Раздел I

ТРАДИЦИОННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ В ПОИСКАХ НОВОЙ ПАРАДИГМЫ

ДЖЕРДЖЕН К.ДЖ. СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК ИСТОРИЯ

GERGEN KJ.

Social psychology as history

// Journal of personality a. social psychology. -

Wash., 1973. - Vol.26, N 2. - P.309-320 1

Перевод Е.В.Якимовой

Психологию обычно определяют как науку о человеческом поведении, а социальную психологию - как такую ветвь этой науки, которая изучает процесс взаимодействия людей. Считается, что главная цель науки состоит в установлении общих законов посредством систематического наблюдения; социальный психолог разрабатывает общие законы для описания и объяснения социального взаимодействия. Подобная традиционная трактовка научного закона в той или иной форме повторяется во всех фундаментальных трудах по социальной психологии. Так, обсуждая сущность объяснения в поведенческих науках, Ди Ренцо отмечал, что полное объяснение в данном случае "есть такое объяснение, которое

'* С АРА, 1973. Переведено с разрешения редакции и автора. Американская психологическая ассоциация не несет ответственности за правильность перевода Оригинал и перевод не могут воспроизводиться и распространяться ни в какой форме и никакими средствами, не могут храниться в базе данных и поисковых системах без предварительного получения в письменном виде разрешения от Американской психологической ассоциации (Примечание АРА).

23

подразумевает неизменный статус закона" (5, с. 11). Креч, Кратчфилд и Бэлэхи утверждали; "Интересует ли нас социальная психология как базовая или как прикладная наука, в любом случае существенным является набор научных принципов" (11, с.3). Этой же позиции придерживались Джоне и Джерард, полагавшие, что "наука стремится к постижению тех факторов, которые обеспечивают стабильность связей между явлениями" (10, с.42). Согласно Милсу, "социальные психологи хотят выявить причинные связи для того, чтобы установить основные принципы, объясняющие социально-психологические явления" (14, с.412).

Данная точка зрения, без сомнения, есть непосредственное продолжение традиции мышления XVIII столетия, В то время существенный прирост знания обеспечивали естественные науки, что позволило оптимистически оценивать перспективу применения научных методов для исследования человеческого поведения. Если бы можно было установить общие принципы, управляющие поведением людей, то появилась бы возможность свести к минимуму социальные конфликты, покончить с душевными болезнями и создать социальные условия, благоприятные для всех членов общества. Более поздние исследователи предвкушали даже математическое оформление этих принципов и создание математики человеческого поведения, столь же точной, как и механика.

Своими очевидными успехами в установлении общих принципов естествознание обязано главным образом стабильности явлений природы. Например, скорость падения физического тела или характер соединения химических элементов обладают высокой степенью устойчивости во времени. Это явления, которые могут быть воссозданы в любой лаборатории в любой данный момент времени и сегодня, и 450 лет назад, и через 100 лет в будущем. Именно в силу устойчивости природных явлений становятся возможными достоверные обобщения в самых широких масштабах, а также эмпирическая проверка полученных объяснений и их плодотворная математическая обработка. Если бы явления природы не были стабильны, если бы скорость падения физического тела или характер

24

соединения химических элементов находились бы в постоянном изменении, развитие естествознания оказалось бы крайне затруднительным. Если бы природа действительно была капризна, естественные науки в большинстве своем уступили, место естественной истории.

Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы доказать, что социально-психологическое исследование есть по преимуществу исследование историческое. В отличие от естественных наук социальная психология имеет дело с фактами, которые подвержены заметным временным флуктуациям и по большей мере неповторимы. Принципы взаимодействия людей не могут быть с легкостью выявлены с течением времени, потому что нестабильны факты, на которых они базируются. Здесь невозможна аккумуляция знания в обычном, научном понимании этого процесса, поскольку полученное знание в целом не преступает отведенных ему исторических пределов. Ниже будут изложены два ряда аргументов в защиту данного тезиса: в первом случае в центре внимания будет воздействие науки на характер социального поведения, во втором - процесс исторических изменений. Изучив эти аргументы, мы сможем сосредоточиться на тех модификациях целей и масштабов социально-психологической науки, которые предлагает этот анализ.

Влияние науки на процесс социального взаимодействия

Как показал анализ К.Бэка (2), социальные науки с успехом можно рассматривать в качестве длящихся коммуникативных систем. В ходе исследования ученый получает сообщение, передаваемое объектом. В необработанном виде такое сообщение - это всего лишь хаос звуков. Научные теории служат средством дешифровки, преобразующим этот хаос в полезную информацию. Хотя в работах Бэка названная модель нашла немало оригинальных применений, дешифровка осталась заключительным этапом его рассуждений. Между тем не следует ограничивать рамки действия этой модели процессами сбора информации и ее толкования. Задача ученого

25

состоит также в том, чтобы самому выступить в роли "передатчика". Если его теории оказались действенными способами интерпретации, они должны стать общественным достоянием - так, чтобы их преимуществами могли воспользоваться самые широкие массы. Наука и общество тем самым образуют систему обратной связи.

В последнее десятилетие обратная связь между учеными и обществом получает все более широкое распространение. Стремительно расширяются разнообразные каналы коммуникации. В сфере высшего образования 8 млн. студентов ежегодно получают возможность слушать лекционные курсы по психологии. Такие курсы становятся в наши дни едва ли не самыми популярными учебными дисциплинами, поскольку современное либеральное образование предполагает знакомство с основными постулатами психологии. Средства массовой информации также постепенно осознают широкий интерес публики к психологическим проблемам. Службы новостей пристально следят за профессиональными встречами ученых-психологов и их специальными журналами. Издатели популярной периодики обнаружили прибыльность публикаций, отражающих мнение психологов по поводу современных моделей поведения, специализированные же психологические журналы научного профиля могут сегодня похвастаться читательской аудиторией, превышающей 600 тыс. человек. Если к названным тенденциям прибавить экспансию книжного рынка популярных изданий по психологии, растущие требования обоснованности общественных затрат на психологические исследования со стороны правительства, распространение техники разрешения конфликтов, становление (с помощью рекламы и деловых игр) психологии торговли и предпринимательства, а также возрастающий уровень доверия важнейших институтов (коммерческих, государственных, социальных) к сведениям кабинетных ученых, занятых психологией поведения, - все это позволит ощутить ту теснейшую взаимосвязь, которая существует между психологом и его культурным окружением.

26

Многие психологи надеются, что психологическое знание окажет определенное влияние на общество; большинство испытывает удовлетворение, если это знание приносит ощутимую пользу. В действительности профессиональная активность многих социальных психологов существенным образом зависит от того, насколько они уверены в социальной эффективности психологического знания. Однако до сих пор не стал общепризнанным тот факт, что применение психологического знания способно изменить характер причинных связей в сфере социального взаимодействия. Мы можем предположить, что наличное знание относительно форм социального функционирования может быть использовано для изменения социального поведения, но не допускаем мысли, что такое использование повлечет за собой соответствующие изменения в характере самих этих форм. В таком случае все наши предположения оказываются безосновательными. Не только практическое применение наших научных принципов может изменить характер эмпирических данных, на которых эти принципы базируются, но и сам процесс разработки этих принципов способен лишить их фактического основания. Можно привести три ряда аргументов, касающихся данной проблемы: первый связан с необъективностью оценок в процессе психологического исследования, второй - с "освобождающим эффектом" психологического знания, третий - с превалирующими ценностями культуры.

Тенденциозная предписательность психологической теории

Являясь аналитиками человеческого взаимодействия, мы обречены на своеобразную двойственность. С одной стороны, мы Дорожим беспристрастностью в решении научных проблем, так как хорошо представляем себе последствия чрезмерной приверженное и какой-либо системе ценностей. С другой стороны, как социализированные индивиды мы несем с собой массу ценностей, связанных с природой социальных отношений. Социальный

27

психолог, чья система ценностей не влияет на предмет его исследований, методы наблюдения или способы описания, будет скорее исключением, чем правилом. Мы включаем наши личностные ценности и в разрабатываемые нами теории социального взаимодействия. Воспринимающий эти теории получает, таким образом, двоякую информацию: бесстрастное описание того, что является, и искусно замаскированное предписание того, что желательно.

Справедливость приведенных соображений легче всего увидеть, обратившись к исследованиям, посвященным психологическим склонностям личности. Большинство из нас почувствовало бы себя уязвленными, получив следующий набор характеристик: низкая самооценка, ориентация на одобрение извне, недифференцированность когнитивных способностей, анальный комплекс, авторитарность, ограниченность, зависимость от среды. В какой-то степени наша негативная реакция отражает нашу включенность в культуру: не нужно быть психологом, чтобы негодовать по поводу подобных ярлыков. Однако отчасти наша реакция - это производное от тех понятий, которые используются для описания психологических явлений и их анализа. Например, в предисловии к монографии "Авторитарная личность" читателю сообщают, что "авторитарный индивид, в отличие от фанатика старого образца, по всей вероятности сочетает в себе навыки и идеи высокоиндустриального общества с иррациональными

(антирациональными) верованиями" (1, с.3). Благодаря своей тенденциозной предписательности, информация такого рода становится фактором социальных изменений. Так, на элементарном, студенческом уровне индивид, изучающий психологию, вполне может пожелать, чтобы из сферы общественного наблюдения были исключены те типы поведения, которые маститые ученые заклеймили как авторитарные, маккиавелевские и т.п. Распространение психологических знаний будет, таким образом, способствовать созданию гомогенных индикаторов поведения вне

28

зависимости от самых разных психологических склонностей, лежащих в его основе.

На более сложном уровне знание личностных коррелятов может провоцировать такие поведенческие акты, которые сделают прежние корреляции иллюзорными. В частности, не следует удивляться тому, что исследователи, занятые проблемой индивидуальных различий, в самом благоприятном свете изображают именно профессиональных психологов. Отсюда следует, что чем больше общего имеет объект исследования со своим аналитиком (с точки зрения образования, социально-экономического происхождения, личностных ценностей, религиозных, расовых, половых характеристик), тем более благоприятными окажутся результаты его тестирования. Например, считается, что более высокий уровень образования благоприятствует дифференциации когнитивных способностей, расширяет кругозор, снижает показатель авторитарности и т.п. Вполне вероятно, что, вооружившись подобными сведениями, индивиды, которым результаты психологического анализа явно не польстили, захотят получить нравственную компенсацию, с тем, чтобы опровергнуть обидные стереотипы. Так, женщины, узнав о своей большей, чем у мужчин, податливости силе внешнего убеждения, захотят отомстить; тогда, по прошествии определенного времени, корреляция между уровнем внушаемости и полом лишится смысла или приобретет обратный характер.

Предвзятость психологических оценок, которая так легко может быть обнаружена в исследованиях по проблемам личности, ни в коей мере ими не ограничивается. Модели социального взаимодействия более высокого уровня также не свободны от имплицитных ценностных суждений. Например, в работах, посвященных конформизму, конформиста нередко рассматривают как гражданина второго сорта, как представителя социального стада, который отказывается от личных убеждений в угоду ошибочному мнению других. В результате модели социального конформизма привлекают общественное внимание к таким факторам,

29

которые в принципе могут повлечь за собой социально нежелательные действия. В сущности, психологическая информация блокирует влияние подобных факторов в будущем.

Аналогичный подтекст нередко содержат и исследования изменения аттитюдов. Знание принципов смены аттитюдов вселяет лестную уверенность в своей способности изменять окружающих людей, которые таким образом низводятся до статуса манипулируемых. Тем самым теории смены аттитюдов обращают внимание широкой публики на необходимость психологической защиты от факторов потенциального воздействия. Точно так же теории агрессии, как правило, третируют агрессора, модели межличностных соглашений осуждают отношения эксплуатации, а концепции морального развития пренебрегают теми, чей уровень нравственного становления не достиг оптимальной стадии. Свободной от ценностных предрассудков может, на первый взгляд, показаться теория когнитивного диссонанса; однако в большинстве работ этой теоретической ориентации в крайне нелестных выражениях описываются источники снижения диссонанса. Как это глупо, -скажем мы, - что люди должны плутовать, стремиться получить низкий тестовый балл, менять свое мнение о других или есть нелюбимую пищу - и все это только для того, чтобы поддерживать социальное согласие!

Критический тон вышеприведенных рассуждений не случаен. Прискорбно, что дисциплина, призванная к объективному и беспристрастному развитию научного знания, должна использовать свое положение для пропаганды среди воспринимающих это знание дилетантов. Категории, которыми оперирует психология, редко свободны от ценностей; большинство из них вполне можно было бы заменить другими понятиями с совершенное иным ценностным багажом. Браун обратил внимание на следующий интересный факт (4). Классическая авторитарная личность, которую так основательно критикуют в нашей литературе, очень напоминает ту самую личность "J- типа", которую в нацистской Германии оценивали в высшей степени позитивно. То, что мы называем ригидностью, там

30

рассматривали как стабильность; гибкость и индивидуализм соответственно назывались слабохарактерностью и эксцентричностью. Ярлыки подобного рода заполонили современную психологическую литературу. Например, высокую самооценку вполне можно было бы назвать самовлюбленностью, потребность в социальном одобрении при желании можно интерпретировать как стремление к социальной интеракции, творчество - как девиантность, дифференциацию когнитивных способностей - как мелочный педантизм, а внутренний контроль - как эгоцентризм. Точно так же, при условии, что наши ценности были бы другими, социальный конформизм можно было назвать просоциальным поведением, изменение аттитюдов -когнитивным взаимодействием, а склонность к риску - проявлением социального бесстрашия.

Как бы ни был достоин сожаления пропагандистский запал научной психологической терминологии, крайне важно проследить его истоки. В какой-то степени сообщение теоретическим понятиям психологии оценочной нагрузки происходит преднамеренно. Сам факт научной публикации подразумевает желание автора быть услышанным. Однако понятия, лишенные ценностной окраски, малоинтересны для потенциального читателя, а внеценностное исследование быстро теряет популярность. Если бы послушание было вдруг поименовано альфой и омегой социального поведения, утратив печальную ассоциацию с именем Адольфа Эйхмана, внимание публики к этому психологическому феномену, без сомнения, оказалось бы незначительным. Помимо привлечения профессионального и общественного интереса, понятия, обладающие ценностной нагрузкой, дают выход эмоциональной экспрессии исследователей. Я беседовал с огромным числом студентов-выпускников, которые пришли в психологию, следуя высокому гуманистическому порыву. Среди них мог оказаться и разочарованный поэт, и философ, и гуманитарий, который увидел в научном методе и средство для экспрессивного выражения своих целей, и фактор, сдерживающий свободную экспрессию. Однако все

31

дело портит то обстоятельство, что право на свободное самовыражение посредством профессиональных информационных средств можно завоевать только пожизненным пребыванием в лаборатории. Многие же испытывают острое желание поделиться своими ценностями немедленно, в обход непременного систематического доказательства фактов. Для этих людей понятия, несущие ценностную нагрузку, компенсируют неизбежный консерватизм этого требования. Авторитетный ученый-психолог может позволить себе более непосредственный путь навстречу собственным желаниям. Несмотря на все сказанное, мы, как правило, склонны рассматривать наши личностные предубеждения не столько как пропаганду, сколько как отражение "базовых истин".

Передача ценностей посредством знания лишь отчасти происходит сознательно. Приверженность ценностям - это неизбежный побочный продукт социального бытия, и мы как участники социального процесса, преследуя свои профессиональные цели, вряд ли можем отгородиться от ценностей общества. Кроме того, используя для научного общения язык своей культуры, мы не найдем таких терминов для обозначения социальной интеракции, которые не были бы обременены ценностными предписаниями. Мы могли бы, вероятно, свести на нет скрытые предписания, составляющие атрибут научной коммуникации, если бы воспользовались чисто техническим языком. Однако даже технический язык приобретает оценочный характер, как только ученые начинают использовать его в качестве рычага социального изменения. Видимо, наилучший выход - это предельное внимание к собственной предвзятости и откровенность ее выражения. Ценностная тенденциозность может оказаться неизбежной, но мы в состоянии избежать ее облачения в костюм объективной истины.

Знание и свобода поведения

В психологической исследовательской практике не принято сообщать о теоретических предпосылках исследования его объекту ни до, ни в ходе эксперимента. Как показало исследование

32

Розенталя, малейший намек на характер ожиданий экспериментатора может радикально изменить поведение испытуемого (16). Таким образом, принятые жесткие стандарты психологического эксперимента требуют абсолютно несведущих субъектов опыта. Последствия этой методологической предосторожности крайне важны. Если испытуемый обладает предварительными сведениями о теоретических предпосылках опыта, адекватная проверка наших гипотез становится невозможной. Точно так же в психологически информированном обществе чистая проверка теорий, о которых общество информировано, становится трудно осуществимой задачей. Здесь и заключено фундаментальное различие между естественными и социальными науками. Естествоиспытатель обычно не в состоянии сообщить свое знание объекту эксперимента таким образом, чтобы поведенческие диспозиции этого объекта подверглись изменению. В социальных науках подобная информация вполне может оказаться жизненно важной для поведения индивида.

Достаточно самого простого примера. Установлено, что при весьма широком наборе условий группы, принимающие решение, склоняются к более рискованным шагам именно благодаря групповому характеру своих ментальных действий. Исследователи, работающие над данной проблемой, строго следят за тем, чтобы их теоретические соображения остались неизвестны испытуемым. Если бы объекты эксперимента располагали такими сведениями, они могли бы попытаться оградить себя от группового влияния в ходе выработки решения или же отреагировать таким образом, чтобы заслужить одобрение экспериментатора. Если бы факт повышенной склонности к риску в условиях группы стал общеизвестен, наивные субъекты опыта стали бы недоступны для исследователя. Индивиды, составляющие данную культуру, принялись бы постоянно возмещать себе убытки групповой тенденции к риску - вплоть до того момента, пока такое поведение не сделается нормативным.

Мое общее предположение в данном случае таково: искушенность в сфере психологических принципов освобождает

33

людей от поведенческих последствий этих принципов. Информация о выявленных принципах изначально включается в процесс принятия решений. Она делает индивид крайне чутким к внешним воздействиям и привлекает его особое внимание к определенным аспектам окружающей среды и собственной личности. Как страстно утверждал Мэй, "каждый из нас получает в наследство от общества груз тенденций, формирующих нас независимо от нашей воли, однако способность осознавать этот факт спасает нас от бремени жесточайшего детерминизма" (13). Так, знание о невербальных сигналах психологического стресса или разрядки позволяет избегать подачи этих сигналов в тех случаях, когда это выгодно субъекту; сведения о том, что люди, попавшие в беду, имеют меньше шансов получить помощь в толпе зевак, могут положительно повлиять на решение предложить свою помощь в подобных обстоятельствах; информация о мотивационном подъеме как о факторе, влияющем на интерпретацию событий, может помочь индивиду, переживающему это состояние, принять меры предосторожности. В каждом из приведенных примеров знание психологических принципов расширяет диапазон альтернативных действий, приводя к модификации или постепенному исчезновению прежних поведенческих моделей.

Бегство к свободе

Процесс исторического обесценивания психологической теории можно далее проследить, обратившись к анализу присущих западной культуре эмоциональных предрасположенностей. Наиболее важным в данном случае является ощущение общего беспокойства, которое свойственно западному человеку при ограничении диапазона его альтернативных реакций. Согласно Фромму, нормальное развитие личности включает в себя приобретение устойчивой мотивации к автономии (7). Вайнштейн и Платт говорили практически о том же ощущении, называя его "желанием человека быть свободным" и связывая его с развивающейся социальной структурой (18). Та же психологическая склонность к свободе стала

34

краеугольным камнем теории психологического сопротивления Брема (3).

Повсеместное распространение этой усвоенной социальной ценности имеет огромное значение для социально-психологической теории с точки зрения сроков се исторической достоверности. Обоснованные теории социального поведения становятся действенным орудием социального контроля. Поскольку поведение индивида в той или иной мере поддается Предсказанию, он оказывается психологически уязвимым. Окружающие его люди могут изменить внешние условия или собственное поведение в отношении данного индивида, рассчитывая получить максимум выгоды при минимальных издержках. Так, военный стратег обрекает себя на поражение, когда его действия становятся предсказуемыми; аналогичным образом подчиненные могут получить преимущества перед своим начальником, а неверные мужья - манипулировать своими женами, при условии, что модели поведения начальника или жены остаются устойчивыми. Психологическое знание становится, таким образом, грозным оружием в руках других. Следовательно, психологические принципы таят в себе потенциальную опасность для тех, кто им подчиняется. Поэтому стремление к личной свободе может провоцировать такое поведение, которое лишает достоверности психологическую теорию. Так, принципы, управляющие сменой аттитюдов, устраивают нас до тех пор, пока мы не обнаружим, что именно эти принципы используются в средствах массовой информации, "атакующих" наше поведение. В этом случае ответной реакцией будет возмущение и непокорность. Чем большей способностью предвидения обладает психологическая теория, тем шире ее социальное распространение и тем более громкой и повсеместной будет общественная реакция. Таким образом, более глубокие теории обесцениваются быстрее, чем теории малоубедительные.

Общепринятая ценность личной свободы - это не единственный эмоциональный фактор, от которого зависит долговечность социально-психологической теории. Значимой

35

ценностью для западной культуры выступает также индивидуальность или уникальность личности. Именно приверженность этой ценности обеспечила столь широкую популярность концепциям Э.Эриксона и Г.Олпорта, а проведенные не так давно лабораторные исследования продемонстрировали ее устойчивость при изменении социального поведения. Психологическая теория с ее номотетической структурой не способна воспринять уникальное событие или явление; она рассматривает индивидов только как представителей соответствующих классов объектов. Ответная массовая реакция сводится к утверждению дегуманизирующего характера психологической теории. Как отмечал в этой связи А.Маслоу, пациенты обычно негодуют, если их начинают классифицировать по рубрикам и награждать медицинскими ярлыками (12). Крайне жестко реагируют на попытки психологической дешифровки их поведения и представители различных социальных групп - женщины, негры, социальные активисты, жители пригородов, наставники, престарелые. Таким образом, мы пытаемся лишить ценности те теории, которые заманивают нас в ловушку своей обезличенностью.

