«О примирении речи быть не может»

Вслед за отлучением, вызвавшим столь бурное негодование русского общества, наступил новый этап преследований Толстого реакционными силами. Этот период (1901 – 1910 гг.) характерен полицейской активностью, цинизмом правительственных органов и лицемерием церковников, потерявших в глазах общества изрядную долю авторитета в связи с провалом своей затеи.

Синод был вынужден, с одной стороны, сохранять видимость действенности отлучения и, следовательно, принимать меры, вытекающие из этого положения, а с другой – прибегать к всевозможным ухищрениям с целью вырвать у Толстого хотя бы намек на то, что он согласен примириться с церковью, и иметь пусть даже незна­чительный повод для того, чтобы объявить свое «определение» утратившим силу.

В то время, когда в церковных поучениях и проповедях, в статьях со страниц духовных журналов и черносотенных газет не переставая изливается поток ругани и проклятий на голову «яснополянского ересиарха и лжеевангелиста», в Ясную Поляну идут призывы церковников о примирении с церковью.

Вот что мы находим в дневниковых записях С. А. Толстой.

15 февраля 1902 года Софья Андреевна получила от митрополита Антония письмо, увещевающее ее убедить Льва Николаевича вернуться к церкви, примириться с церковью и помочь ему умереть христианином. По поводу этого письма Толстой сказал: «О примирении речи быть не может. Я умираю без всякой вражды или зла, а что такое церковь: «Какое может быть примирение с таким неопределенным предметом?»* (* Л. Толстой. Собр. соч., т. 54. Примечания, :тр. 489)

25 февраля С. А. Толстая отметила в своем дневнике, что и Толстой получил два письма, убеждающие его «вернуться к церкви и причаститься», и она (то есть Софья Андреевна) получила письмо от княжны М. М. Дондуковой-Корсаковой, советующей, чтобы она «обратила Льва Николаевича к церкви и причастила» (там же).

9 августа С. А. Толстая записала в дневнике: «Священники мне посылают все книги духовного содержания с бранью на Льва Николаевича» (там же, стр. 492).

31 октября 1902 г. в Ясную Поляну приезжал к Толстому из Тулы священник, взявший на себя «труд быть увещателем графа Л. Толстого». Обычно и прежде дважды в год этот священник посещал Ясную Поляну. Толстой принимал его, приглашал иногда к столу, но от бесед по вопросам веры отказывался (там же, стр. 651).

Правительственные органы постоянно опасались возможности «беспорядков», связанных с именем Толстого.

Директивы не допускать никаких демонстративных речей, действий и манифестаций стали типичными для полицейских шифровок, которые шли по различным направлениям в связи с какими-либо выездами Толстого из Ясной Поляны, с его юбилейными датами, с болезнью:

Особенно цинична своеобразная генеральная репетиция, проведенная правительством в 1901–1902 годах на случай смерти Толстого. Начало этой репетиции относится ко времени, когда писатель, находясь в Крыму, заболел. В июле 1901 года во все концы России полетела телеграмма министерства внутренних дел с предписанием проявлять строжайшую бдительность в случае кончины Толстого. Когда в декабре 1901–январе 1902 года возникло опасение, что болезнь угрожает его жизни, правительственные органы развернули лихорадочную деятельность. Любопытно содержание заблаговременно заготовленного секретного письма министра внутренних дел обер-прокурору св. синода К. П. Победоносцеву (в котором оставлено место для даты, так как Толстой был жив): «Имею честь сообщить Вашему превосходительству для сведения, что мною сего числа разрешено таврическому губернатору выдать свидетельство на перевоз тела графа Толстого из Ялты в Ясную Поляну».

Заготовлена была также за подписью директора департамента полиции директива ряду губернаторов: «Тело графа Толстого перевозится из Ялты в Ясную Поляну. Отправление...- (оставлено свободнее место для даты) числа. Благоволите принять зависящие меры к воспрепятствованию каких-либо демонстраций по пути. Директор Зволянский... (свободное место) января 1902 г.».

Меры, предупреждающие общественные демонстрации, были разработаны с иезуитской предусмотрительностью. Согласно плану министерства путей сообщения, одобренному министерством внутренних дел, по одному варианту почтовый поезд с траурным вагоном должен был прийти в Харьков с опозданием до сорока минут, а отправлен из Харькова «своевременно», не взирая на задержку почты». По второму варианту, если бы оказался выбранным иной маршрут, поезд также прибыл бы в Харьков с нарочитым опозданием. Так собирались предотвратить, «общественные изъявления» по поводу смерти Толстого в пути следования гроба с его телом.

