Примечания
1. Говоря о «расхожих взглядах», я имею в виду те, которые можно найти и в учебниках, и в тех замечаниях, которые рассыпаны в экономической и этнографической литературе. Строго говоря, экономики редко когда касаются как в теоретических работах по этнологии, так и в отчетах о полевой работе. Этот пробел был восполнен мною в статье «Первобытная экономика», опубликованной в «Economic Journal» (март 1921). Лучший анализ проблемы первобытной экономики содержится, несмотря на многочисленные недостатки, в работе К. Бюхера «Индустриальная эволюция» (переведена на английский в 1901 г.). Однако его взгляды на первобытную торговлю неадекватны. В соответствии со своим общим представлением о том, что у дикарей нет национальной экономики, автор утверждает, что всякое распространение товаров среди туземцев происходит внеэкономическими средствами, то есть грабежом, посредством дани и даров. Представленные в этой книге факты со взглядами Бюхера несовместимы. Да он и не мог бы их отстаивать, если ему было бы известно принадлежащее Бартону описание хири (содержится в книге Зелигмана «Меланезийцы»). Обзор исследований первобытной экономики (по ходу дела показывающий, как мало у нас хороших, серьезных работ в этой сфере) можно найти в книге: Kopper W. Die Ethnologische Wirtschaftsforschung // Anthropos. 1915–1916, X—XI, S. 611—651 и 971—1079. Эта статья очень полезна в той ее части, где автор суммирует взгляды других исследователей.
2. Профессор Зелигман (op. cit., p. 93) утверждает, что браслеты тоеа, как их называет племя Моту, обмениваются в районе начиная от округа Порт Мор-сби вплоть до залива Папуа на западе. Среди племен моту и коита около Порт Морсби они ценятся очень высоко. Их цена достигает тридцати фунтов, то есть значительно больше, чем за эти же вещи платят массим.
3. Эта и последующие цитаты взяты из моей предварительной статьи о кула, опубликованной в журнале «Man» (июль 1920 г., статья № 51, с. 100).
4. Чтобы избежать упрека в непоследовательности (в том, что словом «церемониальный» я пользуюсь неточно), я попытаюсь дать краткое определение этому понятию. Будем называть действие церемониальным, если оно является: 1) публичным; 2) исполняемым при соблюдении определенных формальностей; 3) если оно имеет социальный, религиозный или магический смысл и влечет за собой обязательства.
5. Это не какое-то вымышленное представление о том, каким могло бы быть ошибочное мнение, поскольку я мог бы привести несколько реальных примеров, доказывающих то, что подобные мнения уже высказывались, но здесь я не подвергаю критике существующие теории первобытной экономики; я не хочу перегружать эту главу цитатами.
6. Было бы, пожалуй, излишне подчеркивать, что все вопросы, связанные с происхождением, развитием или историей институтов, были решительно исключены из этой работы. Смешивание умозрительных или гипотетических взглядов с описанием фактов является, по моему убеждению, непростительным нарушением правил этнографического метода.
Глава XXII Значение кула
I
Мы исследовали различные пути и ответвления кула, подробно и скрупулезно вникая в ее правила и обычаи, в ее верования и практические действия и неразрывно связанную с ней мифологическую традицию. Мы следовали этим путем до тех пор, пока, не исчерпав всю нашу информацию, мы подошли к тому пункту, где смыкаются оба конца Кольца. Теперь нам следует отложить в сторону увеличительное стекло детального исследования и окинуть одним взглядом весь этот институт в целом, чтобы он обрел для нас определенный вид. Этот вид, возможно поразит нас как нечто необычайное, нечто такое, с чем до сих пор еще не приходилось встречаться в этнографических исследованиях. Было бы неплохо попытаться найти ей место среди других объектов систематической этнологии, оценить ее значимость и понять, чему мы научились, познакомившись с ней. В конце концов изолированные факты не имеют научной ценности, какими бы поразительными и новыми они ни выглядели бы сами по себе. Подлинное научное исследование отличается от чистой охоты за курьезами тем, что последняя преследует нечто необычное, диковинное и причудливое, подгоняемая двойным стимулом – жаждой сенсаций и манией коллекционирования. Наука же, с другой стороны, должна анализировать и классифицировать факты для того, чтобы поместить их в органическое целое, чтобы включить их в одну из тех систем, в которые она пытается объединить различные аспекты действительности.
