Одинокий процесс (процесс проводимый в одиночестве)

Тот, кто использует само успокоительные процессы, находится в состоянии регрессии на поведенческом уровне, в противовес регрессии, вызывающей активность мысли. Это состояние идет рука об руку с отсутствием возможности общения и вербализации. Как в случае с Роки и с одиноким гребцом. Иногда бывает сложно установить связь в общении с тем, кто находится в полном само успокоительном итеративном поведении. Родители детей, которые бьют себя сами по голове, регулярно об этом говорят.

Свидетельство другого одинокого гребца показывает, на мой взгляд, что случается, когда не происходит опустошения мысли, и когда реляционная коммуникация восстанавливается. Речь идет о рассказе Ги Лемонье, который едва не потерпел неудачу во время попытки переплыть Атлантику на веслах в 1987 году: «Страх приходит в первую ночь. Ты не спишь, ты лишь прислушиваешься к шумам (…) Во время пятидесяти шести дней нахождения на море я провел тридцать ночей, слушая возможный шум грузового судна. Глухой, приглушенный и отдаленный шум. Я садился за весла, и ждал, чтобы шум приблизился. Это изматывает нервы». Лемонье также говорит следующее: «Ты размышляешь, ты себя анализируешь, ты думаешь о тех людях, которым ты причинил зло, ты открываешь себя таким, какой ты есть. Любая мелочь становится странным образом важной, ты делаешься сверхчувствительным, ты смеешься или ревешь из-за пустяка. Ночью я слышал голоса. Мне казалось, что я схожу с ума. Я выходил с электрической лампой. Я стал плакать, когда я узнал, что смогу связаться со своей женой по радиосвязи. Затем ты ревешь по пустякам, из-за заката солнца, например».

Вот рассказ проигравшего человека. Рассказ, возможно содержащий некоторые причины его неудачи. Ги Лемонье описывает свою невозможность отключиться, можно было бы почти сказать невозможность осуществить нечто вроде реляционного аутизма, неспособность больше не чувствовать, не думать, во всяком случае, не думать об отношениях вместе с их нагрузками аффектов. Худшим врагом одинокого гребца, надо признать, является он сам. Его провал состоит в том, что ему не удается, несмотря на отдаленность всех людей, ввести себя в психическое состояние, близкое к расщеплению, и может быть еще более близкое к оператуарной жизни.

Отсюда следует перцептивная сверх бдительность, направленная на опасность, которая объектализируется и вызывает тревогу. Эта опасность принимает объектную форму грузового судна в ночи. В этом смысле, безусловно, существует разница между тем, что чувствовал Лемонье и более смутным состоянием страха-подавленности человека, который стоит перед задачей помогать самому себе перед стихиями. Эта разница хорошо проиллюстрирована венгерской поговоркой, в которой Ференци усматривает эквивалент фрейдистской теории фобических страхов: «Страх бывает предпочтительнее ужаса».⁶

Поиск чувства страха не входит во все само успокоительные процессы. Он присутствует в тех, которые говорят больше о травматофилии.⁷ То, на что нацелен страх, так это страдание. Как цена, которую следует заплатить для того, чтобы, наконец, обрести ускользающее чувство безопасности.

Некоторые люди, как например Титуан Ламазу, одинокий навигатор, настаивают на этом страхе, с которым начинаешь жить, и который учишься любить и приручать, совладение с которым приносит «успокаивающее блаженство».

Приручение страха, соотнеся его с опасностями, кроющимися в окружении можно понять, мы видели, как защиту против ужаса непредставленного травматизма и как попытку придать ему форму, дать ему имя.