру ‘приносить жертву, совершать жертвоприношение’ из слав. *žerti : žьrti  и.-е. *g^uer-/*g^ur̥- ‘глотать’, откуда также *žьrdlo > жерло, *gъrdlo  горло; др.инд. girati^].

3 В индоевропейской мифологии главным объектом поклонения выступает *deiu̯o- ‘дневное сияющее небо’, первоначально как ‘верховное божество’, затем ‘божество вообще’ и наконец обозначение всего ‘класса богов’: хетт. šiuna- ‘бог’ (šiu­att- ‘день’), лув. tiu­az- ‘бог солнца’, др.инд.вед. deva ‘бог’ (dyaus ‘небо’) – Dyaus pitar, авест. daeva ‘демон’, греч. гомер. εός ‘бог’, Ζεύς : род.п. Διός ‘бог ясного неба’, лат. deus ‘бог’ (dies ‘день’), др.исл. tivar ‘боги’, лит. dievas ‘(верховный) бог’, причем верховное божество именовалось *paHtēr ‘отец’: др.инд. вед. Dyaus pitar, греч. гомер. Ζεύσ πατήρ, лат. Iū-piter : Diēs-piter, умбр. Iū-pater, иллир. Δει-πάτυρος, др.хетт. šiu-, лув. Tiu̯az tatiš, пал. Titiaz papaz, лтш. Debess tēvs ‘небо-отец’.

От ‘светлого’ бога *deiu̯o- paHtēr и ‘темной’ богини *dhĝhom- maHther- ‘земля-мать’ (др.греч. Δη-μητηρ; ср. вед. Ardvi Sūra Anahita ‘богиня плодоносящей влаги’ и рус. фолькл. мать сыра земля при этимологическом тождестве др.инд. sūra ~ рус. сыра) как противоположных начал (др.инд. dyavā-pŗthivī ‘небо-земля’) рождаются *q’emo-/*i̯emo- ‘близнецы, двойня’: лтш. dieva deli ‘дети бога’, вероятно, двуполые (гермафродиты), позднее трансформирующиеся в пару ‘брат ~ сестра’ (лит. dieyo sūneliai ‘божьи сыновья’, греч. Διόσ-κουροι ‘Диоскуры’ при эпитете Персефоны Κοrē ‘Дева’  *koûrē, pl. koûroi; sng. fem. korē ‘дева’, musc. koûros из *korwa, *korwos ^[возрастная группа?^], др.инд. divo napātā ‘сыновья бога’ ~ divas duhitar ‘дочь бога’, совершающих инцест по инициативе ‘сестры’ при противлении ‘брата’, ставшего первым ‘смертным – человеком’ и царем мира мертвых), носящих имя, образованное от корня *i ̯emo- ‘двойной, близнец’: др.инд. Yáma и Yami (их младшие братья Nasatya, или Aśvinau, дв.ч., дети Дьяуса-Небо и Ушас, мужья Сурьи), авест. Yima и Yimāk, лтш. Jumis ‘сдвоенный плод (андрогинное божество)’, др.исл. Ymir (гермафродит), как и обозначение ‘мира (κοσμος)’, созданного из его тела: хетт. hoimma-, лат. imago при лат. geminus, др.ирл. eamain ‘близнец’ (в именах миф. трех братьев Find-eamna). Идея двоичности дублируется в мотиве ‘небесной свадьбы’ *sau̯-el-n- ‘солнца’ (вед. Suryā), или ‘дочери солнца’ (вед. Duhitā Suryāsya, лит. Saules dukté), как женского начала, и *mē-s/n_̥- ‘месяца’ (греч. μήν, μης, лат. ménsis, слав. mĕsęcь), как мужского начала; а также в парных божествах, являющихся одновременно ‘братом и сестрой’ и ‘мужем и женой’ и носящих одно имя (др.исл. Freyia : Freir из *prei- ‘любить, желать’ и т.п.).