Тогда же министерство внутренних дел дало распоряжение не служить панихиды по Толстому, не разрешать печатания объявления о панихидах, «а равно принять меры к устранению всяких демонстративных требований о служении панихид».

Было сделано все возможное и для инсценировки мнимого раскаяния Толстого перед смертью.

Осень 1901 года Толстой проводил на юж­ном берегу Крыма – в Гаспре, в имении графини С. В. Паниной, предоставившей в его распоряжение двухэтажный дом, расположенный высоко над морем, с парком, с открытыми на море широкими верандами и домовой церковью, которая, разумеется, могла посещаться духовенством для совершения богослужений. Когда Толстой в конце января 1902 года заболел настолько тяжело, что опасались за его жизнь, Победоносцев, узнав о возможности близкой смерти Толстого, принял самое неожиданное и невероятое решение – инсценировать раскаяние Толстого. Для этого он отдал распоряжение местному духовенству, чтобы как только станет известно о кончине Толстого, священник, пользуясь правом посещения домовой церкви, вошел в дом, а затем, выйдя оттуда, объявил бы окружающим его и дожидающимся у ворот лицам, что граф Толстой перед смертью покаялся, вернулся в лоно православной церкви, исповедался и причастился и что духовенство и церковь радуются возвращению блудного сына.

Чудовищная ложь должна была свершить то дело, которого не могли сделать десятки лет гонений и преследований Толстого правительством и церковью. Выздоровление писателя помешало осуществлению этого возмутительного замысла.

* * *

Расчет инициаторов отлучения на крайнее озлобление темных сил, искусственно подогретое религиозным фанатизмом, оказался верным. Не трудно представить, что в те годы, когда влияние церкви еще не было подорвано в широких массах, слова «определения», возвещающие всему миру, что «граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на господа, и на Христа его и на святое его достояние»... таили в себе страшную угрозу. Толстому была противопоставлена несметная толпа изуверов, черносотенцев, готовых на любое преступление.

Бесстрашие, стойкость и мужество проявил Толстой в годы, когда в связи с отлучением от церкви поднялась невиданная волна травли его, сопровождавшаяся наглыми и грубыми угрозами, тем более, что еще до отлучения Толстой уже получал письма с угрозами расправы с ним. Например, в декабре 1897 года ему было прислано анонимное письмо «члена подпольного общества вторых крестоносцев» с угрозой убить его, как «законоположника» секты, оскорбляющей «господа нашего Иисуса Христа», и как «врага нашего царя и отечества».

С особенным остервенением и сладострастием в травлю Толстого включилось духовенство, конечно, с ведома и по наущению синода.

Так, например, биограф Толстого П. И. Бирюков приводит следующее письмо, опубликованное в газете «Наши дни»:

«В 12 верстах от Глухова находится монастырь Глинская пустынь, вот уже третий год привлекающий общее внимание злободневной картиной, нарисованной масляными красками на монастырской стене и изображающей графа Л. Н. Толстого, окруженного многочисленными грешниками, среди которых, судя по подписи, можно найти Ирода, Агриппу, Нерона, Трояна и других «мучителей», еретиков и сектантов.

Картина называется «Воинствующая церковь»: среди моря стоит высокая скала и на ней церковь и праведники; внизу мятущиеся грешные души; по правую сторону, горят в неугаси­мом огне враги церкви, уже отошедшие в лучший мир, а по левую – наши современники в сюрту­ках, блузах и поддевках мечут камни и палят из ружей в ту скалу, на вершине которой стоит храм. Под каждым действующим лицом имеется №, а сбоку – пояснение: бегуны, молокане, духоборы, скопцы, хлысты, нетовцы и т. д.

На видном месте картины изображен старик в блузе и шляпе, над ним стоит № тридцать четвертый, а сбоку комментарий: «Искоренитель религии и брачных союзов». Прежде на шляпе у «искоренителя религии и брачных союзов» имелась надпись: «Л. Толстой».

Возле злободневной картины то и Дело тол­пятся богомольцы, а кто-нибудь из братии с пафосом дает им соответствующие разъяснения:

– Еретик он и богоненавистник! И куда смотрят! Рази так нужно? В пушку бы его зарядил – и бах! Лети к нехристям, за границу, графишка куцый!..

И проповедь имеет успех. Из соседнего села Шалыгина приходил к игумену крестьянин-мясник и просил благословения на великий подвиг:

– Пойду я к старику тому, разрушителю браков, — рассказывал крестьянин свой план, – как будто за советом, а там выхвачу нож из-за голенища, и – кончено!..

– Ревность твоя угодна богу, – ответил игумен, – а благословения не дам, потому, все-таки, придется ответствовать...

