А.А. Кизеветтер (1866—1933)
Биография В воспоминаниях «На рубеже двух столетий» Александр Александрович Кизеветтер описал события своей жизни 1881 — 1914 гг. В год рождения сына отец Кизеветтера (юрист по образованию) заведовал архивом Главного штаба. В том же здании была служебная квартира, где родился будущий историк.
Немецкую фамилию Кизеветтер унаследовал от предков из Тюрингии, но немецкий язык знал плохо. Поэтому, когда его выслали из России в 1922 г., он поехал в Прагу, а не в Германию, так как чтение лекций на немецком языке вызывало у него серьезные трудности. Человек русской культуры, А.А. Кизеветтер был похож на мать, Александру Николаевну. Она принадлежала к богатому талантами роду Турчаниновых (прадед историка был известным церковным композитором, дед преподавал историю в Духовной академии). Из этого родника Кизеветтер черпал свои литературные и ораторские способности. Мать, выпускница Смольного института, аккумулировала то ценное, что вырабатывалось не одним поколением и бережно передавалось детям.
Интерес к истории в семье был глубоким, и в воспитании большое значение придавалось истории.
Отец в чине тайного советника представлял военное министерство при Оренбургском генерал-губернаторе. В 1884 г. в Оренбурге Кизеветтер окончил гимназию. Позднее он вспоминал: «Ближайшим университетским городом к Оренбургу была Казань, и большинство воспитанников Оренбургской гимназии по окончании гимназического курса поступало в Казанский
университет. Но меня неудержимо влекла к себе Москва. Уже в средних классах гимназии я принял твердое решение посвятить себя изучению русской истории, и к Москве меня притягивало, словно магнит, имя Ключевского, тогда только что прогремевшее в связи с его блестящим докторским диспутом, на котором он защищал диссертацию: "Боярская Дума Древней Руси"». Профессиональные исторические занятия в то время были интересны обществу, и защита докторской диссертации талантливым человеком превращалась в общественное событие.
В момент поступления Кизеветтера в Московский университет преподавание русской истории было всецело сосредоточено в руках Ключевского. Кизеветтер вспоминал: «Ключевский блистал ослепительным талантом первоклассного ученого и художника-лектора».
Кизеветтер оказался трудолюбивым учеником: «7 лет почти ежедневно просидел я в архиве (Министерства юстиции) от 9 часов утра до 3 часов и накопил такую гору выписок из архивных документов, что для их обработки потребовалось еще около 2 лет». Много времени занимала и преподавательская работа, в том числе ил МБЖК, 0 Коммерчески институте. «Наконец, в 1903 г. была отпечатана моя магистерская диссертация под названием «Посадская община в России XVIII столетия». Книга получилась в 50 печатных листов. Она была насыщена совершенно новым архивным материалом и раскрывала полную картину жизненного строя русского города XVIII века». В свое время тема получила одобрение Ключевского. Кизеветтер вспоминал: «Ключевский сказал мне на диспуте: «Вашу книгу еще долго надо будет не столько критически разбирать, сколько изучать».
Кизеветтер показал, что магистратские учреждения, скопированные Петром I с иностранных образцов, составили всего только показной верхний слой городского самоуправления, под которым в течение всего XVIII в. вплоть до городской реформы Екатерины II продолжал существовать типичный посадский мир, унаследованный от Московской Руси, с его органом — мирским посадским сходом. «Состояние посадского общинного хозяйства в XVIII столетии ярко отразило тяглый, закрепощенный характер посадских общин того времени» — к такому выводу пришел Кизеветтер. «Мечты Петра опережали русскую действительность». Личный состав посадской общины определялся двумя началами: наследственностью
посадского состояния и профессиональным характером посадского тягла, который «выражался в том, что всем, не вложившимся в посадское тягло, запрещалось иметь торговлю и промыслы в пределах посада». Для вступления в посадскую общину со стороны требовалась наличность торга и промысла установленного размера.
В качестве источников Кизеветтер пользовался многочисленными мирскими приговорами различных посадов, и на основании этого материала он смог начертить подробную картину того посадского самоуправления, которое существовало тогда не на бумаге, не в официальных регламентах, а в действительности, на практике. Он подробно изучил социальный состав посадского населения того времени (его основные разряды: посадское купечество, цеховые ремесленники, «подлые» люди — огородники и чернорабочие) и посадские службы, повинности и подати, т.е. посадское тягло. Любивший образно писать, Кизеветтер говорил о господствующих чертах социальной физиономии типичной посадской общины XVIII столетия.