Центральный сюжет мифологической системы образует ‘основной миф’ о поединке бога *tr_̥Hon- ‘грома’, *perkūni̯o- ‘дубового’ *perau̯nos ‘громовника’ с существом ‘змеиной’ природы, связанным с ‘нижним миром’, *u̯el- ‘луг как пастбище мертвых’ (хетт. uellu, греч.гом. ήλύσιος λειμών, др.исл. valhǫll, лув. u̯alanti-, тох.A walu, лит. vélé ‘душа умершего’), а как его ‘владыка’ – с ‘богатством’ и ‘властью’, и носящим имя с той же основой *u̯el-: др.инд. Vala-/Vŗ-tra, лит. Velnias, лтш. Vel(n)s, слав. Veles/Volos, либо *bud^h-n- ‘низ, дно’, *n_̥g^uhi- ‘змей’: вед. Ahi-budhnyā ‘змей глубин’, греч. Πύων, убийство и расчленение которого, сопровождаемые грозовыми явлениями и последующим дождем, символизируют освобождение воды, плодоносящих сил природы, что может быть реконструировано на индоевропейском праязыковом уровне, обнаруживающем семантическое обыгрывание звуковых комплексов, кодирующих имена и атрибуты главных персонажей мифа: *g^uhenti n_̥g^uhim peru̯n_̥t- ‘^[бог^] гонит/убивает змея ^[при, под^] скалой’, *ognim g’en-e dwō ak’men- ‘огонь ^[молнии^] порождает двумя камнями ^[удары каменного неба о скалы^]’, *perperti n_̥g^uhim peru̯n_̥-(t-s) ‘поражает/убивает змея скала ^[бог^]’.

Связь с ‘нижним’ миром обнаруживается в функции плодородия вышедших из ‘плодоносящего чрева’ *ner- (вед. nārās ‘вóды’, naraka ‘дыра, подземное царство’, тох.А ñare ‘преисподняя’, греч. νέρτερος, слав. nora, nyrjati) хтонических ‘детей’ *d^hĝ^hom-maHt^her- ‘земли-матери’, носящих имена с корнем *ner-/*nor- ~ *mer-/*mor-: хетт. innara- ‘сила’: ^dinnara-u̯anteš, лув. ^dannurammenzi ‘сильные (боги)’, греч. Νηρεύς : Νηρηϊδες, сабин. Neria, иллир. Noreia, др.герм. Nerthus, др.исл. Njǫrdr ‘бог плодородия’, осет. nart, лит. noréti ‘хотеть’, nařsas ‘ярость’. К числу мифологических персонажей водного ‘нижнего мира’ относятся божества, чьи имена восходят к основе *trit- ‘третий’ (вед. Trita Aptya ‘Трита водный’, авест. Θrita/Θraētaona, греч. Τριτων, ср. др.ирл. triath ‘море’) и связан мотив сошествия героя в колодец-преисподнюю за ‘живой/мертвой водой’, преодолевающей смерть (Иван ‘Третьяк/Водович’ в сказке о ‘трех царствах’); либо к термину *ne-p^hōt^h- ‘внук, племянник по отцу, сын’: вед. и авест. Apām_̥-Napāt, лат. Neptunus, др.ирл. Nechtan, чей образ часто приурочен к сюжету о сокрытом, resp. невидимом колодце-источнике, таящем сокровище, троекратная попытка похищения которого ведет к истечению вод, образующих реки и море. Вероятно, к этому же кругу божеств принадлежит ‘сотрясатель земли’ Ποσειδων, которому приносили ‘черные’ жертвы, если его имя восходит к догреч. *poti-d^hon ‘господин вод’, что позволяет соотнести его с вед. Dānu ‘поток – водное божество, мать Vr_̥-tra’, осет. Donbettyr ‘владыка водного царства’ при авест. dānu- ‘вода, поток, река’. Комплекс ‘вода – плодородие’ с чередованием мужской и женской ипостасей как следствии андрогинного характера божества проявляется в образе *Mo-mer-: итал. Marmar/Mamers/Mars, слав. Mara/Morena с характерным кругом ассоциаций: ‘близнецы’ ~ инцест : *mer- ‘смерть’ ~ *mor- ‘море’.

