Глава 1. Введение в коммуникативную грамматику

1. Язык и говорящая личность

Текст как высшая реалия языка. Языковая личность и грамматика. Формы существования языка и языковая компетенция. Разговорная речь и просторечие в культурно-коммуникативном аспекте.

• Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма! (А.Пушкин).

• Внезапно раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с нее Павлуша. Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки... (И.Тургенев).

• И всякий народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом... Но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово... (Н.Гоголь).

• Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сияньи голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?.. (М.Лермонтов).

• У человека для того поставлена голова вверху, чтобы он не ходил вверх ногами (Козьма Прутков).

• В камень стрелять - стрелы терять (Словарь В.Даля).

• Знание смиряет великого, удивляет обыкновенного и раздувает маленького человека (Л.Толстой).

• В реальной истории языка грамматические и лексические формы и значения органически связаны, постоянно влияют друг на друга. Поэтому изучение грамматического строя языка без учета лексической его стороны, без учета взаимодействия лексических и грамматических значений - невозможно (В.В.Виноградов).

• Приедается все.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят,

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

В белую пряность акаций,

Может, ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет

(Б.Пастернак).

Автомобили класса "люкс" за рубли -

самое выгодное вложение средств

в условиях галопирующей инфляции.

Мы ждем Ваших звонков, господа!

Телефоны:...

("Известия", 1993).

• - О, кто к нам пришел! - сказал папа. - Сам Павел. - Садись с нами, Павел, арбуз есть, - сказала мама. Я сказал: - Привет! Он сказал: - Привет! - и сел (В.Драгунский).

Перед нами - тексты и фрагменты текстов, представляющие русскую речь в различных формах и сферах ее функционирования. В разных ситуациях, с разными целями и настроениями рождены эти тексты. Здесь и классическая ясность художественного повествования, и поэтический гимн свету и разуму, и лирическая картина звездной ночи и человеческого одиночества, и лукавство прибаутки, музыкальные, завораживающие ритмы стихов, беспокойная или афористическая мудрость великих учителей жизни и веская научная рефлексия, бытовой разговор и навязчивая бойкость рекламы - нового жанра, заполоняющего пространство газет и экрана. Говорящее (пишущее) лицо информирует нас о чем-то, вопрошает, побуждает к действию - своего собеседника или читателя - и заражает своими или запрограммированными эмоциями. И все это - средствами языка, его силой и властью.

Конечно, столь не похожие тематически тексты различаются, прежде всего, подбором слов, лексикой. Многие тысячи слов русского языка выражают бесконечное разнообразие смыслов. Но слова организуются в тексты волею грамматики, ее правилами, как общими для любого русского текста, так и особыми, выражающими различия между типами, разновидностями текстов.

Выявить эти правила - общие и специфические - задача грамматического описания языка, грамматического представления знаний о языковом строе.

Коммуникативная ориентированность грамматики помогает понять, что правила существуют как средства управления коммуникативным процессом, как средства порождения и понимания различных текстов в единстве их формы, содержания и функционального назначения, в соответствии с потребностями и характером общения.

2. Язык существует как структура в коллективном сознании социума, в языковой компетенции каждого члена общества. Язык реализуется во множестве текстов, устных и письменных, либо спонтанно, сиюминутно возникающих для бытовых и деловых надобностей, либо создаваемых для долгой жизни писателями, учеными, мыслителями.

Языковые способности даны каждой личности от рождения, и в первые два-три года жизни человек овладевает родным языком для практического общения. Но личные языковые навыки развиваются далее в очень разной степени, в зависимости и от природных свойств носителя языка, и от культурной среды, и от общественных условий.

Уровень общей и речевой культуры личности определяется объемом и качеством освоенных личностью текстов из накопленных обществом духовных богатств. "Границы моего языка суть границы моего мира", - говорил известный философ Людвиг Витгенштейн.

Наблюдая, изучая совокупность текстов, специалист выводит из материала свое представление о структуре языка - о его единицах, их системных связях, закономерностях в его устройстве и функционировании.

Среди этих текстов важная роль в совершенствовании речевых и мыслительных способностей личности принадлежит грамматике и другим книгам о языке. Грамматики и другие лингвистические сочинения тоже входят в национальный культурный фонд текстов. Они - результат познавательной работы и вместе с тем стимул и инструмент непрерывного процесса познания.

Грамматика - одна из древнейших наук в истории мировой цивилизации. Но языковое устройство трудно для осмысления, потому что как объект изучения оно не дано нам в непосредственном наблюдении. Усилиями многих поколений накапливаются знания и о языке вообще как о явлении, и о структуре разных языков. Но осознание несовершенства существующих описаний, неадекватности имеющихся моделей и концепций реальному устройству объекта, таинственная притягательность еще не пройденного пути познания, который никому не дано пройти до конца, - все это побуждает вновь и вновь предпринимать опыты грамматического исследования языкового строя. К этому обязывает не только растущая сумма фактических сведений, но и меняющиеся взгляды на объем и задачи грамматики.

Пережитые лингвистикой последних десятилетий поиски и метания - от устремлений к "чистой форме" до всеобщего поворота к семантике, к изучению языкового акта во всех его слагаемых, с доминирующим интересом к говорящей личности и, наконец, к тексту как результату смысловых и коммуникативных интенций - все эти поиски и находки обогащают грамматическое видение языка и в той мере, в какой обнаруживаются регулярные взаимозависимости между компонентами речевой деятельности, раздвигают традиционные рамки грамматики.

Грамматика такого типа, извлекающая лингвистическую информацию из совокупности текстов и выявляющая закономерности выражения смыслов в текстах различного общественного назначения, закономерности организации и функционирования текстов, - такая грамматика может послужить и развитию языковой компетенции членов общества.

3.1. Сложносоставность и многослойность русского языка, как и других национальных языков, была неоднократно предметом специального лингвистического изучения.

Л.В.Щербой была предложена модель русского литературного языка в виде системы концентрических кругов с основными средствами выражения в центре и синонимичными, с дополнительными оттенками, на соотнесенных территориях вокруг [Щерба, 1957, 121]. В одной из работ последнего времени [Караулов, 1991, 7] различается восемь форм или сфер бытования русского языка: мертвый язык памятников письменности; устный язык диалектов; письменный язык литературы, прессы, государственной документации; повседневный разговорный язык и просторечие; научно-технический и профессиональный язык; русский язык в машинной, электронно-вычислительной среде; неисконная русская речь; язык русского зарубежья. Очевидно, что эти "сферы" неравноценны по их культурной и общественно-коммуникативной значимости.

В задачи "Коммуникативной грамматики" не входит ни типология этих сфер, ни описание их особенностей, но возникают вопросы, требующие ответа: предполагает ли полноценное владение русским языком непременное владение всеми его формами существования? Надлежит ли Грамматике черпать материал из всех этих сфер, в какой мере они должны быть включены в пределы наших наблюдений?

Представление всех форм или сфер национального языка в виде центра и периферии помогает соотнести культурно-коммуникативную их роль и место их в грамматической компетенции русско-говорящего социума. Центр составляют общие и обязательные для всех носителей (реально - в разной степени, в зависимости от личной языковой компетенции) сферы устно-разговорного и книжно-письменного литературного языка; другие формы или сферы по-разному относятся к центру как периферийные, существующие на основе той же языковой системы, с некоторыми грамматическими особенностями, главным образом с отличиями в лексическом составе и с коммуникативной ограниченностью.

3.2. Отдалённые сферы - неисконной и эмигрантской русской речи - результат воздействия иной языковой среды, то есть воздействия одной языковой системы на другую, а мера противодействия иной системе определяется личной языковой одаренностью. Носители таких форм русского языка - либо не дошедшие до полноценного владения им, либо ушедшие от него. В случаях же совершенного владения неродным языком или сохранения этого совершенства в иной языковой среде (а тех и других примеров достаточно) видеть "особую форму" русского языка нет оснований. "Законсервированные" в речи старых эмигрантов штрихи ушедшей эпохи характеризуют не особую систему языка, а компетенцию носителей, это следы их воспитания, культуры, речевого поведения их социального круга.

