Раздел 4. Кавказская война.

Лекция 11.

План.

1. Историография Кавказской войны.

2. Причины и характер войны.

А.) Какие проблемы в истории Кавказской войны вызывают дискуссии?

В истории народов Кавказа, как и в истории Россий­ской империи, Кавказской войне принадлежит со­вершенно особое место. Кавказская война, проходившая в XIX в. – термин, введенный в научный оборот в дореволюционной историографии и употребляемый в настоящее время в широком (все конфликты на Кавказе XIX в., происходившие с участием России) и узком смысле (события, связанные с утверждением на Кавказе Российской администрации). Разные подходы и поляризация оценок Кавказской войны не позволяют выработать общепринятую периодизацию событий. Лишь дата завершения войны у большинства историков возражений не вызывает – 1859 г. на Восточном Кавказе и 1864 г. на Западном Кавказе. Сложнейшая внутренняя структура этого явления, обусловленного соответ­ствующими предпосылками и породившего далеко идущие последствия, дает основание считать Кавказскую войну крупным историческим феноме­ном. Ее нельзя целиком отождествлять с «классичес­кими» колониальными войнами Нового и Новейше­го времени, как правило, предполагавшими сугубо силовую экспансию метрополии по отношению к «заморской», т. е. отнюдь не соседней, территории, не имевшей прежде ни политико-дипломатических, ни экономических, ни культурных связей с державой-колонизатором.

Одну из главных трудностей в изучении Кавказ­ской войны представляет проблема ее типологичес­кой идентификации, проистекающая опять-таки из феноменальной, неоднозначной природы процессов, развивавшихся на Северном Кавказе с начала XIX в. до середины 1860-х годов. Если брать внешнюю сто­рону событий, то картина достаточно проста: Россия, исходя из своих национальных интересов, стреми­лась любыми путями утвердиться в предгорьях Кав­казского хребта, а горцы Дагестана, Чечни и Черкесии, отстаивая свой многовековой ареал обитания и привычные жизненные ценности, всячески противи­лись этому натиску. Отсюда возникло вооруженное столкновение. Такая элементарная схема оставляет место только для двух взаимоисключающих взглядов на вещи. Один - с позиции России, находившей «законные» оправдания для своей политики. Другой - с позиции гор­ских народов, у которых было полное право эту политику прини­мать или отвергать. Подобные подходы неизбежно переводят проб­лему в плоскость эмоционального выяснения «кто прав и кто виноват» - во имя «торжества справедливости». Разумеется, и нравственный аспект Кавказской войны заслуживает внимания, но он не может быть предметом науки или методологи­ческим инструментом.

Точка зрения официальной России, в основном разделявшаяся общественным мнением страны, была сформулирована в русской публицистике и историографии XIX - начала XX вв. Утверждалось, что высокие государственные соображения (в современной терми­нологии - геополитическая необходимость) и сама историческая судьба обрекали Петербург на радикальное решение задачи приоб­ретения Кавказа. Россия несла с собой цивилизацию, прогресс, пра­вославную веру, которые, как подразумевалось само собой, должны были вытеснить «первобытные» нравы и обычаи «необузданных туземцев». Тогда мало кому приходило в голову называть их образ жизни уникальной культурой. Более того, ожесточенное сопротив­ление горцев вызывало великодержавное раздражение по поводу их неспособности осознать, что им предлагают лучший выбор. Авто­рам с подобным мировоззрением Кавказская война виделась как борьба России, обремененной провиденциальной миссией установ­ления своего цивилизованного господства на Востоке, против «вар­варских» горских племен, погрязших в языческих и басурманских пороках, междоусобицах, беззаконии, разбоях.

Осо­бенно акцентировалась тема о преобладании «дикого», «хищнического» начала в психическом складе и социальном быте жителей горных районов Дагестана, Чечни, Черкесии. В свете такого толкования политика Рос­сии принимала вид вынужденной реакции на неблагоприятные обстоятельства, закономерной и оп­равданной не только ее жизненными интересами, но и ее полным культурным превосходством над народами Северного Кавказа. Правда, в русской литературе время от времени удостаивались высоких, иногда просто восторженных оценок личность и деяния имама Шамиля - главного героя Кавказской войны. Этот вроде бы странный факт объясняется рядом причин. Возвеличить Шамиля - означало, во-первых, подчеркнуть ценность победы над ним; во-вторых, удовле­творить общественный спрос на популярный в России (и на Западе) романтический образ «благородного дикаря»; в-третьих, отдать должное его выдающимся талантам, не замечать которые было бы уж слишком несправедливо.