4 ИЭССРЯ.I.218: *groza ‘угроза; нечто, внушающее страх’, *grozьnъ ‘страшный, ужасный, жуткий’ и т.п.; ср. слав. *gromъ (: греметь), др.в.нем. gram ‘раздосадованный, взбешенный’, др.сканд. gramr ‘разгневанный’, греч. χρομος ‘хруст, скрежет’.

5 Николаев С.Л., Страхов А.Б. К названию бога-громовержца в индоевропейских языках // БСИ 1985.

6 Ср. Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. С.136 сл. (Глава 5): Очевидно, что архаические мифы Ближнего Востока, Африки, Восточной Азии, Америки, Австралии и Океании (т.е. народов, не принадлежащих к ностратической макросемье) принципиально отличаются от индоевропейского варианта основного мифа, хотя и обнаруживают схождения в ряде деталей, скорее всего типологического свойства, позволяя реконструировать ранний прототип мифа, в котором змей играл положительную роль, что опосредованно сохранилось в представлении о его связи с плодородием, дождем и т.д.; более поздний вариант космогонического мифа, в котором змей выступает как дуальный антагонист Солнца, или бога сияющего неба, мог послужить непосредственной основой для индоевропейского мифа; ср. обозначение атрибутов и оружия Бога Грозы словом *p^her-u-(n-) > *p^her-k^ho-u-(n-), которым именуется и сам Бог Грозы, очевидно, ранее выступавший в качестве terminus technicus, инструмента, орудия небесного или солнечного божества.

7 Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М., (1990) 2004. С.142-143 (Поэтому, в частности, в мифологии Египта, где не бывает гроз, нет грозового бога и противником змея выступает сам бог Солнца).

1 Ср. описание Тартара в ‘Теогонии’ Гесиода: …медной оградой Тартар кругом огорожен; в три ряда

ночь непроглядная шею ему окружает, а сверху

корни земли залегают и горько-соленого моря…

…в месте угрюмом и затхлом, у края земли необъятной,

выхода нет им оттуда - его преградил Посидаон

медною дверью, стена же все место вокруг обегает…

Это описание обнаруживает полную параллель в представлениях вавилонян о том, что Землю окаймляет круговой горный хребет – ‘плотина небес’, на котором покоятся медные небесные своды (три, пять или семь), а между двумя горами-близнецами Ма́шу находятся охраняемые людьми-скорпионами медные ворота, через них Шамаш-солнце ежедневно совершает свой путь из преисподней на небо и обратно длинным темным ходом, ведущим сквозь горы к берегу ‘бездны вод’, именуемых то ‘пресноводной рекой’ (:”ωκεάν), то ‘водами смерти’ (возможно, это связано с частым в древних ирригационных цивилизациях засолением полей поднимающимися почвенными водами, заболачиванием, делающим земли непригодными для посева, ср.: дерево хулуппу питалось водами Евфрата – Реки, но бог Энки взбаламутил их, и поэтому пришлось пересадить дерево в ‘сад Инанны’), и сообщающийся с подземным миром (среди океана вод смерти находились острова блаженных), где ‘в низу’, видимо, локализуются библ. ‘корни моря’, ‘истоки океанов обоих’; а Земля плавает на поверхности Океана или покрывает его как крышка, так что глубокие колодцы сообщаются с океаном и позволяют проникнуть в его глубины (стк. 273: ‘Гильгамеш…открыл он крышку колодца, / привязал к ногам тяжелые камни, / утянули они его в глубь Океана, / он схватил цветок ^[…^], / от ног отрезал тяжелые камни, / вынесло море его на берег’; ср. еще, табл. X., стк. 1-22: Сидури, хозяйка богов, что живет на обрыве у моря*, / живет она и брагой их угощает; ^[…^] покрывалом покрыта, незрима людям*; / Гильгамеш приближается к ее жилищу, ^[…^] / идущему дальним путем он лицом подобен*; ^[…^] / увидав его, хозяйка затворила двери*, засов заложила, / Гильгамеш, тот стук услышал*, / поднял лицо и к ней обратился ^[…^]’, то есть Сидури, как существо царства мертвых, охраняющая вход в потусторонний мир, для живых невидима (ср. ’Αιδης  *’αfιδης ‘безвидный, невидимый, ужасный видом’), и Гильгамеш ее не видит, но сам герой – как всякий мертвец – ей видим. Судя по эпизоду ‘умывания’ героя (XI.239), ‘воды смерти’ обладают магической способностью обновлять, придавать нетленность, причем по тексту не ясно: не то Гильгамеш не понял намеков Утнапишти, и поэтому ‘добела вымыл он свое платье’, но не себя самого; не то, скорее, здесь умывание, как смягченный вариант погружения в ‘воды смерти’, предваряет ныряние героя на дно моря и спасает от грозящей ему опасности (ср.: ‘сбросил шкуры - унесло их море’), так как окунуться в подземные воды обычно значит разорвать связь с миром живых и обрести вечную жизнь, но только в мире духов (ср. греч. ’Αχερων ‘нестареющий’, Ληη ‘забвение’), между тем Гильгамеш совершенно беспрепятственны уходит (не без помощи ‘подруги’ Утнапишти, которая побуждает своего мужа помогать герою). ^[Библиотека всемирной литературы. I. Литература древнего Востока^]