Психология "плодов просвещения"

Мы обсудили три аспекта влияния социальной психологии на массовое поведение, составляющее предмет данной дисциплины. Прежде чем перейти к следующей группе аргументов, подтверждающих историческую подвижность психологической теории, мы должны обсудить возможности противодействия вышеописанным тенденциям. Для поддержания трансисторической стабильности психологических принципов можно было бы попытаться изъять психологическую науку из поля зрения широкой публики, сделав ее результаты (т.е. научное истолкование фактов) прерогативой интеллектуальной элиты. Такая элита, разумеется, будет немедленно инкорпорирована государством, поскольку ни одно правительство не допустит существования частного учреждения, занимающегося разработкой методов социального контроля.

36

Однако для большинства ученых такая перспектива наверняка окажется неприемлемой; они предпочтут поиск сугубо научного решения проблемы исторической зависимости психологической теории. К такому ответу побуждают нас и все замечания, сделанные выше. Если реакция "просвещенных" индивидов на обнародованные психологические принципы поведения состоит в противодействии этим принципам либо в их игнорировании, то следует выявить те условия, при которых эти разнообразные реакции становятся возможными. Опираясь на теорию психологического сопротивления Брема, мертоновскую концепцию самоисполняющихся пророчеств и модель социальных ожиданий Джерджена и Тэйлора (8), мы могли бы разработать общую теорию реакций на психологическую теорию. Подобная "психология плодов психологического просвещения" позволила бы заранее предвидеть последствия массовой психологической осведомленности и вовремя брать их под контроль.

На первый взгляд, "психология плодов просвещения" кажется многообещающим дополнением к общей психологической теории; на самом же деле польза от нее невелика. Просветительская психология может сама обладать ценностной нагрузкой, или расширять диапазон альтернативных поведенческих реакций, или содержать потенциальную угрозу личной автономии, превращаясь, таким образом, в объект социального неприятия. Иными словами, теория, предсказывающая реакцию на теорию, в той же мере подвержена опровержению и подтверждению, что и исходная социально-психологическая теория. Разумеется, этой тенденции можно противопоставить исследование реакций на психологию "плодов просвещения", но очень скоро станет ясно, что обмен действиями и противодействиями окажется бесконечным. Психология "плодов просвещения" обречена на ту же историческую ограниченность, что и прочие теории социальной психологии.

Психологическая теория и культурные изменения

Опровержение трансисторичности законов социальной психологии не исчерпывается анализом влияния психологической

37

науки на общество. Необходимо рассмотреть и другой ряд аналитических аргументов. Если мы внимательно присмотримся к главным исследовательским направлениям в социальной психологии последнего десятилетия, мы обнаружим, что зафиксированные здесь закономерности, а следовательно, и теоретические принципы жестко привязаны к текущим историческим обстоятельствам. Историческая зависимость психологических принципов особенно заметна в тех сферах социальной жизни, которые представляют интерес для широкой публики. Так, в минувшее десятилетие социальные психологи уделяли много внимания выявлению индикаторов политической активности. Однако по прошествии времени в этом массиве исследований можно обнаружить массу несообразностей. Например, переменные, которые служили надежными гарантами политической активности на ранних этапах войны во Вьетнаме, заметно отличаются от подобных индикаторов более позднего периода этой же войны. Напрашивается очевидный вывод об изменениях в мотивации политической активности с течением времени. Следовательно, всякая теория политической активности, опирающаяся на ранние данные, будет с необходимостью обесцениваться результатами более позднего анализа. Последующие же исследования в этой области обнаружат теоретическую ценность прочих, неизвестных сегодня показателей политической активности.

Подобные функциональные сдвиги не ограничиваются сферами непосредственного общественного интереса. Например, теория социального сравнения Фестингера и экстенсивное направление дедуктивного исследования базируются на двойном допущении, согласно которому: а) люди стремятся к адекватной самооценке и б) с этой целью сравнивают себя с другими. Нет никаких оснований предполагать, что склонности, о которых идет речь, предопределены генетически; мы без труда можем представить себе людей или целые общества, применительно к которым эти допущения не будут иметь силы. Многие социальные аналитики критически относятся к общепринятой тенденции определять свое Я со скидкой на мнение окружающих и пытаются посредством своих

38

критических замечаний изменить само общество. Таким образом, целое исследовательское направление оказывается в сущности зависимым от совокупности приобретенных склонностей склонностей, которые могут измениться под воздействием времени и обстоятельств.

Точно так же от исходного допущения зависит и теория когнитивного диссонанса, которая основывается на принципе непереносимости когнитивных противоречий. Подобная непереносимость вряд ли имеет генетическую основу: найдутся, разумеется, индивиды, которые по-иному ощущают когнитивное противоречие. К примеру, ранние писатели-экзистенциалисты всячески приветствовали несообразность как таковую. Мы опять-таки вынуждены констатировать, что прогностическая сила теории (в данном случае теории когнитивного диссонанса) зависит от наличного состояния личностных диспозиций. Аргументы, которые приводились выше в связи с теорией социального сравнения, вполне могут быть использованы применительно к работе Шехтера по проблеме аффилиации (17); описанный Мильграмом феномен послушания, вне всяких сомнений, связан с современным отношением к власти. В исследованиях, посвященных смене аттитюдов, доверие к передающему информацию потому является столь сильным фактором мотивации, что в рамках нашей культуры мы приучены целиком и полностью полагаться на авторитеты; переданное же сообщение со временем начинает рассматриваться как независимое от своего источника только потому, что в данный текущий момент времени связь между содержанием информации и ее источником оказывается для нас бесполезной. Склонность поддерживать скорее друзей, чем посторонних, обнаруженная при изучении конформизма, частично обусловлена усвоенным знанием о том, что товарищеская измена наказуема в современном обществе. Анализ каузальной атрибуции связан с культурно обусловленной традицией, согласно которой человек рассматривается как источник своих действий. Эта тенденция вполне может претерпеть изменение,

39

и некоторые исследователи аргументирование доказывают, что именно так и случится в будущем.

Первейшей гарантией сохранения социальной психологии как науки, которая в принципе несводима к физиологии, служит то обстоятельство, что физиология не может объяснить процесс изменения поведения человека во времени. Люди могут отдавать предпочтение ярким тканям в одежде сегодня, и приглушенным -завтра; они склонны ценить личную свободу в одну историческую эпоху, и несвободу - в другую. Нет сомнений в том, что варьирующиеся реакции людей в отношении окружающей среды опираются на физиологические изменения. Тем не менее, физиология никогда не сможет с точностью определить природу стимулов или понять контекст ответных реакций, которым подвержен индивид. Физиология никогда не сможет объяснить процесс постоянной смены моделей поведения, считающихся благими или социально желательными, а значит, она не в состоянии проникнуть в сферу основных мотивационных ресурсов личности. И все же, хотя социальная психология защищена от физиологического редукционизма, ее теории не свободны от влияния исторических изменений.

Приведенная выше совокупность аргументов на первый взгляд позволяет предположить, что, по крайней мере, одна социально-психологическая теория обладает трансисторической достоверностью. Мы утверждали, что стабильность интеракционных моделей, на которых базируется большинство психологических теорий, зависит от приобретенных личностных склонностей, существование которых ограничено во времени. Такое утверждение подразумевает возможность существования теории социального научения, независимой от исторических обстоятельств. Однако это предположение неверно. Для примера рассмотрим простейшую теорию подкрепления. Вряд ли кто-нибудь возьмется оспаривать тот факт, что люди в массе своей весьма чувствительны к социальным поощрениям и наказаниям; трудно себе представить, что когда-нибудь будет по-другому. Данное теоретическое предположение как

40

будто обладает свойством трансисторической достоверности; в таком случае первейшая задача психолога должна состоять в точном вычленении форм функциональной связи между моделями поощрения/наказания и человеческим поведением. Однако этот вывод несостоятелен с двух точек зрения. Многие критики теории подкрепления утверждают, что существующее определение поощрения (и наказания) есть определение в круге. Поощрение обычно определяют как акт, повышающий частоту ответных реакций, а возросшую частоту реакций - как то, что следует за актом поощрения. В результате данная теория неизбежно ограничивается интерпретациями post hoc: подкрепляющий фактор может быть выявлен только после того, как произошло изменение в поведении. В дополнение к этим критическим замечаниям следует указать на тот факт, что поощрение и наказание, будучи один раз индуктивно установленными, впоследствии приобретают ценность как средства социального предсказания. Иными словами, выделение социального одобрения в качестве позитивного подкрепляющего фактора с самого начала опиралось на наблюдения post hoc. Однако, получив однажды этот статус, социальное одобрение превратилось в действенное средство изменения поведения на основе предсказания.

И все же очевидно, что факторы подкрепления не остаются неизменными с течением времени. Например, Рисман убедительно доказал, что в современном обществе социальное одобрение обладает гораздо большей поощрительной силой, чем в минувшее столетие (15). Если апелляции к чувству национальной гордости вполне могли служить действенным поведенческим стимулом для молодых людей конца 40-х годов, то для нынешней молодежи эти призывы, по всей вероятности, окажутся неприемлемыми. Собственно говоря, "цепная реакция", составляющая сущность теории подкрепления, в любой момент может быть приведена в действие: вслед за изменением ценности факторов подкрепления изменяется и уровень обоснованности предсказаний на базе исходного теоретического допущения.

41

Рассмотренная более детально, теория подкрепления оказывается весьма ограниченной с исторической точки зрения. Как и большинство теорий человеческого взаимодействия, она не свободна от идеологических наслоений. Так, многие сочтут вульгарным и унизительным замечание о том, что наше поведение целиком и полностью находится во власти внешних обстоятельств. Осведомленность в области теории подкрепления позволяет также избегать ее ловушек-предсказаний: как свидетельствуют врачи-психотерапевты, пациенты, знакомые с данной теорией, с легкостью опровергают "теоретически запланированные" результаты. Наконец, поскольку эта теория оказалась столь эффективной при изменении поведения низших организмов, она становится особенно опасной для ценностей личной свободы. Ведь любой из нас возмутится попыткой другого манипулировать его поведением посредством техники подкрепления и заставят себя сделать все возможное, чтобы обидчик обманулся в своих ожиданиях. В целом можно сказать, что теория подкрепления не менее уязвима для издержек психологических "плодов просвещения", чем любая другая теория человеческого взаимодействия.

Значение вышеизложенного для исторической науки о социальном поведении

Доводы, изложенные выше, показывают бесперспективность дальнейших попыток построения общей теории социального поведения. Необоснованной представляется и связанная с этими попытками вера ученых в то, что знание, касающееся законов социального поведения, может быть накоплено точно так же, как это происходит в естественных науках. Занятия социальной психологией есть по-преимуществу занятия исторические, где исследователь поглощен объяснением и систематизацией современных ему социальных явлений. В своей работе мы пользуемся научной методологией, но результаты, которые мы получаем, по большей части не являются научными принципами в традиционном их понимании. Вполне возможно, что в будущем наши интерпретации

42

заинтересуют историков, которые захотят глубже проникнуть в социальную жизнь нынешней эпохи. Что же касается грядущего поколения психологов, то они вряд ли обнаружат что-либо ценное в современном нам знании.

Приведенные рассуждения ни в коем случае нельзя считать чисто академическими, поскольку представленная проблема не исчерпывается простым переименованием дисциплины. Речь идет о существенных изменениях в самом характере исследовательской работы социального психолога, среди которых особого внимания заслуживают пять направлений.

1. За интеграцию чистого и прикладного знания.

Среди представителей академической психологии широко распространено предубеждение против прикладных исследований, что находит отражение на страницах престижных научных журналов, отдающих предпочтение "чистому" (теоретическому) анализу. Академический престиж и карьера ученого-психолога также зависят от его вклада в чистую науку, которая противопоставляется науке прикладной. В какой-то мере данное предубеждение продиктовано тезисом об исторической неустойчивости прикладного знания, которое ограничивается анализом текущих проблем, тогда как чистое исследование привносит вклад в фундаментальную науку. Новая точка зрения на социально-психологическую науку разбивает теоретические основания этого предубеждения. Результаты теоретических усилий "чистого" исследователя не менее преходящи: обобщения в области чистого знания обычно не выдерживают испытания временем. Та относительно большая трансисторическая достоверность, которой обладает чистое знание по сравнению с прикладным, касается незначительных процессов, протекающих на периферии общественной жизни. В своих интерпретациях социального взаимодействия психологи с успехом используют научную методологию и концептуально-аналитический инструментарий. Однако, учитывая бесперспективность всяких попыток совершенствования научных принципов социальной

43

психологии с течением времени, было бы гораздо полезнее применять этот, инструментарий для решения текущих социальных проблем. Сказанное не означает, что социально-психологический анализ должен быть узкомасштабным; один из главных недостатков большинства прикладных работ как раз и состоит в том, что используемые здесь понятия и описания чересчур специфичны и конкретизированы применительно к отдельному, исключительному случаю. Академическая же психология, напротив, пользуется языком высоких абстракций, который гораздо более эвристичен, в то время как поведенческие акты, составляющие предмет ее изучения, как правило, весьма тривиальны. Таким образом, изложенные соображения диктуют необходимость сосредоточенного изучения современных социальных вопросов с использованием наиболее общих концептуальных схем и научных методов.

2. От прогнозирования к обострению социальной восприимчивости

Основными задачами психологии традиционно считались поведенческое прогнозирование и контроль. В свете новых аргументов эти цели представляются ошибочными и не могут служить основанием для психологического исследования. Прогностическая ценность принципов, управляющих человеческим поведением, может оказаться весьма ограниченной или будет сведена на нет самим процессом массового теоретического овладения этими принципами. В любом случае прогнозирование и контроль за поведением не должны считаться краеугольным камнем социально-психологической науки. Психологическая теория может играть беспрецедентную роль в качестве катализатора социальной восприимчивости и чувствительности. Она может сделать достоянием масс весь набор факторов, потенциально воздействующих на поведение в различных обстоятельствах. С помощью психологического анализа можно также вычислить роль этих факторов в данный конкретный момент времени. Социальная психология способна обострить восприимчивость к малейшим

44

социальным воздействиям и самым незначительным гипотезам, считавшимся бесполезным" прежде, причем как в сфере социальной политики, так и в области личных взаимоотношений.

Реакция социального психолога, к которому обратились за консультацией по поводу наиболее вероятного варианта поведения в той или иной конкретной ситуации, до сих пор сводилась к оправданиям: как правило, специалист пускается в рассуждения о том, что дисциплина еще недостаточно совершенна, чтобы давать надежные прогнозы и т.п. Новый взгляд на социальную психологию делает подобную апологию излишней. Действительно, наша дисциплина в редчайших случаях предлагает научные принципы, на основе которых могут быть получены обоснованные прогнозы, так как модели поведения постоянно меняются. И, тем не менее, социальная психология может и должна поставлять информацию о некотором наборе вероятных поведенческих актов в определенных условиях. Тем самым она расширяет диапазон социальной чувствительности индивида и облегчает ему адаптацию к меняющимся условиям окружающей среды. Психологическая теория может дать нам такие концептуальные и методологические средства, которые углубят наши суждения, и сделают нас более проницательными.

3. Разработка индикаторов психосоциальных диспозиций

Социальные психологи проявляют стойкий интерес к базовым психологическим процессам, т.е. к тем процессам, которые оказывают влияние на обширную и дифференцированную область социального поведения. Взяв за образец исследовательскую работу психологов-экспериментаторов, занятых изучением памяти, цветовосприятия, овладения языком и тому подобных процессов, социальные психологи сосредоточили свое внимание на таких феноменах, как когнитивный диссонанс, уровень притязаний и каузальная атрибуция. Между тем существует глубокое различие между процессами, составляющими предмет экспериментальной

45

общей психологии, с одной стороны, и психологии социальной - с другой. В первом случае явления, подлежащие анализу, как правило, замкнуты в биологическом пространстве организма, они не связаны с культурными условиями и не подлежат воздействию "плодов просвещения". Что же касается социальных процессов, то они, напротив, находятся в зависимости от приобретенных психосоциальных диспозиций, которые, в свою очередь, подвержены существенной временной трансформации.

В этой связи ошибочным является толкование социально-психологических процессов как базовых в естественнонаучном смысле слова. Скорее их следует рассматривать как психологические копии культурных норм. Точно так же, как социолог занимается определением временных сдвигов в политических ориентациях или моделях социальной мобильности, так и социальный психолог должен следить за изменением психологических склонностей в их связи с социальным поведением. Если устранение когнитивного диссонанса -это важный процесс, то мы должны уметь определить социальную функцию этой психологической склонности, характер ее социального распространения с течением времени, а также доминирующие в данный момент способы разрешения когнитивных противоречий. Если выясняется, что обостренное чувство собственного достоинства сказывается на характере социальных интеракций, многоаспектный социокультурный анализ должен помочь в выявлении социальных масштабов данной диспозиции, ее роли в разных субкультурах и тех сферах социального поведения, связь которых с данной диспозицией наиболее вероятна в избранный момент времени. Хотя лабораторный эксперимент вполне пригоден для определения некоторых психосоциальных склонностей, он служит плохим показателем масштабов и значения современных социальных процессов. Поэтому так необходима совокупность методологических приемов, способных отобразить форму, влияние и глубину распространения психосоциальных диспозиций в их временном аспекте. По сути дела мы нуждаемся в методике

46

получения социальных индикаторов, чутко реагирующих на психологические сдвиги.

4. Изучение стабильности поведения

Социально-психологические феномены могут существенно варьироваться по степени их зависимости от исторических изменений. Некоторые из них тесно связаны с физиологически заданными параметрами. Так, мощный физиологический фундамент эмоциональных и аффективных состояний обнаружили в своих исследованиях Шехтер и Гесс (17, с. 9). Хотя приобретенные психосоциальные диспозиции по силе своего воздействия превосходят некоторые физиологические тенденции, последние все же могут взять свое с течением времени. Влияние же физиологических предрасположенностей вообще непреложно. Вместе с тем существуют такие мощные социально-приобретенные склонности, которые неподвластны ни "психологии просвещение" ни историческим переменам. Например, люди в целом всегда будут стремиться избежать воздействия физически болезненных раздражителей, независимо от изощренности этих раздражителей или принятых культурных норм. Поэтому как исследователе мы должны мыслить в терминах континуума исторических длительностей, на одном полюсе которого сосредоточены процессы наиболее подверженные историческому влиянию, а на другом - явления, обладающие наивысшей исторической стабильностью.

С учетом сказанного очевидной становится необходимость исследовательских методов, которые позволят дифференцировать социальные феномены по степени их исторической стабильности. С этой целью можно было бы обратиться к приемам кросс-культурного анализа. Хотя кросс-культурное сходство - вещь крайне неоднозначная, тождество какой-либо психосоциальной функции в совершенно различных культурных обстоятельствах, видимо, следует интерпретировать как доказательство ее устойчивости во времени.

При изучении минувших исторических периодов можно было бы использовать технику контент-анализа. До сих пор подобные

47

исследования содержали крайне скудные сведения, если не считать обилия цитат, свидетельствующих о том, что некий великий мыслитель прошлого предвосхитил идею, выпестованную автором. Нам еще только предстоит сбор информации, которая прольет свет пространственно-временное на природу социального взаимодействия прежних эпох. Однако осмысление поведенческих моделей, которое, безусловно, принесет с собой немало оригинальных соображений, касающихся исторической стабильности, сопряжено с определенными трудностями. Так, некоторые стереотипы поведения устойчивы до тех пор, пока они не подвергнутся тщательному изучению, другие же просто утрачивают свои функции с течением времени. Упование людей на промысел божий имеет длительную историю и обширную культурную географию; тем не менее, многие социальные критики с сомнением относятся к возможности сохранения этой ориентации в будущем. Таким образом, при оценке поведенческих феноменов с точки зрения их исторической длительности мы призваны объяснять не только их реальную, но и потенциальную историческую продолжительность.

Хотя изучение психосоциальных склонностей, обладающих большой устойчивостью во времени, очень ценно, не следует думать, что такой анализ более полезен или предпочтителен, чем исследование преходящих поведенческих стереотипов. Главные различия в моделях социального поведения, без сомнения, обусловлены исторически зависимыми социальными диспозициями. Что же касается моментальной фиксации таких процессов в наиболее благоприятные исторические моменты (так сказать, их изучение "на лету"), то эта задача безмерна по своей сложности.

5. За единую социально-историческую науку

Мы установили, что социально-психологическое исследование есть, прежде всего, систематическое изучение современной истории. В таком случае было бы недальновидным культивировать существующую сегодня изоляцию нашей дисциплины, ее оторванность от традиционной исторической науки, во-первых, и

48

других исторически ориентированных научных дисциплин (включая социологию, политологию и экономическую науку), во-вторых. Специфическая исследовательская стратегия и профессиональное чутье ученого-историка помогли бы углубить наше понимание общественной психологии как прошлого, так и настоящего. Особенно полезной в этой связи может оказаться способность историка чутко улавливать причинно-следственные связи в их современном аспекте. В большинстве социально-психологических работ внимание исследователя сконцентрировано на мельчайших элементах текущих социальных процессов. Мы уделяем слишком мало внимания той роли, которую эти элементы играют в общем историческом контексте. Нам не хватает теоретических разработок, объясняющих взаимосвязь событий, далеко отстоящих друг от друга во времени. В выигрыше окажутся и ученые-историки, которые смогут воспользоваться строгой методологией социального психолога и его особой профессиональной восприимчивостью к динамике психологических переменных.

В любом случае изучение как древнейшей, так и новейшей истории должно осуществляться в самых широких концептуально-теоретических рамках. Осмысление политических, экономических, институциональных факторов - это весомый совокупный вклад в целостную интерпретацию социальных процессов; изучение же одной только психологии оборачивается искажением современных условий общественной жизни.

Литература

1. Adorno T.W. et al. The authoritarian personality. - N.Y., 1950.

2. Back K.W. Influence through social communication // J. of abnormal and

social psychology. -1951.-Vol.46.-P.9-23.