Представи­тели антисамодержавной политической мысли, рассматривали Кавказскую войну в едином контексте социально-освободительных и антиколониальных движений против русского царизма. Они глу­боко сочувство­вали всему, что, по их мнению, подрывало общественно-государст­венный строй России. И были готовы не просто идеализировать любые силы, направленные к этой цели, но и объявить их «прогрессивными». Для революционных демократов Кавказская война являлась политико-идеологической и, отчасти, нравственной проблемой, но никак не научной.

В целом во всей досоветской историографии лежит пристрастное видение явлений. Вместе с тем русскими дореволюционными авторами собран колоссальный фактографический материал, создана прочная источниковая база, без чего сегодня не может обойтись ни один исследователь.

В раз­работке «антиколониальной», «национально-освободительной» концепции Кавказской войны пер­венство принадлежит зарубежной публицистике, в частнос­ти - британской. С 30-х годов XIX века Англия с глубокой озабо­ченностью следила за развитием событий на Северном Кавказе, от исхода которых зависела судьба российского влияния в этом страте­гически важном регионе. Англичане воспринимали свою соперни­цу на Востоке - Россию - не иначе, как врага. Поэтому горцы, воевавшие против России, были провозглашены «естест­венными союзниками» Англии, «стражами Азии», «бастионом», защищающими от «русской агрессии» Турцию, Иран, а самое глав­ное - Индию. «Антиколониальная» версия Кавказской войны отражала внешнеполитические интересы, официальную идеологию и общественные настроения не только Англии, но и Запада в целом.

Представители советской историографии с самого начала были поставлены в крайне сложное положение. Им пришлось переос­мысливать Кавказскую войну в рамках марксистской идеологии и марксистского метода. В относительно «либеральные» 1920-е годы, пока не ужесточился цензурно-идеологический контроль больше­вистской партии, про­фессиональные историки предпринимали попытки объективно исследовать события, происходившие на Северном Кавказе в первой половине XIX вв., но встречали все более резкую критику.

С конца 1920-х гг. утверждается «классово-партийный» подход, отодвигая на второй план научно-историческое содержание проб­лемы Кавказской войны. Кавказскую войну стали рассматривать как национально-освобо­дительную борьбу против колониального гнета царизма, соеди­ненную с антифеодальным протестом против местной знати, под­держиваемой русским правительством. Творческая свобода исто­риков свелась к возможности менять местами «антиколониальный» и «антифеодальный» акценты. В конечном итоге решено было поставить во главу угла «клас­совые противоречия» внутри горских обществ начала XIX в., и тем самым определить противоборствующие стороны в Кавказской войне не по культурно-этническому признаку (цивилизованный, православный русский народ против «темных», «диких» племен Дагестана, Чечни и Черкесии с языческой или исламской верой), а по социальному (местные эксплуатируемые классы против собст­венных эксплуататоров и их союзников в лице русского самодер­жавия, помещиков и буржуазии).

Конечно, «антифеодальная» концепция работала при одном условии - наличии феодализма в горах, соответствующего клас­сового расслоения и классовых антагонизмов. Поэтому патриархально-родовые структуры Северо-Восточного и Севе­ро-Западного Кавказа были «превращены» в феодальные. Получила приоритет тенденция к возвышению образа Шамиля, порой даже с явными культовыми вкраплениями.

Таким образом, к началу 1940-х годов в советской историографии в целом утвердился официальный идейно-политический стандарт в подходе к проблеме Кавказской войны. Культ Шамиля, защитни­ка угнетенных и обездоленных, был призван служить историческим символом и действенным фактором сплочения трудящихся разных национальностей в борьбе за свое окончательное освобождение, за новую социалистическую жизнь. Суть научного толкования Кавказской войны сводился к следующему: на феодальном или переходном к феодаль­ному социально-экономическом базисе в горских общинах возникли острые классовые противоречия, вылившиеся в ожесточенные столк­новения. Этот внутренний процесс сопровождался и углублялся внешним воздействием - экспансией царизма, принявшего сторону местной господствующей верхушки. В результате поднялось мощ­ное антиколониальное и антифеодальное движение со своей «над­стройкой» в виде идеологии мюридизма и имамата Шамиля.