К греч. ’Αχερων ср.: прус. assaran, лит. ãzaras ‘озеро’ при лтш. asara ‘слеза’, лит. ãšara : тохар. А akär, др.инд. ásra- ‘слеза’, др.арм. ašxar-em ‘каюсь’, хетт. iš-ḫa-aḫ-ru-uš-še-it ‘его плач/слезы’, iš-ḫa-aḫ-ru-mi-it ‘мой плач/слезы’ – производное от ešḫar ‘кровь’ (другое название ‘слез’: лат. dacru-ma, греч. δακρυ, валл. pl. dagrau является древним заимствованием из языка типа енисейского, ср. коттск. teć-ùr ‘слеза’, букв. ‘глаза вода’). Сближение с ’Αχερων может остаться в силе только как свидетельство ранних западнокавказских влияний, поскольку это греческое слово имеет точное соответствие в адыгском Ахърэт – ‘загробный мир’, куда уходят души умерших – адыг. псэ  греч. ψυχη (Иванов Вяч.Вс. Новый источник… // БСИ 1981. С.192-203).

Трубачев О.Н. Мысли о дохристианской религии славян в свете славянского языкознания // Труды… Т.2: Тот свет обозначался просто как место ‘связанное с водой, или находящееся за водой’ – *rajь  *rōi̯-: *rei̯-… Периоду развитого религиозного культа и пению гимнов предшествовала долгая эпоха безмолвного почитания безымянных сил природы (ср. лат. nūmen ‘безмолвный знак, изъявление воли богов, божество’ и изоглоссу слав. *govĕti ‘поститься, хранить молчание’ : лат. favēre ‘хранить молчание, быть благим’, с одной стороны, и этимологию слав. *pojǫ ‘пою, воспеваю’ из *pojǫ ‘пою, даю пить’ или праслав. *zъvati ‘призывать’, лит. žaveti, авест. zavaiti ‘заклинать’, др.инд. havatē ‘призывать’ из и.-е. *ĝheu̯ā- ‘взывать’  *ĝheu̯- ‘лить’ при др.инд. juhoti ‘возливать масло на огонь, совершать жертвоприношение, жертвовать’, с другой)…