Конечно, я не собираюсь предаваться каким бы то ни было спекуляциям или добавлять какие-либо гипотетические допущения к тем эмпирическим данным, которые содержатся в предыдущих главах. Я ограничусь некоторыми размышлениями о наиболее общем аспекте этого института и попытаюсь несколько более отчетливо выразить то, что представляется мне установкой сознания (mental attitude), лежащей в основании различных обычаев кула. Эти общие представления следовало бы, я думаю, учесть и в дальнейших полевых исследованиях вопросов, близких кула, и в теоретических исследованиях, тем самым доказав их плодотворность для будущей научной работы.
Естественно, привилегией того, кто описал новое явление, будет передать его на рассмотрение своим коллегам; однако это еще и его долг, а не только привилегия. Он обязан изложить самое важное из того, что ему известно, причем известно из непосредственного знакомства с фактами, так, чтобы читатель смог это осмыслить; это значит, что эмпирическое описание этнографического явления должно быть в то же время описанием фундаментальных и общих его характеристик. А если так, то задача летописца состоит в том, чтобы закончить свой отчет всесторонним, синтетическим рассмотрением описанного института.
Как уже было сказано, кула в какой-то мере может считаться новым типом этнологического факта. Новизна отчасти заключена в его социологическом и географическом масштабе. Большое межплеменное отношение, связывающее определенными социальными узами территорию и большое число людей, объединяющее их определенными связями взаимных обязанностей, вынуждающая их следовать подробным правилам и обычаям – кула является социальным механизмом, поражающим своими размерами и сложностью, — особенно если принять во внимание уровень развития культуры, на котором мы его встречаем. Эту широкую сеть социальных взаимоотношений и культурных влияний ни в коем случае нельзя считать явлением эфемерным, новым или случайным, поскольку его высокоразвитая мифология и магический ритуал показывают, насколько глубоко оно укоренено в традиции этих туземцев и каким древним по происхождению оно должно быть.
Другой необычной чертой является характер самой сделки, который является самой сущностью кула. Этот полуторговый-полуцеремониальный обмен осуществляется ради него самого - во исполнение глубинного желания обладать. Однако это не обычное обладание, но его особый тип, когда человек короткое время владеет – путем чередования — отдельными экземплярами двух типов предметов. Хотя обладание неполно, поскольку оно непостоянно, однако оно, в свою очередь, усилено благодаря численности последовательно находящихся во владении вещей и может быть названо совокупным обладанием.
Другим важным (а может быть, и самым важным) аспектом, который к тому же ярче всего раскрывает необычайность кула, является отношение туземцев к символам богатства. Последние и не используются в качестве денег, и не считаются таковыми; они очень мало похожи на эти инструменты экономики, если тут вообще есть какое-либо сходство, за исключением того, что как деньги, так и ваигу 'а символизируют накопленное богатство. Ваигу 'а никогда не используются в качестве средства обмена или как мера стоимости, что является двумя важнейшими функциями денег. Каждое ваигу 'а в кула существует только для одной главной цели — находиться в обмене; у него одна главная функция и одно главное назначение — циркулировать по кольцу кула, находиться во владении и определенным образом демонстрироваться, о чем мы вскоре поговорим. Обмен, которому постоянно подвергается каждый экземпляр ваигу'а, весьма специфичен: ограниченный тем географическим направлением, в котором он должен происходить, ограниченный узким социальным кругом людей, среди которых он может осуществляться, обмен подчинен всякого рода строгим правилам и инструкциям; его нельзя считать ни бартером, ни простым вручением и получением подарков; ни в коей мере не является он и игрой в обмен. Это – кула, обмен совершенно нового типа.
Именно посредством этого обмена, благодаря тому, что ваигу 'а всегда находится в пределах досягаемости, а объект соперничества и желания, будучи средством возбуждения зависти, придает социальное отличие и славу — благодаря всем этим особенностям эти вещи приобретают свою высокую ценность. И действительно, они представляют одну из главных проблем в племенной жизни, вокруг которой концентрируются самые важные интересы туземцев, занимающую одно из важнейших мест в их культуре. Таким образом, одной из важнейших и необычных черт кула является существование ваигу 'а кула – непрерывно циркулирующих и всегда обмениваемых ценностей, которые являются таковыми именно благодаря этому циркулированию и его характеру.