С начала 1940-х годов постепенно меняются партийно-идео­логические подходы к проблеме Кавказской войны. Тут решающую роль сыграли объективные обстоятельства времени - небывалое моральное сплочение советского общества, переживавшего в годы Великой Отечественной войны беспрецедентный подъем патриоти­ческих настроений перед лицом смертельной опасности. В такой обстановке Шамиль плохо вписывался в портретную галерею вы­дающихся персонажей российской истории, спасителей Отечест­ва. Никакие теории не могли отме­нить того факта, что в Кавказской войне горцы и русские убивали друг друга. Более того, героический образ Шамиля стимулировал развитие нацио­нального (или националистического) самосознания народов Се­верного Кавказа и потенциально являлся для них источником оппозиционных тенденций по отношению к централизованной партийно-советской («русской») власти. Война 1941-1945 гг. упрочила советское общество, придала боль­ше святости таким понятиям, как «патриотизм» и «дружба наро­дов» - важным слагаемым великой победы. Логическим следствием стала кам­пании борьбы с «буржуазным национализмом». Она стала призывом к очередному переписыванию истории.

Знаменательно, что специалисты по Кавказской войне не спешили откликнуться на него. В первые послевоенные годы историки - в столицах и провин­циях СССР - старались не касаться проблемы движения горцев Кав­каза. Толкование данной проблемы, предложенное в 1930-е годы, уже во многом противоречило духовной и идейной ат­мосфере внутри победившей сверхдержавы. Укрепившееся мораль­но-политическое единство советского многонационального обще­ства ставило актуальный вопрос о поиске соответствующих истори­ческих аналогий. В этом смысле Кавказская война, как вооруженное столкновение народов, была неподходящим сюжетом. Другое дело - огромная и многоликая история русско-кавказских связей, требо­вавшая от исследователей гораздо меньше усилий для того, чтобы выбрать в ней нужные, идеологически выигрышные факты. Если раньше говорилось преимущественно о жестокой и ко­варной колонизаторской политике царского самодержавия, то те­перь все чаще доминирует мотив о приязненных, дружеских, даже «радушных» отношениях между Россией и Кавказом.

В 1947 г. была сделана первая попытка кардинальной перео­ценки общепринятой концепции Кавказской войны ввиду ее «по­литической вредности». Шамиль подвергся развенчанию как глава «махрово-реакционного течения воинствующего ислама», боров­шийся против России, которая несла на Кавказ цивилизацию и культуру. Отрицалась антиколониальная и антифеодальная направ­ленность движения на том основании, что горские общества жили в типичных патриархально-родовых условиях с их «первобытнос­тью», «зачаточным состоянием интеллекта, рассудка, мысли», «при­страстием к разбоям и грабежам», любовью к «своей волчьей сво­боде». Длительное сопротивление Шамиля объяснялось внешней причиной - помощью Турции и Англии.

Кульминацией назревавших в 1940-е годы тенденций явилась опубликованная в главном партийном журнале «Большевик» ста­тья М.Д.Багирова - первого секретаря ЦК Компартии Азербайд­жана. Обвинив исследователей в «буржуазном объективизме» и «буржуазном национализме», он заявил, что Шамиль был вождем воинствующего, изуверского реакционно-клерикального движения мюридизма, не имевшего широкой опоры в обществе, выражавше­го интересы узкого круга эксплуататоров (феодально-племенной аристократии) и служившего инструментом турецкой и британской экспансии. Другой тезис заключался в следующем: присоединение к России сыграло безусловно прогрессивную роль в экономическом и культурном развитии «отсталых и темных горских народов» Кав­каза и являлось единственной альтернативой порабощению их му­сульманскими державами - Турцией и Ираном. Шамиль объяв­лялся реакционером как вождь движения, препятствовавшего благотворному историческому процессу. Более того, теперь он пре­вращался в пособника внешних врагов России. Так возникла офи­циальная версия о том, что борьба горцев была инспирирована ино­странными государствами, версия, выглядевшая особенно при­влекательной в тогдашних (начало 1950-х гг.) условиях «холодной» войны, в которой активно использовались доктрины панисламизма и пантюркизма.

Однако вытравить из народного сознания хрестоматийный образ Ша­миля-героя было невозможно, тем более с помощью вздорной идеи об имаме как ставленнике Турции и британских колонизаторов. Следует также учесть, что для советских историков-профессионалов, при всем том колоссальном идеологическом давлении, которому они подверга­лись, всегда существовали пределы адаптации к политическим за­казам партии. И чем труднее было согласовать эти заказы с эле­ментарными требованиями логики и с историческими источни­ками, тем изобретательнее становилось сопротивление историков.