Имена Перуна и Велеса широко представлены в топонимии, но если Перун приурочен к возвышенностям, то Велес упоминается в связи с низинами. В имени Велеса закономерно отражается праслав. *vo/elesъ/*velsъ при явной его близости с лит. vẽles ‘духи умерших’, Veliuona ‘богиня духов предков’, но возможны и более отдаленные схождения, например, с др.инд. вед. Váruņa-, при этом актуализируется и параллель топонимов *Perynь – *Velynь/*Volynь (и теонимов: *Perunъ – *Veles : Indra – Váruņa-). Вполне очевидны и отношения др.инд. вед. Váruņa-  *Vol-un- и *Vol-ūn-  Волынь, хотя направление и внутренний смысл словопроизводства остаются не ясными, но во всяком случае вряд ли следует прямо связывать топоним *Ve/olyn- с *velĕti и далее с и.-е. *u̯el- (включая такие производные, как *volstь, *velьjь и т.д.). Скорее нужно обратить внимание на формы типа Перынь ~ Волынь, причем регулярность модели с формантом -jь в качестве топонима засвидетельствована летописным Перунѧ рѣнь ‘Перунова отмель’ на Днепре при болг. Пирин планина. На основе реконструкции ряда PerunъPerynъ/Perynь можно допустить параллельное развитие *velunъ  *velynъ/*velynь, предполагая существование парного к ‘горному’ богу Perunъ праславянского ‘божества низин’ *Velunъ (*u̯elu-n-), соответствующего вед. Váruņa ‘бог мировых вод’, с одной стороны, и хетт. u̯ellu- ‘пастбище, луга умерших’, с другой; сюда же относятся гомер. Ηλυσιον πεδιον (*u̯elu-t-i̯om-), польск. Wawel, возможно, чешск. Volynĕ, польск. Wolin  Wollin, Wawel и несомненно лат. vallēs, vallis ‘равнина, долина’ – еще одна латинско-славянская архаическая параллель vallis – *volynь, объясняющая исчезновение соответствующего апеллатива в славянском, если допустить внутреннюю форму балт. vẽles : Veliuona, слав. *Velunъ:*Veles как ‘дух – божество долины (пастбища мертвых)’, т.е. эвфемистическое замещение табуированного имени божества с последующим забвением и самой основы.

2 Ср. Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С.68 и сл.: др.рус. навья кость, Навий день ~ лит. navi-kaulis, лтш. veļa kauls, Veļu laiks ~ хетт. u̯allaš ḫaštai и т.д.; а также Топоров В.Н. Заметки по похоронной обрядности // Балто-славянские исследования 1985. М., 1987; С.10-52; Иванов Вяч.Вс. Лингвистические материалы к реконструкции погребальных текстов в балтской традиции // Там же. С.3-10.

3 Ср. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Древняя лексема *u̯es-t^her- ‘пастух’ сохранена в хетт. u̯eštara- ‘пастух’, u̯ešii̯a- ‘пасти’, u̯eši- ‘пастбище’ и авест. vāstar- ‘пастух’, в прочих диалектах она была вытеснена производными от основы *p^haH-/*p^hoH(i)-, причем только в хеттском и тохарском сохранялось первичное значение глагола *p^haH-‘охранять, блюсти’ вне специальной связи со скотом (ср. хетт. uttar paḫš- ‘соблюдать, хранить слово’, paḫḫur paḫš- ‘поддерживать, хранить огонь’).