Реакционная печать, угодливо стремясь внести и свою «посильную лепту» в организованную правительством и церковью травлю великого писателя, взывала к властям от имени так называемых «истинно русских» людей с требованием предать Толстого суду. Эта кампания в печати продолжалась до самой его смерти. Так, в феврале 1910 года в одной из черносотенных газет была напечатана статья, которая заканчивалась таким недвусмысленным предложением: «Следовало бы правительству, наконец, подумать об этом, добраться до Ясной Поляны и разорить

это вражье гнездо клевретов антихриста, пока сам народ русский не посягнул на это»* (*«Ивановский листок», 4 февраля 1910 года).

Ко всем многочисленным угрозам Толстой относился спокойно. Н. Н. Гусев так рассказывает об одном эпизоде, случившемся в 1907 году:

«Недавно была угрожающая телеграмма из Подольска: «Ждите. Гончаров». Это уже вторая от того же незнакомого человека; первая была: «Ждите гостя. Гончаров».

Софья Андреевна беспокоится, а Л. Н. относится к этой угрозе совершенно равнодушно».

Несколькими годами раньше Толстой записал в дневнике по такому же поводу: «Получены угрожающие убийством письма. Жалко, что есть ненавидящие меня люди, но мало интересует и совсем не беспокоит».

Однако Толстой, конечно, понимал, что за обещаниями расправы с ним, за письмами с угрозами его жизни, которые он все время получал, стояли вполне реальные силы реакции.

Вся передовая Россия, все прогрессивное че­ловечество отметило восьмидесятилетие со дня рождения Л. Н. Толстого в 1908 году. Бесчисленное множество приветственных писем и телеграмм шло юбиляру в Ясную Поляну из всех уголков страны, со всех концов земного шара. Реакционная пресса «по-своему» ознаменовала эту дату, осыпая Толстого безудержной бранью, призывая заодно к расправе с «инородцами» и «всеми врагами престола». Великого писателя поносили за призывы к ликвидации частной собственности, за «полный развал государства» и «разрушение веры во всемогущего бога». Готовясь к юбилею, департамент полиции 18 марта 1908 года разослал губернаторам, градоначальникам, начальникам жандармских управлений и охранных отделений циркуляр о наблюдении за тем, чтобы чествование Толстого «не сопровождалось нарушением существующих законов и распоряжений правительственной власти». Аналогичные указания были даны Столыпиным всем губернаторам. Все пришло в движение.

Цензура набросилась на печать, не пропуская никакого «восхваления врага православной церкви и существующего в империи государственного строя», во многих городах была приведена в полную готовность полиция.

На юбилей «откликнулся» известный черносотенец и мракобес Иоанн Кронштадтский, сочинивший молитву о скорейшей смерти юбиляра: «Господи, умиротвори Россию ради церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей...» * (*Газета «Новости дня». Москва, 14 июля 1908 г ).

Апофеозом всей этой кампании явилось опубликование 24 августа в саратовском «Братском листке» «архипастырского обращения» епископа Гермогена «по поводу нравственно беззаконной затеи некоторой части общества... торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста-революционера Льва Толстого». Перепечатанное всеми черносотенными газетами «обращение» было наполнено отъявленной руганью, демагогией, вроде того, что Толстой является «убийцей юношества», и прочими выдумками расходившегося архипастыря.

Этот номер «Братского листка», а также различные черносотенные прокламации, направленные против чествования Толстого, распространялись, понятно, беспрепятственно.

Но, несмотря на полную свободу и поощрение устной и печатной клеветы и поношений, реакционные силы не могли изолировать маститого писателя от его народа. Тысячи писем и теле­грамм с приветствиями в связи с восьмидесятилетием, полученные Толстым в те дни, говорят о глубоком уважении и любви к нему:

«...Мы, русские рабочие, гордимся Вами, как национальным сокровищем (из письма рабочих Балтийского завода).

«...Шлем привет... защитнику угнетенных пролетариев, силою великого таланта боровшегося с властью тьмы.» (из письма петербургских рабочих фабрики Мельцер).

«...Земной поклон великому апостолу правды... бессмертному печальнику о трудящихся и обездоленных» (из письма рабочих завода Эльворти).

«...Дай бог, чтобы продлилась жизнь твоя, великий сеятель любви и правды» (из приветствий крестьян).

И так далее.