Акты обмена ценностей должны соответствовать определенному кодексу. Главный его принцип гласит, что сделка – это не торг. Равноценность обмениваемых ценностей имеет существенное значение, однако она устанавливается в соответствии с личным представлением оплачивающего о том, что согласуется с обычаем и его собственным достоинством. Церемониал, которым сопровождается акт отдачи и манера приношения ваигу'а и обхождения с ними, ясно показывает, что он считается чем-то большим, чем просто товаром. И впрямь: для туземцев это нечто такое, что придает человеку достоинство, что его возвышает, к чему он поэтому относится с почтением и любовью. Поведение туземцев во время сделки показывает, что ваигу'а считаются не только обладающими высокой ценностью, но что с ними также обращаются ритуально, что вызывает эмоциональную реакцию. Это соображение подтверждается и углубляется рассмотрением прочих применений ваигу 'а, когда помимо собственно предметов кула фигурируют также и другие ценности - такие, как пояса калома и большие каменные лезвия.
Так, когда в деревне или близ нее обнаруживают злокозненного духа таува 'у (см. главу II, раздел VII) в обличье змеи или сухопутного краба, перед ним церемониально раскладывают некоторые ваигу 'а. Это делается не столько для того, чтобы подкупить духа приношением дара, сколько для того, чтобы оказать непосредственное воздействие на его сознание, расположить его к себе.
Во время ежегодного праздничного танцевального периода и миламала духи умерших жителей возвращаются в свои деревни. Те ценности кула, которыми в то время располагает сообщество - равно как и постоянные ваигу'а, например, каменные лезвия, пояса калома, подвески дога раскладываются на помосте духам. Этот обряд и обычай называется йолова (ср. главу II, раздел VII). Ваигу'а — являются наиболее эффективным подарком, какой можно принести духам, благодаря чему они могут быть приведены в благоприятное состояние, «чтобы сделать иххорошими», как гласит стереотипная формула туземцев.
При совершении йолова духам дарится то, что ценнее всего для живых. Считается, что рибывшие из страны теней заберут с собой духовную часть ваигу 'а и устроят танарере на ерегу Тума, точно так же, как экипаж кула устраивает танарере приобретенных рагоценностей на родном берегу (ср. главу XV, раздел IV). Во всем этом отчетливо ыражается отношение туземцев, которые считают ваигу 'а исключительно хорошими сами по себе, а не рассматривают их в качестве конвертируемого богатства, или же потенциальных украшений, или даже инструментов власти. Уже само обладание ваигу 'а радует, успокаивает и утешает. Туземцы могут часами смотреть на ваигу 'а и вертеть их в руках; даже и прикосновение к ним при определенных обстоятельствах передает их благотворную силу.
Ярче всего это проявляется в обычае, соблюдаемом в случае смерти. Умирающего человека окружают и обкладывают ценными предметами, которые все его родственники и свойственники приносят по этому случаю как бы взаймы, а потом забирают их, когда уже все кончено, тогда как на теле умершего в течение какого-то времени остаются лишь его собственные ваигу'а (см. снимок LXV). Приводятся разные рационализированные версии и оправдания этого обычая. Так, говорят, что это дар для Топилета – стража мира теней, или что они должны быть взяты в своей духовной форме, чтобы обеспечить высокое социальное положение в Тума, или же что просто они выкладываются для того, чтобы скрасить последние минуты жизни человека. Все эти представления несомненно существуют, и они совместимы с лежащим в их основании эмоциональным отношением, убеждением в утешительном действии драгоценностей. Они прикладываются к умирающему в качестве чего-то полного добра, чего-то производящего приятные ощущения, чего-то одновременно и утешающего, и укрепляющего. Их кладут ему на лоб, на грудь, ими натирают живот и ребра, их вешают у него перед носом. Я часто видел аборигенов за этим занятием, фактически наблюдал, как они это делают часами, и думаю, что в основании всего этого лежит сложная эмоциональная и умственная установка – желание вдохнуть жизнь и в то же время подготовить к смерти; помочь человеку мужественно встретить смерть и оснастить его для иного мира; но, самое главное, глубокое ощущение того, что ваигу 'а несут наивысшее утешение и радость, что окружить ими человека – даже и в самый недобрый миг – значит сделать смерть не такой злой. Эта же установка, вероятно, лежит в основании обычая, который предписывает братьям вдовы дать ваигу'а братьям умершего, причем те же ваигу 'а возвращаются в тот же день обратно. Однако это продолжается достаточно долго для того, чтобы утешить тех, кто, согласно воззрениям туземцев на родственные связи – более всего огорчен смертью. Во всем этом выражается та же установка: чрезвычайная ценность, придаваемая концентрированному богатству; серьезное и почтительное отношение к нему, убеждение в том и ощущение того, что в нем заключено высшее благо. Аборигены ценят ваигу 'а совершенно не так, как мы ценим свое богатство.