3. Brehm J.W. A theory of psychological reactance. - N.Y., 1966.

4. Brown R. Social psycholoy. - Glencoe, 1965.

5. Di Renzo G. Concepts, theory and explanation in the behavioral science. -

N.Y., 1966.

49

6. FestingerL.A. A theory of cognitive dissonance. -Evanston, 1957.

7. Fromm E. Escape from freedom. - N.Y., 1941.

8. Gergen K.J., Taylor M.G. Social expectancy and self-presentation in a status hierarchy // J. of experimental and social psychology. - 1969. -Vol.5.-P.79-92.

9. Hess E.H. Attitude and pupil size // Scientific American. - 1965. - N 212.

_–P.46-54.

10. Jones E.E., Gerard H.B. Foundations of social psychology. - N.Y., 1967.

11. Krech D., Crutchfield R.S., Ballachey E.L. Individual in society. -N.Y., 1962.

12. Maslow A.H. Toward a psychology of being. - N.Y., 1968.

13. May R. Letters to the editor. - New York Times Magazine, 1971. -April 18.-P.100.

14. Mills J. Experimental social psychology. - N.Y., 1969.

15. Reisman D. The lonely crowd. - New Haven, 1952.

16. Rosenthal R. Experimenter effects in behavioral research. - N.Y., 1966.

17. Schachter S. The interaction of cognitive and psychological determinants of emotional states // Advances in experimental social psychology. Vol.1. -N.Y., 1970.

18. Weinstein F., Platt G.M. The wish to be free. - Berkeley, 1969.

50

ДЖЕРДЖЕН К.ДЖ.

ДВИЖЕНИЕ СОЦИАЛЬНОГО КОНСТРУКЦИОНИЗМА В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

Перевод Е.В.Якимовой

GERGEN K. J. The social constructionist movement in modern psychology

// American psychologist. -1985. - Vol.40, N 3. - P.266-275 1

В данной статье предпринята попытка обрисовать в общих чертах одно современное научное движение, которое оспаривает устоявшиеся истины. Было бы ошибкой утверждать, что это движение возникло недавно или что оно имеет массу приверженцев. Вообще, правильнее было бы вести речь не столько о движении, сколько о некоторой общей ориентации сознания, истоки которой можно легко обнаружить в предшествующих эпохах. Нынешние метаморфозы данной совокупности идей, происходящие на наших глазах, несут с собой последствия чрезвычайной важности. Эти идеи

'* С АРА, 1985. Переведено с разрешения редакции и авторе. Американская психологическая ассоциация не несет ответственности за правильность перевода Оригинал и перевод не могут воспроизводиться и распространяться ни в какой форме и никакими средствами, не могут храниться в базе данных и поисковых системах без предварительного получения в письменном виде разрешения от Американской психологической ассоциации. (Примечание АРА).

51

не только открывают самые широкие исследовательские горизонты, но и способствуют критическому пересмотру самих оснований психологического знания. Когда разработка новых фундаментальных положений психологии будет завершена, станет очевидным тот факт, что изучение социальных процессов в принципе может служить прототипом осмысления природы знания как такового. В этом случае социальная психология перестанет играть роль производной от общей психологии; напротив, последнюю нужно будет рассматривать как форму социального процесса, основания и результаты которого подлежат объяснению посредством социального анализа. Равным образом, эпистемология и философия науки будут заменены социальным исследованием или приравнены к нему.

Разумеется, все это - лишь смелые гипотезы, и, как мы убедимся в дальнейшем, их доказательство потребует отречения от многого, до сих пор считавшегося сокровенным. В своей статье я как раз и собираюсь продемонстрировать обоснованность данных предположений, рассказав в общих чертах о движении социального конструкционизма и его истоках ¹⁾.

Социоконструкционистская ориентация

В центре внимания социального конструкционизма находится объяснение тех процессов, с помощью которых люди описывают, интерпретируют или каким-либо иным образом делают для себя понятным тот мир (включая их самих), в котором они живут. Социальный конструкционизм пытается четко обозначить общепринятые формы понимания мира - в том виде, в каком эти формы существуют сегодня, существовали в прежние исторические эпохи или могли бы в принципе существовать при надлежащем

'* Для обозначения этого движения иногда применяют термин "конструктивизм". Однако последний используют также применительно к концепции Пиаже, к теории восприятия, а кроме того, для характеристики одного из значительных направлений в искусстве XX столетия. Понятие "конструкционизм" позволяет избежать путаницы и сохранить связь данной совокупности идей с классической работой Бергера и Лукмана "Социальное конструирование реальности".

52

направлении творческого внимания. На метатеоретическом уровне большинство исследований конструкционистской ориентации обнаруживают приверженность одной или нескольким гипотезам следующего характера.

1. То, что мы считаем опытом этого мира, само по себе не предписывает каких-либо терминов, в которых происходит осмысление этого мира. То, что мы считаем знанием о мире, не является ни продуктом индукции, ни результатом построения и проверки общих гипотез. Растущий поток критических замечаний в адрес позитивистско-эмпирической концепции знания

дискредитировал традиционное представление о научной теории как о способе непосредственного отражения действительности или ее схематического изображения, которое не зависит от контекста. Спрашивается, как можно вывести теоретические категории из наблюдения или получить их путем индукции, если процесс идентификации наблюдаемых атрибутов уже предполагает владение определенными категориями? Как могут теоретические категории воспроизводить действительность или служить ее отражением, если каждое определение, которое используется как связующее звено между категорией и наблюдаемым, само требует определения? Как могут слова отображать действительность, когда главным регулятором их применения выступает лингвистический контекст? Как можно определить, относятся ли альтернативные теории к одним и тем же элементам бытия, не прибегая к помощи какой-либо третьей теории, не сводимой к тем, что подлежат сравнению? Если интеллигибельность всякого теоретического утверждения зависит от множества других связанных с ним утверждений, то какой именно аспект пропозиционального множества будет наиболее уязвим в том случае, если один из его элементов не найдет подтверждения? Эти и прочие важные вопросы в большинстве своем до сих пор остаются без ответа; отсутствие же ответов лишает эмпирическую науку жизнеспособного логического обоснования.

Растущий скепсис в отношении позитивистской концепции знания дополнился углубленным интересом к проблеме

53

лингвистических условностей, которые накладывают ограничения на сам процесс понимания. Классическим примером здесь могут послужить "Философские исследования" Витгенштейна. Где именно ощущает индивид горе или радость, можно ли мгновенно пережить глубочайшее чувство; возможно ли описать надежду? - задавая эти и сходные вопросы, Витгенштейн предельно ясно показал степень конвенциональной несвободы в употреблении ментальных предикатов. Его труд способствовал появлению внушительного числа философских исследований в области лингвистических конвенций, которые управляют применением таких понятий, как разум, намерения, чувственные данные, мотивация. Эти исследования пролили свет на многие сложности, вызванные опредмечиванием языка. Оказалось, что многие классические проблемы психологии и философии, по существу, являются следствием лингвистической путаницы и легко устранимы, как только достигнуты ясность в отношении природы и функций языка.

На почве этой эпистемологической неудовлетворенности и возник социальный конструкционизм. Его исходным пунктом служит радикальное сомнение в том, что окружающий мир (как обыденный, так и научный) есть нечто, разумеющееся само собой. Социальный конструкционизм выступает, таким образом, как специфический вид социальной критики. Он предлагает на некоторое время оставить в стороне нашу уверенность в том, что общепринятые категории, или способы понимания мира получают свои полномочия посредством наблюдения. Тем самым социальный конструкционизм предоставляет нам шанс подвергнуть сомнению объективность конвенционального знания. Там, например, Кесслер и Маккена, исследуя процесс социального конструирования пола, попытались ниспровергнуть кажущуюся непреложность половой дихотомии (4). Сопоставление различных способов интерпретации пола в разных культурах и субкультурах делает весьма неопределенным те объекты, с которыми соотносятся термины мужчина" и "женщина". Кроме того, появляется возможность альтернативного толкования половых различий и даже полного их отрицания. Основательный труд

54

Аверила, посвященный эмоциям, заставляет усомниться в том, что гнев - это биологическое состояние организма, и предлагает рассматривать его как исторически обусловленное социальное проявление (1). Развивая гипотезу Аверила, Сарбин распространяет се на всю совокупность понятий, указывающих на эмоциональные переживания (9). Эмоции, отважно заявляет Сарбин, это не объекты "вовне", подлежащие изучению; эмоциональные термины приобретают свои значения не в объективном мире соотносимых с ними психических состояний, а в контексте своего лингвистического использования. Сходные критические замечания прозвучали также в связи с мнимой самоочевидностью таких феноменов, как самоубийство, шизофрения, альтруизм, верования, детство, бытовое насилие. Было показано, что объективные критерии выявления всех этих "событий", "поведенческих форм" и "сущностей" либо ограничены - культурой, историей, социальным контекстом, либо не существуют вовсе.

2. Термины, в которых происходит осмысление мира, есть социальные артефакты, продукты исторически обусловленного взаимообмена между людьми. С точки зрения конструкционизма, осмысление мира - это не автоматический или природный процесс, понимание мира есть результат активной совместной деятельности людей, вступающих во взаимные отношения. В этой связи целесообразно обратиться к историческим и культурным основаниям различных форм конструирования мира. Так, ряд исследователей обнаружил широкую историческую вариативность в содержании таких понятий, как ребенок, романтическая и материнская любовь, личностное Я. Например, в некоторые периоды истории детство не считалось особой фазой индивидуального развития; романтическая или материнская любовь не включались в число компонентов личностного облика, а личностное. Я не рассматривалось как обособленное и автономное. Трансформация данных понятий менее всего отражала действительные изменения тех объектов или сущностей, с которыми соотносились эти понятия; скорее этот процесс был обусловлен историческими факторами.

55

К аналогичным выводам приводят и некоторые этнографические работы. В частности, заметно меняется от культуры к культуре содержание понятий, связанных с психологическими процессами. Разнообразие трактовок идентичности, знания, эмоций, индивидуальности, наблюдаемое у аборигенов Полинезии и Новой Зеландии, ставит под сомнение непреложность современной западной онтологии мышления. Наблюдения этнографов побуждают нас обратиться к социальным истокам тех представлений о ментальных процессах (поляризация разума и эмоций, существование воспоминаний, мотиваций и системы символов как базы языка), которые мы сегодня считаем само собой разумеющимся. Этнографические данные привлекают наше внимание к социальным, моральным, политическим, экономическим институтам, которые подкрепляют современные представления о человеческой деятельности и, в свою очередь, поддерживаются ими.

Конструкционистская аналитическая ориентация распространяется далее на те аксиомы, или основополагающие утверждения, которые составляют фундамент принятых в современном обществе личностных дескрипций. Во-первых, подлежит выяснению вопрос о том, в какой мере бытующие культурные модели мышления детерминируют или ограничивают те выводы, которыми мы располагаем в рамках профессиональной психологии. Как может психолог оставаться "в пределах смысла", если он пренебрегает границами понимания, принятыми в его культуре? Во-вторых, обсуждается проблема общих правил, управляющих объяснением человеческой деятельности, - правил (если таковые существуют), из которых, в свою очередь, и вытекают общепринятые конвенции.

Решение данной проблемы представляет особый интерес, поскольку работа в этом направлении позволяет наметить круг наиболее вероятных ограничений в сфере психологического исследования. Если окажется возможным выделить некоторую совокупность гипотез и утверждений, детерминирующих сам ход рассуждений о личности, мы получим все необходимое, чтобы

56

понять, что именно должна сказать психологическая теория, если она претендует на понимание и отклик.

3. Степень распространения и уровень влияния той или иной формы понимания мира в тот или иной период времени не зависят от эмпирической обоснованности избранной точки зрения, они связаны с пертурбациями социальных процессов (включая конфликты, коммуникацию, переговоры, ораторское искусство). В таком случае можно предположить, что избранный тип трактовки личности и ее описание сохраняют свою устойчивость безотносительно к изменениям в реальном поведении людей. Независимо от уровня стабильности или повторяемости каких-либо поведенческих особенностей, те или иные варианты их толкования могут быть отвергнуты, если их интеллигибельность вызывает сомнения у членов коммуникативного сообщества. Наблюдение, таким образом, оказывается весьма ненадежным ориентиром для выработки и коррекции личностных дескрипций. Скорее правила, предписывающие "что чем считать", изначально лишены определенности; они постоянно эволюционируют и свободно варьируются, следуя за изменениями в пристрастиях тех, кто эти правила применяет. На этом основании правомерно пересмотреть и само понятие истины. Не исключено, что к этому понятию прибегают главным образом для того, чтобы подтвердить собственную позицию и дискредитировать альтернативные точки зрения, претендующие на интеллигибельность.

Иллюстрацией к сказанному может послужить работа Сабини и Силвера, которые показали, как люди управляют моральными дефинициями социальных отношений (8). Процесс идентификации некоторого действия как зависти, флирта или гнева происходит в водовороте социального взаимообмена. По мере того как социальные отношения развиваются во времени, те или иные их интерпретации могут получить подтверждение или, напротив, будут отвергнуты.

Аналогичным образом Мамменди и ее коллеги продемонстрировали, как происходит выработка решений, связанных

57

с квалификацией действия как агрессивного (6). В результате агрессия перестает быть фактом объективного мира, превращаясь в средство социальной категоризации и социального контроля. В ряде работ процесс достижения социальной договоренности рассматривался как основание каузальной атрибуции. Фокусом одной из моих собственных работ, посвященной самоидентичности, послужила трансформация личностного самоопределения в ответ на изменение социальных обстоятельств (2). Пирс и Кронин разработали общую теорию реальности как коммуникативного процесса; другие исследователи сосредоточили свое внимание на роли семьи и средств массовой информации в выработке превалирующих форм интерпретации мира (7).

В том же ключе рассуждают и многие историки и социологи науки, стремящиеся понять феномен научного поведения. По их утверждению, то, что в науке принято считать "упрямыми фактами", как правило, обусловлено почти неуловимым, но весьма мощным влиянием социальных микропроцессов. По сути дела, мы наблюдаем здесь переход от экспериментальной эпистемологии к эпистемологии социальной.

4. Формы понимания мира, приобретаемые в ходе социальной коммуникации, обладают чрезвычайно большим значением для социальной жизни в целом, так как они теснейшим образом связаны с массой других типов человеческой деятельности. Описания и объяснения мира сами конституируют формы социального действия и в этом своем качестве непосредственно переплетаются с прочими видами деятельности людей во всей ее полноте. Например, обращение: "Привет, как дела?" обычно сопровождается целым набором специфических поз, мимических и телесных движений, без которых эта фраза будет выглядеть неестественной и даже анормальной. Кроме того, описания и объяснения составляют неотъемлемую часть социальных образцов и шаблонов разного рода; они служат для подкрепления и сохранения одних и ниспровержения других. Следовательно, трансформация описания или объяснения создает благоприятные условия для некоторых социальных действий,

58

и неблагоприятные - для иных. Так, модель личности как изначально греховной, предполагает некоторую вполне определенную линию ее поведения - и никак не другую; интерпретация депрессии, тревоги и страха как эмоциональных страданий, в которых человек не властен, повлечет за собой совсем иные последствия, чем, например, их толкование как намеренно избранных, предпочитаемых или разыгрываемых по сценарию.

Именно в этой связи многие исследователи заинтересовались теми образами, или метаформами человеческой деятельности, которые доминируют в современной психологии. В частности, массу вопросов породили трактовки человека как машины, как самодостаточной системы или как "торговца" на рынке социальных отношений. Серьезные возражения встретила также господствующая сегодня модель детской ментальности, губительно сказывающаяся на психике ребенка; вызвали протест элементы сексизма, имплицитно содержащиеся в тезисе о главенстве универсальных принципов моральных суждений; наконец, глубокой критике подверглись теории когнитивных механизмом со свойственным им невниманием к материальным условиям социальной жизни.

Социальный конструкционизм в исторической перспективе

Значение конструкционизма как движения в современной психологии станет более понятным на фоне исторического развития дисциплины. Хотя всестороннее исследование этого процесса выходит за рамки настоящей статьи, целесообразно рассмотреть конструкционизм в соотношении с основными противоборствующими интеллектуальными традициями в психологии. Различие этих традиций связано преимущественно с их базовыми эпистемологическими ориентациями, или моделями знания. Такие мыслители, как Локк, Юм, Миллс, а также современные представители логического позитивизма видели источник знания (трактуемого как ментальное представление) в событиях реального мира. С их точки зрения, знание есть копия мира

59

или должна быть таковой в идеале. Таким образом, данная эпистемологическая перспектива, которую я назвал экзогенной, стремится интерпретировать знание как заложника природы: достоверное знание воспроизводит или отражает факты реального мира. Данной позиции противостояла эндогенная трактовка происхождения знания, к которой тяготели Спиноза, Кант, Ницше и представители феноменологии. В их понимании знание обусловлено процессами, которые изначально присущи самому субъекту познания. Мыслители этой ориентации утверждают, что в индивиде от рождения заложены некоторые тенденции, побуждающие его' мыслить, оперировать категориями и обрабатывать информацию, и именно эти тенденции (а вовсе не характеристики мира как такового) приобретают первостепенную важность в процессе формирования знания.

Антиномия двух эпистемологических перспектив сыграла решающую роль в истории теоретической психологии. Ранние немецкие психологи-теоретики приложили немало напрасных усилий в надежде объединить обе позиции. Одним из примеров может служить попытка классического психологического исследования определить точный характер отношений между внешним и внутренним мирами. В США, где развитие психологической теории испытало сильное влияние прагматизма и позитивизма, она приобрела жесткий эндогенный характер. Бихевиоризм (а вслед за ним и необихевиоризм) переместил основные детерминанты человеческой деятельности в окружающую среду. Согласно постулатам бихевиоризма, для успешной адаптации к среде организм нуждается в знании, которое адекватно отражает среду или воспроизводит ее. Что же касается эндогенной перспективы, то до недавнего времени она никак не приживалась на американской почве. От полного исчезновения эндогенную позицию ; в буквальном смысле спасли горстка гештальтпсихологов, которые акцентировали автохтонные тенденции перцептивной организации человека, да немногочисленная группа феноменологов.

60

Однако на протяжении двух последних десятилетий мы стали свидетелями явного изменения акцентов: эндогенная перспектива возродилась во всей своей полноте в виде когнитивной психологии. Семена подобной эволюции посеял еще Курт Левин, интерес которого к психологии был, по существу, пережитком континентального рационализма. В работах его учеников - Фестингера, Пепитоуна, Шехтера эндогенная позиция получила дальнейшее развитие благодаря понятию социальной реальности (противостоящей реальности физической), социального сравнения, мотивированного восприятия, когнитивного диссонанса. Главенствующее положение, которое заняли в социальной психологии исследования подобного рода, сделало последующие поколения ученых особенно восприимчивыми к таким явлениям и процессам, как когнитивные схемы, логический вывод, накопление и реализация информации, когнитивная эвристика. Все это значительно расширило содержание известной посылки Левина, согласно которой действия людей обусловлены когнитивными процессами преобразования информации, т.е. миром познанным, а не миром самим по себе.

Разумеется, аналогичные изменения в интерпретации и объяснении произошли и в других областях психологического знания; масштабы "когнитивной революции" сегодня хорошо известны. Тем не менее, я полагаю, что влияние эндогенной перспективы, при всем ее концептуальном разнообразии и богатстве теоретического наследия, до сих пор не стало подавляющим - и не может стать таковым в принципе. По этому поводу можно было бы сказать очень многое, но мы опять-таки вынуждены ограничиться краткими замечаниями. Когнитивизм до сих пор не сумел окончательно ниспровергнуть экзогенную позицию по той простой причине, что последняя составляет метатеоретический фундамент самой науки. Иными словами, современная концепция психологической науки является побочным продуктом эмпиристской, или экзогенной философии, которая всегда стремилась доказать объективный характер знания. Поэтому

61

психологи-экспериментаторы и демонстрируют применение методов, удостоверяющих объективность знания о когнитивных процессах, Однако, претендуя на точность представления мира (т.е. поддерживая экзогенную точку зрения), исследователь-когнитивист ставит под удар свою исходную позицию, согласно которой значимым является лишь мир познанный, а не мир как таковой. В поисках объективной истины (т.е. истины, не зависящей от субъективных оценок) когнитивист сводит на нет значение того самого процесса, который он стремится понять. Таким образом, экзогенный фундамент, на котором покоится вся научная деятельность, лишает обоснованности эндогенные теории, подлежащие проверке.

Когнитивизм вряд ли сможет добиться окончательного верховенства и в сфере психологического дискурса. Такой вывод подсказывают, в частности, многочисленные примеры из области философии знания, история которой представляет собой бесконечный и неразрешимый спор между мыслителями экзогенной (в данном случае эмпирической) и эндогенной (рационалистической, идеалистической, феноменологической) ориентации. В сущности, историю эпистемологии можно уподобить непрерывному колебанию маятника. Мы были свидетелями конфликта между Платоном с ею чистыми формами познания и Аристотелем, защищавшим приоритет чувственных данных; между авторитетом опыта (Бэкон, Локк, Юм) и авторитетом разума и рациональных способностей (Декарт, Спиноза, Кант); между позицией Шопенгауэра и Ницше, отстаивавшими первенство воли и страсти в процессе генерации знания, и точкой зрения логического позитивизма, стремившегося свести все знание к наблюдаемому.

Что может уберечь психологию от повторения того же исторического пути? Совсем недавно в ходе когнитивной революции мы наблюдали переход от экзогенной перспективы к эндогенной. Если в будущем в психологических исследованиях вновь обнаружатся недостатки, свойственные когнитивизму, следует ли ожидать "возвращения к среде" в той или иной более изощренной концептуальной форме? А эти недостатки (и связанные с ними

62

проблемы) проявятся наверняка. В частности, когнитивизм, доведенный до своего естественного предела, возвращает нас к неприемлемому убогому солипсизму. Он никогда не сможет разрешить такие каверзные проблемы, как происхождение идей и понятий или влияние мышления на поведение. Все еще нет удовлетворительных ответов на вопросы о том, как может знание "строиться" на основе опыта либо быть генетически запрограммированным. Теоретики-когнитивисты до сих пор не могут разрешить картезианскую дилемму, связанную с объяснением воздействия "вещества мозга" на дискретные движения тела.