3.3. Народные говоры, диалекты, отличаются от литературного языка в очень разной степени. Их объединяет с литературным языком общая грамматическая система, но с отдельными особенностями; фонетическая же и лексическая местная специфика, владение которой не входит в компетенцию носителя русского языка без специального интереса, может вызвать у него коммуникативные затруднения. Коммуникативно замкнутая природа диалекта, ориентированность на адресата своей среды, вступает в противоречие с современными общественными условиями. Поэтому для территориальных диалектов характернее теперь фигура носителя, соединяющего в своей речи элементы диалекта и литературного языка. Нечто похожее на ситуацию в названных выше сферах (при всём различии самих явлений): одни носители диалекта "не дошли" до владения общелитературным языком, другие - ушли от диалекта, сохраняя некоторые его черты. Но в отличие от неисконной и эмигрантской речи, здесь совершенное владение общелитературным языком не исключает сохранения и использования в соответствующей ситуации чистой формы своего диалекта.

3.4. Для научно-технических и профессиональных языков, как и для территориальных говоров, характерна коммуникативная замкнутость, адресованность посвященным. Носитель литературного языка может не понять напечатанную по-русски аннотацию к лекарству или пояснения к схеме телевизора. Знание узко-специальной, научной, технической лексики и терминологии не входит в компетенцию носителей языка. Это проблемы профессии и общего кругозора говорящего. Расширяя свои лексические ресурсы, научно-профессиональные сферы языка не нуждаются во всей полноте синтаксических и экспрессивных средств общелитературного языка.

3.5. Крайняя форма профессионально-технической сферы - язык работающих с компьютером, круг которых стремительно раздвигается, но коммуникативная замкнутость остается неизменным признаком. Насыщенность лексическими англицизмами делает его похожим на переходную форму к международному техническому языку. Но вопросы - 1) испытывает ли он влияние, и в чем, английской грамматической системы? и 2) насколько правомерно разные виды компьютерной продукции квалифицировать как тексты? - эти вопросы требуют изучения.

За названными пятью сферами русского языка, находящимися на периферии общего коммуникативного процесса, не обязательными с точки зрения компетенции обычного носителя языка, коммуникативно замкнутыми в своих границах , может быть, и целесообразно закрепить наименование "сферы бытования", оставив понятие "формы существования" для центральной части языкового пространства, хотя сами термины здесь не так уж важны.

В литературе в близком смысле употребляются обозначения "разновидности языка", "варианты языка", "подъязыки" и др.; может быть, наиболее удачный - "ареалы языковой культуры"; наименее убедительным представляется "подсистема", поскольку все эти разновидности или сферы не создают даже подобия "своей" грамматической системы, обнаруживая лишь характерные особенности, тенденции, ограничения, предпочтения в использовании тех или иных грамматических возможностей. При всех их своеобразиях и исторической изменчивости, сферы или ареалы существуют и различаются в рамках грамматической системы общенационального языка.

3.6. Особый вопрос - о "незвучащей речи", совокупности языковых текстов прежних эпох. Квалификация их как "мертвых" [Караулов,1991] кажется несправедливой, поскольку не соответствует их роли в поддержании культурной ауры современного литературного языка. Да, круг их создателей, так же как их прямых адресатов, замкнут навечно. Но критерий доступности не позволяет проводить границу между живым и мертвым по рубежу ХIХ-ХХ века. Эта линия чрезвычайно прихотлива, непостоянна, что не в последнюю очередь зависит и от языковой компетенции воспринимающего читателя. А уровень этой компетенции, духовности человека с детства формируется под влиянием русской классики. Чем живее, активнее для носителей языка эта часть нашего языкового мира, тем выше уровень языковой личности, тем глубже осмысление системы языка в ее статике и динамике.

3.7. Но от текстов-памятников протягивается еще один различительный признак к текстам современным. Среди тех и других проходит граница между текстами художественных произведений, поэзии и прозы - с одной стороны, и всеми прочими - деловыми, официальными, бытовыми, эпистолярными, газетно-публицистическими - с другой. Различие, прежде всего, в круге пишущих: если "все прочие" тексты могут быть произведены, при большем или меньшем навыке, практически любым носителем языка, то создавать тексты художественных произведений - удел авторов избранных, наделенных особым творческим даром, особой властью над языком. Другое различие - в характере отношения к действительности: "прочие тексты" ориентированы на непосредственную соотнесенность с внеязыковой действительностью (при всех возможных коррективах с точки зрения достоверности, истинности, искренности и т.п.); художественные же тексты отображают мир вымышленный, "фиктивный", лишь опосредованно и субъективно соотносимый с миром действительным.

Проблема собственно лингвистических параметров языка works of fiction дискутируется сейчас в лингвистической литературе. Несходство и в используемых языковых ресурсах - почти неограниченно черпаемых художником в изобразительных целях из всех сфер и слоев языка, подчас в неповторимо индивидуальных сочетаниях, в непривычном, нестандартном наполнении моделей,- при более или менее жестких ограничениях в разных видах нехудожественных текстов, особенно на полюсе государственной документации. Сказанное позволяет, как представляется, выделить язык художественной литературы в особую сферу, или форму существования языка.

Такие формы существования языка, как разговорная речь и просторечие, в силу дискуссионности их лингвистических и культурно-коммуникативных квалификаций, требуют более подробного рассмотрения.

3.8. Активные исследования русистов в области повседневной языковой жизни в последние три десятилетия выявили многие неосознававшиеся ранее особенности устно-разговорной речи в ее отношении к литературной, кодифицированной.

Интерес к живой разговорной речи имеет в русском языкознании давнюю традицию, поскольку, собственно, вся история русского литературного языка - это история борьбы и взаимодействия, взаимообогащения книжно-письменной и народно-разговорной речевых стихий. Накопленные в наше время материалы, записи и наблюдения показали, что носители русского литературного языка говорят во многом не так, как пишут, и не так, как думают о том, как говорят. Можно считать установленным, что в пределах современного русского литературного языка существует его устно-разговорная разновидность, средствами которой пользуются носители этого языка главным образом в разговорно-обиходной сфере.

Условиями функционирования разговорной речи специалисты считают неподготовленность и непринужденность коммуникативного акта при непосредственном участии в нем собеседников [Земская 1973]. Хотя разговорная речь реализуется преимущественно в устной и диалогической форме, отмечалось, что эти характеристики не являются ни обязательными, ни единственными признаками разговорной речи /ср.,например, разговорную речь в эпистолярном жанре, в неофициальном деловом выступлении, а с другой стороны - подготовленные устно-деловые и официальные высказывания/.

Очевидно, что и в названных ситуациях, и во многих других признаки разговорности и книжности совмещаются в разных пропорциях.

Среди лингвистических характеристик разговорной речи можно разграничить ее типичные, к о н с т а н т н ы е элементы и частотные, вероятные, но п е р е м е н н ы е, наличие которых зависит от обстановки, среды, жанра высказывания, но больше всего от индивидуальности говорящего, меры владения речью, психологического состояния, отношений с собеседниками. Многие из традиционно описываемых морфологических и синтаксических средств обнаруживают связь с разговорной сферой. Так, если суффикс -ну-, придающий глаголу значение мгновенности, одноактности (толкнуть, шевельнуть, кольнуть), принадлежит общелитературному языку, то его экспрессивный вариант -ану-, диалектного происхождения, обозначающий резкость, напряженность мгновенного действия (толкануть, стегануть, резануть, пугануть), связан с разговорной речью. Продуктивность этих суффиксов далее открывает возможности их использования в новообразованиях и окказионализмах в соответствии с индивидуальными вкусами и коммуникативными намерениями говорящих. Так, В.В.Виноградов оценивал как просторечно-вульгарные новообразования спекульнуть, агитнуть, кредитнуться [Виноградов 1947, 438]; Е.А.Земская отмечает экспрессию иронии в таких индивидуальных образованиях, как экспериментнуть, цитнул, конфликтнуть, стартанул, рыданет, намеревнулся [Земская 1981, 133]. Характер этих примеров явно обнаруживает иной круг их "производителей". Все это слова "одноразового пользования", вряд ли они войдут в число воспроизводимых, не всякий говорящий употребит их и в разговорной ситуации, но в самой свободе варьирования продуктивных моделей языка проявляется типичная особенность разговорной речи.