Библейский символ золотого тельца был бы гораздо более приложим к их отношению, нежели к нашему, хотя было бы не вполне правильно сказать, что они «поклоняются ваигу'а», поскольку они вообще ничему не поклоняются. Ваигу'а можно было бы назвать, пожалуй, «предметами культа» в том смысле, в каком это выражено фактами кула, и приведенными данными – то есть в той мере, в какой с ними ритуально обращаются в некоторых наиболее важных актах туземной жизни.
Таким образом, в нескольких аспектах кула предстает как новый вид явления, находящегося в пограничной сфере между коммерческим и церемониальным, как сложное и интересное отношение. Однако, хотя это и новое явление, его не назовешь уникальным, поскольку мы вряд ли можем вообразить, социальное явление такого масштаба и, очевидно, столь глубоко связанное с фундаментальными пластами человеческой природы, было бы лишь капризом и причудой имеющим место только в какой-то изолированной точке на земном шаре. Коль скоро мы открыли этот этнографический факт нового типа, можно надеяться, что подобные или родственные факты можно найти где-то еще, поскольку в истории нашей науки имеется много таких случаев, когда после открытия явления нового типа, после теоретического рассмотрения, обсуждения и анализа его затем обнаруживали во всем мире. Табу, будучи полинезийским термином и полинезийским обычаем, послужило прототипом и эпонимом подобных правил, открытых как среди диких и варварских, так и среди цивилизованных рас. Тотемизм, обнаруженный вначале у одного из племен североамериканских индейцев и ставший общеизвестным благодаря работе Фрэзера, позже был столь широко и полно документирован и в других местах, что этот историк, переписывая свою раннюю небольшую книжку, смог наполнить этими материалами четыре тома. Понятие «мана», открытое в маленьком меланезийском сообществе, доказало благодаря работам Юбера (Hubert), Mocca (Mauss), Маретта (Marett) и других свою фундаментальную значимость, и уже нет сомнения, что мана – называемая или не называемая так – существует и играет большую роль в магических верованиях и обрядах всех аборигенов. Это – классические и самые известные примеры, и при необходимости их можно было бы дополнить и другими. Явления типа «тотем», «мана» или «табу» можно найти на всех интересующих этнографа территориях, так как каждое из этих понятий является синонимом фундаментального отношения дикаря к действительности.
Аналогично обстоит дело и с кула: если она представляет новый, но не причудливый, а действительно фундаментальный тип человеческой деятельности и установки сознания человека, то можно ожидать, что мы обнаружим близкие и родственные ему явления в разных этнографических районах. Так что мы должны искать такие экономические сделки, которые выражают почтительное, почти культовое отношение к ценностям, которыми торгуют или обмениваются; которые подразумевают новый тип собственности — временной, прерываемой или совместной; которые включают обширный и сложный социальный механизм и системы экономических предприятий, посредством которых он действует. Именно таков полу-экономический, полу-ритуальный тип деятельности кула. Было бы, конечно, напрасно ожидать, что можно где угодно найти точные копии этого института с теми же самыми деталями — такими как тот круговой путь, по которому перемещаются ценности, фиксированное направление движения каждого их типа, а также наличие приглашающих и промежуточных даров. Все эти технические детали важны и интересны, но они, вероятно, так или иначе связаны с особыми условиями кула. То, что можно надеяться обнаружить в других частях мира – так это фундаментальные идеи кула и ее социальные проявления в общих чертах; именно это и следует искать полевому исследователю.