На этом фоне можно в полной мере оценить факт появления социального конструкционизма. Вместо того чтобы в энный раз воспроизводить движение маятника, адепты нового движения взяли на себя смелость выйти за пределы традиционного дуализма субъекта-объекта со всеми его проблемами и приступили к разработке новой концептуально-аналитической схемы, базирующейся на альтернативной (неэмпиристской) теории науки, ее функций и потенциала. Собственно говоря, движение в сторону конструкционизма начинается в тот момент, когда под сомнение ставится теория знания как ментального представления.

Огромное число неразрешимых вопросов, порожденных этой теорией, заставляет обратиться к исследованию тех феноменов, которые являют собой знание в контексте человеческих отношений. Одними из первых претендентов на эту роль будут лингвистические образы: ведь знанием обычно считается то, что представлено в форме лингвистических утверждений, накопленных в книгах, журналах, на магнитных дисках и т.п. В продолжение сказанного выше следует подчеркнуть, что лингвистические образы суть конституирующие элементы социальной практики. С этой точки зрения знание представляется уже не как предмет индивидуального обладания, сосредоточенный в пределах человеческого разума, а как продукт совместной деятельности людей. Язык, по существу, и есть совместная деятельность; до тех пор, пока звуки или знаки не стали общепринятыми в некотором сообществе, вообще неуместно

63

рассуждать о существовании какого-либо языка. Иными словами, мы вообще можем оставить в стороне тему психологического базиса языка (осмысление которого неизбежно приведет к формированию "подтекста" или языка в миниатюре) и сосредоточиться на "исполнительских" аспектах языка в контексте человеческих отношений 1

Как мы видели, социально - конструкционистский анализ охватывает такие разнообразные явления, как пол, агрессия, разум, причинность, личность, Я, ребенок, мотивация, эмоции, мораль. Как правило, фокус этих исследований составляют принятые в обществе языковые формы, средства достижения социальной договоренности по поводу этих форм, а также значение последних для прочих областей социальной жизнедеятельности. Работая в этом направлении, социальные психологи начинают сегодня искать точки соприкосновения своей науки с некоторыми социальными дисциплинами нового типа. Вместо того чтобы обращать свои взоры к естествознанию и экспериментальной психологии, представители социальной психологии все явственнее ощущают свое родство с так называемыми "интерпретирующими" дисциплинами. Это науки, занятые преимущественным анализом разных систем значений, используемых человеком. В частности, сфера интересов социального конструкционизма самым непосредственным образом пересекается с занятиями этнометодологов, изучающих методы, посредством которых люди привносят смысл в окружающий мир. Близок социальному конструкционизму и драматургический анализ "стратегического развертывания" социального поведения. Задачам

'* При смене акцептов многое в работе когнитивистов становится созвучным поискам конструкционистов Так, с конструкционистской точки зрения, понятия социальных прототипов, атрибутивных схем, личности или интеллекта не сообщают нам никакой информации о "другом", т е. внутреннем, когнитивном мире. Однако вполне вероятно, что эти понятия могут пролить свет на природу социального дискурса, поднимая ряд интересных вопросов о функциях подобных терминов в научной и социальной жизни

64

социального конструкционизма отвечают также те дисциплины (включая историю и социологию науки), которые обращаются к социальной базе научного знания. Особый интерес для психологии приобретают изыскания антропологов, особенно тех из них, кто изучает процесс символического конструирования мира и человека во внеевропейских цивилизациях. Выступая в тандеме с конструкционистски-ориентированными историческими исследованиями, психология обретает временное измерение. Наконец, многообещающим выглядит ее обращение к литературной теории (включая анализ метафор и деконструкцию значений), поскольку эта работа дает представление о том, как лингвистические или риторические фигуры (тропы) организуют и направляют наши усилия по "описанию" действительности.

Конструкционизм и проблематичность психологического объяснения

После того как были рассмотрены основополагающие идеи конструкционизма, его исторические корни и современный облик, остается сказать несколько слов о значении конструкционизма для понимания характера психологического исследования и природы научного знание вообще. Что касается собственно психологии, то изменения, которые несет с собой новое движение, настолько масштабны, что потребуются годы для их всестороннего осмысления. Чтобы стало ясно, что же подлежит трансформации, обратимся к характерным примерам конструкционистского анализа психологических процессов и механизмов.

Так, в интерпретации Аверила понятие гнева почти полностью утрачивает связь с детерминистской психологией, превратившись в разновидность социальной роли; иными сливами, термин "гнев" не соотносится здесь с каким-либо ментальным состоянием, а становится конституирующим элементом самой роли (1). В аналогичном исследовании Миллса сомнение сопрягается с понятием мотивации как основной силы, способной побуждать человека к действию; тем самым меняется фокус психологического

65

анализа: в центре внимания находится теперь процесс обсуждения людьми мотивов своих действий и их социальных последствий (5). В других работах разум выступает как одна из форм социального мира, Я-концепция, извлеченная из головы индивида, перемещается в сферу социального дискурса и т.д.

Во всех этих случаях из научного обихода исключается все то, что представители разных ветвей профессиональной психологии считали "фактами, касающимися природы психологического". Психологические понятия (эмоции, мотивы и т.п.) отсекаются от своей онтологической основы в голове индивида и становятся составной частью социального процесса. В соответствии с идеями позднего Витгенштейна ментальные предикаты не рассматриваются более как обладающие синтаксической связью с миром ментальных событий; вслед за поствитгенштейнианцами эти понятия регистрируются в терминах тех социальных практик, в которых они функционируют.

С этих позиций весьма проблематичной выглядит возможность отражения внутренней реальности с помощью психологических теорий с присущим им набором понятий, образующих фундамент психологического исследования. Более того, психологическое теоретизирование само становится предметом скрупулезного анализа; профессиональные конвенции психологов вызывают подозрение, общепринятые представления подлежат разоблачению, а истины по поводу ментальной жизни выглядят курьезом. Другими словами, современные профессиональные трактовки знания, мотивации, восприятия, преобразования информации и т.п. требуют исторического и кросс-культурного сопоставительного анализа. С конструкционистской точки зрения, все эти "научные" интерпретации зачастую представляют собой разновидность этнопсихологии, которая обусловлена историческими условиями и культурой, которая институционально полезна и потому поддерживается с помощью социальных нормативов и которая тем не менее подвержена вырождению и распаду в ходе поступательного движения социальной истории.

66

Сказанное не оставляет сомнений в том, что конструкционизм неизбежно встретит серьезное сопротивление со стороны профессиональных психологов. Конструкционизм олицетворяет собой вызов притязаниям традиционного психологического знания и ставит его в щекотливое положение "объекта наблюдения". Вместе с тем значение этой метаморфозы для социальных аналитиков трудно переоценить. Никогда более социальной науке не будет угрожать опасность превратиться в производную психологии, занятую изучением социальных последствий психологических процессов как "более фундаментальных". Напротив, то, что принято считать психологическим процессом, уже в своих истоках будет выступать как производное от процесса социального взаимообмена. Фокус объяснения человеческих действий переместится из внутренней сферы разума в сферу социального взаимодействия. Поиск ответов на вопрос "почему?" из плоскости психологических состояний будет перенесен в плоскость взаимных отношений индивидов. Немногие готовы сегодня к столь резкой смене концептуальных позиций. Однако для тех, кто склонен к риску, способен к новациям и отважно смотрит вперед, новая метатеоретическая дислокация откроет поистине безграничные горизонты.

Конструкционизм и характер науки

Хотя многим исследователям трудно будет отказаться от тех понятий, которые до сих пор служили главным инструментом психологического объяснения (психологические механизмы, структуры, процессы и т.п.), эту потерю сможет компенсировать постановка и решение очень важной познавательной задачи. По существу, речь идет о борьбе за новую концепцию знания. Для того чтобы в полной мере оценить сложность этой задачи, необходимо уяснить, что истоки проблем, присущих как экзогенной, так и эндогенной ориентациям, коренятся в современной концепции происхождения научного знания. В частности, эмпиристские гипотезы, которые служат логическим обоснованием

67

психологического исследования, являются следствием экзогенной интеллектуальной традиции. Данная гносеологическая ориентация, отстаивающая идею знания как внутреннего образа природы и ее состояний, наглядно проявляется в традиционных попытках доказать научность знания путем его эмпирической верификации и фальсификации. Однако если конструкционизм призван преодолеть экзогенно-эндогенную антиномию и порожденные ею неразрешимые конфликты, он должен также отбросить эмпиристские толкования научного знания. Если конструкционизм отказывается от дуализма субъекта-объекта, который составляет стержень внутридисциплинарных дебатов в психологии, он вынужден оспаривать и дуалистическую теорию знания.

Таким образом, конструкционизм выступает оппонентом традиционной западной концепции объективного, индивидуалистического, внеисторического знания, концепции, которая пронизывает собой практически все сферы современной институциональной жизни. Однако данная точка зрения пользуется сегодня все меньшим доверием ученых. Поэтому легко предвидеть возникновение альтернативной научной метатеории, опирающейся на посылки конструкционизма. Такая метатеория освободит знание из плена чувственных данных или когнитивных необходимостей и передаст его в руки людей, состоящих во взаимных отношениях друг с другом. Тогда научные формулировки будут рассматриваться не как результат безличного приложения внеконтекстуальных методологических правил, а как продукт взаимной ответственности индивидов, участвующих в социальном обмене.

В предшествующих работах я охарактеризовал общий облик зарождающейся метатеории как социорационалистический. Согласно моей интерпретации, средоточием научной рациональности выступает уже не независимый индивидуальный разум, а их социальная совокупность. То, что рационально, суть продукты интеллигибельности, установленной путем переговоров. Приоритет в разработке новой метатеории должен принадлежать социальным мыслителям: если характер социорациональности

68

составляет фокус интересов социального аналитика, то на его плечи в первую очередь и ложится задача осмысления процессов происхождения и эволюции знания. Тем самым значительная часть философских изысканий, включая философию науки, подпадает под социоконструкционистский анализ.

Специалисты в области философии науки уже до некоторой степени осведомлены об этой перспективе, так как в последние годы наметился явный спад в области философии научного знания. Вера в эмпирические постулаты подорвана, и пока не видно явных претендентов на их место. Исследования в этом направлении постепенно приобретают вид исторических изысканий. Классическая работа Куна, посвященная научным революциям, представляет собой, по существу, историческое исследование; на историческом же фундаменте - в противовес философскому - строилось и большинство последующих работ по проблемам рациональности и научного прогресса. История, которая здесь подразумевается, это по преимуществу история социальная, и ее осмысление требует самого пристального внимания к процессам взаимного обмена между людьми. Тем не менее, социальным аналитикам еще только предстоит осознать первостепенность той роли, которая по праву принадлежит им в решении этой задачи.

В настоящий момент эти новые возможности наиболее полно осознают представители феминизма. Эмпиристская трактовка знания никогда не была близка феминизму, поскольку она зищищала угнетение, манипуляцию и отчуждение в отношении тех, кто составлял предмет феминистского анализа. Кроме того, с феминистской точки зрения, эмпирическая наука слишком часто служила средством, с помощью которого мужчины формировали у женщин такой взгляд на мир, который способствовал порабощению последних. Таким образом, атаке подверглись и процесс, и результаты эмпирической науки. Поэтому многие феминисты занялись поиском альтернативных форм осмысления науки и человеческих индивидов. Конструкционизм с его интересом к коммуникативным основам знания, процессам интерпретации и

69

оценочным параметрам научного объяснения оказался весьма привлекательной альтернативой. В результате феминистски ориентированные мыслители стали одними из первых, кто применил интерпретационные исследовательские стратегии, документально подтвердил процесс научного конструирования пола, продемонстрировал практическое назначение конструкционистского анализа и обратился к проблеме оснований конструкционистской метатеории.

Однако вряд ли можно требовать скорого признания альтернативной теории знания в широких научных кругах, ибо груз многолетних традиций и продиктованное этими традициями чувство уверенности в себе еще весьма значительны. Нетрудно предвидеть, что серьезное замешательство среди ученых вызовут поиски адекватной методологии и проблема критериев научного знания. Для традиционного эмпиризма пробным камнем объективности знания служил опыт, поскольку считалось, что чувственные данные способны подтвердить или опровергнуть научную гипотезу. С конструкционистской же точки зрения, и опыт, и чувственные данные весьма проблематичны по своей природе. Спрашивается, откуда они черпают гарантии истинности того или иного научного положения? Не являются ли ссылки на так называемый "личный опыт" всего лишь лингвистическими конструкциями, которые подчинены исторически обусловленным дискурсивным конвенциям?

Усомнившись в существовании объективных гарантов истинности научного знания, конструкционизм тем не менее не предлагает взамен никакого альтернативного критерия. Сами социоконструкционистские объяснения также не могут быть подтверждены эмпирическим путем. Осуществленные надлежащим образом, эти объяснения дают "возможность выйти за пределы "само собой разумеющегося". Они могут освободить исследователя от бремени конвенциональных требований, однако их успех не зависит от их "достоверности". Он обусловлен, главным образом, способностью аналитика собрать вокруг себя аудиторию, добиться ее внимания, стимулировать интерес слушателей и доставлять им наслаждение.

70

Иными словами, здесь нужны совсем другие критерии оценки знания и его притязаний - критерии, которые принимали бы во внимание социальные потребности в той или иной системе интеллигибельности, ограниченность наличных социальных конструкций, а также соображения политического, морального, эстетического и практического характера.

Кроме того, социальный конструкционизм не предлагает никакой "истины посредством метода". Наука долгое время находилась во власти сказки о строгом методе, который, при условии его скрупулезного применения, обязательно принесет свои плоды в виде неопровержимых фактов (как будто эмпирическая методология - это своего рода мясорубка, выдавливающая из себя истину подобно фаршу). Как показали Куайн, Тэйлор, Хансон и Фейерабенд, достоинства этой сказки весьма сомнительны. Прежние непреложные гарантии, на которые уповали ученые, не имеют под собой никаких оснований. Тому же, кто ищет подобных гарантий, социальный конструкционизм вряд ли придется по вкусу. Сказанное, однако, не означает, что конструкционизму вообще чужды исследовательские методы. Если эти методы привносят ясность в поведение индивидов или же демистифицируют существующие формы понимания мира, они будут полезны для иллюстрации или "объектификации" практических последствий исследовательской работы. В этом смысле пригодной может оказаться любая методология - до тех пор, пока она позволяет аналитику углубляться во все более сложные обстоятельства. В одних случаях исследовательские методы привлекают широтой своего охвата, в других - чистотой исполнения, или чуткостью к нюансам, или способностью к глубинному анализу предмета. Эти ценные свойства методов не прибавляют "объективной обоснованности" конечным результатам, но при тщательной разработке они сообщают дополнительную жизненную силу перу исследователя - подобно "живым картинкам" или замысловатым виньеткам.

Другим поводом для неприятия конструкционистской ориентации может послужить ее видимый релятивизм. Но, как мы

71

Заметили, попытки обосновать объективность знания так и не дали разуму поводов для оптимизма. Можно с полным основанием утверждать, что претензии ученых на привилегированное владение Знанием - это не что иное, как способ мистификации общества в целом. Конструкционизм не предлагает никаких фундаментальных i правил-гарантий, и в этом смысле он, действительно, повинен в релятивизме. Однако это не значит, что "все сойдет". Поскольку системы знания изначально зависимы от сообществ, объединенных рамками той или иной интеллигибельности, научная деятельность всегда будет подчинена нормативным правилам. Тем не менее, конструкционизм предлагает рассматривать эти правила как исторически и культурно обусловленные, а значит подлежащие критическому осмыслению и изменению: это стабильность интерпретации мира без чванливых претензий " фундаментализма".

Далее, конструкционизм, в отличие от морального релятивизма эмпиристской традиции, вновь утверждает значимость для научной практики ее нравственных критериев. Раз психологическая теория (и связанная с нею практика) вторгается в социальную и культурную жизнедеятельность общества, поддерживая одни поведенческие стереотипы и устраняя другие, эта работа непременно должна оцениваться в терминах добра и зла. Практик не может более оправдывать свои социально предосудительные выводы ссылками на то, что он "пал жертвой фактов"; он обязан противостоять тем негативным практическим последствиям, которые могут иметь для общества выводы его науки.

Если бы перспектива развития альтернативной метатеории Получила признание, можно было бы ожидать немало интересных перемен в профессиональной научной жизни. Разработка убедительной трактовки социального генезиса знания будет иметь важные последствия. Потребуются новые теоретические орудия, а именно: понятия, лежащие на стыке психологической и социальной интерпретации мира. Необходимой станет скрупулезная работа в области функций языка - и как системы знаков, и как формы социального участия. Понадобится общая теория естественных,

72

социальных и философских наук в их социальном измерении. Предстоит также сосредоточиться на проблеме размежевания науки и того, что ею не является (если такое размежевание действительно имеет место). Наконец, нужно будет оценить степень возможной коррекции научных объяснений посредством наблюдения. По сути дела, ученые столкнутся с массой проблем, причем не столько эмпирического, сколько концептуального характера. Важным звеном в их решении должен стать диалог психологов со своими единомышленниками из числа социологов, антропологов, историков, философов, литературоведов. Если такой диалог состоится, мы вправе ожидать появления новых отправных точек теоретического анализа, новой метатеории как основы новой концепции науки, а также общего обновления интеллектуальных ресурсов.

Литература

1. Averill J. Anger and aggression. - N.Y., 1982.

2. Gergen K.J. The social construction of self-knowledge // The self, psychological and philosophical issues. - Oxford (England), 1977.

3. Gergen K.J. Toward transformation in social knowledge. - N.Y., 1982.

4. Kessler S., McKenna W. Gender: an ethnomelhodological approach. -N.Y.,1978.

5. Mills C.W. Situated actions and vocabularies of motives // American sociological review, 1940. - Vol.5.

-P.904-913.

6. Mummendy A., Bonewasser M., Loschper G., Linneweber V. It is always somebody else who is aggressive // Zeitschrift fur Sozialpsychologie, 1982. - H. 13. - S.341-352.

7. Pearce W.B., Cronen V.E. Communication, action and meaning. -N.Y., 1980.

8. Sabini I., Silver M. The moralities of everyday life. -L.; N.Y., 1982.

9. Sarbin T.R. Emotion: a contextualist view // Invited address delivered at the meeting of the American Psychological Association. - Toronto, 1984 (August).

73

ХАРРЕР.

МЕТАФИЗИКА И МЕТОДОЛОГИЯ: НЕКОТОРЫЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ДЛЯ СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

HARRER. Metaphysics and methodology: Some prescriptions

for social psychological

research // European journal of social psychology. -

Vol. 19. N5.-P. 439-453.

Перевод В.Л.Кальковой

Современная история всех естественных наук, включая биологию, показывает, насколько важно учитывать, какая концептуальная система используется в каждой конкретной научной дисциплине. Так, например, стремительный взлет механики произошел после того, как в ходе тщательного анализа понятия "количество движения" было выявлено, что необходимо различать "скорость движения" и "кинетическую энергию". Механика опирается на определенную концептуальную систему, в которой "скорость движения" соотносится с "действием", а "энергия" - с "работой", причем и "действие", и "работа" являются функциями "силы". Эти

74

концептуальные различия и соотношения не были обнаружены экспериментальным путем. Они были установлены аналитически. Их открытие обеспечило прогресс важнейшей и сложнейшей эмпирической науки, изучающей движение тел. Подобные открытия можно обнаружить и в истории современной физики (анализ понятия "одновременности" Эйнштейна), и в истории биологии прошлого века (установление Дарвиным различий между видом и разновидностью), и во многих других областях знания.

Аналитическая работа такого рода помогает определить "онтологию" каждой научной дисциплины, т. е. действующее в научном сообществе совокупное понимание того, что существует в мире. Эту проблему невозможно решить путем наблюдения или эксперимента. Ведь разрабатываемые наукой теоретические понятия, призванные объяснить явления окружающего мира, обозначают объекты, которые существуют в недоступных для наблюдения сферах. Как физик лишен возможности наблюдать силу тока, так и геологу не дано увидеть движение тектонических пластов. Эмпирическому исследованию поддаются лишь видимые результаты действия скрытых объектов или процессов. Таким образом, вполне закономерно, что свою дискуссию о методологии я начинаю с экскурса в онтологию, на которой, как мне кажется, должна, в конечном счете, базироваться психологическая наука.

Я начну с весьма смелого предположения, согласно которому человеческая реальность существует по большей части в двух измерениях. Одно составляет наша биологическая природа как совокупность относительно замкнутых систем молекулярного взаимодействия, второе -наша социальная природа, т.е. набор элементов в сети символически опосредованных интеракций. С научной точки зрения, правомерно рассматривать людей в их биологическом измерении как индивидов; в социальном же измерении люди - это узелки в сети, точки структурных пересечений, элемент общности. Как биологический организм индивид может обладать уникальными свойствами, являясь атомарной единицей; как коллективное существо, он приобретает свои атрибуты только

75

благодаря своим связям с другими индивидами, причем не в одном каком-то коллективе, а во множестве коллективов. Понятие "сын" не только указывает на принадлежность индивида к мужскому полу, ни и на тот факт, что он имеет родителей, что я понимаю скорее как социальную, чем как биологическую категорию. Понятия типа "хороший сын" приобретают смысл только на базе таких социальных категорий. Быть "судьей" означает играть некоторую роль, которая определена социальной сетью обязанностей и обязательств и т. п. Поскольку я собираюсь анализировать преимущественно лингвистическую деятельность людей, я сосредоточу свое внимание на проблеме зависимости психологических феноменов (таких, как воспоминание, выражение эмоций и др.) от местоположения индивидов в социальной сети конверсационного обмена. Я использую термин "конверсация" в широком смысле, включая сюда неизбежные интеракции, где значение обмена сигналами конвенционально по своей природе.