Константные характеристики разговорной речи представлены, прежде всего, особенностями линейно-динамической и интонационно-ритмической организации речевого потока. О.А.Лаптева [Лаптева 1976] выявила важный принцип чередования ударных и безударных звеньев фразы, в соответствии с их взаимным коммуникативным весом, принцип, определяющий во многом и необычный порядок слов в разговорной речи, по сравнению с литературно-книжной, и тенденцию к большей расчлененности текста, и разгрузку полипредикативных построений, и ассоциативность связи сегментов речи - соответственно логически-смысловым связям книжно-литературных текстов. Описан ряд типизированных синтаксических конструкций разговорной речи (Дай на чем гладить, У вас не будет чем отвинтить?; Папа он еще не обедал; Дубы они поздно желтеют; Ты обедай один, а чай подожди меня; Этот стол крышка снимается; Почты не было, ты шел?; А я в больницу, зуб болит, еду; А он откуда, вот с тобой разговаривал?; А папка тут лежала где?; А он весь промок, зонтик-то; Вот яблок жаль что нет; Молоко привозит сейчас в отпуске, да?).

Обнаружение типовых построений, особых способов номинации и интонирования поставило под сомнение бытовавшее представление о ненормативности разговорной речи, позволило сформулировать гипотезу об особой норме для этой речевой сферы [Лаптева 1974]. Задача разграничения "нормативного" в этом смысле, константного, и окказионального, переменного, остается актуальной. Записи разговорной речи нуждаются в более критической оценке. За типичное нередко принимают частотные дефекты, затруднения речи, свойственные иногда и образованным, и профессионально говорящим, но вовсе не всем носителям литературного языка. Особый аспект составляет изучение факторов, вызывающих затруднения в выборе слов, неоправданные паузы, "меканье" (тема ли, отношения говорящих, деликатность предмета, нежелание обидеть, вынужденность отрицательной оценки, невладение материалом или просто недостаточная культура речи) - см. об этом [Николаева 1970].

Однако увлечение собираемым разговорным материалом привело и к теоретическим преувеличениям. Некоторые специалисты придают разговорной речи статус особого языка (тогда носитель русского языка оказывается двуязычным) либо особой подсистемы, требующей замкнутого изучения, независимого от грамматики литературного языка. Опровержением этой идеи служат сами опубликованные исследования и тексты записей разговорной речи. Концентрация специфически разговорных средств - синтаксических, словообразовательных, номинационных и др. - достигается здесь только в целенаправленных описаниях; в записях же разговоров, как и во всех реальных разговорах носителей литературного языка, грань между кодифицированным литературным языком и разговорным обнаружить затруднительно, в обиходной непринужденной речи элементы разговорности в большей или меньшей степени органически включаются в общелитературный фон, коммуникативно возможны только на базе общеграмматической системы. И сама методика, применяемая к изучению особенностей разговорной речи, остается сопоставительной, все явления наблюдаются и оцениваются в сравнении с литературной нормой. Изменения в общественной жизни, в свою очередь, сделали устарелыми категорические утверждения специалистов о неприменимости разговорной речи в сфере массовой коммуникации [Земская 1979, 9]. Теперь комментаторы радио, ведущие телепрограмм, журналисты широко пользуются разговорными средствами, создавая иллюзию непринужденного контакта с адресатом. Оппозиция общественная сфера/частная сфера не выполняет роли разграничителя "основных разновидностей литературного языка". Можно полагать, что эта ситуация подтверждает не внутриязыковую системную отгороженность разговорной речи от общелитературной, а, напротив, их естественное и разнообразное взаимодействие в живой жизни языка.

Устно-разговорную и книжно-письменную формы речи справедливее рассматривать как два полюса в пространстве общелитературного русского языка, признаки которых в разной пропорции, в разной степени характеризуют речевые произведения единой языковой системы, а соотношение тех и других признаков определяется коммуникативным назначением речи, жанром, ситуацией и индивидуальными свойствами говорящего [ср.: Д.Н.Шмелёв, 1977].

3.9. Разговорность тесно сплетается с просторечием и в языковой жизни, и в лингвистических описаниях её. Явления, которые называют просторечием, относятся к периферии языка. Принято различать два "просторечия": во-первых, как набор разного рода грамматических, орфоэпических, семантических и др. отклонений от норм литературного языка, а также сниженной, грубой, вульгарной лексики в речи городского населения, в его недостаточно грамотной части. Это язык среды, тоже не дошедшей до владения литературным родным языком. В речи этой среды смешиваются и следы местного, диалектного происхождения, профессиональных и молодежных жаргонов, лексика бытовых номинаций, устарелых и новейших, слова иноязычные в искаженном звучании, слова и обороты официально-делового и разговорно-делового обихода, нередко перенятые из общественного быта, из средств массовой коммуникации. Сфера просторечия незамкнута, нестабильна и по составу носителей, и по характеризующим её языковым средствам: есть носители более консервативные и более открытые к восприятию нормативного; есть элементы языка более устойчивые и подвижная часть лексики, слова недолгого существования.

Для просторечной среды характерна и бедность речевых ресурсов, и повышенная экспрессивность при крайней ограниченности средств её выражения, нередко "субстандартных", и неосознанность сочетания разностильных элементов, при отсутствии выбора, да и самой проблемы выбора. Первые опыты исследований [Городское просторечие 1988] дают достаточно наглядный материал. Такие субъективные факторы, как ослабленная языковая рефлексия, отсутствие интереса к выразительным возможностям языка, материализуются в речевых построениях, где стилистические, смысловые, коннотативные ареалы языковых элементов не работают или достигают эффекта, не предполагаемого говорящими.

Вряд ли можно согласиться с авторами недавнего прошлого, утверждавшими, в силу конъюнктурных устремлений, что внелитературное просторечие в советскую эпоху потеряло социально-классовую окраску (см., напр.,[Русский язык 1979]). Владение родным языком лишь на уровне внелитературного просторечия, конечно, признак культурно-социальной отсталости. Не квалифицировав так этот признак, трудно представить движение языковой личности и языкового коллектива к культурно-речевому и интеллектуальному развитию.

Во втором значении понятие просторечия применяют к отдельным словам и оборотам сниженной, иностильной окраски, которые с экспрессивными целями включаются в речь литературно говорящими. (По-видимому, это словоупотребление некоторые авторы, вслед за Ю.С. Сорокиным, несколько оксюморонно именуют "литературным просторечием"). При общей тенденции к расширению стилевого пространства современной литературной речи такие включения, инкрустации, вкрапления, с различными коммуникативно-психологическими мотивациями, наблюдаются и в дружески-фамильярном разговоре, в словесной "игре", шутке, и в деловом выступлении в своём профессиональном кругу, и в средствах массовой коммуникации. Состав просторечной лексики и фразеологии, допускаемой в литературную речь, кратковременно устойчив, он маркирован эпохой, поколением, иногда в пределах 1-2 десятилетий; он меняется, пополняется новыми словами из молодёжного жаргона, из профессионально-делового обихода, из популярных фильмов и эстрады, входящих в моду и уходящих. Так, в современной речи и технической и гуманитарной интеллигенции привычные просторечные рефлексы в общелитературном колорите создаются словами и оборотами, которые могут быть восприняты от старших поколений, либо рождены или оживлены поколениями последующими: барахлит (о моторе и сердце), застолбить, подставиться, манежить, раздеть кого (раскрыть скрываемое, показать чью-то лживость, несостоятельность, а также более позднее: заставить заплатить слишком много, обобрать), рвач, фирмач, комки (комиссионные магазины и коммерческие лавки), вешать лапшу на уши (демагогически обманывать), быть под колпаком (под наблюдением), психушка, чернуха-порнуха, беспредел, обдираловка, темнит, возникает, стучит (доносит), раскурочить (машину, прибор), тусовка, сплавить, сбагрить что кому, погореть на чём, перебор, прибамбасы, вкалывать, сачковать, сечёт/не сечёт, просёк, усёк, накладка, перебьется, закругляться, тянуть одеяло на себя и др.