После кончины Сталина предпринимались осторожные попыт­ки отойти от багировской схемы. Открытой атаке она подверглась в ян­варе 1956 г. на конференции читателей журнала «Вопросы исто­рии», в обстановке перемен в общественно-политической жизни страны. Историкам предоставили немалую свободу, но это была свобода осмысления прошлого в свете «подлин­ного» марксизма-ленинизма. Как понимать такую общую установку применительно к Кавказской войне, никто себе толком не представ­лял. В это время всплыли ранее скрытые разногласия между столичными и северокавказскими ис­следователями. Следствием поляризации крайних точек зрения стали попытки примирить их, найти некую «среднюю» линию.

В 1956-57 гг. развернулись широкие дискуссии по Кавказской войне. В непривычной атмосфере относительной свободы мысли сразу обнажились две противоположные позиции. Условно их мож­но назвать «прошамилевской» и «антишамилевской». Сторонники первой подчеркивали «антиколониальную», «антисамодержавную» и «антифеодальную» сущность движения, считая его безусловно «прогрессивным». Другие обращали внимание скорее на «реак­ционную» оболочку мюридизма, непоследовательность классовой по­литики Шамиля, ее откровенный феодально-клери­кальный характер. Особо отмечались «объективно-прогрессивные» последствия присоединения горцев Северного Кавказа к России, что предполагало осуждение имама, который противился этому благо­творному процессу.

Вместе с тем ряд историков-прагматиков тяготел к поиску та­кого баланса в подходах к Кавказской войне, при котором реабили­тация Шамиля не обернется его возвеличиванием, а сложная структура политики России на Кавказе не будет сведена лишь к коло­ниальному гнету царизма. Обозначились общие контуры компромисса: с одной стороны, осудить колониальный гнет царизма, с другой, - признать присоединение Северного Кав­каза к России прогрессивным актом; с одной стороны, утвердить идею об антифеодальной и антиколониальной (антицаристской) сущности движения, с другой - не игнорировать реакционные чер­ты мюридизма; с одной стороны, отвергнуть версию об агентурном происхождении Кавказской войны, с другой - не сбрасывать со сче­тов влияние внешнеполитических факторов.

В конце 1950-х- первой половине 1980-х гг. большинство со­ветских историков предпочитало заниматься более безопасными сюжетами, не расходясь с официальными идеологическими установками. Речь шла о даль­нейшем обосновании добровольного характера и благотворных последствий присоединения народов Северного Кавказа к России. В целом же до начала 1980-х гг. изучение Кавказской войны на­ходилось в состоянии глубокого кризиса.

В 1983 г. в статье, помещенной в одном из ведущих историчес­ких журналов страны – « История СССР», М.М. Блиев попытался найти выход из кризиса. Он выдвинул идею о том, что Кавказская война представ­ляла собой процесс перехода однотипных общественных структур Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа от патриархально-родовых отношений к раннефеодальным, классовым. Такое социа­льное состояние (названное Ф.Энгельсом «военной демократией») характеризовалось преобладанием особого способа жизнеобеспече­ния общества - грабительскими набегами, объектом которых было вначале Закавказье, а затем - русские поселения на Северном Кавка­зе. Так возникла перманентная война с Россией, получившая идей­ное обрамление в виде мюридизма и газавата.

Однако намерение М.М. Блиева вывести проблему Кавказской войны из сферы политико-идеологической в прост­ранство «чистой» науки обернулось обратным эффек­том. Научная статья вызвала взрыв возмущения с ярко выраженной национально-идеологической окраской. Молодое, крайне ранимое национальное самосознание горских народов Кав­каза восприняло все так, будто Шамиля опять преврати­ли в предводителя первобытных разбойников, совершавших в по­исках добычи хищнические нападения на русскую территорию. В таком качестве имам утрачивал свой героический облик, а про­поведуемый им ислам - священную ауру и культурно-духовное содержание. В итоге горцы выставлялись агрессорами, а Россия - обороняющейся стороной.

Начавшаяся в 1985 г. эпоха либерализации советского общества высвободила из-под авторитарного гнета могучие социальные и национальные силы, заявлявшие о своих интересах все более ре­шительно. После некоторого периода выжидания, по мере распростране­ния гласности на прежде заповедные темы, поднялась невиданная кампания реабилитации Шамиля, принимавшая порой культовые формы. Выходят в свет большей частью публицистические статьи о Кавказской войне, одна за другой организуются всесоюзные и региональные конференции. Люди, не имевшие никакого отношения к изучению истории вообще и дви­жения горцев в частности, в срочном порядке переквалифицирова­лись в «специалистов-кавказоведов». В их распоряжении оказались средства массовой информации. Возросло стремление идеологизировать тему Кавказской войны, сделать ее инструментом публично-пропагандистской политики, прежде все­го в национальном вопросе.