Принимая столь радикальную онтологию, я подчеркиваю особое значение структуры в ущерб прочим онтологическим возможностям. Конверсация, понимаемая в широком смысле, представляет собой процесс создания и поддержания связей между людьми и, следовательно, поддержания самой структуры - при наличии инвариантов в данных связях. Главной альтернативой размещения "psyche" в структуре социального обмена традиционно является утверждение о существовании некоторой ментальной субстанции, свойства и процессы которой отражены в таких психологических понятиях, как "опыт", "чувство", "рассуждение" и т. д. Это картезианская онтология. Вопреки множеству критических замечаний в его адрес, картезианство вечно. Сегодня оно вновь возродилось, на сей раз под маской "когнитивной науки".

Я хочу начать с разработки методологической структуры такой онтологии, которая сможет обойтись без ментальной субстанции, где психологические феномены не будут более считаться ментальными свойствами, т. е. свойствами данной субстанции. Разумеется, это вовсе не означает, что люди вообще не обладают ментальными

76

свойствами. Просто таким образом исключается путь, при котором атрибуты людей оказываются вписаны в онтологию. Отсюда следует, что скрытого ментального механизма, который мы пытаемся обнаружить, просто не существует. В этом отношении психология принципиально отличается от химии. За видимыми реакциями химических элементов и их соединений скрывается незримое движение ионов, атомов, мельчайших частиц атомов, кварков, т.е. субстанций, поддерживающих друг друга практически беспредельно. Если же психической субстанции не существует, нам следует установить, как организованы различные виды деятельности, одни из которых включают предметные манипуляции, а другие - упорядочение символов; нам также следует исследовать взаимосвязи разнообразных навыков, необходимых для осуществления всех этих видов деятельности. Нужно подчеркнуть, что я далек от таких нелепых утверждений, будто люди не думают, не испытывают чувств и т. д. Но прежде чем выдвигать ту или иную методологию исследований в области психологии, необходимо разрешить следующие вопросы. Какова природа ментальных феноменов? Являются ли они видоизменениями субстанции или же структурными свойствами общности людей?

Концепция Выготского

Заслуга Л.Выготского состоит в том, что он первым сумел четко сформулировать тезис, согласно которому организация так называемого "ментального" - это результат приватизации социальных, межличностных процессов. "Приватизация", как я ее понимаю, состоит в том, что каждый член общности овладевает способностью совершать какое-то действие, первоначально приобретенной как нечто, достигнутое в публичном проявлении, причем совершать его таким образом, что окружающие не осознают, что это действие совершается. Например, "счет в уме" представляет собой приватизированную версию расчетов на бумаге. Насколько я понимаю, Выготский и, конечно же, Витгенштейн, придавали

77

понятию "приватное" широкий смысл, включающий действия, совершаемые в одиночестве (17). В этом смысле различение приватного и публичного не тождественно различению субъективного и объективного. Указанный тезис Выготского в некоторой степени предвосхитил Дж.Г.Мид; кроме того, этот тезис перекликается с идеями Ворфа и Сапира (16, 11). Из тезиса Выготского можно вывести гипотезу о том, что в приватной, "вполголоса" конверсации сохраняются те же навыки и конвенции, которые люди используют в разговорах, дающих начало "внутренней" конверсации. Анализ с этой точки зрения такого классического психологического феномена, как решение ментальной задачи, приводит нас к заключению, что данный процесс у отдельного индивида возникает как "волнение ума", подчиненное локально действующим "грамматическим правилам". Разумеется, материальным субстратом или "основанием" данного процесса должен быть чрезвычайно сложный, физиологический процесс, индивидуально локализованный в отдельном человеке. В соответствии с таким подходом, в ходе некоторых видов конверсационной практики, впервые изученных Выготским, и возникает "наложение". Включение особенностей конверсации в сферу исследования таких сугубо индивидуальных атрибутов, как "интеллект", вполне оправданно. Интеллектуальность, т.е. способность регулярно выполнять интеллектуальные операции, предполагает соответствие определенным социально обусловленным нормам (например, скорость решения задачи, принятой в данном социальном окружении). Таким образом, функционирование в нашей культуре понятия "интеллект" и всех его производных, таких как умный, сообразительный, тупой, глупый, следует рассматривать как обусловленное непрерывным взаимодействием двух независимых реальностей: физиологических процессов и конверсационной практики.

Я назвал этот специфический тип взаимодействия "наложением". Я представил обнаруженный Выготским дуализм разума и общества, или нейрофизиологии и конверсации, как

78

онтологию. Примеры, которые кратко обсуждались выше, не затрагивали вопроса о степени независимости двух "реальностей" -физиологического процесса и конверсационного взаимодействия. Является ли представление этого дуализма в качестве онтологии, т. е. проблемы существования мифом, теоретической моделью или метафизикой? Подробное обсуждение и решение этого вопроса потребовало бы обширного критического анализа на страницах монографии. Я же ограничусь двумя замечаниями, соответствующими теме данной статьи. Первое: при разработке методологии исследования физиологические процессы и конверсационное взаимодействие следует рассматривать как принадлежащие независимым друг от друга реальностям. Ведь если мода диктует частичное предпочтение одних цветовых сочетаний перед другими, это не имеет никакого отношения ни к физике, ни даже к физиологии цветовосприятия. Являясь социальным и коллективным феноменом, мода выступает как "наложение" на те цветовые возможности, которые предоставлены людям их собственной экологией и физикой окружающего мира.

Второе: попытки свести конверсационные феномены к физиологическим процессам совершенно бесперспективны. Конверсация - это динамические структуры, которые реализуют себя в общности или группе людей, тогда как нейрофизиологические процессы протекают, быть может, идиосинкразическим образом в индивидуальном организме. Вообще, в научной практике структурные свойства коллективов считаются несводимыми к совокупным индивидуальным свойствам. Я буду придерживаться рабочей гипотезы о том, что дуализм, о котором идет речь, это дуализм метафизический. В естественных науках существует масса подобных допущений. Так, биологи считают селекцию свойством экологических структур, а скорости мутаций -совокупными свойствами отдельных особей. Мы должны признать, что мир состоит из индивидов и их атрибутов, с одной стороны, и социальных коллективов и их свойств - с другой. Идея Выготского заключается в том, что большинство индивидуальных атрибутов, избранных

79

психологами в качестве предмета изучения (грубо говоря, "ментальные" аспекты человека), это либо реально существующие свойства коллектива, либо примеры индивидуальной реализации этих свойств.

Что же является связующим звеном между индивидом и различными формами социальной реальности, такими как структурные свойства институтов, эволюция экономических систем и т.д.? В общем и целом я разделяю утверждение Выготского и Витгенштейна, что основным связующим звеном является язык. Я говорю "основным", так как я настолько последовательный сторонник Выготского, что принимаю как само собой разумеющееся тот факт, что предметная деятельность, которая также выполняет роль связующего звена посредством приобретения практических навыков, способствует, в свою очередь, формированию некоторых аспектов человеческого сознания. А как последовательный витгенштейнианец я утверждаю, что истоки человеческой "психологии" следует искать именно в "языковых играх" - сложных межличностных процессах, включающих как конверсационную практику, так и предметную деятельность.

В таком случае, в основу должно быть положено принципиальное соображение, согласно которому не существует никакого разума-субстанции. Что касается человеческих индивидов, то существуют только условно организованные конверсационные или другие виды символической практики. Следовательно, базовым принципом научной психологии должно стать положение о том, что набор навыков и установок, необходимых для символической практики, - это те самые навыки, которые первоначально были приобретены в ее публичных проявлениях.

Деконструкция риторики психологических исследований

Размышления об онтологии психологической сферы (т.е. сферы, охватывающей феномены, изучение которых психологи считают своей задачей) порождают определенный скепсис в

80

отношении тех литературных форм, в которые в настоящее время претенциозно облекаются результаты психологических исследований. Занятия психологией как наукой, включая изложение так называемых "результатов", составляют разновидность человеческой практики, и в этом качестве обладают экспрессивными и риторическими особенностями. В свете моих онтологических предложений весь массив психологической литературы, созданный в XX столетии, нуждается в новой интерпретации. С одной стороны, психологические теории могут оказаться формальными моделями физиологических систем и их функционирования, (как, например, произошло в работе Трисмана, показавшего, как на фоне, казалось бы, бессмысленного разговора выделяется некоторое важное имя) (12). С другой стороны, эти теории могут неявно содействовать пониманию грамматики определенных дискурсов. К этой категории, несомненно, принадлежит теория атрибуции и исследования когнитивного диссонанса. Я полагаю, что результаты многих психологических изысканий - это беспорядочное смешение двух дифференцированных выше видов теорий. Нам следует быть чрезвычайно внимательными к их различию, чтобы использовать его в наших интерпретациях. Так, изучение эмоций, цель которого - показать, в каких условиях можно испытывать чувства определенного рода или каким образом удается выявлять эмоции других, приводит к фрагментарному знанию физиологических систем, туманно изложенному в терминах психологии. Другие же результаты подобных исследований могут пополнить наше знание грамматических систем, показывая, каким образом соединяются в речевой практике понятия, обозначающие эмоции (16).

Отсюда следует, что на самом деле не существует никаких психологических экспериментов, т. е. проводимых в контролируемых условиях манипуляций с независимой сущностью, именуемой разумом. В самом деле, этого и не могло быть. Невозможно проводить какие бы то ни было эмпирические исследования чего-то, что не является сущностью. Сторонники когнитивной науки весьма опрометчиво пренебрегают критикой картезианского дуализма,

81

имеющей длительную историю. "Информация", т. е. материал, который должен быть подвергнут обработке, кажется мне очень похожим на "вещество" картезианского разума. Все, что мы имеем в трудах по психологии, - это беспорядочно представленные физиологические эксперименты или столь же беспорядочные исследования грамматических систем. Одним словом, не существует никаких когнитивных структур или процессов как дополнения к молекулам физического мира и лингвистически опосредованным социальным взаимодействиям. "Ментальную" сторону реальности составляют навыки, позволяющие регулировать символическое взаимодействие и управлять физиологическими процессами, поскольку последние включаются в языковые игры в соответствии с культурно обусловленными категориями.

И вновь об онтологии

Возвращаясь к основной теме, следует напомнить, что мы были вынуждены признать наличие нового дуализма: индивидуальных организмов с их физиологическими процессами, с одной стороны, и коллективов с их конверсационным взаимодействием - с другой. Индивиды появляются на свет и существуют благодаря физиологическим процессам, различные социальные коллективы - благодаря конверсационным взаимодействиям. В физиологической реальности мы имеем дело с индивидуальными организмами, чьи внутренние процессы и внешние взаимодействия всегда опосредованы реакциями причинного характера. Эти процессы происходят только в физическом пространстве и времени. В конверсационной же реальности придется искать некоторый класс лингвистических сущностей, которые смогут играть роль элементарных частиц. В этом отношении многообещающей представляется идея речевых актов как "атомарных частиц" конверсации. Анализ речевых актов, составляющих конверсацию, позволяет классифицировать высказывания по степени их "идиоматической силы", т.е. в

82

соответствии с природой социального акта, которую то или иное высказывание обычно представляет (просьба, обещание, угроза и т.д.).

Могут возразить, что таким образом мы в лучшем случае получили онтологический эскиз социальной реальности. Тезис Выготского в его самом крайнем варианте вообще отрицает существование какой-либо иной психологической реальности, помимо индивидуального (приватного) исполнения социальных актов. Поэтому та онтология, которую представляет социальный мир как совокупность речевых актов, т.е. как набор конверсаций, предполагает аналогичное понимание отдельного человеческого "разума".

Как же связаны между собой сети этих двух типов событий? Характер наложения друг на друга конверсационных и физиологических процессов чрезвычайно сложен. Уже давно было установлено, что индивидуальные социальные акты не укладываются в рамки единичных, индивидуальных действий, таких как телесные движения, повышение содержания адреналина в крови и т.д. Конверсационные процессы также происходят в физическом пространстве и времени, поскольку их носители - высказывания и надписи - суть физические объекты. Но индивидуальность конверсаций в большей мере зависит от субъекта высказывания, чем от его места и времени. Мое обещание и ваше обещание - это два разных обещания, даже если произнести их одновременно и в одном и том же месте. А вот мой велосипед и ваш велосипед может оказаться одним и тем же физическим предметом, если мы им владеем совместно или если я его вам продал. Оптимальным способом осмысления социальных актов (включая речевые акты) будет разработка конверсационной онтологии, где говорящий субъект интерпретируется как точка или местоположение в пространстве. Мы рассматриваем каждого индивида как местоположение возможного речевого акта, подобно тому, как точка в физическом пространстве содержит местоположение различных вещей и событий. Чтобы довести до конца это сравнение, на котором

83

покоится наша онтология, мы должны рассматривать речевые акты не как то, что принадлежит отдельному индивиду, но как нечто связующее людей попарно, по трое и т.д. Всякое оскорбление должно быть дополнено соответствующим восприятием обиды; всякая просьба должна быть кем-то исполнена или отвергнута. Подобно физическому телу, занимающему более чем одну точку в пространстве, речевой акт является социальным феноменом, охватывающим двух или более индивидов. Занимая данную позицию, мы привносим в психологию знаменитое "прозрение" Гофмана: "Не люди и их мгновения, но мгновения и их люди".

Онтологию речевых актов разрабатывали такие исследователи, как Кларк, Крекель и другие (1, 5). В каждом исследовании поднимался вопрос о том, как объяснить последовательный порядок речевых актов. Правильно ли усматривать причинные связи между однородными речевыми актами, например, между вопросом и следующим за ним ответом? В данном случае можно прибегнуть к рассуждениям Витгенштейна о роли правил в социальной жизни. Правила не составляют причину человеческих действий, они определяют, что должно считаться действием определенного рода, к примеру, ответом на вопрос. Ответы следуют за вопросами вовсе не под воздействием причинного механизма, воплощенного в законе, а в соответствии с конвенциональными нормами. Эта не фактическая, а грамматическая регулярность. В своем недавнем исследовании Кроул утверждал, что причинное объяснение человеческого взаимодействия невозможно (2). Хотя результаты, полученные Кроу лом, несомненно, важны, различие, которое проводил Витгенштейн, все же могло бы иметь силу, если бы удалось в принципе доказать возможность причинной обусловленности человеческих действий.

Теперь мы должны вернуться к вопросу о риторике, используемой в трудах по психологии. Если в мире конверсаций нет причинных связей, значит масса исследований, интерпретирующих грамматические конвенции как каузальные законы, находится во власти ошибочной риторики, чреватой радикальным заблуждением.

84

Различные виды необходимости

Если между удачными речевыми актами, составляющими конверсацию, не существует причинных связей, то есть ли в "конверсационной" психологии какой-либо аналог естественной необходимости, которую изучает физика? В истории философии было выявлено четыре вида необходимости. Это логическая необходимость, устраняющая формальные противоречия, затем причинная необходимость. В результате длившегося два столетия чрезвычайно интенсивного исследования, начало которому положило знаменитое заявление Юма, назвавшего причинную необходимость психологической иллюзией, было доказано существование глубокого различия между причинной необходимостью и простой случайностью. Закон, описывающий естественный процесс, является естественной необходимостью в том случае, если он может быть подтвержден теорией, которая содержит описание достоверного каузального или порождающего механизма, способного продуцировать случаи, описанные законом. Под третьим видом необходимости философы понимают обязательность. Обязательными в социальном, политическом и моральном аспектах считаются те действия, которые определены как нормативные в соответствующей культуре. Применительно ко всем трем видам необходимости употребляются одни и те же термины, выражающие долженствование - "должен", "обязан", "следует", "вынужден" и т.п.

Социальная необходимость имеет некаузальную и, по всей вероятности, нелогическую природу; скорее всего мы склонны приравнивать ее к моральной необходимости. Придавая форму подобной необходимости правилам типа "с фраком нужно носить белый галстук", мы тем самым привлекаем внимание к социальным нормам и тем непростым способам, которые их поддерживают. Несомненно, такие нормы направляют действия людей во вполне определенное русло, однако при этом всегда остается возможность неповиновения, асоциального поведения и т. п. Радикальный

85

политик вполне может (и некоторые так и поступают) пренебречь принятыми нормами одежды для официальных случаев. Но мы не можем допустить такой возможности применительно к тем дискурсам, которые подчинены принципу непротиворечивости теории и безусловности ее объяснительной способности. Достаточно ли этих трех видов необходимости для того, чтобы понять тип связей между "компонентами" мира конверсаций?

Для того чтобы завершить программу определения типов необходимости," т. е. выявления принципов, которые могли бы сыграть ту же роль в психологии, что естественные законы в физике, необходимости третьего вида явно недостаточно. Особого рода предписательность, которую мы ощущаем, например, в церемонии приветствия, содержит два вида принуждения. Во-первых, существуют нормы приличия, защищающие честь и спокойствие всех участников церемонии. Кроме того, существует, по-видимому, и четвертый вид необходимости. Это концептуальная или семантическая необходимость, благодаря которой указанные нормы диктуют, что следует считать социальным актом определенного рода.

Жесткое и бездумное применение именно этих норм составляет характерную особенность бюрократии. "Без этой формальности то, что вы имеете, не может считаться лицензионным!" Такого рода явления повсеместно встречаются в социальной жизни, но у бюрократии они проявляются в самом непрекрытом виде. Внутренняя структура бюрократической системы связывает понятия воедино, имитируя свойства того или иного из трех видов необходимости. Например, значение понятия "гражданин Великобритании" включает, кроме всего прочего, требование иметь хотя бы одного предка, родившегося в Великобритании; следовательно, формулировка данной семантической единицы конверсации в качестве правила выражает разновидность концептуальной необходимости. Однако этот пример можно отнести к сфере логики, если превратно истолковать данную необходимость в терминах противоречия, которое возникает в том случае, если, говоря о гражданах, не имеющих предков, родившихся в

86

Великобритании, приписать это требование логической необходимости. Можно превратно истолковать данный пример как очевидную каузальную необходимость, имея в виду замечания типа "именно национальная принадлежность определяет индивида как гражданина Великобритании", где подчеркивается наличие прямых предков. Ясно, что принцип национальной принадлежности не является простой социальной нормой или конвенцией, которую мог бы нарушить тот или иной "скверный" гражданин.

Когда мы описываем физиологический процесс, язык каузальной необходимости вполне уместен. Если ж мы описываем то, что в действительности является процессом конверсации, в терминах каузальной необходимости, мы вынуждены акцентировать нормативный характер наблюдаемых феноменов. Но это может быть нормативность либо в смысле социальных норм действия, либо в смысле семантических норм дискурса. Каким бы ни был адекватный тип необходимости, ни в коем случае это не будет необходимостью, обусловленной действием производящих механизмов, т. е. необходимостью каузальных законов, которые обозначаются в языке терминами долженствования. Мы должны быть чрезвычайно осторожны при изложении результатов наших исследований. Нет никакого оправдания психологам, представляющим результаты своих исследований в понятиях каузальности!

Техника исследования

Теперь обратимся к самой процедуре исследования: что изменится, если будет принята, хотя бы в качестве рабочей гипотезы, конверсационная онтология? С аналогичной проблемой столкнулись в середине XIX в. ученые-химики, решившие принять новую онтологию органических соединений Франклина и Кекуле. Современные попытки модернизировать психологию имеют много общего с этим эпизодом в истории химической науки. В обоих случаях новый подход предполагал признание у предмета изучения необратимых структурных свойств. Если различия органических

87

соединений по большей мере проявляются на структурном уровне, а не в чистых соотношениях химических элементов, то какие же изменения следовало внести в методологию химических исследований? Очевидно, что на передний план должны были выйти методы структурной идентификации и дифференциации. Конечным результатом этих попыток "обнаружить" структуру стало возникновение таких удивительных специальностей, как кристаллография Х-лучей и стереохимия, где основным инструментом химического анализа стали количественные методы.

Если конверсация - это первичная человеческая реальность, а индивидуальный "разум" - не субстанция, а приватизированная конверсация, значит, важнейшая роль в психологии должна принадлежать лингвистическому анализу. Я, например, долгое время занимался изучением того, как умение использовать словарный запас влияет на организацию естественных человеческих реакций в эмоциональные системы, характерные для определенной культуры. Прекрасным образцом объединения предварительных лингвистических исследований и психологического анализа эмоциональной системы могут служить работы Кэтрин Луц (7). Другой замечательный пример дает проведенный Сабини и Силвером анализ зависти (10). Еще один пример, слишком сложный для того, чтобы описать его здесь хотя бы в общих чертах, это совместный проект, охватывающий множество культурных и языковых систем, который осуществляется в настоящее время в Оксфорде. В этой работе, в которой участвуют психологи, философы, лингвисты и этнографы, анализу подлежит проблема взаимосвязи грамматики местоимений, процесса возложения моральной ответственности (индивидуальной и групповой) и самосознания.

Могут возразить, что предложенная идея - это всего лишь дискредитировавшая себя известная гипотеза Сапира-Ворфа, возрожденная под другим именем. Очень многие ошибочно считают, что Сапир и Ворф полагали, будто психология индивидов строго детерминируется языком, на котором они творят (11, 16). Вряд стоит оспаривать тот очевидный факт, что лексические

синтаксические ресурсы языка не определяют возможностей использования этого языка в различных видах когнитивной и социальной деятельности. Если мы принимаем концепцию "использования" языка, т. е. рассматриваем язык как многоцелевой и гибкий инструмент, позволяющий выполнять разного рода социальные и практические действия, то для обоснования далеко идущих планов культурной дифференциации будет явно недостаточно того факта, что перечни лексических единиц носят ограниченный, а грамматические рамки -жесткий характер. Однако микросоциология и антропология могут использовать другое мощное аналитическое средство, а именно - этнографию. Это систематическое описание культурной практики в обществе. Действительно, было бы крайне глупо пытаться изучать то, о чем я говорю, только посредством анализа языка. Нужно исследовать то, что Витгенштейн, может быть, не слишком удачно назвал "языковыми играми". Речь идет о сложных видах социальной практики, включающих как использование слов, так и другие виды невербальной совместной деятельности. В "Философских исследованиях" первая языковая игра появляется в рассказе о двух строителях дома. Основные слова, которые они употребляют, это блок, плита и столб. Эти слова играют существенную роль в материальном процессе строительства. Но существует также социальная практика, например, возложение ответственности. Для понимания реального использования языка, опосредующего социальный порядок, необходима этнография подобной практики. Работа Питера Марша о футбольном хулиганстве содержит этнографический анализ ритуальной борьбы (8). Только с помощью такого анализа удалось правильно понять сложную лингвистическую деятельность, посредством которой в речи футбольных хулиганов проявились нормативные конвенции. Этнография и лингвистический анализ в данном случае образовали общую техническую базу психологического исследования.