Его общий вывод был неутешительным: «Разорение плательщика и недоимка в казне являлись естественным результатом... финансовой системы, представлявшей собой хроническое вытягивание жил из податного населения». Скорбная ситуация Петровского времени несколько облегчается к середине XVIII в., но уже в начале 1760-х гг. «последовал новый пароксизм нажимания податного пресса». В прямой зависимости от организации посадского общинного тягла мирское посадское самоуправление получало резко выраженную олигархическую окраску. «Земские по выборному составу, эти учреждения (магистраты) являлись органами бюрократической централизации в сфере управления по всему кругу присвоенных ими задач». Магистерская диссертация заканчивалась оптимистическим выводом Кизеветтера о смягчении крепостнического характера посадской общины (автор к тому времени изучил развитие русского муниципального строя до середины 1760-х гг.), который «шел на убыль», причем сам процесс готовил почву для коренной реформы муниципального строя в 1780-е гг.
Этот вывод был скорректирован в докторской диссертации, специально посвященной Кизеветтером анализу «Городового положения» Екатерины II 1785 г. Деятельность Екатерины II
не оправдала возлагавшихся на нее Кизеветтером либеральных надежд.
Диспут по защите магистерской диссертации Кизеветтера состоялся и декаб|]с 1903 г. Громадная актовая аудитория университета была «битком»-. Кизеветтера хорошо знали как ,\\-к-тора и автора статей («Иван Грозный и его оппоненты к. onyfr-ликованной в журнале «Русская мысль», г> Домострое, напечатанной и «Русском богатстве*). Его исторические очерки печатались в журналах "Обрач^нанне!- и «Журнале для всех*. Однако сам Kj ое в отгер считал главной «приманкой* для публики присутствие на своей защите Ключевского, который должен был выступить официальным оппонентом. «Слушать, как диспутирует Ключевский, было величайшим наслаждением для тонких ценителей научных споров».
Впрочем, защита прошла гладко, у Кизеветтера сложились ервеем иные отношения с Ключевским, чем у Милюкова. -«Все заметили, что Ключевский на этот раз вел диспут совсем не и обычном тоне: совсем не было «игры кошки с мышкой», соединен ний с легким зкзамеиом диспутанту; Ключевский вел диспут таким тоном, который ясно давал понять всем присутствующим, что он признает в своем ученике собрата по науке, и вот этот-то тон его был для меня лучшей наградой за мои долголетние труды», — вспоминал Кизеветтер.
При работе над докторской диссертацией Кизеветтера интересовали источники «Городового положения» 1785 г., его черновые проекты и применение в жнз1ги. Историк показал, как н 1770 1780-х гт Екатерина П проштудировала Елексто-на Проанализирован остзейские, шнедские. нрусскне источники » Городового положения*, особенно «Ремесленное положение», Кизеветтер определил и проанализировал характер заимствований. Екатерина II пользовалась работами Уложенной комиссии 1767 г. как подготовительным материалом. Она «накладывала на них штемпель собственной политической идеи». «Идея сводилась к установлению общественных союзов и корпораций, по форме самоуправляющихся, по существу служащих подчиненными органами коронной администрации. Эта идея проходит красной чертой через все крупнейшие законодательные акты Екатерининского царствования**. Основной тенденцией екатерининского законодательства было подчинение денешпо старых начал государственной жшш* некоторых вводимых ею новых форм государстве иного устройства.
8—2432
«Подновлялся и перекрашивался фасад государственного здания, но все, прикрываемое этим фасадом, лишь в слабой степени затрагивалось вводимыми переменами».
«Россия Петра Великого знала лишь закрепощенные — служилые и тяглые — общественные группы. Вот почему попытки Петра подвести под государственное здание фундамент самоуправляющихся союзов потерпели неудачу». Усложнение и развитие экономических отношений, повышение уровня городской культуры — объективные процессы XVIII в. «Дворянство из служилых людей превратилось в земле- и душевладельцев». Подчеркнув это глубокую «социальную метаморфозу», Кизе-веттер не провел анализа ее взаимосвязи с правительственной политикой.
Кизеветтер испытывал сильнейшее влияние Ключевского. Милюков писал по этому поводу: «Как историк он был подавлен готовой схемой русской истории в блестящем синтезе Ключевского». Это мнение Милюкова не совсем справедливо. Обращение Кизеветтера к «локальным» и «мало разработанным историческим проблемам» свидетельствовало еще и о другом. О том, что наука развивается по собственным законам. В конце XIX в. она вступала в период углубленной специализации.