В индоевропейской традиции ‘загробный мир’ кодируется лексикой, ясно указывающей на скотоводческий, даже пастушеский быт ее носителей, переносивших термины из реальной действительности на ‘мир мертвых’: обитель мертвых – *u̯el- ‘пастбище’, где под защитой *u̯est^her- ‘пастуха’ – *Vel- ‘бога мертвых – скота’ (: скотьего бога) вместе ‘пасутся’ *deu̯H/s- ‘души людей’ и *anH- ‘души скота’, принесенного в жертву; ср. в древнейших текстах хеттского ритуала погребения царя: ‘…когда ты пойдешь на u̯ellu-u̯a- ^[пастбище^]…/ бог Солнца небесный, господин мой, u̯eštara ^[пастух^] человечества… / О, бог Солнца, дай ему u̯ellu- ^[пастбище^] на право и на благо; и пусть на этом u̯ellu- ему быков, овец, лошадей пасут, и да никто у него не отнимает и не оспаривает u̯ellu-’ (при u̯ešii̯a- ‘пасти(сь)’ в качестве обозначении характера пребывания душ в мире мертвых); эти же мотивы содержатся в ‘Ригведе’, в похоронном гимне Yama – ‘близнецу’, первым познавшему смерть, то есть ‘первочеловеку’, ставшему rāja- мира мертвых: ‘Yamó первым нашел этот путь, это gávyūti ^[пастбище^] назад не отобрать; Где некогда прошли наши отцы, там живые ^[рожденные^] найдут свой путь’; то же самое в иранской ‘Авесте’: обращаясь к Yimo Xšaētō ^[пехл. jamšid^] – hvawō ‘обладающий прекрасными стадами’, gāuš uran- ‘душа скота’ говорит: nōiţ mōi vāstār xšmāţ anyō – ‘нет у меня другого пастуха, кроме вас (богов)’; гомер.: Άιδι κλυτοπωλω // λειμών – ‘славный жеребцами // лугами’ при возможной этимологии Άιδης из и.-е. *sm̥u̯id- ‘(место) встречи, свидания’ – с предками, ср. вед. pitŗbhih̩ sam˚-vidāná- ‘чтобы увидеться с отцами’); гомер. ΄Ηλύσιος λειμών, ΄Ηλύσιον πεδιον ‘Елисейские поля, луга’; др.исл. Valhǫll ‘обитель мертвых’, valr ‘труп на поле боя’; балт. Vel-s : лит. Veliuoná ‘бог мертвых’, слав. Velesъ ‘скотий (бог)’ содержат тот же корень *u̯el-, что и др.инд. Vala-, Vŗitra (: *vŗ-tra ‘запруда, препятствие’), которого бог Индра ‘ревом разрезал,…устранив’ и тем освободил ‘скот’ и ‘воды’, но именно ‘воды’, море, река окружают ‘потусторонний мир’, куда души умерших переправлял *kˆ’er-ont^h- ‘старик, предок’: греч. Χάρων, то есть ‘первочеловек’, который ‘первым нашел путь’ среди ‘стиксовых вод, ужасных для клятвы’. В мифологии ведических ариев с ‘водами’ связан Váruna-: Váluna-, причастный к похоронной обрядности apām-mádhye ‘посреди вод’, а обряд жертвоприношения Агни именуется naur- ‘корабль, который ведет на небо’. Аналогичные мотивы отражены в гомеровском эпосе: Одиссей должен пересечь Океан, чтобы попасть в царство Аида, которого ‘никто из смертных на черном корабле пока не достиг’. Индоевропейское *nāu-s- ‘корабль’: др.инд. nāuh̩, греч.гомер. νηύς, лат. navis ‘корабль’ в связи с погребальным культом приобрело значение символа смерти: хетт. u̯allaš ḫaštai, лит. navi-kaulis, лтш. veļa kauls, nâve ‘смерть’, др.рус. навья кость ‘мертвая кость (стопы), как причина смерти’, навь ‘мертвец’, др.чеш. nav ‘могила, преисподняя’, др.исл. nár, др.англ. nēo, гот. nár ‘труп’, ga-nawistron ‘отправить на ладье – похоронить’ и т.д. (в этом контексте и значение слова άργοναύται может быть не ‘плывущие на ^[корабле^] ‘Арго’ или ‘плававшие в ^[страну^] Арго’, а что-то вроде ‘светлые (resp. умершие) предки’ аргосцев-аргивян – дорийского племенного союза с центром Άργο^[λι^]ς при том, что, помимо связи Άργολις с картвел. m-agr-ali ‘мегрел, житель страны Arg-’ (ср. старинное название Западной Грузии Egr-is-i) и сходства аркадо-кипр. ’Αρζεfοί с хетт. Arzawa ‘Арцава’, ион.-гомер. ’Αργει̍οι  ’Αργει̍fοι – если и не восходит к *arğesu̯o- ‘белый, блестящий’, то несомненно испытало контоминацию с ним вследствие наличия устойчивого словосочетания Άργος – ’'Αργος άστυ ‘белый город’).