89

И вновь об экспериментах

В заключение мне хотелось бы добавить ряд замечаний, касающихся ограниченности экспериментальной методологии. Существуют два аспекта этой проблемы, о которых я до сих пор не упоминал. Один из них - исторический. По-видимому, сложившаяся форма экспериментальной психологии во многом испытала влияние феномена, названного раним из ученых "моделью классной комнаты". Известно, что возникновение экспериментальний психологии во многом было связано с разработкой системы тестирования, пригодной как для введения системы всеобщего образования, так и для организации гражданских армейских подразделений. Большинство этих разработок относится к первым двум десятилетиям XX в. Индивидуальное действие и индивидуальные способности выдвинулись тогда на передний план в качестве основного объекта экспериментальной психологик и с того времени так и остались доминирующей темой этой дисциплины. (Забытые сегодня исследователи более раннего периода, такие, как Триплетт и Лебон, изучали подлинно коллективные явления.) Конечно, нельзя считать научным требование, чтобы лаборатория уподобилась школьному классу. Так, например, запрет на коллективную работу в научной лаборатории можно расценить как пародию на школьное правило "не подсказывай!". Ясно, что условности, оказавшие огромное воздействие на социальную психологию, это выражение локальной социальной и политической нормы. Экспериментальная практика подчеркивает политическую непреложность того или иного варианта западного демократического общества.

Другой, технический, аспект касается логики экспериментирования. В дискуссиях о методологии часто упоминается идея прогнозирования. Считается, что в задачу естественных наук входит формулирование гипотез, имеющих статус законов, которые позволяют составить прогнозы и подвергать гипотезы проверке. В соответствии с таким представлением о естественных науках экспериментирование в значительной степени

90

выступает средством проверки законов. В естествознании, однако, это происходит крайне редко; в большинстве случаев гипотеза, которая подлежит проверке, создается уже после получения экспериментального результата (оказавшегося релевантным) в ходе работы над другой, уже оставленной исследовательской программой. Разумеется, авторы научных трудов прибегают к риторике гипотез и прогнозов, однако непосредственное изучение научной практики показывает, что подобная риторика - это главным образом дань условности, требующей от ученого облика разумного существа.

Рассматривая указанные аспекты традиционной экспериментальной процедуры и способы ее описания в их истинном свете, мы можем также раскрыть и методологические возможности психологии. Мы хотим найти методологию, адекватную предмету. Как я уже говорил, эта методология должна исходить из существования двух независимых реальностей, связанных между собой весьма сложным образом. Поскольку структурные свойства играют важную роль не только в биологии, но и в социальных науках, их общей задачей является поиск структуры и ее основ. В биологии, как мы теперь знаем, большинство наблюдаемых образцов -это продукты трансформации скрытых структур, таких, как генетические коды, нервная система и т. п. В психологии дело обстоит сложнее вследствие особой природы второй реальности -мира конверсаций. Конверсационные нормы или императивы, обеспечивающие ее упорядоченность, сами продуцируются как составляющие конверсаций. В процессе научной работы для удобства их представления "правила" могут демонстрироваться в чистом виде, но в социальном мире нормы очень часто реально существуют в виде социальных представлений. Значительную часть социально-психологической работы можно было бы посвятить установлению принципов существования таких представлений (подробное обсуждение этой проблемы можно найти в работе Фарра и Московичи (3)).

91

Резюме

Подводя итоги, подчеркну, что предложенная мной конструкция может быть подкреплена двумя довольно несхожими направлениями исследований. С одной стороны, концептуальный анализ, базирующийся на философской психологии Витгенштейна и современной философии науки, приводит нас к идее двойственной реальности, которой принадлежат человеческие действия. С другой стороны, подтверждение моих рассуждений можно найти в успешных исследовательских проектах, ориентирующихся на "новую парадигму", некоторые из которых я упомянул в этой статье. Это исследование футбольного хулиганства; детальная разработка процесса модуляции физиологических реакций в эмоциональные системы; определение различных способов возложения ответственности; этнография индивидуальной речи, и т.д. и т.п. В свете этих пересекающихся направлений, подтверждающих мои гипотезы, нам следовало бы пересмотреть все результаты традиционных психологических исследований, заменив риторику каузальности более "прозрачной" терминологией.

Моя основная методологическая посылка чрезвычайно проста. До тех пор пока мы не выясним, что считают гневом, дружбой, безрассудным поведением или оправданием поступков в том или ином обществе, мы не можем заняться строгим исследованием условий, в которых осуществляются данные явления. Я думаю, что Кроул окончательно доказал невозможность установить причину любого из человеческих поступков. Прав он или нет, в любом случае изучение человеческого поведения должно начинаться с социолингвистического анализа языковых игр, конституирующих социальную реальность.

Литература

1. Clarkc D.D. Language and action. - Oxford, 1483.

2. Crowle A.J. "I don't know why I did it" / Realism, powers and persons. - Oxford, 1989.

92

3. Farr, R., Moscovici S. Social representations. - Cambridge, 1982. 4. Harre R. Personal being. - Oxford, 1983.

5. Kreckel M. Communicative acts and shared knowledge. - London, 1981.

6. Le Bon G. The Crowd. - London, 1903.

7. Lutz С. The domain of emotion words on Ifaluk. // The social construction of emotions. - Oxford, 1986,

Ch. 14.

8. Marsh P. The interpretation and control of action. // The rules of disorder. - London, 1977. Ch. 4.

9. Mead G.H. Man, self and society. - Chicago, 1934.

10. Sabini J., Silver M. Moralities of everyday life. - N.Y., 1981.

11. Sapir E. Language and environment // The American anthropologist. 1912. Vol. 14. - P. 226 - 242.

12. Triesman M. Auditory unmasking // Journal of Acoustic society of America. - 1963, Vol. 27. - P. 35 -

42.

13. Tripplett N. The dynamogenic factors in pacemaking and competition // American journ. of psychology,

1897, Vol. 9. -P. 507-533.

14. Vygotsky L.S. Thought and language. - Cambridge (Mass), 1962.

15. Warner C.T. Anger and similar delusions // The social construction of emotions. - Oxford, 1986, Ch. 8.

16. Whorf B.L. Language, thought and reality. - Cambridge (Mass.), 1956.

17. Wittgenstein L. Philosophical investigations. - Oxford, 1953.

93

ЗАЙОНЦ Р.Б. СТИЛИ ОБЪЯСНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

ZAJONCR.B.

Styles of explanation in social psychology.

// European journal of social psychology. -

Albany, 1989. - Vol. 19, Ns 2. - P. 345-368.

Перевод Л.Ф.Вольфсон

Введение

Стиль - это весьма тонкое качество, характеризующее результат или процесс исполнения в таких областях, как музыка, литература, архитектура, керамика, планировка ландшафта, моделирование одежды, ювелирное дело, гастрономия, кондитерское производство, мода, спорт и даже наука. Стиль может относиться к тому или иному периоду или географическому региону (итальянское барокко, германский экспрессионизм, тяжелый металл или особая мясная кухня), а также принадлежать определенным индивидам. Стили Шопена и Рахманинова различаются так же, как стили Хемингуэя и Пруста.

94

Не существует всеобщей классификации стилистических качеств, приложимой ко всем областям реальности и часто невозможно точно определить, что именно отличает один стиль от другого. Однако, если перед нами пьеса Шопена, которую мы никогда прежде не слышали, или картина Модильяни, которую мы до того не видели, мы без особого труда распознаем их. Это тончайшее свойство не всегда можно с точностью обозначить, но его можно идентифицировать без особых разногласий. Оно подобно горчице: немногие могут описать ее вкус, но никто не спутает ее с йогуртом.

Конечно, понятие стиля приложимо и к более тривиальным, обыденным занятиям. Люди используют разные стили в своем поведении, существуют специфические стили аргументации и стили беседы, и даже особые стили выдавливания зубной пасты. Поскольку объяснения, в том числе и научные, отличаются друг от друга по самым разным признакам, социально-психологические объяснения также можно рассматривать как обладающие определенным стилем. Формам и типам объяснения в социальной психологии присущи все атрибуты стилей, столь же отличных друг от друга, как и стили в любых других областях реальности.

Стиль можно легко спутать с методом, хотя и очевидно, что при использовании одного и того же метода можно применять самые разные стили, и, напротив, один и тот же стиль может быть использован в различных методах. Железобетон - это строительный метод, на основе которого можно реализовать все виды стилей. Однако диапазон стилевых вариантов здесь все же ограничен: раз мы выбрали железобетон, едва ли нам удастся применить стиль барокко или Тюдор.

Некоторые творческие личности отдают предпочтение тому или иному методу перед другими, столь же доступными и столь же соответствующими заданной цели. Если индивид постоянно предпочитает один-единственный метод всем остальным, можно сказать, что он выбрал стиль. Когда мы входим в музейный зал, где представлены работы Мари Лоуренсен, мы ожидаем увидеть преимущественно акварели, но мы уверены, что увидим картины,

95

написанные маслом, в следующем зале, где висят работы Модильяни. Точно так же, просматривая содержание современного научного журнала, мы заранее уверены в том, что авторы статей будут использовать методику вариационного анализа с обширными таблицами, содержащими множество коэффициентов регрессии, которые осчастливят нас результатами факторного анализа. Мы сможем узнать это, даже не имея представления о заголовках статей.

Под "объяснением" в социальной психологии я подразумеваю то же самое, что этот термин обозначает во всех других областях знания, а именно: ряд логически связанных утверждений, определяющих истоки или причины определенных эмпирических явлений, в существовании которых убеждено некоторое сообщество ученых. Таким образом, объяснение - это не что иное, как теория.

Обычно мы не задумываемся о том, что объяснения обладают "стилем", поскольку объяснения, в отличие от стилей, оценивают, кроме всего прочего, и с точки зрения их удовлетворительности. Разумеется, объяснения удовлетворительны в той мере, в какой они обоснованы, т. е. согласуются с наблюдаемыми эмпирическими данными. Кроме того, объяснения оцениваются в терминах, общих для всех аксиоматических систем (например, последовательность аксиом, их независимость и т.п.) Объяснения являются я "удовлетворительными", если позволяют понять явления, которые до сих пор были поняты поверхностно. Они окажутся еще более удовлетворительными, если смогут охватить достаточно широкую область явлений, позволяя сделать неожиданные прогнозы и предложить новые объяснения. Во всякой науке хороши те идеи, которые работают, т. е. позволяют по-новому формулировать проблемы, намечают пути к новым решениям и новым методам, говорят нам, как определить, правильны ли и полезны ли решения и создают новое знание, которое не могло быть получено прежде. Таким образом, хорошие идеи - это богатые идеи.

Мы не привыкли оценивать стили в зависимости от их эффективности. По большей части стиль - это дело вкуса. Разумеется, крайне трудно сравнивать относительные достоинства

96

экспрессионизма и сюрреализма. Однако в социальной психологии не все стили объяснения являются делом вкуса. Нет сомнений, что некоторые споры о стиле можно игнорировать как несущественные для развития этой науки. Другие же стилистические особенности имеют самые серьезные последствия для нашего понимания социальных аспектов поведения и мышления. Поэтому важно выделить те элементы стиля в социально-психологических объяснениях, которые оказывают воздействие на процесс наших исследований, предопределяют ту или иную форму знания и могут или не могут быть интегрированы смежными научными дисциплинами. Для данной статьи и выбрал некоторые стилистические элементы в социальной психологии, относительно которых мнения ученых расходятся. Элементы, о которых пойдет речь, имеют своих сторонников и противников и время от времени вызывают страстные споры. Достоинства некоторых из этих элементов могут быть проверены и заслуживают такой проверки, другие же действительно относятся к разряду чисто стилистических предпочтений и могут спокойно быть оставлены на совести авторов научных исследований и их потребителей 1

В некоторых областях реальности стилистические элементы очень легко могут быть оценены с точки зрения их эффективности.

'* Некоторые проявления эпистемологического недуга, охватившего социальную психологию, носили явно разрушительный характер и парализовали развитие дисциплины. Так, совершенно лишен эвристических элементов аргумент, согласно которому "социальная психология - это история" (4, 8, 11). Эта полемика оттолкнула перспективных студентов от занятий социальной психологией и позволила ведомствам, ведающим грантами, урезать ассигнования в этой области. Одно из главных заявлений сторонников этой идеи состояло в том, что социальная психология лишена временной универсальности_; другой аргумент сводился к тому, что социальная психология создает знание, изменяющее сами явления, которые она изучает. Как это ни парадоксально, последнее утверждение подавалось как упрек в адрес социальной психологии, а не как показатель ее успеха. Однако разве успех вакцинации, с помощью которой удалось уничтожить оспу и полиомиелит, дискредитировал принципы, объясняющие бактериальные и вирусные инфекции?

97

Так, в определенных границах, безусловно, можно сравнивать эффективность защиты один на один с зональной защитой в баскетболе, или подачу крученым мячом со скользящей подачей в бейсболе, или же удар носком с ударом подъемом в американском футболе. Полная замена одного стиля другим должна указывать на их сравнительные достоинства. Так, еще 20 лет назад все вратари в американском футболе предпочитали удар носком, а сегодня - удар "щечкой". Тот факт, что за два десятилетия этогенический подход в социальной психологии не распространился дальше горстки специалистов, вполне отражает степень его эффективности.

И все же при сравнении стилей или стилистических элементов требуется большая осторожность, так как в большинстве случаев стиль при этом путают с талантом. Не все кувшины дают одинаково хорошую струю. Некоторые социальные психологи обладают врожденным отвращением к экспериментам. Поэтому мы действительно не знаем, будет ли один и тот же стиль столь же эффективен в руках другой команды или другого индивида. Короче говоря, отдельные стили и элементы стилей можно оценить однозначно, другие - с большой долей неопределенности, третьи же -вообще не поддаются оценке. Это относится ко всем областям реальности, включая стили объяснения в науке.

Стиль, культура и социальная наука

Несколько лет тому назад была опубликована любопытная статья Йохана Гальтунга о культурных различиях в интеллектуальных стилях (7). Гальтунг выделил четыре культурно-специфических подхода к социальной науке: саксонский, тевтонский, галльский и японский. Он попытался показать характерные особенности того, как "делается наука" в интеллектуальных центрах Великобритании, США, Германии, Франции и Японии. То, что Гальтунг подразумевал под "занятием социальной наукой", включало не только описание и объяснение явлений, но также анализ парадигм, методы критики и научного дискурса. Я подробно приведу

98

предложенные им характеристики четырех стилей. Они глубоки и, по-моему, очень точны, по крайней мере, в отношении определенной части социологов в регионах, где преобладают указанные национальные группировки (хотя должны существовать не менее значительные различия между исследователями в рамках одной и той же научной культуры, чем между самими культурами). Характеристики Гальтунга приложимы ко многим социальным психологам, которых я знаю, хотя для большинства они все же являются гиперболой.

Гальтунг утверждает: "Саксонский стиль благоприятствует спорам и дискуссиям и поощряет их... интеллектуалы образуют команду... где должно сохраняться содружество... Существует джентльменское соглашение..., согласно которому, мы должны держаться вместе и продолжать наш спор, несмотря на все разногласия. Первый из выступающих на семинаре начинает свою речь словами: "Я с большим удовольствием прослушал выступление м-ра X, восхищаюсь тем, как он владеет фактами и его методом их систематизации, но..." Это "но" может иметь очень далеко идущие последствия. В Великобритании это "но" занимает в несколько раз больше времени, чем комплиментарная вводная часть, в то время как в США (особенно в западных штатах) все может происходить наоборот. В самой посредственной студенческой работе американский профессор постарается найти самородок, который засияет при надлежащей шлифовке" (17, с. 823, 824).

Взаимодействие тевтонских и галльских ученых существенно отличается от общения их саксонских коллег. "Здесь не будет комплиментарного вступления. Никто не захочет искать маленький самородок... Напротив, участники обсуждение прямо подойдут к самому слабому месту своего оппонента, и в конце дискуссии будет крайне мало или вовсе не будет смягчающих замечаний, чтобы по-человечески поддержать критикуемого; никто не станет вытирать кровь и врачевать раны... Взгляды будут холодны, лица напряжены, и легкий элемент презрения и насмешки появится в уголках глаз.

99

Автор работы, защищающий свое детище, окажется в положении жертвы" (7, с. 824-825).

Когда встречаются японские ученые, они, согласно Гальтунгу, прежде всего, стараются "не испортить сложившихся социальных отношений... Здесь существует уважение к авторитету, к учителю, кто бы он ни был, уважение "по вертикали". Кроме того, существует чувство коллективизма, органичной солидарности... Это, прежде всего, вопрос о том, к какой школе ты принадлежишь, откуда ты взял свою идею, кто ее высказал первым... Спор • это скорее социальный, чем интеллектуальный акт" (7, с. 825-826).

Различия существуют и в самой практике научной работы. Как утверждает Гальтунг, "британское увлечение документацией, как и американская любовь к статистике, вошли в поговорку. Тщательно исследовать все источники, собрать все данные, ничего не утаивать -вот главные критерии учености". Однако, социологи-саксы "не сильны в разработке теорий, они также не отличаются теоретической широтой и большим кругозором". Эти характеристики составляют резкий контраст с особенностями тевтонских и галльских интеллектуалов, которые "могут даже не осознавать, что им не хватает документации для обоснования того, что они говорят. Для них суть интеллектуальной деятельности заключается в создании теорий. Эмпирические данные имеют скорее иллюстративную, чем демонстративную функцию. Расхождение между теорией и данными устраняется за счет данных" (7. с. 828).

Несмотря на то, что и галльский, и тевтонский интеллектуальные стили в равной мере тяготеют к абстракциям и теоретизированию, между ними существуют значительные различия. Тевтонский тип построения теорий можно назвать эвклидовым. Гальтунг характеризует его как чисто дедуктивный процесс, или как сооружение пирамиды, где бесконечные теоремы, по законам логики, выводятся из немногих аксиом. Если принимается аксиома, нельзя оспаривать ее следствия. Гальтунг, однако, относится с явным пренебрежением к такому подходу, поскольку приверженность к дедуктивному методу делает человека "пленником своей собственной

100

мысли... Этот метод помещает реальность в смирительную рубаху" (7, с. 830).

Галльский стиль социальной науки, напротив, не является дедуктивным. Галльский теоретический язык подчинен не столько логике, сколько задаче экспрессивного убеждения, проявления артистизма; здесь критерием оценки научного аргумента выступает не столько его действенность, сколько изящество формулировки. Хорошая проза, метафоры, "остроты, двусмысленности, аллитерации, различного рода семантические и даже типографические трюки" - все это значимые элементы галльской теории. Реальность идеи здесь очень скоро становится идеей реальности.

Тем не менее, тевтонский интеллектуал отличается от галльского ученого тем, что он действительно верит в то, что говорит. Японская же теория, согласно Гальтунгу, есть главным образом терминологическое противоречие. Вклад японской теории в социальную науку он весьма категорично характеризует как "источник, не заслуживающий внимания". Резюмируя особенности четырех стилей, Гальтунг анализирует вопросы, которые соответственно задаются автору гипотезы.

Саксонский стиль (американский вариант): Как Вы ее операционализируете?

Саксонский стиль (британский вариант): Как Вы ее документируете?

Тевтонский стиль: Как Вы можете вывести ее из Вашей аксиомы?

Галльский стиль: Можете ли Вы выразить ее на хорошем французском языке?

Японский стиль: Кто Ваш учитель?

Что касается прогнозов на будущее, то Гальтунг далек от оптимизма. Он считает, что "тевтонов будет по-прежнему раздражать излишний лиризм галлов, а галлам по-прежнему будет надоедать тевтонский педантизм. И те и другие будут бороться за будущее, что несколько упорядочит хаотический саксонский ландшафт упрямых фактов. Саксы же будут по-прежнему озабочены той поспешностью, с

101

которой тевтоны и галлы устремляются в открытый космос, оставляя позади себя весьма тонкий след фактов". И, видимо, "то, что является благом для одних, по-прежнему будет злом для других"(7, с. 849).

Хотя характеристики, предложенные Гальтунгом, могут вызвать сомнения, поскольку он связывает корни стилистических различий с национальными и культурными диспозициями, это, безусловно, очень тонкая классификация социальных исследователей в рамках каждой из культур. Вполне вероятно, что расхождения между учеными внутри одной страны могут оказаться более значительными, чем между учеными разных стран. И даже здесь, в Мичиганском университете, среди 130 своих коллег я встречал представителей всех четырех интеллектуальных стилей.

Стилистические элементы социально-психологических объяснений

Очень трудно и не всегда целесообразно оценивать стиль в искусстве; это связано с отсутствием рациональных критериев для измерения его успеха. Не всякий согласится с тем, что сумма, которую заплатили за картину определенного стиля на аукционе, может служить показателем "истинного достоинства" стиля. Нельзя согласиться и с тем, что таким показателем является, например, тираж репродукций. Но и то и другое указывает на "нечто" в этом направлении. Оценка даже незначительных стилистических элементов вызывает затруднение, если приходится судить о них в сопоставлении с другими. Например, можно сравнивать акварель и масло. Конечно, картины, написанные маслом, более долговечны, но характер световых эффектов, достигаемых акварелью, недостижим в масляной живописи. Если художник хочет пожертвовать долговременностью ради текстуры, это, конечно, его выбор и его право.