Развал СССР (в 1991 г.) резко обострил идеологический и духов­ный кризис в России. Тревожные сепаратистские симптомы наблюдались в националь­ных регионах. В общественном сознании углубляется психологический раскол на «мы» и «они». Возникает кавказофобия, с одной стороны, и русо­фобия, с другой. Естественно, с новой остротой встала тема Кавказ­ской войны. В первой половине 1990-х гг. публикуется масса самых разнообраз­ных материалов о Шамиле и его движении. Но выполняя культурно-просветительскую миссию, они воспитывала национальное самосознание северокав­казских народов в направлении сепаратизма.Это провоцировало новый виток в идеологизации проблемы Кавказской войны. Кампания реабилитации Шамиля в региональ­ных средствах массовой информации перешла едва ли не в кам­панию его канонизации, превращая для сепаратистски настроенных политиков конца 1980-х - начала 1990-х гг. в знамя и вдохновенный пример «освобо­дительной» борьбы с новым имперским «центром».

Довольно долго Москва фактически игнорировала это мощное идеологическое наступление. Возникло слишком явное нарушение равновесия в оценках Кавказской войны. Весьма решительная попытка вы­править перекос последовала в апреле 1994 г., когда вышел в свет сдвоенный номер (март-апрель) российского историко-публицистического журнала «Родина», целиком посвященный Кавказской войне. В 1994 г. вышла в свет монография М.М.Блиева и В.В.Дегоева «Кавказская война», основанная на обширном, в том числе западноевропейском, материале. В ней последовательно развивается мысль о формационных истоках Кавказской войны. Они выводятся из социально-хозяйственного строя горцев, который имел в ка­честве экономической («базисной») сердцевины «набеговую систе­му», приносившую материальный результат (добычу), а в качестве «надстройки» - нарождающуюся идеологию мюридизма и доклас­совую политическую организацию общества, начинавшую обретать при первых двух имамах раннегосударственные контуры. Россия остается «внешним фактором», сдерживающим разрастание Кав­казской войны с помощью военных и военно-экономических средств, не вникая в суть внутренних процессов в горных районах Чечни и Дагестана, и тем самым фактически провоцируя именно то, что она хотела остановить.

Чеченская трагедия конца ХХ века нанесла непоправимый урон нравственно­му здоровью российского общества. Среди его русской части вы­плеснулись наружу антикавказские настроения, для которых име­лись и объективные, и субъективные причины. Как были причины и для обострения русофобии на Северном Кавказе. Одно из самых глубоких последствий событий в Чечне - при­менительно к нашей теме - состоит в том, что Кавказская война XIX в. стала, как никогда, злободневным сюжетом. О ней вспомина­ют беспрестанно. Все это, естественно, приводит к углублению идеологизации взглядов на Кавказскую войну с очевидными приметами упроще­ния противоположных позиций до примитивного уровня.

Б.) Какие причины вызвали Кавказскую войну и каков ее характер?

Кавказская война была вызвана причинами объективного и субъективного характера.

• Конечно, важнейшей причиной, приведшей к Кавказской войне, было усиление здесь российского присутствия и включение Северного Кавказа в состав Российской империи.

• Одной из причин следует назвать ускорившиеся под влиянием русского присутствия процессы классообразования у горских народов.

• Сыграли свою роль и особенности устройства обществен­ной жизни ряда горских народов, существование у них в первой половине XIX века набеговой системы.

• Война началась и проходила на фоне острых разногласий между Россией, Англией, Францией и Турцией в борьбе за Кавказ, поэтому внешнеполитический фактор, геополитические противоречия между ведущими мировыми державами, безусловно, повлияли на события на Северном Кавказе.

• Жесткая целенаправленная политика Петербурга, проводимая наместником на Кавказе генералом А. П. Ермоловым, также стала фактором, способствовавшим консолидации горцев в борьбе с Россией.

• Идеологическим фактором борьбы стал Кавказский мюридизм, имевший ярко выраженный политический характер, совмещающийся с уравнительными идеями и проповедью газавата.

Основная масса участников Кавказской войны – свободные крестьяне, вовлеченные в движение лозунгами равенства, социальной справедливости, восстановления патриархальной демократии. Имамы (предводитель, духовный и светский глава) в первой половине XIX в. возглавили движение кавказских мюридов, проповедующих идеи о братстве и равенстве мусульман, социальной справедливости и священной войне с неверными.

Лекция 12.

План.

1. Основные этапы Кавказской войны на Северо-Восточном Кавказе.