У теоретика, которого главным образом интересуют проблемы эволюции, обмен кула мог бы дать материал для размышлений об источниках богатства и ценности, торговли и экономических отношений вообще. Это могло бы также пролить некоторый свет на развитие ритуальной жизни, а также на влияние экономических целей и амбиций на эволюцию межплеменных отношений и первобытного международного права. Для исследователя, главным образом рассматривающего проблемы этнологии с точки зрения контакта культур и интересующегося распространением институтов, представлений и продуктов деятельности путем их передачи, кула будет не менее важна. Здесь мы имеем новый тип межплеменных отношений, отношений между несколькими сообществами, которые слегка, но определенно отличаются друг от друга по культуре, причем отношения эти являются не хаотическими или случайными, а регулярными и постоянными. И здесь, как бы мы ни объясняли возникновение отношений кула между разными племенами, перед нами определенная проблема контакта культур!
Этими немногими замечаниями следует ограничиться, поскольку сам я не могу углубляться в какие бы то ни было теоретические спекуляции. Однако имеется такой аспект кула, к которому следует привлечь внимание из-за его теоретической важности.
Мы видели, что этот институт имеет несколько аспектов, которые тесно переплетены между собой и влияют друг на друга. Вот хотя бы два таких аспекта — экономическое предприятие и магический ритуал: они образуют одно неразрывное целое, когда сила веры в магию и усилия человека взаимодействуют и формируют друг друга. Как это происходит конкретно — было детально описано в предыдущих главах (1).
Однако мне кажется, что более глубокий анализ и сравнение способов, посредством которых эти два аспекта культуры функционально зависят один от другого, могли бы дать кое-какой интересный материал для теоретического размышления. Действительно, мне кажется, что здесь есть возможность создания теории нового типа.
Временная последовательность и влияние предшествующей стадии на последующую является главным предметом эволюционистских исследований — таких, которые проводились классической школой британской антропологии (Тайлор, Фрэзер, Вестер-марк, Сидни, Хэртлэнд, Кроули). Этнологическая школа (Ратцель, Фой, Грёбнер, В. Шмидт, Риверс и Эллиот-Смит) изучает взаимодействие культур через контакт, взаимопроникновение и передачу. Воздействие среды на культурные институты и на антропологические характеристики является предметом антропогеографии (Ратцель и др.). Взаимное влияние различных аспектов института, исследование того социального и психологического механизма, на котором основан институт, все это относится к тому типу теоретических исследований, которые до сих пор предпринимались только в порядке эксперимента, однако я беру на себя смелость предсказать, что рано или поздно исследования такого рода станут получать более широкое признание. Такие исследования расчистят путь другим и обеспечат их материалом.
В предыдущих главах я несколько раз вдавался в довольно подробные размышления, чтобы подвергнуть критике то представление об экономической природе первобытного человека, которое еще существует как в нашем мышлении, так и в некоторых учебниках - это концепция о том рациональном существе, у которого нет иных желаний, кроме удовлетворения своих простейших потребностей и которое удовлетворяет их в соответствии с экономическим принципом наименьшего усилия. Этот экономический человек всегда точно знает, в чем заключены его материальные интересы и прямолинейно к ним стремится. В основании так называемой материалистической концепции истории лежит в чем-то аналогичная идея такого человеческого существа, которое во всех своих намерениях и устремлениях не думает ни о чем, кроме материальной выгоды чисто утилитарного типа. Теперь же я надеюсь, что, каким бы ни был смысл кула для этнологии и общей науки о культуре, значение кула будет состоять в том, что она станет инструментом для борьбы с такими грубыми рационалистическими концепциями первобытного человечества и побудит как теоретиков, так и наблюдателей к углублению анализа экономических фактов. Действительно, кула показывает нам, что вся концепция стоимости в первобытном мире: ошибочная привычка называть все ценные предметы «деньгами» или «монетой»; расхожие взгляды на торговлю и собственность в первобытном обществе - все это должно быть пересмотрено в свете нашего института.