Для Кизеветтера история — единый цело-Мировоззренческие стный процесс: «Если местные своеобразия приоритеты западноевропейских стран не препятствуют им тем не менее принадлежать к единому миру европейской культуры, то и наличность в русской культуре местных своеобразий не упраздняет понятия единой европейской культуры». Он представлял себе историческую жизнь человечества в виде ряда параллельных культурных раз-витий, не вытягивающихся в единую линию, но совершающих круг своего развития друг от друга самостоятельно и отвергал идею линейного прогресса.
«Выделение» России из «общеевропейского жизненного процесса» он считал недопустимым, что не мешало ему признавать национальное своеобразие отдельных местных историй. Кизеветтер отстаивал понятие общечеловеческой культуры и понимал под этим «совокупность некоторых начал и норм, значение которых выходит за пределы местных различий и нормативная сила которых сохраняет свою ценность при всех национальных своеобразиях, будучи связана с основными стихиями человеческой природы и в этих стихиях имея свой подлинный корень. Наличность таких начал в жизни
человечества и придает некоторое единство культурным процессам самых различных стран, отнюдь не устраняя в то же время пестрого многообразия национальных развитии».
«...Каждая человеческая личность неповторяема: сколько лиц, столько и отдельных биографий. Но кто же в силу этого станет отрицать единство человеческой природы не только физической, но и духовной? Как ни своеобразны все индивидуальные биографии, все же все люди подчинены действию некоторых общих законов в жизни и своих телесных, и своих психических организмов....
Даже гораздо более своенравные, нежели человеческая мысль, человеческие страсти при всем многообразии их порывов подчиняются-таки некоторым общечеловеческим законам».
Из наличия «национальных своеобразий» Кизеветтер не считал возможным выводить отрицание общечеловеческих элементов в основе отдельных культур. Он подчеркивал связь экономики и политики: «Экономический прогресс в рамках элементарной политической формы — это все равно, что взрослый мужчина, втиснутый в детское платье».
Убежденный конституционалист и сторонник парламентаризма, он видел в нем возможность для населения участвовать в государственной жизни. Кизеветтер стремился выявить в прошлом институты, например городского самоуправления, способные в своем органическом развитии стать опорой конституционного строя.
Кизеветтер рассматривал русскую историю с точки зрения борьбы общественных интересов и правительственных репрессий, федерализма и централизации. Двигателем русского исторического процесса он считал реформаторство и либеральное законодательство.
К XVII в., по мнению Кизеветтера, «старина отживала». Концептуальное отношение к понятию «старины» выражало его отношение к проблеме Россия—Запад в целом. Его содержание проявляется сквозь описание исторических характеров действовавших лиц в русской истории. Историк считал, что «у каждой эпохи свой умственный кругозор, свой круг понятий». Он пытался определить его для достаточно продолжительного периода XVII — начала XIX в.
И хотя Кизеветтер пишет: «Было бы на лицо бескорыстное стремление к истине, способности отстаивать свои убеждения, и если человек проявил эти свойства, мы признаем в нем брата,
как бы ни были далеки его мысли и стремления от наших собственных понятий», «старина» для него — синоним отсталости и рутины. Так, Д.М. Голицын, несмотря на знание европейской культуры и просвещенность (его библиотека насчитывала 6 тыс. томов), для Кизеветтера был ретроградом уже потому, что средствами западной науки и изучением западных государственных порядков пытался «подпереть и освежить на будущее время любезную его сердцу разрушающуюся родную старину».
Кизеветтер не разделял точки зрения, активно функционировавшей в современной ему исторической и экономической науке, согласно которой на исторический вектор влиял фактор древности, предопределявший и содержание генетического исторического кода.
Принятие западных идей и внутренний отказ от русской старины (признание ее чем-то менее развитым) являлись для Кизеветтера синонимом прогресса и тем непременным критерием передового, который позволял ему выделять среди исторических деятелей самых лучших. На этом основании в число передовых людей был включен Федор Михайлович Ртищев.
«Западные влияния «воздействовали» все в одном и том же направлении, они расширяли свободу и непринужденность действий человека, разнообразили его интересы, сбрасывали с жизни цепи старинной рутины». «Жалостью сжимается сердце, когда подумаешь, сколько богатых, поистине богатырских душевных сил целиком было растрачено на борьбу за пустые формы и обряды, в которых видели какой-то таинственный оплот национальной самостоятельности», — писал Кизеветтер о старообрядцах и протопопе Аввакуме.