После появле­ния статьи Толстого «Не могу молчать!» со страстным призывом прекратить смертные казни (июль 1908 г.) по адресу его посыпались новые обвинения и угрозы расправы. Правительственная газета «Россия» 30 июля 1908 года в статье «Точка» над I», заявила, что Толстого... «по всей справедливости, следовало бы, конечно, заключить в русскую тюрьму». И это не было пустой фразой, ибо такое намерение обсуждалось в правительственных сферах. В совете министров, в частности, дебатировалось предложение министра юстиции Щегловитова о привлечении Толстого к суровой судебной ответственности за статью «Не могу молчать!»

Хотя правительство не отважилось на репрессивные меры по отношению к писателю, однако кампания, развернутая реакцией, все же дала свои результаты: «Тебя давно ждет висе­лица», «Смерть на носу», «Покайся, грешник», «Еретиков нужно убивать», – писали Толстому озверевшие «защитники престола».

Некая О. А. Маркова из Москвы прислала посылку с веревкой и письмом, подписанным «Русская мать»: «Не утруждая правительство, можете сделать сами, нетрудно. Этим доставите благо нашей родине и нашей молодежи» Тол­стой ответил ей спокойным и даже теплым письмом, которое, однако, не дошло по назначению, так как обратный адрес, указанный на посылке, оказался вымышленным.

Это, разумеется, не означает, что он не придавал никакого значения угрозам. А. Б. Гольденвейзер записал в своем дневнике 10 августа 1908 года слова Толстого: «...возможно, что чер­носотенцы меня убьют».

Статья «Не могу молчать!» вызвала восторженные отклики передовых людей русского общества. Вот выдержки из некоторых писем Толстому:

«Да живите и бодрствуйте на благо человечества! Не проглотит и не удавит Вас ни тюрьма наша русская, ни виселица; насколько Вы велики, настолько они ничтожны для этого. Недосягаемо для них выросли Вы».

«Ваши слова раздались как удары колокола в духоте позорного молчания. Люди дремали, и никто их не будил».

«В дни постыдного безмолвия общества, среди полного эгоизма и циничного надругательства власти над всем, что дорого и свято для чело­вечества, наконец-то раздался голос одного чело­века, который громко запротестовал против совершающихся изуверств».

Все это поддерживало Толстого, глубоко радовало его.

Многолетние преследования, конечно, не могли не причинять боли и огорчений писателю. Однако самым тяжелым для него было преследование властями его друзей, последователей и единомышленников, которые печатали, распространяли или хранили его запрещенные произведения или следовали его призывам не подчиняться правительству. Многие из этих людей подвергались заключению в тюрьму, крепость, умирали преждевременной смертью от побоев и болезней, семьи их доводились до нищеты. Подверглись преследованиям и ссылке сотрудники и друзья Толстого В. Г. Чертков, П. И. Бирюков, Н. Н. Гусев и многие другие.

Цель этой провокационной тактики Толстой разоблачил в одной из своих статей, в которой писал, что правительство, действуя таким путем, хотело заставить его прекратить обличительную деятельность. Еще в 1896 году Толстой послал письмо министрам юстиции и внутренних дел, где утверждал, что этот прием не достигает цели, и требовал, чтобы все меры, принимаемые против лиц, сочувствующих ему или распространяющих его произведения, принимались и против него самого.

Писатель не раз обращался с просьбами облегчить участь преследуемых за сочувствие ему людей к царю, Столыпину, губернаторам и прочим лицам, от коих это зависело.

Особый интерес представляет ходатайство Толстого о Новоселове.

Молодой филолог М. А. Новоселов, часто посещавший писателя в Москве, размножил на гектографе запрещенный его рассказ «Николай Палкин» и раздавал оттиски желающим. За распространение недозволенной литературы он вместе с несколькими знакомыми был арестован. Узнав об этом, Толстой отправился в Московское жандармское управление с требованием освободить арестованных. Он доказывал незаконность их ареста, ибо он, Толстой, автор рассказа и главный виновник остается на воле.

Начальник жандармского управления генерал Слезкин с любезной улыбкой ответил Толстому: «Граф, слава Ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить»...

Все же Новоселов с товарищами вскоре был освобожден и отделался годом гласного надзора полиции.

...«Казалось бы, ясно, –писал Толстой, – что одно разумное средство прекратить то, что не нравится в моей деятельности – это то, чтобы прекратить меня. Оставлять же меня и хватать и мучить распространителей (имеется в виду нелегальных произведений Толстого. – Г. П.) не только возмутительно не справедливо, но еще и удивительно глупо. Если же справедливо то... чтобы, мучая близких мне людей, заставить меня прекратить мою деятельность, то и этот прием никак не достигает цели... потому, что как мне ни больны страданья моих друзей, я не могу, пока жив, прекратить эту мою деятельность» *(* Статья «По поводу заключения В. А. Молочникова» (1908 г.).