Возможно, пройдя фильтры языкового вкуса, просторечные слова и обороты, "допущенные" в литературную речь, меняют статус "просторечных" на "разговорные". Во всяком случае, их использование обусловлено непринужденностью общения, в устной ли, в письменной ли форме, чувством языкового доверия к собеседнику, языкового партнерства. Степень привычности их, осознанности их инородного звучания, их экспрессивной роли, естественно, различна в зависимости от уровня языкового развития личности, так же как другие средства "языковой игры" - создание "одноразовых" слов по системным моделям, окказионализмов, возвращение прямого значения словам в метафорических и фразеологических оборотах и другие известные приёмы (Об этом см. [Земская, Китайгородская, Розанова, 1983; Freidhof 1984]). В средствах массовой коммуникации, где нет прямого речевого контакта с собеседником, читателем или зрителем, образ потенциального языкового партнера создает стилевыми красками сам говорящий-пишущий. В последние годы, в пору языковой раскованности, некоторые издания допускают "перебор" в использовании средств просторечия и молодежных жаргонов, что не способствует воспроизведению цельного и искреннего портрета ни говорящего, ни его собеседника.

В промежуточной зоне между первым и вторым видами "просторечия" можно выделить третий его вид, имеющий общие и различные признаки и с тем и с другим.

Меньше внимания привлекало до сих пор изменение характера массовых проявлений нелитературности речи. Сниженных слов и неправильных форм в высказывании может не быть, но нарушенные структурно-смысловые связи между его частями делают речь "недолитературной". За несколько десятилетий сформировались поколения людей, получивших среднее и высшее образование и потому не игнорирующих явно грамматические правила, но говорящих обедненным языком, автоматически соединяя ,иногда и невпопад, клише и штампы среды обитания и притяжения; для одних - это разные молодёжные группировки, для других - партийно-общественные круги, для третьих - профессионально-деловые, военные, спортивные. Не различая коммуникативно-обязательные и стилистически-значимые элементы языка, такие люди охотнее пользуются чужими стереотипами как единственно возможными средствами выражения. Вот несколько образчиков такой речи публично говорящих и пишущих людей (телевидение, газеты): ...предприняли обратный процесс...; Фирма занимается очень широким спектром деятельности; Это созвучно всем вопросам, которые происходят; В процессе этих процедур она сняла кольцо;На сегодняшний день расследуются преступления по убийству; Всю ситуацию по этому заводу спустить на тормозах; Когда он подъедет, мы попросим его подсесть к нам; Применение этого мероприятия...; ...где-то порядка на двести больше; Сложно дать какой-то однозначный ответ; Мы обговариваем вопрос организации работ по разработке...; Наша задача - выполнить эту задачу и т.п.

Из городской речи: - Не подскажете, сколько времени?;- Завесьте килограммчик колбаски!; Классные шузы отхватил!; Я имею тридцать кусков [тысяч] в день, а ты чего тут торчишь на зарплате!; Ну, и мы поучаствовали в этой тусовке; Мы посоветовались с мужем по этому вопросу;- Не подскажете, Павел Петрович ещё не подъехал?

Стандартные реплики-реакции носителей такого "просторечия": - Точно! Нормально! Сложно сказать... Порядок! Однозначно! Исключено! (Ср. [Винокур 1980; 210-211]).

Носителям первого вида просторечия говорящие подобным образом противостоят своей формальной грамотностью, но близки им зависимостью от коллективно-групповых навыков и вкусов, отсутствием критического и творческого отношения к языку. Для носителей такого "нормального" просторечия характерна социально-культурная несамостоятельность, потребность в корпоративной опоре или иллюзии её, приверженность к "моде", к культурной продукции временного или поверхностного достоинства. Профессионально-лингвистический анализ подобных высказываний - особая задача. Как общую черту можно отметить, при тяготении, с одной стороны, к престижно-книжным, но неосвоенным выражениям, с другой стороны - к привычно-сниженным, - неумение связать воедино элементы смысла более сложного, чем обычное простое предложение. И для говорящего, и для общества проблема здесь не в неусвоенности очередного правила грамматики, но в недостатке общей и мыслительной культуры, начитанности, духовности.

Всякий опыт обобщения, классификации несколько упрощает реальную действительность, за всякой схемой в реальности (а в языковой ситуации, многоликой и динамичной, особенно) - стоит множество частных и индивидуальных способов пользования языком, несхожесть отношений к языку и с языком. Некоторые исследователи просторечия с оптимизмом предсказывают постепенное исчезновение нелитературных слов и форм, другие, напротив, видят в просторечии залог и источник обогащения литературного языка. Небесспорность этих прогнозов очевидна, по причине разнообразия общественно-языковых функций просторечия и пестроты самих явлений, подводимых под эту рубрику. "Понятие нормы языка предполагает внутреннее единство многообразия",- писал В.В.Виноградов [Виноградов 1952].

Роль просторечия в языке членов социума выявляет как неоднородность самого языкового материала, так и культурно-социальную неоднородность говорящих, "языковых личностей". Усреднение языковой личности создаёт абстракцию, механически объединяющую, нивелирующую эту реальную неоднородность. Тревожные суждения о кризисном состоянии русского языка, о его упадке, оскудении возникают из наблюдений над речью плохо говорящих людей, при том, что наше время напряженной общественной жизни, вопреки культурной политике многих десятилетий, продемонстрировало блестящих мастеров письменного и устного, публицистического, художественного , научного слова. Значит, речь может идти не о состоянии языка, а о состоянии, уровне общей и - соответственно - речевой культуры части населения. Конечно, общество не может не быть обеспокоено пропорциональным соотношением частей.

3.10. Неоднородность, гетерогенность носителей языка многократно подвергалась обследованиям социологическим, статистическим в основном с точки зрения некоторых нормативных фонетических, орфоэпических, морфологических критериев.

В аспекте же культурно-коммуникативном можно представить языковое пространство как результат противопоставленности и вместе с тем взаимодействия двух основных принципов пользования языком: с одной стороны, чисто утилитарное, механическое пользование, бездумно воспроизводящее речевые навыки своей среды, в ослабленных вариантах - ещё и с пониженной информативностью; с другой - осознанное отношение к языку, вкус к слову, понимание его самоценности, богатых и сложных его смысловых и выразительных возможностей, как аккумулятора культурных, духовных, эстетических ценностей. В целом проблема просторечия, его статуса в отношении к литературному языку может быть выражена антитезой по двум линиям:

1. ненормативность - нормативность речи и

2. стихийность, утилитарность - сознательность в использовании особенно разностильных и полисемичных языковых средств.

В подобном представлении речевой гетерогенности заключена и перспектива совершенствования языковой компетенции и отдельной личности и говорящего коллектива как индивидуальными усилиями, так и усилиями школы, науки, печати, общества.

2. ГОВОРЯЩИЙ И ТЕКСТ

Субъект речи как создатель текста. Категории времени и вида с точки зрения текста. Роль видо-временных глагольных форм в структуре текста. Пространственно-временная позиция говорящего и уровни абстракции. О коммуникативных типах речи.

1. В центре коммуникативной концепции языка - человек как субъект речевой деятельности, социального общения, как лицо воспринимающее и осмысляющее мир. Один из основных инструментов коммуникативной грамматики - выявление позиции говорящего в отборе речевых ресурсов и организации текста. Этой позицией определяются различия коммуникативных типов текста, речи, типов предложений, функциональные характеристики языковых средств разных уровней.

Мысли о роли повествующего "Я", "языкового сознания", об источниках авторской осведомленности, о точке зрения рассказчика появлялись в научной и литературно-критической среде еще с ХIХ века и обсуждались в философских, эстетических, психологических аспектах. Филологическими дискуссиями 20-х годов, работами по поэтике и стилистике заложены основы теории текста и антропоцентрического взгляда на язык. К "образу автора" В.В.Виноградова, к "точке зрения" М.М.Бахтина восходят плодотворнейшие идеи нашего века, открывшие подступы к структуре текста.