То же самое можно сказать по поводу объяснений и доказательств в социальной психологии. При выборе определенного стиля (или метода), как и при всяком другом выборе, следует

102

исходить из оценки соотношения между его преимуществами и недостатками. Ни один стиль не является абсолютно совершенным или абсолютно ложным. Например, если нужно узнать, действительно ли пожилые люди менее восприимчивы к пропаганде, чем молодежь, можно провести опрос, полевое исследование, полевой или лабораторный эксперимент. Каждый из этих методов обладает своими преимуществами и недостатками. При опросе была бы осуществлена выборка из пожилых и молодых людей, которым был бы задан вопрос о мере их подверженности воздействию пропаганды. Мы могли бы при этом получить показатели степени этого воздействия, не зная, как пропаганда воздействует на них на самом деле. Но их ответы указали бы на общую тенденцию, охватывающую все виды пропаганды. Мы могли бы также понаблюдать за людьми, являющимися объектами пропаганды, и за их последующими действиями. Этот метод - метод полевого исследования - при более точных и непосредственных результатах ограничивает число и разнообразие субъектов пропаганды, подлежащих анализу. Полевой эксперимент носил бы еще более ограниченный, хотя и более точный характер. Можно было бы провести и лабораторное исследование процесса убеждения молодых и пожилых людей. Этот метод казался бы еще более точным и непосредственно отвечал бы поставленной задаче, однако с точки зрения многообразия субъектов пропаганды, пропагандистских методов, использованных в эксперименте, и своего значения для практических целей он оказался бы самым ограниченным.

Каждый из этих методов представляет собой компромисс между точностью и репрезентативностью. На мой вкус, наиболее приемлемым методом является эксперимент, я по-прежнему склонен пренебрегать общезначимостью полученных сведений во имя точного знания результатов воздействия. Но я с должным уважением отношусь к другим подходам. Я отдаю предпочтение эксперименту, потому что знаю, как его проводить, и избегаю опросов, потому что не научился этого делать. Совершенно очевидно, что не всегда возможно провести эксперимент. Например, нельзя использовать

103

экспериментальный метод при исследовании соотношения между социальным происхождением и интеллектуальным уровнем. Тем не менее, налицо явные исследовательские предпочтения: некоторые ученые по разным причинам оставляют в своем распоряжении только один метод и, как следствие, оказываются не в состоянии изучать те или иные классы проблем, требующие иных методов.

Стиль - это не только выражение предпочтений и навыков, но и следствие различного рода необходимостей. Кристофер Врен не мог построить собор Св. Павла из папье-маше или железобетона, а Микельанджело не мог писать акриловыми красками. Исследователи, не имеющие доступа к полиграфу, едва ли прибегнут к физиологическим измерениям и не будут планировать исследований, которые потребуют таких измерений. Нельзя проводить интроспективные исследования на крысах или эксперименты с корой головного мозга на людях.

Наконец, существуют условия, продиктованные издателями, редакторами, корифеями, руководящими работниками и авторитетными учеными, мнения которых "принимаются в расчет". Они "знают", какой подход является многообещающим и какие люди -перспективными. Признание, полученное членом того или иного научного сообщества, заставляет всех остальных смотреть в том же направлении; многие спешат поддержать ценное начинание. Очевидно, таким образом, что стиль никак не может быть следствием свободного выбора или индивидуальных предпочтений. Существует масса возможных стилей - в музыке, живописи, скульптуре, литературе, которые так никогда и не возникли или существовали лишь одно мгновенье. Тем не менее, не обладая абсолютной свободой, стиль все же не подлежит и абсолютному контролю или диктату.

Стиль формулировки проблем

Если мы обратимся к анализу тех способов, посредством которых разные исследователи формулируют проблемы, мы ясно

104

увидим стилевые отличия. Когда мы формулируем проблему, у нас в уме уже имеется 50% ее решения, как в концептуальном, так и в эмпирическом плане. Рассмотрим следующий пример. Автомобиль взбирается на холм (дорога по которому идет 2 мили вверх и 2 мили вниз) со скоростью 30 миль в час. С какой скоростью он должен спускаться, чтобы средняя скорость на всем расстоянии составляла 60 км/час? Если мы сформулируем данную проблему в терминах средней скорости, мы никогда не поймем, что определить скорость при спуске невозможно. Если мы сформулируем эту проблему в терминах времени, мы увидим это немедленно.

Многие исследовательские проблемы выбираются потому, что исследователь считает их разрешимыми, а также потому, что решение их интересно. Разные ученые выбирают для своих исследований разные проблемы. Выбор проблемы и ее формулировка определяют стиль объяснения.

Откуда проистекают исследовательские проблемы? Лучший ответ на этот вопрос дали философы Коэн и Нагель (2). Они утверждают, что проблема, равно как и возможность ее изучения, возникают в результате раздражения ученого. Раздражение же существует потому, что некое необходимое знание отсутствует. Так, раздражающим является знание о том, что свыше 350 лет остается недоказанной последняя теорема Ферма. Однако этот факт раздражает далеко не всех математиков. Раздражение возникает также потому, что существует конфликт между различными эмпирическими данными, либо между данными и теорией, либо между двумя теориями. Эти обстоятельства и порождают раздражение, которое ученые стремятся устранить. Таким образом, Коэн и Нагель предвосхитили теорию когнитивного диссонанса.

Разных ученых раздражают разные обстоятельства. Одних раздражают теоретические или эмпирические конфликты, других -общественные условия, которые они стремятся улучшить, третьих • определенные аспекты их собственной жизни, которые они стремятся исправить или понять. Однако, сделав выбор, ученые формулируют свои проблемы посредством разных стилей. Легко

105

распознаваем, например, стиль Фестингера, содержащий вполне определенные черты. Почти во всех случаях Фестингер формулирует проблему как противостояние тенденций. Налицо обязательное допущение, согласно которому индивид старается избежать любых противоречий и стремится их разрешить. Сильная сторона данного стиля формулировки проблем состоит в том, что противоположные тенденции создают концептуальную основу для осмысления мотивации человеческого поведения, а их природа и масштабы позволяют прогнозировать направление этого поведения. Таким образом, стиль формулировки проблем Фестингера - это разновидность "социального векторного анализа".

В известной мере выбор проблем и их формулировка происходят в соответствии с основными представлениями психологов о "человеческой природе" или "сознании". Психологии в целом и социальной психологии в особенности, несмотря на их многолетние колебания между приоритетом "природы" и определяющей ролью "воспитания", еще только предстоит занять твердую позицию в этом вопросе. То же самое можно сказать и по поводу интерпретаций человеческой рациональности. Сменявшие друг друга поколения социальных психологов по-разному трактовали вопрос рациональности/иррациональности человеческого духа. В 30-е годы акцент делали на доверчивости человека и исследовали природу внушаемости; в 40-е внимание сосредоточилось на поисках людьми смысла; 50-е стали свидетелями анализа иррациональной перцептивной защиты, а позднее - иррационального поиска разрешения когнитивных диссонансов. В 60-е годы человека изображали как умелого аналитика каузальной атрибуции применительно к социальным событиям и индивидуальным намерениям; в 70-е исследователи вновь обратились к проблеме слабости эвристических и логических способностей человека. В наши дни интерес сосредоточился вокруг процессов овладения и совершенствования способности к логическому выводу. Эти представления и гипотезы относительно "человеческих

106

способностей" и указывали способы формулировки проблем. Они определяют современный стиль и манеру исследования.

Стили объяснения различаются также в зависимости от трактовки проблемы "врожденности" социального поведения. Аш (1) много говорил об этом, и поэтому здесь не стоит повторяться; нужно лишь добавить, что формулировка социально-психологических проблем будет совершенно иной, если главные социальные тенденции рассматриваются не как результат научения, а как следствие инстинкта.

Теоретические стили

Теперь я перейду к обсуждению некоторых стилистических элементов социально-психологического объяснения. В первую очередь будут рассмотрены следующие теоретические и эмпирические аспекты: а) полнота/упрощение, б) коллективный/индивидуальный аналитический фокус, в) интуиция/логическое заключение, г) эксперимент и реальность.

Разумеется, данный перечень стилистических элементов не является исчерпывающим. Я выбрал эти проблемы, поскольку именно они послужили яблоком раздора среди социальных психологов и вызвали жаркие споры. Некоторые из этих проблем действительно заслуживают обсуждения, другие только кажутся таковыми, третьи же, напротив, могут стать предметом дискуссии, хотя и не производят такого впечатления.

Сложность и полнота против упрощения

Один из упреков, который часто выдвигают в адрес экспериментальной социальной психологии, состоит в том, что эта дисциплина обедненно представляет действительность. Согласно некоторым авторам, социальные психологи прерывают в заблуждении, будто систематическое наблюдение есть одновременное рассмотрение одного или нескольких факторов (6, 10, 9, 15).

107

Игнорируя существование таких методов, как ковариантный анализ, множественная регрессия, линейный анализ, структурное уравнение, Харре, например, с жаром настаивает, что вычисление воздействия одного или двух факторов (при прочих постоянных) невозможно и что единственной ценной информацией о социальном процессе является та, которая получена путем одновременного рассмотрения большинства факторов.

Конечно, повседневная социальная жизнь действительно очень сложна. Но разве социальная наука призвана документировать социальную жизнь во всем монотонном однообразии ее деталей? Стоит ли тратить теоретические и интеллектуальные усилия для выяснения тотального смысла ситуаций типа: "Как насчет выпить?" (9, с. 126), а таких социальных эпизодов - миллионы. Есть ли необходимость или целесообразность в том, чтобы воспроизводить в наших теориях и методах всю сложность социальной жизни? Движение, например, тоже очень сложный феномен. Существует движение булыжника, падающего с горы, футбольного мяча, автомобиля, мчащегося по автостраде, спортсмена на беговой дорожке, сталкивающихся молекул, планеты, вращающейся вокруг солнца, спутника, вращающегося вокруг Марса, существует полет птицы, качание маятника, прыжок антилопы. Каждое из этих явлений существует в миллионах вариантов и во множестве контекстов. Если бы пришлось описывать все варианты во всех деталях, понадобились бы компьютеры бесконечных размеров и бесконечное количество времени.

Полнота невозможна. Ни живописное полотно, ни тысячи сменяющих друг друга поколений художников не смогут изобразить все, что можно видеть и знать о данном предмете, даже в самых общих чертах. Разумеется, одни художники стремятся достичь большего соответствия действительности, чем другие. Работы голландских мастеров по своей полноте превосходят картины Модильяни или рисунки Штейнберга. Однако даже самые убежденные суперреалисты современности смогли бы "детализировать" лишь самую малую частицу реальности. Минутное

108

размышление, таким образом, убеждает нас, что полнота воспроизведения просто недосягаема.

Социальные психологи-экспериментаторы вынуждены одновременно рассматривать всего лишь несколько факторов для того, чтобы глубже их понять; при этом они преднамеренно жертвуют полнотой. Социальные психологи, стиль которых предполагает проведение многофакторных опросов, также ограничены в своих действиях уровнем соответствия аналитического инструментария и размерами выборки.

Один из серьезных упреков в адрес социальной психологии состоит в том, что все ее эмпирические данные базируются на материалах, которые удалось собрать с помощью студентов американских колледжей. Конечно, в данном случае, как и в других экспериментальных ситуациях, желательно было бы иметь выборку из различных популяций. Но это крайне трудоемко, дорого и часто чрезвычайно сложно. Мы должны довольствоваться тем, что возможно, и уповать на тот факт, что экспериментирование с одной и той же популяцией в одних и тех же условиях сохраняет стандартные аспекты исследования. Бактерия желудочной палочки является стандартным и наиболее популярным предметом исследования в биологии, биохимии, эндокринологии, генетике, биофизике и многих других областях. Используя одну лишь эту бактерию, наука накопила огромное количество систематических знаний. Мы почти не знаем, насколько результаты, полученные при изучении желудочной палочки, приложимы к другим формам жизни, однако, иные формы знания и опыта подкрепляют универсальность фундаментальной науки.

Совершенно бессмысленно кидаться к различным популяциям, в надежде повторить ряд полученных результатов и, таким образом, определить степень их универсальности. Возьмем, например, исследование Шехтера и Зингера, которые показали, что, если индивид находится в состоянии необъяснимого возбуждения, он использует "ключи", предоставленные его окружением, чтобы понять свое состояние. Получив этот результат, Щехтер и Зингер могли бы

109

повторить свой эксперимент, привлекая к нему аспирантов, каменщиков или служащих компании "Кувейт ойл". Или же, что гораздо лучше, используя исходную популяцию, глубже осмыслить открытое ими явление, изменив некоторые ключевые переменные, измерить другие индикаторы эмоций, помимо тех, на которые указывает субъект эксперимента. Что было бы полезнее: проверить первоначальный результат в разных популяциях или в разных условиях? Я считаю - последнее.

Однако существуют проблемы, которые сами по себе акцентируют значение популяционных различий. Как правило, они связаны с выявлением важных индивидуальных особенностей. Например, исследования "Я" могут значительно выиграть благодаря привлечению многообразных популяций, отличных по уровню доходов, по возрастным, социально-классовым и культурным параметрам. Вопрос состоит в том, является ли трансформация исследуемого явления или процесса преимущественно результатом изменения популяции, т.е. можно ли ожидать, что явление окажется гомогенным относительно популяции или будет систематически изменяться? Не нужно брать анализ крови у представителей 18 популяций, чтобы проверить, существует ли связь между кровяным давлением и задолженностью по счету. Но совершенно очевидно, что исследование, которое призвано идентифицировать различные вирусы СПИДа, должно ориентироваться на выборку из самого широкого круга популяций.

Взаимозависимость факторов

Один из аспектов стиля, отстаивающего принцип полноты объяснения, связан с предположением, что все факторы и вообще все предметы находятся в тесной взаимной связи, и потому изучение только одного или только нескольких факторов - это заблуждение. Харре порицает экспериментальный метод только потому, что данный метод игнорирует взаимосвязь явлений в социальной жизни (9). Эта точка зрения не нова. В XVIII в. Джонатан Эдвардс

ПО

предлагал показать, как Движение, Покой и Направление Мельчайшего Атома влияют на движение, покой и направление всякого тела во вселенной" (3). То, что ему не удалось доказать свое предположение, сегодня очевидно для всех. Ни одно явление или ряд явлений не исследовались (и не могли исследоваться) путем рассмотрения всех взаимозависимых факторов. В каждый данный момент времени мы можем располагать знанием лишь относительно небольшой части реальности, и никогда не будем знать о ней все. Мы, разумеется, можем стремиться к пониманию все большего и большего числа факторов в их взаимосвязи, однако существуют очевидные и весьма жесткие границы такого понимания, обусловленные нашей способностью восприятия, а также методами, исследовательской техникой и инструментарием.

Скупость - враг полноты; упрощение - добродетель, но чрезмерное упрощение - уже грех. Как и во всех других случаях, касающихся стилистических решений, исследователь должен найти верное соотношение между полнотой теоретической интерпретации и простотой ее формы. Простое объяснение всегда элегантно. Геометрия Эвклида изящна именно благодаря простоте ее аксиом. Красота пятой симфонии Бетховена также, помимо прочего, объясняется простотой ее "посылок". Основная тема содержит всего четыре ноты, три из которых повторяются, однако симфония изобилует вариациями, деривациями и разработками, основанными именно на этих четырех нотах. В терминах Гальтунга, оба примера - это образцы тевтонского стиля. Теория может быть изящна, не будучи "правильной", или может быть правильной, не будучи изящной. Изображение всегда можно упростить. Например, баллистическую траекторию можно достаточно точно выразить с помощью простейшего квадратного уравнения. Но эта точность не будет содержать никакой информации об основных факторах, касающихся природы изучаемого процесса, явления гравитации и скорости падения. Самый простой и лучший прогноз погоды - предсказать на сегодня то, что было вчера. Хотя этот метод прост и, в общем-то, наиболее точен, он упускает из виду вероятность ураганов,

111

тайфунов и торнадо. Харре утверждает, что "теория неприемлема, если она упрощает данную форму жизни или пытается объяснить ее характер ссылками на один единственный каузальный принцип" (9, с. 10). Разумеется, можно допустить, что в один прекрасный день явится некто и сформулирует основной принцип, который позволит далеко

продвинуться в понимании социальной жизни во всей ее полноте. Действительно, декларируя неприемлемость теории одного фактора, Харре несколькими страницами далее утверждает, что "погоня за славой - это основное занятие человеческой жизни" (9, с. 3) и далее трактует этот тезис как фундаментальный каузальный принцип своего исследования (9, с. 3).

Коллективный аналитический фокус против индивидуального

Значительная часть современных работ в области социальной психологии посвящена социальному познанию, т.е. представлениям людей о социальных событиях и их участниках. Изучение социального познания принесло богатые плоды. Однако концентрация внимания на внутрииндивидуальных процессах оттесняет на второй план осмысление одного из самых существенных аспектов социальной жизни - взаимодействие между людьми и процесс социального влияния. Исследование индивидуального сознания и когнитивных диспозиций само по себе не приводит к пониманию того, как содержание одного сознания влияет на другое или передается ему. Коллективные аспекты социального поведения - нормы, роли, институты, социальные влияния проявляют себя посредством открытых действий. Исключительное внимание к содержанию индивидуального сознания и его внутренним процессам не всегда совместимо с наблюдением за человеческими действиями и взаимодействиями. Было предпринято лишь несколько отдельных попыток совместить то и другое. Однако парадокс состоит в том, что при этом познание исследовалось в отрыве от такого важного социального процесса, являющегося к тому же его непосредственным предшественником и следствием, как коммуникация.

112

Большая часть наших знаний представляет собой продукт прямой или косвенной коммуникации с другими и, в конечном счете, передается этими другими. Познание - это платежное средство коммуникации. Принудительность коммуникации и взаимная передача ментальных содержаний, трансформация этих содержаний и связанные с ней изменения в сознании участников коммуникации - все эти процессы почти не исследовались в рамках "магистральной" социальной психологии. Однако если мы хотим понять содержание индивидуального сознания, нам необходимо знание этих процессов, поскольку сознание индивида подвержено значительному коллективному влиянию. В этом отношении плодотворным шагом вперед представляется подход Московичи, обратившегося к анализу социальных представлений (12). Однако данный подход еще должен утвердиться в основной массе социально-психологических исследований, особенно американских.

Интроспекция и логическое заключение

Наш собственный опыт не дает нам непосредственного доступа к явлениям молекулярной биологии, тем не менее в среде социальной психологии компетентны почти все. Наше восприятие социального процесса, в котором мы активно .участвуем, наделяет нас тем или иным пониманием социально-психологических процессов. Но следует ли всегда доверять нашему восприятию?

На основе собственного восприятия и осмысления того, что такое социальная жизнь, Харре попытался перечеркнуть многолетние теоретические и эмпирические усилия социальных психологов, заменив их другим подходом, который, очевидно, более соответствует частному опыту автора. "Я начал эту работу, - пишет Харре, - в надежде избавиться от путаницы и неопределенности, которую я ощущал всякий раз, когда пытался мой собственный опыт социальной жизни привести в соответствие с изображением процессов ее созидания в трудах социальных исследователей" (9, с. 2).

113

Если бы все мы обладали столь широким пониманием социального процесса, не было бы нужды в систематической социальной науке, так как нельзя было бы открыть ничего, что бы ни было уже общеизвестно.

Все мы располагаем богатым опытом, который можно воспроизвести и предложить в качестве систематического знания. Однако последовательный анализ социального восприятия свидетельствует о том, что не следует особенно доверять своей так называемой интуиции. Например, многочисленные исследования обнаружили мощную тенденцию к подгонке фактов при определении вероятности каузальных событий. Хотя половина браков в США кончается разводом, большая часть молодых людей верит, что их брак -на всю жизнь. Курильщики также не связывают установленную вероятность заболевания раком легких со своей собственной судьбой. Люди по-разному оценивают вероятность событий, которые уже произошли, и тех, которые только могут произойти; ретроспектива всегда яснее перспективы.

Если бы мы доверяли нашей интуиции и наблюдению, мы бы до сих пор придерживались геоцентрической теории планетарного движения. Как бы мы смогли преодолеть очевидность ежедневного опыта, который свидетельствует, что Солнце и Луна совершают одинаковый суточный кругооборот вокруг Земли? Принятая сегодня гелиоцентрическая теория, которая позволила человеку ступить на поверхность Луны, - продукт не личностного, а математического проникновения в суть явлений. Успех науки обусловливается постоянным противоречием большинству повседневных чувственных впечатлений, которые она заменяет фундаментальными теориями. Взгляд Коперника на планетарную систему был прямо противоположен чувственному опыту и глубоко укоренившимся общепринятым представлениям. И хотя социальная психология - это по большей части не что иное, как подтверждение очевидного, было бы гораздо правильнее и полезнее не доверять полностью нашей интуиции, поскольку именно это и называется научной дисциплиной.

114

Может быть и верно, что некоторые проблемы (такие, например, как природа субъективных чувств) постигаются только путем интуиции и интроспекции. Однако расточительно посвящать их анализу значительную часть исследовательской энергии. Если не существует хотя бы призрачной возможности решения этих проблем более "публичными" методами, они прекрасно могут оставаться в сфере компетенции философии, литературы и искусства.

Эксперимент и реальность

Основной критический аргумент, выдвигаемый против некоторых стилей в социальной психологии (прежде всего -экспериментального), состоит в том, что экспериментальный метод искажает действительность. Как я указывал выше, в данном случае мы имеем дело со стилистическим элементом социально-психологического объяснения, который также мало подлежит обсуждению, как и стиль в искусстве.

Аргумент, касающийся отношения эксперимента к действительности, является частью более широкой антисциентистской позиции, господствовавшей более десятилетия в некоторых научных кругах, в том числе, к сожалению, и среди социологов. Эта позиция ставит под сомнение любые научные усилия и рассматривает всякую науку, в особенности социальную, как вводящую в заблуждение. Роззак утверждает, что величайшая истина, которую человечество познало благодаря своей древней близости к природе - это реальность духовного бытия. Никакая психология невозможна, заявляет он, если она игнорирует эту истину (13). Силвермен пишет: "Неудачи социальной психологии при разработке содержания своей дисциплины и определении направления ее развития обусловлены ложным представлением, будто сложные социальные феномены можно плодотворно изучать посредством экспериментально лабораторных методов" (15, с. 353). Харре связывает свои нападки на экспериментальный метод в социальной психологии с убогостью условий экспериментальной

115

ситуации: "Эксперименты проводятся в особых местах, обычно называемых социально-психологическими лабораториями, весь интерьер которых составляют голые стены, незамысловатая мебель (как правило, два стула), таинственный блеск обычного зеркала да, может быть, еще назойливого глаза телекамеры" (9, с. 106).

