Духовные силы в процессе производства

Для борьбы за улучшение условий жизни, за устойчивость своего благосостояния человек мобилизовывал все свои силы. Кроме виртуозной искусности, выдержки, физической силы он использовал и свои, так сказать, силы духовные: способность обобщать, предвидеть, планировать, придумывать и фантазировать.

В силу производственной и духовной неразвитости член первобытного общества не знал, какое из многих употребляемых им средств оказывает решающее влияние на достижение желаемого результата. Применяя под влиянием страха и неуверенности каждый раз всю сумму материальных и духовных воздействий для достижения желаемой цели (успеха в охоте, в развитии событий, благоприятной погоды и т. д.), человек, слабо разбиравшийся в ту пору в сложной цепи объективных закономерностей природы, поневоле преувеличивал свою собственную роль в изменении внешних обстоятельств, связывал “напрямую” свои субъективные действия, свои волевые усилия и положительный для него результат природных процессов и явлений. Так складывался ложный способ осознания мира, превратное мышление и действия.

Перед началом охоты, например, наши далекие предки предусмотрительно предпринимали различные мероприятия, чтобы животное от них не убежало, чтобы оно попало в западню или было смертельно ранено. Наряду с действительно верными мероприятиями человек предпринимал и ошибочные, даже абсурдные. Охоте, например, в самом деле помогало, когда старшие, опытные люди учили молодых, неопытных этому промыслу. Рисуя изображение животного, они предлагали молодым бросать копья в наиболее уязвимые части его тела.

110

Это было своеобразной тренировкой молодых охотников. Подобное воспитательное значение имели и другие рисунки палеолитического человека: изображение бизона с красными ранами от стрел в левом боку; изображение сцены охоты на оленя на берегу реки именно в тот момент, когда стадо оленей выходит из воды и олени бывают наименее поворотливы.

Но участники всех этих действий, неверно истолковывая их суть, воображали, что рисунки, изображения животных, метко пораженные копьями, уже сами по себе влияют на успех охоты. Вероятно, этому выводу способствовало то бесспорное обстоятельство, что меткие охотники, удачно поразив мишень (рисунок, наскальное изображение животного), действительно имеют больше шансов на успех по сравнению с неопытными новичками во время борьбы с настоящим оленем, бизоном или мамонтом. Но эту объективную связь между производственными навыками человека и его способностью одинаково успешно поразить как мишень, так и ее прообраз первобытный человек еще не улавливал. Вот почему он связывал непосредственно рисунок и зверя, и эта связь приобретала в его сознании необъяснимый, таинственный, но могучий характер. Рисунки и упражнения над ними начали поэтому приобретать магическое значение, облекаться мистическим туманом. Объясняя сущность магии, Г. В. Плеханов писал, что ее содержание и происхождение основывается “на недостаточно ясном различении между тем, что происходит в голове человека, и тем, что совершается в действительности”. “Магия, – продолжал Плеханов, – смешивает объективные явления с субъективными” ³.

Со временем подобные действия-обряды стали усложняться, терять свое первоначальное рациональное содержание. Они становились самодовлеющими магическими ритуалами. Пример такого магического обряда наблюдал русский путешественник и географ XVIII столетия С. П. Крашенинников у камчадалов (ительменов), которые тогда находились ка ступени первобытнообщинного строя. Камчадалы, пишет Крашенинников, изготовляли из сладкой травы чучела волка и кита, набивали их медвежьими кишками, салом, тюленьим жиром и другими съедобными вещами. Эти изображения женщины прятали под одежду. “Кит” и “волки” ползали вокруг очага. На них нападали участники церемонии, разрывали изображения и поедали их.

111

Все это проделывалось камчадалами для того, “чтобы им прямых китов и волков промышлять и есть, как они с травяными поступали” ⁴.

Или другой пример. Для того чтобы обмануть инстинкт животных, охотники одевались в шкуры зверей и против ветра поближе подбирались к стаду (изображение такого замаскированного палеолитического охотника мы находим в так называемой пещере Трех братьев во Франции), Подобные приемы при непосредственной охоте на животное были рациональными, а в случае, если животное напугано, то и крайне необходимыми. Передача этого опыта молодым охотникам путем рисунка, практического обучения носила производственно оправданный разумный характер.

Передаваясь из поколения в поколения, подобные действия-обряды приобретали силу традиции. Но с изменением условий жизни (зверь исчезал, появился другой источник существования и т. п.) они становились совершенно бессмысленными, теряли свое рациональное для производства значение и содержание, наполнялись мистическим туманом, превращались в магический культ. Вот эти-то первоначально “разумные действия только и могли косвенным путем закреплять в мозгу не только истинные, но и ложные мысли” ⁵.

Закрепление бессмысленных действий

Описанные выше магические действия постепенно закреплялись и развивались. Этому способствовали традиции и страх перед неведомым завтра. Эскимосский шаман Ауа рассказывал известному путешественнику Кнуту Рас-муссену: “Мы боимся! Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и у моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя. Не смерти боимся, но страданий. Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на ловле. Мы боимся духов земли и воздуха. Вот почему предки наши вооружались всеми старыми житейскими правилами, выработанными опытом и мудростью поколений. Мы не знаем как, не догадываемся почему, но следуем этим правилам, чтобы нам дано было жить спокойно.

112

И мы столь несведущи, несмотря на всех наших заклинателей, что боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблюдаем наши запреты” ⁶.

Таким образом, страх перед явлениями окружающей действительности принуждал придерживаться старых обрядов-действий, которые хотя и были непонятны, но привычны. Даже потеряв свой подлинный рациональный смысл, обряды-действия продолжали быть “слугами” процесса производства. Конечно, их служба производству была мнимой, но эта мнимость не осознавалась первобытными людьми; наоборот, всеобщая уверенность в необходимости и действенности подобных обрядов приводили к психологическому их закреплению, к превращению их в необходимое – с точки зрения самоубеждения, самовнушения – звено в подготовке древнего охотника или воина к предстоящим ему действиям.