Опытом отечественной лингвистики, как и трудами В.Гумбольдта, О.Есперсена, Ш.Балли, Э.Бенвениста, Г.Гийома и современных исследователей, укреплен научный интерес к человеку: и в обобщенно-историческом смысле - как к создателю языка, воплощающего картину мира, и в конкретном - как к говорящему лицу, производителю данного текста. Нет ни одного текста, не порожденного коммуникативными намерениями субъекта речи и не отражающего в своей структуре ту или иную пространственно-временную позицию его по отношению к сообщаемому.

По П.Серио, например, "во франкоязычном научном мире" история проблемы субъективности в языке сосредоточивается в "единственном вопросе: находится ли субъект в языке или вне языка?" [Серио 1993]. Долгие поиски, можно надеяться, приведут и к единственному ответу: говорящий субъект и вне языка и выражает себя в языке. Понятна устремленность лингвистической мысли на выявление, с одной стороны - языковых средств, материализующих роль говорящего в речи, в тексте, с другой стороны - на изучение функций языковых средств, предназначающих их к служению коммуникативно-смысловым потребностям человека.

Постепенно становится все яснее, что более результативным и более трудным оказывается не столько описание техники связей между предложениями, сколько поиски пути к смыслу текста как целого через воплощающие его структуры. Движение по этому пути тормозят нерешенные вопросы грамматической теории, как следствие неорганического совмещения разновременных лингвистических влияний. Важнейший из таких вопросов - о соотношении синтаксиса предложения и синтаксиса текста.

Очевидно, что без структурно-семантического, типового значения предложения не было бы и смысла целого текста, но признать это иногда мешает традиционный синтаксический разбор, противоречащий реальной структуре предложения [Золотова 1982; 300 и сл.]. Естественно допустить далее, что предложение, будучи коммуникативной единицей языковой системы, участвует в организации речевых, текстовых единиц. Но какими качествами отличается предложение в языковой системе от предложения в тексте?

2. С фигурой "говорящего лица" мы встречаемся в традиционной грамматике и "до текста", трактуя категории времени, лица, предикативности. Так, грамматическое время определяется отношением действия к моменту речи, разграничивающему в неостановимом движении времени настоящее, прошедшее и будущее. Однако и "момент" далек от точечного представления, раздвигая свои границы от настоящего актуального до настоящего расширенного, постоянного, вневременного, гномического, исторического; и "речь" как действие часто исключает одновременность с нею других действий, вытесняя их происходящим разговором с оси времени на отрезки "до" и "после"(ср. в телефонном разговоре - А что ты сейчас делаешь? - Читаю (пишу, стираю, готовлю обед...) . Поскольку между действием, событием - и сообщением о нем, устным ли, письменным, остается естественное реальное расстояние, хотя и сводимое к минимуму при репортаже, при прямом наблюдении, события по отношению к моменту речи о них принадлежат прошлому (или будущему). Но тексты, повествующие о прошлых событиях, не обходятся только формами прошедшего времени. Ср., например:

"И побежал Жилин назад, влево в гору, в лес. Костылин все отстает и охает. Жилин шикнет-шикнет на него, а сам все идет..."; "Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может"...

В этих небольших фрагментах из "Кавказского пленника" Л.Толстого и из русской сказки встречаются глагольные формы и прошедшего, и настоящего, и будущего времени. Различие форм относит называемые действия не к "моменту речи", но соотносит их между собой как одновременные, параллельные и последовательные, то есть находящиеся в таксисной связи. Очевидно, темпоральное пространство текста объемно и сложнее организовано, чем понятие времени в однолинейной морфологической парадигме.

Вспомним еще пример из пушкинской "Сказки о рыбаке и рыбке":

В третий раз закинул он невод, -

Пришел невод с одною рыбкой. .

...

Как взмолится золотая рыбка!

Голосом молвит человечьим...

...

Удивился старик, испугался.

И в этом фрагменте встречаем все формы времени: молвит - настоящее, взмолится - будущее, закинул, пришел, удивился, испугался - прошедшее. При этом таксисная взаимосвязанность действий (последовательность в первых трех строках, одновременность в следующих трех) не нарушается. Здесь структурная особенность текста, соотношение времен объясняется сменой точки зрения наблюдателя, перцептора, воспринимающего события. Глаголы прош. времени представляют авторское повествование, а будущего с частицей как и настоящего молвит выражают восприятие и волнение старика. Сравним ту же смену точек зрения с соответствующей сменой времен в другом месте этой сказки:

Пошел старик к синему морю;

(Не спокойно синее море).

Эти предварительные примеры показывают, что выбор темпоральных форм и их комбинации в тексте определяются не реальным моментом речи , а представлением говорящего о соотношении времени события и времени его восприятия, наблюдения. Иными словами, точка отсчета времени не фиксирована моментом порождения текста, она подвижна и может перемещаться по воле говорящего, как его наблюдательный пункт, в разных направлениях по отношению к оси событий, занимая позицию синхронную происходящему там, где он мысленно помещает себя в хронотоп актуализируемых картин и событий, восстанавливаемых памятью либо рисуемых воображением, фантазией [Золотова 1973, 75].

Итак, движение времени в тексте не однолинейно и не однонаправленно, как однолинейно и однонаправленно движение от прошлого к будущему, представленное глагольной парадигмой работал - работаю - буду работать.

В объемном пространстве текстового времени могут взаимодействовать три темпоральных оси или линии:

Линия Т-1 представляет календарное, природное, объективно бегущее время, внешнее по отношению к тексту, однонаправленное и необратимое. Это категория физическая, связанная и с гносеологически-когнитивной - осознанием, упорядочением объективного времени в человеческих представлениях.

Линия Т-2 реализует текстовое, событийное время (понятно, что речь идет о событиях, составляющих содержание данного текста); оно может в начале или в каких-то моментах развития быть проецировано на хронологическую ось, но это отнюдь не обязательное условие построения текста, тогда как непременным условием является релятивная, таксисная связь всех предикатов текста, свободных и связанных ("полупредикативных"), в плане одновременности или разновременности, предшествования или следования. См. примеры а) с хронологической отнесенностью событий и б) с чисто таксисной:

а) "В начале 1812 года", сказал Бурмин, "я спешил в Вильну, где находился наш полк"...(Пушкин, Метель);

б) Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами... (там же).

Линия Т-3 - это линия перцептивная, выражающая позицию говорящего (пишущего), реальную или мысленную, во времени и в пространстве по отношению к событиям текста: следуя вдоль событийной линии, говорящий воспроизводит "видимое" и "слышимое"; перемещаясь влево или вправо, говорящий может инверсировать порядок изложения; поднимаясь над происходящим, говорящий с более высокой точки обзора описывает место действия, фоновые, сопутствующие признаки, либо суммирует повторяющиеся события, накапливающиеся состояния, либо оставляет прочерк в незначительных для сюжета отрезках событийного времени (Год прошел как сон пустой; Вот неделя, другая проходит, Еще пуще старуха вздурилась), либо сообщает не о событиях, а о мыслях, вызванных ими, разного уровня абстракции. Роль говорящего можно сравнить с ролью кинооператора, стремящегося запечатлеть изображаемое с разных точек зрения, а вместе с тем с ролью режиссера, отбирающего и монтирующего кадры. См., например, отрывок из повести А.Куприна "Молох":

На 303-й версте общество вышло из вагонов и длинной пестрой вереницей потянулось мимо сторожевой будки, по узкой дорожке, спускающейся в Бешеную балку ... Еще издалека на разгоряченные лица пахнуло свежестью и запахом осеннего леса...Дорожка, становясь все круче, исчезала в густых кустах орешника и дикой жимолости, которые сплетались над ней сплошным темным сводом. Под ногами уже шелестели желтые, сухие, скоробившиеся листья. Вдали сквозь густую сеть чащи алела вечерняя заря.

Кусты окончились...

Чтобы видеть "общество" как длинную пеструю вереницу, тянущуюся по дорожке, спускающейся к балке, рассказчик должен "находиться" в отдалении, позади и на более высокой точке обзора. В следующих предложениях он как бы оказывается среди идущих, разделяя их зрительные, слуховые, обонятельные впечатления и передавая ощущение динамики движения.