1 В этой связи показательна внутренняя форма имен героев хеттского мифа о борьбе Бога Грозы с демоном змеем ^mušillui̯-anka-: сначала змей поражает Бога – ^mušIl-lu-ya-an-ka-aš ^dIM-an tar-aḫ-ta, лишает его сердца и глаз šakuu̯a-, затем Бог с помощью ‘смертного’ Ašiu̯antaš побеждает – ^mušIl-lu-i̯a-an-ka-an tar-aḫ-ḫu-u̯a-an (этот же глагол tarḫu- ‘побеждать’, от которого образовано имя-эпитет анатолийского Бога Грозы – Tarḫ-un- используется в арийских текстах в связи с поражением Вритры: вед. vr_̥trám tari RV; авест. vərərəm tar Yt); в слове illui̯-anka- выделяются элемент -anka- (: греч. -ακ- или детерминатив типа тюрк. aң- ‘зверь’, ср. *-ank/g- в тохар. А ońkaläm, В ońkolmo ‘слон’, Иванов В.В. Названия слона в языках Евразии // Этимология 1975, 1980) и основа *illu(i̯)-: ср. Airav-ata ‘слон Индры, животное нижнего мира’, либо гот. ēla, др.в.нем. ala ‘зуб, жало’, лит. ylius ‘пика’, iltis ‘клык, бивень’, но также и хетт. u̯allaš ḫaštai – навья кость; теофорное хетт. nom.pr. u̯ališ- (: слав. *Volos-/*Veles-  *u̯el-), наконец, напрашивается связь и с топонимом Wiluša – ”Ιλιος, ”Ιλιον  *fιλιον ^[ср. Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Прагреки в Трое // ВДИ. 1994. № 4; Троя и ‘пра-аххиява’ // ВДИ. 1995. № 3: при наличии в раннем греческом лексемы *u̯ilu-s ‘извилистый’ с основой, идентичной той, которая представлена в названии троянской Илейской долины: если хетт. Wilušija отражает древнюю форму этого названия, то в ней можно предположить вариант прагреческой формы перфектного причастия *u̯ilusie от *u̯il-i̯o  ιλλω ‘крутить’; вопреки этимологам, видящим в этих случаях рефлексы и.-е. *u̯el-, приуроченность всех ‘илейских’ названий к горным возвышенностям (топоним ’Ιληιον πεδιον ‘Илейская долина’ схолии объясняют как название, данное по расположенному на ней ‘Илову кургану’) делает сближение ”Ιλιον с хетт. u̯ellu ‘луг’  *u̯elnu маловероятным^]; ašiu̯antaš  *n_̥-diu̯-(u̯)ent- ‘не наделенный божественной долей’ из *dei-u-  хетт. šiu-n-(a/i) ‘бог’, šiu̯att ‘день’ (к развитию *n_̥ > а перед s cр. ḫaššu- ‘царь’  *Hn_̥s-eu-: др.инд. asura-, авест. ahura, герм. *ansuz ‘бог, герой’) ^[Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С.132-135 и др.^].

1 Невская Л.Г., Судник Т.М. Диалектные контакты в зоне современного балтийско-славянского этноязыко-вого пограничья // Славянское языкознание. VIII Международный съезд славистов, Загреб-Любляна, 1978. М., 1978; Климчук Ф.Д. К истории распространения белорусских говоров в юго-восточной Литве // БСИ 1980. М., 1981.

2 Фонетика японского языка (невозможность стечения согласных и музыкальное ударение) обнаруживают австронезийский субстрат, на который около начала нашей эры наложился алтайский язык малочисленных пришельцев с азиатского материка. Количественно преобладавшие аборигены-австронезийцы усвоили алтайскую лексику и грамматику, но не справились с фонетикой и в результате возник новый японский язык – алтайский с элементами австронезийской фонетики. Причина сохранения и смешения черт субстратного и суперстратного языков – в обязательном периоде двуязычия при смене одного языка другим. Как правило, при этом происходит и относительное упрощение языка, утрата сложных систем словоизменения и синтаксиса (ср. английский и особенно креольские языки и пиджины).^[445-447]

1 Ранние формы искусства. М., 1972 ^[Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н.^]; Иванов Вяч.Вс. История славянских и балканских названий металлов. М., 1982; и др.

19