Карпов и.П. Национальная триада «Православие - самодержавие - народность» (а.С. Пушкин «Борис Годунов»)
Трагедия «Борис Годунов» - одно из центральных произведений Пушкина, в котором всесторонне проявились его гений, его русская православная душа, его видение истории народа, его сокровенные думы. Рассмотрим образ монаха-летописца Пимена, попытаемся постичь смысл сцены «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» в аспекте авторской позиции, имея в виду содержание трагедии в целом.
§ 1. Образ Пимена — духовный центр трагедии
Авторская позиция Пушкина-поэта выражена во многих его произведениях открыто, осознанно.
Пушкин сравнивает поэта с «эхом», которое на все откликается. Всеотзывчивость — одна из существеннейших черт авторской позиции («Эхо»). Пушкин наделяет поэта миссией пророка: «Глаголом жги сердца людей», — в этом проявляется осознание автором божественного предназначения поэзии («Пророк»). Пушкин себе в заслугу ставит пробуждение добрых чувств в людях, прославление свободы, призыв к милосердию:
И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал. |
Так утверждается идея христианского сострадания («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).
Авторская позиция выражена в «Борисе Годунов» в ее принципиально важных проявлениях, что придает содержанию трагедии - по сравнению с лирическими произведениями - более глубокий и возвышенный духовный и национально-исторический смысл.
Пимен завещает продолжить летописание иноку Григорию Отрепьеву, который оказывается не способным это сделать, охваченный «бесовским мечтаньем». Во-вторых, Пимен заканчивает свое «сказание» эпизодом убийства царевича Феодора, сына Ивана Грозного:
Сей повестью печальной заключу Я летопись мою; с тех пор я мало Вникал в дела мирские. |
Таким образом, дело Пимена как бы продолжает сам создатель трагедии. Автор занимает позицию летописца: он начинает повествование с того исторического момента, на котором остановился Пимен; он избирает следствие «ужасного злодейства» - нечистую совесть Бориса Годунова - одной из основных духовных причин бедствий царя и его царства.
Конечно, «Борис Годунов» не является собственно летописью, не является и стилизацией летописного повествования, оставаясь произведением художественным, т. е. образным, но духовная позиция летописца проявляется во всей структуре произведения, что мы и постараемся далее обосновать.
Пимен - полноценный художественный образ, содержательной доминантой которого является устремленность к Богу. В этом плане с Пименом сопоставим только Патриарх, но в речах и поступках Патриарха много мирского, идущего от озабоченности делами государства, тогда как Пимен - в своей устремленности к вечному - величественно спокоен.
Внешность Пимена изображена в свете любовного взгляда Григория: «Как я люблю его спокойный вид», «смиренный, величавый».
В этих определениях выразилось стремление Пушкина отразить типичные, любимые им свойства русских монахов-летописцев.
«Характер Пимена, - писал Пушкин, - не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать, набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия…» (Рукою Пушкина 1935: 745).
«Смиренный, величавый» облик праведника, монаха, пастыря запечатлен не только на иконах, что может быть определено «требованиями жанра», иконописной традиции, но и дошедшими до нас изображениями (живописными и фотографическими) русских архипастырей, внешний вид которых соединяет строгость, сосредоточенность и духовную просветленность.
Пимен показан в душерасположении, которое можно определить как молитвенное духовное умиление, что также является не только индивидуальной особенностью персонажа трагедии, но одним из высших состояний православной души. Это состояние знал и Пушкин, что отразилось как в его лирике (эпитафии, переложения молитв, многие стихотворения), так и в трагедии.
«Духовным умилением насыщены многие страницы «Бориса Годунова»: оно дышит в устах Пимена, Грозного царя, о котором вспоминает последний, в предобеденной молитве, которую читает мальчик в доме Шуйского, и в трогательном рассказе патриарха о чуде от мощей царевича Димитрия, и, наконец, в завещании сыну самого Бориса, когда он, принимая схиму, отходит от этого мира со словами покаяния и примирения на устах» (Анастасий, митр. 1996: 92).
Пимен изображен в период жизни, когда он осознает, что ему пора «отдохнуть», «погасить свечу», он чувствует близость собственной смерти, т. е. ему присуще осознание скорого предстояния перед Всевышним, что и придает его речам особую убедительность.
Григорий, как человек, которого мучают «бесовские мечтанья», в своей характеристике Пимена прав только отчасти:
Спокойно зрит на правых и виновных, Добру и злу внимая равнодушно, Не ведая ни жалости ни гнева. |
Пимен не равнодушен к людям (его отношение к Ивану Грозному, смиренному царю Феодору, общему греху наречения цареубийцы «владыкою»). Спокойствие его происходит от осознания высшей власти, высшего суда, грозящего людям, от молитвенного состояния, каким только и может ответить православный монах на прегрешения человека.
«В нем поэт дал самый законченный, самый выпуклый и самый правдивый тип православного русского подвижника, какой только был когда-нибудь в нашей художественной литературе» (Анастасий 1996: 81).
Значение образа Пимена - духовное: с действием трагедии герой связан опосредованно: оценкой событий, царей, - и не является лицом историческим.
Сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» определенным образом вписана в композицию трагедии. Ей предшествуют эпизоды: беседа двух царедворцев (Шуйского и Воротынского), присутствие народа на Красной площади и Девичьем поле, воцарение Бориса Годунова. После нее следуют эпизод известия о побеге Григория (Палаты патриарха) и монолог Бориса Годунова о результатах своего шестилетнего царствования (Царские палаты). Таким образом сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» помещена как бы вглубь повествовательного пространства, внутрь основных тем: бытие русского православного народа, царь, его «управа», хитросплетения жизни царедворцев, отношение народа к царю, начало действий Григория — «окаянного пострела».
Наконец, отметим, что первый монолог Пимена «Еще одно, последнее сказанье» задает величественный интонационно-словесный тон дальнейшему повествованию, в котором в органическое целое сливаются церковнославянская лексика, высокий трагедийный слог и живой русский народный язык.
Глубина и цельность характера Пимена предполагает рассмотрение этого образа в свете важных для России пушкинской поры понятий: православие, самодержавие, народность.