В отличие от кинооператора, говорящий нередко передает свою "кинокамеру" одному из персонажей. Но еще более существенное отличие в том, что кинокамера может только "видеть" и "слышать", а говорящий может сообщать не только то, что видит, но и то, что знает, думает, осмысляет:

Андрей Ильич следил за нею глазами...Сделав тур, она села - конечно, умышленно,- подумал Андрей Ильич, - на другом конце площадки. Она почти боялась его или стыдилась перед ним (там же).

Событийное, текстовое время - категория креативная - создается главным образом соотношением линий Т-2 и Т-3. Реализуется это соотношение через видо-временные формы глаголов той или иной семантики, референтный/нереферентный статус имен, дейктические, модальные и др. языковые средства.

Бытующее в лингвистике представление о последовательности событий в речи как о воплощении однонаправленного потока времени отражает смешение осей Т-1 и Т-2, времени внеязыкового, физического, и времени текстового.

В отличие от прежних авторов, отметивших роль наблюдателя, воспринимающего движение времени, но не разграничивавших время объективное Т-1 и время текстовое Т-2 ( ср.: время движется " в неизменном темпе слева направо", и с ним "перемещается" сознание субъекта [ Кошмидер 1962, 129-130]), подчеркиваем неоднолинейную подвижность говорящего-наблюдателя, свободу перемещения его "наблюдательного пункта" и монтирования им темпорального пространства текста воспринимаемым и с разных ступеней абстракции от конкретного, следовательно, и в разном темпе.

Утверждение, что время воспринимаемо лишь потому, что "каждый промежуток времени связан с каким-либо процессом" [Райхенбах, 1985, 135-136], либо исключает из темпорального пространства статично-описательные ситуации, лишенные процессуальности ( Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит - Пушкин ), либо должно быть скорректировано разграничением временных линий: объективное время Т-1 - неостановимый процесс; текстовое время Т-2 - по воле рассказчика организуемое сочетанием процессуальных и непроцессуальных фрагментов; перцептивное время Т-3 может представляться как непрерывный процесс восприятия, речи-мысли, но тогда только через процессуальное восприятие можно связать с движением времени и атемпоральные фрагменты текста.

Интересны попытки писателей представить изнутри текста понимание персонажами этой связи времени вечного, физического, и времени событийного:

В комнате тихо, и время проходит мимо нас, тикая маятником (М.Осоргин, Повесть о сестре);

- Левка, а может такое быть - я тут время увидел. - Время? Увидел?! - Понимаешь, утром вышел на улицу, и вдруг... Грачи улетели, машина прошла, почки на березе распустились. Все это видят, а никто не догадывается, что это время все меняет. Грачи были да нет, машина была да пропала, почек не было - появились. Хочешь стой, хочешь ходи, хочешь спи себе, а время идет, все меняет (В.Тендряков, Весенние перевертыши).

Вечное время Т-1 как бы материализуется в событийном времени Т-2, актуально в первом примере, перфективно во втором, через перцепцию персонажа, Т-3, - рассказчика у Осоргина, и 13-летнего подростка у Тендрякова.

3. Изложенное нуждается в следующем уточнении: несомненно, существуют речевые ситуации, в которых момент речи релевантен как точка отсчета времени, например, в телефонном разговоре: - Как, ты еще не вышла? Мы ждем тебя! - Сейчас приду; или в любом другом: - Приехал ли ваш гость? - Нет, еще не приехал, но завтра приедет; Вчера она напечатала пятнадцать страниц, сегодня заканчивает тридцатую и завтра сделает все остальное и т.п.

Это не опровергает предшествующего рассуждения. Дело в том, что должны быть разграничены два "момента речи". Продемонстрированный последними примерами принадлежит оси Т-1, физическому времени, в котором мы существуем и в котором располагаем все свои сделанные и несделанные дела. Есть своя, внутренняя таксисность, соответствующая оси Т-2, и между действиями, ориентированными на реальный момент речи.

Иной "момент речи", о котором шла речь выше, принадлежит оси Т-3, он может совпасть с реальным моментом речи, но как точка отсчета рассказываемых событий условен, подвижен и движение его подчиняется воле и воображению говорящего:

Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью; Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою. Погибнешь, милая... (Пушкин).

Этот избираемый говорящим "момент речи", а точнее - время восприятия, наблюдения происходящего характеризует не только литературно-художественный текст, но и бытовые и проч. рассказы о событиях.

Исследователями, пишущими о нарративных (повествовательных) текстах, определенной границы между нарративом/ненарративом не установлено. Противопоставленность в этом смысле монологического литературного повествования живому диалогу не подтверждается материалом. Достаточно обратиться к текстам записей устных спонтанных диалогов в условиях непосредственного общения: в них точка отсчета нередко перескакивает с реального момента разговора во временные планы вспоминаемых событий, ср., например: ...До чего же их приятно было собира-а-ть! О-ой! ...Вот с Романом идешь / и говорит иди туда / там белые / точно //... Приходишь белые // Иди туда / там рыжики / приходишь там рыжики (с.161); Я чуть не упал // (смех) Я говорю "Владим Петрович / Владим Петрович давайте ... отрицательный отзыв // я переживу // Я уверен в своей..." Ну там в общем-то спор шел на чистую теорию / практикой ничего не докажешь (с.163) [РРР 1978].

Можно видеть в этих примерах нарративные включения в устный диалог, но они данность, нарушающая предлагаемую оппозицию типов текста. Очевидно, правы А.Ж.Греймас и Ж.Курте, признавшие, что нарративные и ненарративные формы дискурса почти никогда не существуют в чистом виде, что любой разговор почти автоматически переходит в повествование о чем-либо (en récit), что повествование в любой момент может развиться в диалог, и т.п. [Греймас, Курте 1983; 502]. Добавим пример из газетной статьи - тоже не "нарратив", хотя видо-временное разнообразие глаголов здесь регулируется теми же правилами, что и в литературном тексте:

Юбиляром, его настроением и здоровьем, никто не интересовался... Как только появился правительственный кортеж, застрекотали камеры. Затем все переместились в дом - кто когда-нибудь видел, как происходят съемки, поймет, что это за "радость" (Известия, сент.1996).

Надежным критерием остается разграничение двух понятий "момента речи", с их различной ролью в речевом времяисчислении (ср. [Падучева 1986, 1994]). Отличия текстовой структуры разговорной речи будут сформулированы позже.

4. С точки зрения текста требуют рассмотрения и проблемы категории вида.

Современная аспектология обогащает наши знания обнаружением все более детальных значений глагольного вида, их оттенков, разновидностей, употреблений. Зависимость этих значений от семантики глагола, от структуры предложения и от потребностей текста не всегда достаточно осознается.

Возникает необходимость найти опоры для некоторого упорядочения этого многообразия на уровне абстракции, релевантном для структуры текста. Направление поисков детерминировано теоретически и исторически.

Теоретическим критерием служит комплекс взаимодействующих характеристик языкового явления - формы, значения и функции. С точки зрения формы коррелятивность видовых пар или партнеров представлена в достаточно полных словообразовательных и морфонологических описаниях. Дискуссионный вопрос об инвариантном, категориальном значении вида, при наличии конкурирующих, более или менее синонимичных определений, с наибольшей убедительностью решается в пользу оппозиции предельность/непредельность. Меньше ясности в представлениях о функциях вида, нередко их не отграничивают от значений.

Своеобразная история русского глагола, перестроившая систему времен и развившая категорию вида, соединила две категории в единой видо-временной форме слова, предназначив для роли основного средства организации текста.

В работах В.В.Виноградова 1936 и 1947 гг., явно недооцененных аспектологами, выявлены и продемонстрированы композиционно-синтаксические функции глагольных форм, в которых кристаллизовались "значения и употребления" вида и времени. Они поименованы терминами древнерусской временной системы, с оговоркой об изменениях в значении.

У глаголов совершенного вида различаются функции аориста и перфекта; у глаголов несовершенного вида - имперфекта, в двух разновидностях: процессуально-длительной и качественно-характеризующей.

Поскольку термины аорист, перфект и имперфект связаны в лингвистическом сознании с глагольными формами времени, а перфект и имперфект используются как интернациональные обозначения форм совершенного и несовершенного вида, чтобы избежать столкновения понятий, оставим эти термины за формой, а для названия функций примем производные от них: перфектив, имперфектив, аористив, и соответствующие прилагательные.