Кизеветтер любил жанр публицистики, что не находило понимания у Ключевского: «Кизеветтер — изфразился (учёный-Петрушка)». «Фразы за него мыслят». «Слово подсказывает мысль». «Это такая отвлеченная схематизация, такая дистилляция спирта, в которой остается только запах спирта без вещества его». «Мысли вслух на Красном крыльце».
Кизеветтер одним из первых заметил, что в русской истории в качестве действенного фактора постоянно присутствует утопия, значимость которой не следует недооценивать.«Историк усматривает в продукте утопических мечтаний одно из средств изучения исторической действительности. Отдельные узоры, которыми украшаются утопические картины будущего, могут
принадлежать к области чистой фантастики, но узоры предполагают канву, и на этой-то канве «социальных утопий» историк сосредоточивает свое внимание. Он расчленяет канву на ее составные мотивы, современные изучаемому памятнику утопической литературы». Идеальные воззрения, по Ки-зеветтеру, — это неотъемлемая часть «умственного и нравственного капитала, нажитого русским обществом* уже к XVI в. Блестящим источником для анализа исторических утопий Кизеветтер считал «Домострой*. Он рассматривал этот памятник в качестве дидактического источника о представлениях допетровской Руси, одновременно поучающего и обличающего порядок семейной жизни.
Сравнивая утопию М.М. Щербатова и утопию А.Н. Радищева. Кизеветтер В<В скрывал своих inпитнческих пристрастии: «Истприя показала, кто из двух утопистов был ближе к и с i прической-правде, что би;кт радикальная утопия была наиболее дальновидной, а потому и наименее фантастичной».
В XVI в. Кизеветтер видел «время глубокого раздвоения и интересов, и воззрений». Россия переживала страшный кризис, сопровождавшийся во всех сферах жизни острыми, болезненными потрясениями. 11 ьос же эта ;шоха была «временем творческих побегов деятельной мысли*. Господствовавшее литературное течение в XVI в. не было механически- компилятивным, оно было, по существу, полемическое, боевое. -Юно ни резюмировало продуктов старины, оно стремилось искусственно придать вид старины новым веяниям, порожденным событиями текущей политической жизни и партийной борьбы».
Развивая подпитую Ключевским тему иарод-
0 народных пых двнжешш в см\чные времена. Кизеветтер движениях п
J федлахал ттледонать их цели. Подчеркивая
здоровое начало в этих движениях, историк не считал, что они являются анархическими. Наоборот, крестьяне выступят за социальную справедливость государственного порядка и против процесса закрепощения. Поэтому, считал Кизеветтер, «самозванщину» следует рассматривать как изобретение общественных верхов, а не социальных низов. Под знамена Тушинского вора стекались бояре и дворяне, посадские и крестьяне, холопы и казаки, духовенство, т. е. все недовольные своим положением. Однако, убедившись в погромном, разрушительном характере тушинщины, крестьяне первыми покинули этот лагерь.
История Кизеветтер воскрешал забытую память о либерализма многих замечательных людях. Это направление своей работы он рассматривал как гражданскую обязанность. В основном Кизеветтер восстанавливал историческую справедливость по отношению к представителям русской либеральной доктрины, к зародышам которой он относил творчество Радищева и его младших современников, вышедших из радищевского кружка, в частности, И.П. Панина.
«Мы можем начинать историю русского либерализма лишь с того момента, когда в составе русского общества впервые обозначились группы, сознательно противопоставившие свои самостоятельные интересы всемогуществу государственного начала, когда в рамках государственного союза начали слагаться другие союзы, смотревшие на себя не только как на подпору государственного здания, но и как на самодовлеющие соединения, которым государство обязано предоставить со своей стороны охрану и поддержку, то есть в конце первой четверти XVIII в. после смерти Петра Великого».
Специальные условия русской жизни сделали дворянство застрельщиком либерализма: «Сближение с европейским Западом сделало свое дело. Влияние западной культуры на умственную жизнь русского человека вскоре вышло далеко за пределы тех первоначальных задач, ради которых русский человек ехал за рубеж своей родины на выучку к иноземцам. Он ехал туда, чтобы научиться воевать и строить корабли. Он возвращался оттуда с ученьем рассуждать и строить политические системы».
Попытка русского дворянина XVIII в. превратиться из холопа в гражданина, по мнению Кизеветтера, была первым дебютом нарождавшегося русского либерализма: «Почва для появления такой попытки была дана местными условиями общественного развития, но самое осуществление ее не могло обойтись без услуг иноземной западноевропейской политической теории».
Концепция Кизеветтера не лишена проти-
Сон или воречий. С одной стороны, он подчеркивал,