Однако сколько же стульев составляют реальность на самом деле? Пять? Десять? И какого рода должны быть эти стулья? Конечно, это не могут быть простые складные или металлические стулья. Должны ли это быть чиппендельские кресла или кресла в стиле Людовика XVI? Неужели отсутствие третьего стула и впрямь искажает действительность? И должны ли мы обносить объекты нашего исследования Арманьяком 1934 г.?

Протесты против экспериментального стиля в социальной психологии представляют собой часть более широкой тенденции, которую философ Фрэнкель справедливо назвал "иррационализмом". Фрэнкель имел в виду "тщательно осмысленную, разработанную, гордо заявленную и искусно отстаиваемую позицию, которая объявляет науку, и не только науку, но вообще всякий логический анализ, контролируемое наблюдение, цивилизованные нормы и правила упорядоченного доказательства - идеала научной объективности -систематическим заблуждением относительно природы Вселенной и условий, необходимых для существования человека" (5, с. 927).

Почему мы должны исключить лабораторию из "реальности"? Разве скудная обстановка лабораторий представляет для помещенного в нее человека меньшую реальность, чем будуар в стиле рококо? Сколько стульев потребуется для достоверного изображения действительности? Должны ли стены комнаты быть затянуты парчой или шелком? Если военные бараки похожи на лабораторию своим однообразием и минимальной меблировкой, перестают ли они от этого быть "реальностью"? Что составляет сущность реальности? Спальня? Церковь? Пивная? Кабинет профессора? Дискотека? Улица? Душ? Банк? Гостинная в стиле Блумсбери?

116

Социальная наука стоит перед дилеммой: либо осуществить выборку из разных "сред" и отобрать те из них, которые были бы репрезентативны относительно всех возможных и мыслимых окружающих условий; либо остановиться на одной или нескольких оговоренных "стандартных" средах, которые использовались бы для сравнительных повторных экспериментов, где в сходных условиях проводятся стандартные измерения и стандартные операции. И та и другая процедуры обещают определенные перспективы. Если бы социальная наука знала, как получить репрезентативную выборку и каким образом убедиться в ее подлинной репрезентативности, то такая выборка была бы, наверное, лучшим, хотя и более дорогим вариантом из двух возможных. Но чтобы получить репрезентативную средовую выборку, мы должны знать универсум всех возможных сред. В настоящий момент такая информация недоступна, и хотя этогеническая психология еще несколько лет назад обещала разработать таксономию сред, мы пока не располагаем доказательствами ее успехов в этом направлении.

Фундаментальные законы движения также исследуются в стандартных условиях, которые редко встречаются в повседневной жизни: это движение идеальных шаров, скользящих по идеальной поверхности, где трение приближается к нулю. При изучении этих законов никто не наблюдает за булыжниками, падающими с горы. А ускорение и вовсе изучают в вакууме, т. е. в условиях настолько редких, что наши предки считали их вовсе чуждыми природе.

Сопоставьте знание, полученное во всех областях науки посредством стандартных методов, с тем, что предлагают нам исследовательские приемы, рекламирующие свое родство с "реальностью", например, этнометодология. Реальность

экспериментальной ситуации и есть реальная жизнь для всех ее участников, включая экспериментатора и его "объект". Для последнего экспериментальная лаборатория - это такая же "реальная жизнь", как спальня или обувной магазин.

Вопрос, таким образом, состоит не в том, обнаруживает ли конкретная исследовательская процедура реальность или же

117

дублирует ее, а в том, способны ли стандартные контролируемые условия среды и используемые процедуры вскрыть сущностные аспекты фундаментальных социально-психологических процессов. Тот факт, что результаты лабораторных экспериментов редко противоречат данным, полученным при воспроизведении эксперимента в полевых условиях или посредством наблюдения, позволяет предположить, что в лаборатории теряется не так уж много.

Заключение

Объяснение в социальной психологии - это в значительно степени проблема стиля. Многие стили объяснения нельзя оценить исходя из рациональных критериев, поэтому они остаются дело) вкуса. Другие же стилистические элементы вполне можно анализировать с точки зрения их полезности, эвристической ценности, перспективности, или, напротив, уязвимости, слабости и ущербности.

Эффективность стиля объяснения имеет много аспектов и, как я говорил выше, не следует упускать из виду их практические следствия. В конечном счете, мы узнаем, насколько полезны были те или иные теоретические перспективы и подходы, и поэтому все они могут иметь продолжение в будущем. Ни один из аналитических подходов нельзя считать абсолютно ложным, даже тот, который вызывает негодование критики. Неверное объяснение также полезно, поскольку оно может неожиданно указать правильное направление. Как-то раз известный ученый проворчал, покидая коллоквиум: "Это даже нельзя назвать неправильным!" И, конечно же, неправильное объяснение лучше, чем никакое.

Литература

1. Asch S. Social psychology. - Englewood Cliffs (N.J.). 1942.

2. Cohen M R., Nagel L. An introduction to logic and scientific method. N.Y.,

1934.

118

3. Edwards J. Things to be considered, or written fully about. // Bewnjamin Franklin and Jonathan Edwards: selections. -N.Y., 1920.

4. Elms A.C. The crisis of confidence in social psychology. // American psychologist. - 1975. - Vol.30. - P.967-976.

5. Frankel C. The nature and sources of irrationalism. // Science. - 1972. -Vol.180.-P.927-931.

6. Gadlin H., Ungle G. Through the one-way mirror. The limits of experimental

self-reflection. //American Psychologist. - 1975. -Vol.30. -P.1003-1010.

7. Galtung J. Structure, culture, and intellectual style: an essay comparing saxonic, teutonic, gallic and nipponic approaches. // Social science information. - 1981 -Vol.6. -P.817-856.

8. Gergen K J. Social psychology as history. // Journ. of personality and social psychology. -1973. - Vol.26. - P.309-320.

9. Harre R. Social being. - Oxford, 1979.

10. Israel J., Tajfel H. The context of social psychology: a critical assessment. -L., 1972.

11. Manis M. Comments on Gergen's "Social psychology as history". // Personality and social psychology. -1975. Vol.1. - P.450-455.

12. Moscovici S. Social representation and social explanations: from the "naive" to the "amateur" scientist bulletin. // Attribution theory: social and functional extentions. -Oxford, 1972.

13. Roszak Т. Where the Wasteland ends. - N.Y., 1972.

14. Schachter S., Singer J. Cognitive, social, and psychological determinants of emotional state. // Psychological review. - 1962. -Vol.65. - P.379-399.

15. Silverman I. Why social psychology fails. // Canadian psychological review. -1977. Vol.18.-P.353-358.

16. Zajonc R.B. The process of cognitive turning in communication. // Journ. of abnormal and social psychology. - 1960. -Vol.61. -P. 159-167.

17. Zajonc R.B., Adelman P.K. Cognition and communication: a story of missed opportunities. // Social science information. - 1987. - Vol.26.-P3-30.

119

БУДРО Р. ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД, РЕВОЛЮЦИЯ И

МЕТАПСИХОЛОГИЯ:

НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ В СВЯЗИ

С РАЗВИТИЕМ КРИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ

В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

BOUDRAU RA.

Transition, revolution and metapsychology: a theoretical proposal for the development

of criticism in social psychology //

The analysis of psychological theory:

metapsychological perspectives. -

Cambridge etc., 1987.-P. 175-191.

Перевод И.В.Цуриной

Метапсихология и изучение критического процесса: контекстуальный аспект

На протяжении двух последних десятилетий наряду с традиционными элементами развития психологической науки появились первые признаки зарождающегося интереса психологов к тем обстоятельствам, которые так или иначе влияют на их профессиональную деятельность. Хотя для большинства

120

представителей дисциплины данный аспект ее развития все еще остается туманным, работа в этом направлении начинает привлекать все большее внимание, по мере того как первые, единичные исследования сменяются более масштабными и внушительными по своему объему. Растущее критическое самосознание дисциплины (которое можно обозначить как метапсихологию) включает исторические, философские, психологические и социальные параметры, касающиеся самых основ психологического знания и способствующие их разработке. К сожалению (а может быть и к счастью), метапсихологии, в силу ее зависимости от консервативной точки зрения, все еще не хватает решимости выделиться в самостоятельную исследовательскую область в рамках психологии. В эпоху запуска шаттлов и наблюдений за кометой Галлея метапсихологии как особой форме жизни все еще недостает ясности понимания и четкости выражения.

Одной из областей психологической науки, где все вышеизложенное проявляется с особой наглядностью, выступает социальная психология. В США этот раздел психологии обычно определяют как науку о взаимодействии людей, цель которой -установление общих законов путем систематического наблюдения, Формальное возникновение социальной психологии здесь, как правило, связывают с анализом Триплеттом социальной взаимопомощи, а также с классическими работами Росса и Макдуггалла. Ядро социальной психологии как науки (которая все еще по преимуществу опирается на экспериментально-лабораторные методы) составляют самые разнообразные предметные области и сферы исследования - такие, например, как межличностные отношения, лидерство, конформизм, социальное влияние, аттитюды, социальные проблемы, юмор, агрессия, восприятие личности и т.п. На протяжении примерно 80 лет наблюдался быстрый рост и распространение аналитической продукции и публикаций, связанных с традиционными аспектами социально-психологического исследования.

121

Наряду с продуктивным изучением этих ключевых тем, в последние годы в рамках дисциплины начался процесс самокритического осмысления того, чем же в действительности заняты социальные психологи. Термин "кризисное состояние" применительно к положению дел внутри социальной психологии использовался для описания довольно разнопланового набора критических замечаний, высказывавшихся в ее адрес. Само представление о "кризисном состоянии" было заимствовано у Т. Куна, Описавшего структуру научных революций или изменения существующих научных парадигм. Согласно Куну, кризисное состояние научной дисциплины - это период, который обычно предшествует научной революции; он отражает "повсеместное ощущение того, что что-то обстоит не так, как следует" и предлагает "механизмы самокоррекции, которые доказывают, что строгость нормальной науки не является неоспоримой" (6, с. 181).

Помимо массы специфических наименований, предложенных для обозначения этой критической тенденции внутри социальной психологии (общее недомогание, период страданий, интеллектуальная изоляция, кризис доверия, кризис духа, кризис идентичности, парадигматический кризис, дисциплина на распутье), было высказано немало рекомендаций и соображений по поводу того, как преодолеть обнаружившиеся трудности. Основанием для критических замечаний послужили следующие наблюдения: а) применение экспериментальных методов как средства изучения человеческого поведения носит проблематичный характер; б) социально-психологическая теория не дает исчерпывающих объяснений и не касается проблем реальной жизни; в) полученные результаты не поддаются обобщению вследствие необъективности экспериментатора и субъекта эксперимента; г) изучение человека подвержено влиянию этических установок (или их отсутствия); д) отсутствуют строгие законы человеческого взаимодействия; е) исследователь испытывает постоянное давление внешних факторов; ж) попытки объяснить динамику человеческого поведения только на основании статических моделей и техник являются ошибкой.

122

Предлагались самые различные варианты решения этих, кажущихся на первый взгляд бесчисленными, проблем - начиная с попыток усовершенствовать существующие аналитические средства и кончая призывами радикально изменить сам подход к изучению социальной интеракции. Были, однако, и такие исследователи, которые просто спрашивали: "Ну и что?" Они утверждали, что никакого кризиса нет и в помине, а если он все-таки имеет место, то лучший способ покончить с ним - это просто продолжать делать свое дело, ибо социальная психология еще молода и болезни роста просто неизбежны.

Помимо разрозненных замечаний некоторых критически мыслящих аналитиков, озабоченность кризисом ощущалась и в психологической науке в целом, включая самые разные ее разделы. Доказательством этому служат обзоры критической литературы в социальной психологии, а также описания и сравнения некоторых проблемных областей, общих для ряда социальных наук. Однако для того, чтобы получить более полное представление о разнообразии критических оценок и их возможных формах, следует отвлечься от специфических недугов той или иной научной дисциплины и свойственных ей шаблонов и сосредоточить внимание исключительно на самом понятии (или процессе) критики как таковом.

Психология и критический процесс

С момента своего возникновения психологическая наука постоянно расширяла свою предметную область, что подтверждается изобилием ее субдисциплин. Решающую роль в приращении психологического знания сыграло становление и углубление внутреннего процесса самокритики, что не смогли в полной мере оценить участвовавшие в нем профессиональные психологи. Для целей настоящего обсуждения под критическим процессом понимаются анализ и оценка явлений индивидом или группой, которые располагают достаточными знаниями и полномочиями для

123

более глубокого осмысления и возможного изменения этих явлений. Применительно к психологии данное определение с необходимостью включает как немецкое "распознать", так и английское "придраться, обнаружить промах". Данное определение можно рассматривать как аналог описанного Поппером "критического отношения" или "готовности изменить (законы и схемы), проверить, опровергнуть и, если возможно, фальсифицировать" (12, с. 50). Как утверждал один из биографов Поппера, последний считал, что развитие знания возможно только посредством критического процесса.

О фундаментальной роли критики в приращении научного знания свидетельствуют дискуссии, отражающие точки зрения Поппера и Куна на проблему революционного развития науки. Если говорить коротко, то для Поппера критика - это средоточие научной деятельности, необходимый и непрерывный процесс; Кун же утверждает, что "именно отказ от критических дискуссий знаменует собой переход к науке как таковой"; только в момент нового, очередного кризиса критический процесс опять приобретет актуальность (16, с. 6). И все же, вопреки значению, которое придают критическому процессу историки и философы науки, и несмотря на то, что критика есть пробный камень притязаний и предпочтений ученого и психолога, до сих пор предпринималось крайне мало попыток осмыслить ее роль в психологической науке. Авторы критических замечаний, на которых я ссылался выше в связи с литературой "кризисного периода", не были склонны анализировать процесс "конструирования критики" как таковой. Другими словами, большинство социальных психологов и представители других психологических субдисциплин излагали свои критические соображения и рецепты без каких-либо намерений поразмыслить о том самом критическом процессе, участниками которого они являлись. Те немногочисленные работы, которые все-таки затрагивали эту тему, носили крайне ограниченный характер с точки зрения содержавшихся в них предложений и перспектив (1, 7, 9, 10, 14, 16).

124

Итак, мы составили общее представление о характере "кризисной литературы" в социальной психологии. В следующем разделе статьи будет изложен рабочий вариант "синтеза" всех тех аспектов упомянутой литературы, которые так или иначе способствуют решению поставленной задачи, т.е. разработке теории критического развития социально-психологической субдисциплины. В отличие от всех предшествующих "критических" работ, данная статья предлагает систематизацию (и стилизацию) критических подходов, их форм и тенденций развития (преимущественно на материале социальной психологии). Перейдем к деталям этого теоретического проекта.

К вопросу о критической теории в социальной психологии. 1. Структура рассмотрения

Практически все упомянутые выше попытки критического подхода к социальной психологии могут быть отнесены к одной из трех возможных форм (или типов) критики - это либо материальный, либо методологический, либо метаподход. Такая классификация представляет собой упрощенный вариант анализа критического процесса, подводящий нас к более сложной восьмичленной системе, которая будет рассмотрена ниже. В основу терминов, используемых в данной классификации, положены понятия, уже известные в научной литературе.

Материальный тип критики связан с исключительным развитием содержательных областей науки и сложившейся базы знаний. Применительно к социальной психологии материальная критика предполагает изучение таких репрезентативных тем, как аттитюды, эмоции, интровертность-экстравертность, лидерство, брак, предрассудки. Методологическая критика включает весь массив аргументов, направленных против гипотетико-дедуктивного стиля лабораторных исследований, который является обязательным для экспериментальной социальной психологии. Сюда можно отнести

125

критические замечания, высказанные в связи с проблемой артефактов, а также прикладными и этическими аспектами социально-психологических исследований. Метакритичсский подход (метатеория/метаметод), как правило, подразумевает осмысление самого процесса возникновения социально-психологического знания. Этому типу критики соответствуют дискуссии о "движущих силах" или стимулах, которые определяют выбор социальным психологом той или иной философии и методологии. Здесь возможны как призывы к отказу от status quo, так и попытки его сохранения.

В целях настоящего анализа перечищенные типы критики должны быть преобразованы в 8 различных форм:

^ 1. форма переменной/теории

а) материальный тип ^

2. эмпирическая/концептуальная форма

j/ 3 форма метода/артефакта

б) методологический ₄. ₄ этическая форма

тип \ , ,

V 5. парадигматическая форма

у 6. позитивистко-эмпиристская форма

в) метакритический ' _г

тип (метатеория/ \ ⁷. герменевтико-энтогенически-

метаметодтип(метатеория I, II, III) / историческая форма и принцип

\ "взаимозависимости"

8. критико-диалектическая форма

Ниже предлагается краткое описание каждой из восьми форм с соответствующими примерами.

1. Форма переменной/теории. Этот вид критики связан с дискуссией об адекватном выборе теоретических объяснений и переменных. Критический процесс связан здесь с изучением стандартного экспериментального социально-психологического исследования, где с помощью информации, предоставленной выборкой респондентов, анализируются те или иные понятии, переменные или теоретические позиции. Начиная с работы

126

Триплетга, в социальной психологии было предложено и проверено огромное число теорий и переменных. Две наиболее свежие из традиционных тем подобного рода - ото результативность лидерства, а также стресс и хроническая усталость как параметры современного трудового процесса.

2. Эмпирическая/концептуальная форма. В отличие от первой, данная форма материальной критики связана с более детальным обсуждением (либо радикальной модернизацией) эмпирической или концептуальной базы социально-психологических исследований, при наличии определенных теоретических идей и имеющихся в распоряжении эмпирических данных. Такие попытки могут содержать и альтернативные варианты исследовательских направлений. Критические обзоры подобного рода посвящены специфическим концепциям и теориям, популярным среди социальных психологов, либо главным направлениям и основным • публикациям, характерным для дисциплины в целом в тот или иной период времени.

3. Форма метода/артефакта. Это - первая из трех форм методологической критики. Ее отличительной чертой служит стремление выявить артефакты (обязанные своим происхождением как экспериментатору, так и объекту эксперимента), которые могут сказаться на используемых методах и полученных эмпирических данных. Примером анализа артефактов в критической литературе могут послужить работы, посвященные оценке быстроты восприятия, ожиданиям экспериментатора, эталонным характеристикам и т.п.

4. Этическая форма критического анализа связана с проблемой влияния на результаты исследования таких факторов, как применение обмана или угрозы к субъектам экспериментов, а также уровня доверия респондентов. Здесь сопоставляются такие "величины", как права личности и потенциальный научный результат эксперимента. Самый известный пример критики подобного рода - это полемика вокруг бихевиористских исследований феномена послушания.

127

5. Парадигматическая форма критики. Третья форма методологической критики концентрируется вокруг споров о релевантности социально-психологических исследований условиям человеческого бытия. Выдвигаются доводы за и против таких альтернативных позиций, как прикладная и теоретическая социальная психология, полевой и лабораторный подход, корреляционные и манипуляционные исследования, чистая и прикладная научные ориентации. Данный вид критики касается не только места и методов проведения исследований, но также таких вопросов, как практическая полезность полученных результатов, их внешняя (внелабораторная) и экологическая обоснованность, уровень обобщения и т. п. Прототипом парадигматической критики послужила работа К.Ринга, посвященная претворению в жизнь социально-психологических идей К.Левина.

Оставшиеся три формы критики, которые нам предстоит обсудить, объединены под общим названием эпистемологической или метакритики (метатеория/метаметод). В настоящее время все еще не закончена полемика относительно возможного количества форм метакритики (их насчитывают от двух до пяти). Однако, как мне кажется, мой вариант, различающий три ее формы, представляет собой наиболее беспристрастный синтез перекликающихся

эпистемологических проблем, которые присутствуют в последних работах, посвященных кризису в социальной психологии.

6. Метакритика I. Самая распространенная форма метакритики выступает в виде позитивистско-эмпиристского, абстрактного, внеценностного подхода к социально-психологическому знанию. Ей свойственно стремление открыто утвердить и отстоять некоторые допущения позитивистско-эмпиристской философии науки и гипотетико-дедуктивной модели знания, которые и лежат в ее основе. Аргументы метакритики I, наряду с призывами к методологическому и теоретическому плюрализму, включают утверждение о том, что психология есть "строгая" наука. Работы

128

Макгайра и Шленкера представляют собой яркие примеры метакритики I (8,15).

7. Метакритика II. Вторая форма эпистемологического подхода к критике представляет собой смесь герменевтической традиции, энтогенической теории Харре: (5), "исторической" концепции Джерджена (3) и принципа взаимозависимости Пепитоуна (10, 11). Здесь на первый план выдвигаются средства достижения обоснованных интерсубъективных значений, а именно: понимание, разум и интерпретация. Для всех представленных в литературе вариантов метакритики II характерны: а) призыв сделать социальную психологию более контекстуальной, идеографической и социальной и б) более или менее радикальный отказ от позитивистско-эмпиристских идеалов и традиционной методологии.

8. Метакритика III. Последнюю форму метакритики можно назвать критико-диалектической. Она акцентирует конкретное, ценностно-окрашенное содержание знания. Здесь отвергаются руководящие принципы позитивистско-эмпиристской ориентации и ставится задача изучения равновесия и стабильности - в противовес анализу действий, изменений, противоречий и конфликтов. Примеры критико-диалектического подхода включают требование разрабатывать психологию и социологию психологического знания, дискуссии о прошлом и будущем субдисциплины, социально-психологический анализ феноменов власти и агрессии применительно к социальной психологии и философии науки.

Итак, мы завершили рассмотрение структуры и восьми форм критического процесса в социальной психологии. До сих пор моя цель состояла в том, чтобы предоставить читателю возможность самостоятельно оценить массив критической литературы прошлых лет. Однако предложить теоретический принцип применения критики - это лишь полдела. Для более полного осмысления проблемы я предлагаю рассмотреть сам процесс осуществления критики. Более конкретно речь пойдет с двух наиболее ярких, параметрах теории критического процесса - развитии и спиральности.

129