Аористивная функция - главное средство организации повествования: глаголы динамического действия, последовательно сменяя друг друга, ведут сюжет от завязки к развязке. Примеры - из пушкинских текстов (Гости князю поклонились, Вышли вон и в путь пустились..; В руки яблочко взяла, К алым губкам поднесла, Потихоньку прокусила И кусочек проглотила...).

Перфективная функция включает в сюжетное время состояние (лица, предмета, пространства), являющееся результатом предшествующего действия либо предельного состояния, перешедшего в новое качество (Журча еще бежит за мельницей ручей, Но пруд уже застыл; Гроб разбился. Дева вдруг Ожила...).

В имперфективно-процессуальной функции действие или состояние предстают в их наблюдаемой протяженности, не ограниченной временными рамками (...Прелестным пальчиком писала На отуманенном стекле Заветный вензель О да Е; Дома в ту пору без дела Злая мачеха сидела Перед зеркальцем своим И беседовала с ним; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий; На стене висел старинный синий мундир...). В имперфективной узуально-характеризующей функции говорящий с дистанцированной во времени и пространстве позиции представляет действия, состояния и отношения как обычные занятия, умения, характеристики (Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу; ...Легко мазурку танцевал И кланялся непринужденно; Корсет носила очень узкий; Татьяна верила преданьям Простонародной старины...).

Соединяясь и чередуясь в целом произведении, фрагменты текста - носители тех или иных композиционно-синтаксических функций - сигнализируют "смену ситуаций" [Барентсен 1973, 11] и в то же время связь этих ситуаций: соотношение функций сов. и несов. вида создает пространственно-временную объемность, стереоскопичность текста, связь переднего плана сюжетной динамики со вторым планом, параллельных действий, с описательно-статическим фоном; функции сов. вида реализуют таксисные отношения "по горизонтали": в перфективном состоянии отражается ретроспектива, результат прошлого процесса, аористивное действие обращено в перспективу, к следующему действию. Как образно сказал О.Мандельштам в статье о Данте, "содержание есть совместное держание времени - сотоварищами, соискателями, сооткрывателями его".

Это "совместное держание времени", таксисное соотношение между соседствующими в тексте предикатами, отражающее видение, пространственно-временную позицию субъекта речи-мысли, и составляет отличие текстового предложения, как части, несущей признаки целого, от предложения, взятого изолированно.

Противопоставленность аористива и перфектива воплощает оппозицию действие/состояние, ср. в примерах:

Он, поравнявшись, поглядел, Наташа поглядела, Он вихрем мимо пролетел, Наташа помертвела (Пушкин); И впился комар как раз Тетке прямо в правый глаз. Повариха побледнела, Обмерла и окривела (Пушкин).

Не точны авторы, трактующие перфектив как обозначение действия, результат которого сохраняется до момента речи. Перфективная функция свойственна больше глаголам состояния, чем глаголам действия, но и в том и в другом случае результативное состояние редко имеет отношение к "моменту речи": в текстах оно таксисно включается в событийную линию времени Т-2, оформленную прошедшим, настоящим или будущим, в зависимости от позиции говорящего-перцептора. См. еще примеры: Он выскочил на двор, обежал его во всех направлениях - нет коня нигде! Плетень, окружавший усадьбу Пантелея Еремеича, давно пришел в ветхость и во многих местах накренился и приникал к земле... Рядом с конюшней он совсем повалился, на целый аршин в ширину. Перфишка указал на это место Чертопханову (Тургенев); Кончилась травинка - крольчонок другую откусит и снова жует (Е.Чарушин).

4. Итак, функция видо-временных форм глагола в тексте состоит в том, что, соответственно позиции говорящего, наблюдателя, гомогенностью или гетерогенностью своих объединений они сигнализируют протяженность и границы речевых конституентов текста, формирующих текстовое время Т-2 с точки зрения Т-3.

От конкретных текстов могут быть отвлечены однородные структурно-композиционные формы речи, объединенные внутри и противопоставленные друг другу по способу восприятия или познания мира (и соответственно по типу ментального процесса), по категориальному характеру воспринимаемых явлений и по коммуникативным интенциям говорящего.

Возможно расположить два принципа деления - по характеру признаков действительности и по степени абстрагирования говорящего от действительности - как вертикальную и горизонтальную координаты типа высказывания.

По вертикали семантические типы предикатов - и соответственно моделей предложения - распределяются между зонами динамики повествования (модели со значением действия, акциональные, а также со значением динамического состояния, процесса) и статики описания (модели со значением качества, свойства, количества, квалификации, отношения, состояния вне динамики).

Горизонтальная координата представит три уровня абстракции в виде трех коммуникативных типов речи или речевых регистров: репродуктивного, информативного и генеритивного.

В репродуктивном (изобразительном) регистре говорящий воспроизводит непосредственно, сенсорно наблюдаемое, в конкретной длительности или последовательной сменяемости действий, состояний, находясь - в реальности или в воображении - в хронотопе происходящего. Время - актуальное, в настоящем, прошедшем или будущем, Т-2 и Т-3 синхронны.Высказывание репродуктивного типа (регистра) можно заключить в модусную рамку "Я вижу, как...", "Я слышу, как...", "Я чувствую, как..."

Информативный регистр предлагает сообщения о фактах, событиях, свойствах, поднимающиеся над наблюдаемым в данный момент, отвлеченные от конкретной длительности единичного процесса, не прикрепленные к единому с перцептором хронотопу. Это сфера не прямого наблюдения, а знания, полученного либо в результате неоднократного наблюдения, опыта, узуса, либо в результате логических, мыслительных операций. Соответственно линия Т-3 дистанцируется от Т-2 в разной степени. Высказывания информативного регистра могли бы быть заключены в модусную рамку "Я знаю, что...", "Известно, что...".

Вот распространенные приемы монтажа регистровых блоков в текстах, соединяющих а) наблюдаемое (в репродуктивном регистре) и объяснение его (в информативном) либо б) действия персонажей, двигающие сюжет аористивными глаголами (в репродуктивно-повествовательном), и фон, с имперфективными предикатами, воспринимаемый как бы глазами персонажей (в репродуктивно-описательном регистре):

а)...Я видел в окно, как он сам около конюшни запрягал лошадей. Руки у него дрожали, он торопился и оглядывался на дом: вероятно, ему было страшно (Чехов);

Еще на рассвете, сквозь сон, Никита слышал, как по дому мешали в печах и хлопала в конце дверь, - это истопник вносил вязанки дров и кизяку (А.Н.Толстой);

б) Во втором часу они разошлись. Ширяева положили на маленькой террасе, выходившей в цветник. На темном небе по-прежнему бесшумно мелькали падающие звезды. От пруда тянуло запахом тины, изредка квакали лягушки. Было душно (Вересаев);

Я проснулся. Был мертвый час ночи...Над домом, за ставнями свистел ветер. Я зажег спичку, закурил, осмотрелся, открыл ставню. Светало. Свистел синий ветер (Б.Пильняк);

Невская вышла на улицу. Серые мостовые пахли морем. Буйволы тащили арбу с редиской. Они смотрели на Невскую синими печальными глазами (Паустовский).

В генеритивном регистре говорящий обобщает информацию, соотнося ее с универсальным опытом, охватывающим обозримую человеческим знанием протяженность линии Т-1, и поднимаясь на высшую ступень абстракции от событийного времени и места. В качестве субъектов предложения выступают генерализованные множества, классы существ, предметов, либо природные, социальные процессы как явления, понятия. Генеритивные высказывания облекаются в форму умозаключений, афоризмов, сентенций, пословиц: Просвещение ведет к свободе (Е.Дашкова); Слово звучит лишь в отзывчивой среде (П.Чаадаев); Под каждым Мнением заложено Сомненье, Как заповедный клад: то личной воли честь (Ив. Коневской); Чтобы рыбку съесть, надо в воду лезть (Пословица). В этом регистре нейтрализуется вертикальная оппозиция динамики/ статики, повествования/описания: усиление абстрагированности от конкретного времени ослабляет активность действия; "вневременное" и всевременное действие становится способом выражения свойства, способности, характеристики.