В начале этой книги, во введении, я обещал читателю, что он получит живое впечатление о событиях, что позволит ему увидеть их такими, какими их видят туземцы, в то же время не упуская ни на минуту из виду тот метод, с помощью которого я получил мои данные. Насколько это возможно, я старался представлять все в виде конкретных фактов, позволяя аборигенам говорить от своего имени, проводить обменные операции, совершать свои сделки и другие действия перед умственным взором читателя. Я старался снабдить мой рассказ фактами и деталями, оснастить его документами, цифрами и действительно происходившими случаями. Однако в то же время, я убежден, о чем говорил не раз, что реально важны не сами по себе детали или факты, но то научное применение, которое мы им найдем. Таким образом, детали и формальности кула обретают смысл лишь в той мере, в какой они выражают основные установки сознания аборигенов, тем самым расширяя наше познание и углубляя наше понимание человеческой природы.
Что действительно меня интересует в исследовании туземца, это его взгляд на вещи, Weltanschauung*, аромат жизни и действительности, которым он дышит и в которой он живет. Каждая культура наделяет своих членов определенным мировоззрением, придает их жизни свою пикантность. Путешествующим по человеческой истории и по поверхности земли представляется возможность увидеть жизнь и мир с разных точек зрения, свойственных каждой культуре. Именно это всегда больше всего меня очаровывало и переполняло подлинным желанием проникнуть в другие культуры, понять другие типы жизни.
* Мировоззрение (нем.) — Прим. перев.
Остановиться на миг перед необычным и странным фактом, услаждаться им, созерцать его внешнюю странность, смотреть на него как на курьез и помещать его в музей своей памяти или в хранилище историй - такое отношение всегда было мне чуждо и меня отталкивало. Есть люди, которые неспособны постичь внутренний смысл и реальность того, что в иной культуре с виду кажется странным, на первый взгляд непонятным. Такие люди не рождены этнологами.
Именно любовь к окончательному синтезу, достигаемому посредством усвоения и понимания всего того, что составляет содержание любой культуры, а еще более — любовь к разнообразию и независимости различных культур — вот чем поверяется пригодность исследователя, его способности служить Науке о Человеке.
Однако есть и нечто более глубокое и важное, чем любовь к смакованию разнообразия образов жизни – это желание обратить такое знание в мудрость. И хотя иногда нам, может, и удается на какое-то мгновение проникнуть в душу дикаря и посмотреть его глазами на окружающий мир, самим почувствовав то, что должен чувствовать он, будучи тем, кто он есть, но все же конечной целью будет обогащение и углубление собственного мировидения, понимания нашей собственной природы, чтобы сделать ее красивей, разумней и художественней. Постигая суть мировоззрения других, относясь к нему с почтением и подлинным пониманием, даже если это мировоззрение дикаря, — мы не можем не расширить наше собственное понимание мира. Мы, возможно, никогда не придем к сократовой мудрости в познании самих себя, если не выйдем за тесные рамки обычаев, верований и предрассудков, с которыми рождается каждый человек. Ничто не может лучше научить нас тому, что является крайне важным, чем такая позиция, которая позволяет нам рассматривать верования и ценности другого человека с его точки зрения.
Никогда цивилизованное человечество не нуждалось в такого рода терпимости так, как сейчас, когда предрассудки, злая воля и мстительность отделяют один европейский народ от другого, когда все идеалы, взлелеянные и провозглашенные высшими завоеваниями цивилизации, науки и религии, были отброшены. Наука о человеке в своей наиболее совершенной и глубокой форме должна привести нас к такому знанию, такой терпимости и такому великодушию, которые основаны на понимании мировоззрения других людей.
Этнологические исследования — столь часто ошибочно принимаемые даже и их сторонниками за праздную погоню за курьезами, за прогулки среди дикарей и фантастических форм «варварских обычаев и жестоких суеверий» — могли бы стать одной из наиболее глубоких философских, просвещающих и возвышающих дисциплин научного поиска. Увы! Время этнологии коротко, и просияет ли истина ее подлинного смысла и значимости прежде, чем станет слишком поздно?