3. Киты оказываются хрупкими
Я все время не делал большого различия между взглядами Эренбурга и теоретиков «левого» искусства вообще. Потому что во взглядах Эренбурга собственно оригинального мало. Он только привел в систему и несколько своеобразно окрасил своим порывом, раскаянием и прежним эстетизмом то, что было сказано до него. И теперь эти теории перед нами, еще не законченные, еще строящиеся, но уже с трещинами непримиримых противоречий. Мы видели, на каких китах они покоятся. Мы увидим, как хрупки эти киты.
Последовательно продуманные «левые» теории ведут к Тейлору и морлокам. В своей дальнейшей непоследовательности они возвращаются к принципам ими же самими отрицаемого старого, «декоративного» искусства.
Мы уже видели, что новое искусство создает вещи. Художник из «воспроизводителя перевоплощается в соорудителя нового мира предметов». «Новая форма растет из земли, удобренная трупами художника и картины». Но это значит, что из всех «пространственных» искусств остается одна архитектура. Она и утилитарна и целесообразна. И живопись как таковая, и картина как форма новой теорией, если она последовательна, должны отрицаться: ведь они не создают «вещей», «предметов». И вполне последовательны те художники, которые «мастерские художественные бросают для мастерских просто». Но Эренбург их осуждает. Он находит их шаг «организованным дезертирством», не решающим вопроса. Наоборот, только так вопрос и решается. Вот первая крупная непоследовательность Эренбурга и конструктивистов.
«Конструкторы-художники», говорит Эренбург и тут же и скобках прибавляет: статуи, картины. Конечно, и статую и картину можно, если угодно, назвать вещью. Но разве о такого рода вещах говорилось все время? Ведь имелись и виду вещи целесообразные и утилитарные. В земле гнили трупы художника и картины, художник сам создавал, а не воспроизводил предметы. Такие вещи, как картины и статуи, создавало и прежнее искусство. Так что утверждение, что новое искусство перестает быть искусством, остается фразой.
«Живопись отрицается. Задача строить новые формы. Пока они бесцельны. Утилитарное применение выйдет потом (сначала «открыт» был костер, потом уже его использовали)». Тут что ни слово, то логическая несообразность. «Открыт» был, конечно, не костер, а огонь. Костер — это уже приспособление для поддержания огня. Новые формы не даны нам природой, а создаются человеком. Так что довод с костром ни в какой мере не убедителен. Создавать новые формы, не имея представления, для чего они создаются,- абсурдно. Каждый предмет, каждая вещь, если они целесообразно построены, имеют ту форму, которая подсказывается их «содержанием», их назначением. Так что строить новые формы авансом — прежде всего нецелесообразно, то есть грешит как раз против того принципа, который выдвигается конструктивистами в качестве главного. Да и вообще вся эта теория о свободно строящихся абстрактных формах, которые уже потом наполняются содержанием, сильно напоминает платоновское учение о предсуществующих идеях. И здесь снова конструктивисты, эти, на словах, реалисты и трезвенники, впадают в один из семи ими же осужденных смертных грехов: в грех крайнего, абстрактного идеализма.
Пойдем дальше. Новый стиль есть «торжество начала конструктивного над декоративным», под знаком которого стояло старое искусство. Между тем к каким выводам приходит Эренбург? «В конструктивном обществе живопись смиряется перед архитектурой, становится чисто декоративной». Он, правда, оговаривается: «только по назначению», «не в вульгарном смысле слова», то есть не подчинение формы цвету. И поясняет: «...фреска может подпереть стену, может ее опрокинуть». Но разве старое искусство этого не знало, не руководствовалось этим? Знало. Руководствовалось. И Эренбург, изгоняя декоративность через одни двери, впускает ее в другие.
В собственных противоречиях рушатся один за другим киты конструктивизма. Их «революционная» механичность, машинизм — лучший пособник буржуазной эксплуатации. Уничтожение искусства, утилитарность, «сооружение нового мира предметов» сводится к созданию неприменимых абстрактных форм, ничего общего с вещами не имеющих. Изгнанная декоративность благополучно возвращается на свое место.
Это неудивительно. Наше «новое» искусство, в сущности, то же старое. Наши Павлы — Савлы. Эти абстрактные формы, бессмысленные, никому, ни для чего не нужные, снова та же игра в декоративность, ставшая из яркой и пряной — худосочной и угловатой. Конструктивистов, объевшихся сластями, потянуло на капусту. Но тянет ли гурмана к сластям или к капусте — он остается все тем же гурманом.