Соотношение рассмотренных коммуникативных типов (регистров) речи представим в таблице:

Значения предикатов	Коммуникативные регистры речи
	Репродуктивный	Информативный	Генеритивный
Динамические	Репродуктивно-повествовательный	Информативно-повествовательный
Статические	Репродуктивно-описательный	Информативно-описательный

Сочетание подрегистров в тексте пронаблюдаем на примере отрывков из "Пиковой дамы" Пушкина:

Однажды Лизавета Ивановна, сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу и увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и устремившего глаза к ее окошку. ... С того времени не проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окошками их дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения... Первый фрагмент с динамическими аористивными предикатами представляет репродуктивно-повествовательный тип речи, но в него включены два блока описательно-репродуктивных в виде деепричастного и причастных оборотов, сообщающих о статических признаках субъектов, и в темпоральном отношении составляющих фон к сюжетным действиям. Следующий фрагмент реализует информативно-повествовательный регистр с имперфективным называнием повторяющихся действий в первом предложении, а во втором, с перфективной констатацией, - информативно-описательный.

В тексте репродуктивно-описательного типа из М.Булгакова: Два примуса ревели на плите, возле них стояли две женщины с ложками в руках и переругивались - показателями регистра являются предикаты наблюдаемого действия в изъявительном наклонении и актуальном времени; несов. вид обнаруживает отсутствие внутренней временной динамики, прош.время указывает на несовпадение момента наблюдения и момента речи при совпадении момента действия и момента наблюдения. Противопоставление сов. и несов. вида в рамках одного текстового фрагмента позволяет выразить соотношение времени сообщаемого факта и временного фона, разграничить динамику и статику сюжетного времени:

В полуденный час Фомин шел обычно завтракать в кафе, что было неподалеку от конторы огнестойкого строительства, в которой он служил производителем работ. В кафе играл патефон. Фомин подходил к буфету, просил себе сосисок с капустой, так называемую "летучку", то есть соленый горох, который бросается в рот свободным полетом, и вдобавок кружку пива. Женщина, специально работающая на пиве, наливала напиток в кружку, а Фомин следил за пивной струей, принципиально требуя, чтобы ему наливали по черту и не заполняли емкости пустой пеной... (А.Платонов).

Узуальное действие первого предложения задает коммуникативные параметры данного текста: информативный регистр в его повествовательной разновидности. В этом отрывке использованы только глаголы несов.вида. Но формы несов.вида здесь появились по разным причинам, и это можно обнаружить путем эксперимента, произведя, где возможно, замену форм несов.вида формами сов.вида:

В полуденный час Фомин пошел, как обычно, завтракать в кафе, что было (находилось) неподалеку от конторы огнестойкого строительства, в которой он служил производителем работ. В кафе играл патефон. Фомин подошел к буфету, попросил (спросил, заказал) себе сосисок с капустой, так называемую "летучку", то есть соленый горох, который бросается свободным полетом... Женщина, специально работающая на пиве, стала наливать напиток в кружку, а Фомин стал следить за пивной струей, принципиально требуя, чтобы ему налили по черту, а не заполняли емкость пустой пеной...

Первое предложение изменило коммуникативные параметры. Теперь это - репродуктивный регистр в его повествовательной разновидности. Сов.вид в условиях репродуктивного регистра обнаруживает временное взаимодействие двух событий в рамках сюжетного времени. Случаи невозможности замены несов.вида сов.видом в данном тексте показывают: (а) принадлежность предложения к описательной разновидности репродуктивного регистра (В кафе играл патефон) и (б) принадлежность данной модели к информативному регистру (находилось, служил, работающая на пиве), в рамках которого несов.вид указывает либо на отнесенность предиката к разряду ненаблюдаемых, либо на многократность наблюдения.

Материал подтверждает, что композиционно-синтаксические функции видо-временных форм, осуществляемые через коммуникативные регистры речи, служат главным фактором организации текста.

5. Заметим, что горизонталь, по которой располагаются в таблице (стр. ...) коммуникативные регистры, воплощающие средствами языка разные типы речевых намерений, требует продолжения. Конкретные общественно-бытовые акты, в которых участвует речь, неисчислимы. Лингвистически обеспечено разграничение нескольких обобщенных коммуникативных типов (регистров) речи.

Репродуктивный, информативный и генеритивный регистры служат сообщению в широком смысле, взаимодействием их средств формируется структура монологического текста. По характеру коммуникативного общения различаются монологические и диалогические речевые акты. Хотя это деление в значительной мере условно (известны формы взаимопроникновения диалога и монолога), все же преимущественно в диалоге реализуются, помимо трех названных регистров, еще и средства волюнтивного и реактивного регистров. Эти регистры не содержат собственно сообщения, но реализуют речевые интенции, соответственно, адресованного потенциальному исполнителю волеизъявления говорящего и экспрессивно-оценочной реакции на речевую ситуацию.

Диалогический блок, в свою очередь, в виде воспроизводимой прямой речи включается обычно в репродуктивный регистр, так что волюнтивные и реактивные высказывания находятся как бы в двойном подчинении, хотя волеизъявительные единицы могут функционировать и как относительно самостоятельные тексты (пословицы, лозунги, реклама, объявления).

Иди за меня замуж, - сказал журавль. - Как не так, пойду за тебя, за долговязого... (В.Даль, Сказки) - здесь в репродуктивно-повествовательный фрагмент авторской речи, представленной аористивной ремаркой, включается диалог в виде волюнтивной реплики журавля и реактивной реплики, с насмешливым отказом, цапли.

- Полезай в воду, - приказывает ему барин, - помоги им вытащить налима... Налима не вытащат! (Чехов, Налим): Из трех фраз барина первые две - волюнтивного регистра, последняя - реактивного.

Итак, пять коммуникативных типов речи обнаруживают в интенциях говорящего разные виды его отношения к внеязыковой действительности, в том числе и к адресату, партнеру по речевому акту, что подытожено следующей табличкой:

Коммуникативные регистры речи	Коммуникативные интенции говорящего по отношению к внеязыковой действительности
1. Репродуктивный	Воспроизвести в речи наблюдаемое
2. Информативный	Сообщить об известном говорящему или осмысляемом
3. Генеритивный	Сообщить обобщенную информацию, соотнеся с жизненным опытом и универсальным знанием
4. Волюнтивный	Побудить адресата к действию, внести изменение в фрагмент действительности
5. Реактивный	Выразить оценочную реакцию на ситуацию

Естественно, что внутри каждого регистра можно различить его разновидности, располагающие специфическими средствами оформления (повествование и описание в первых двух регистрах, классифицирующая информация, обобщающе-логическая, информация о намерениях, информация гипотетическая, о возможных при каких-то условиях действиях и событиях; реакция согласия и несогласия, эмоциональная и интеллектуальная; побуждение как приказ, как просьба, мольба, требование, пожелание, совет, предостережение, инструкция и т.д.), при этом принцип деления подтверждается тем, что разновидности каждого регистра объединены его общим, инвариантным значением и в этом противостоят другим регистрам.

Рассмотрим тексты нескольких фрагментов из повести А.Н.Толстого "Детство Никиты", из главок, где рассказывается, как чуть не утонул отец Никиты, возвращаясь домой в начавшееся половодье.

На плотине, между корявыми стволами, появился верховой. Он колотил пятками мухрастую лошаденку, заваливался, взмахивая локтями. Это был Степка Карнаушкин, - он что-то крикнул Никите, проскакивая мимо по лужам; комья грязного снега, брызги воды полетели из-под копыт.

Ясно, что-то случилось. Никита побежал к дому...

В этом отрывке репродуцируется быстрая смена действий, в зрительных и слуховых впечатлениях Никиты. Два предложения, выделенные нами, представляют информативный регистр, содержа результат узнавания и осмысления происходящего главным персонажем.

- Пахом, я сама с вами поеду.

- Никак нет, домой идите, застудитесь.

Пахом сел бочком в санки, крепко взял вожжи. "Пускай!" - крикнул он ребятам, державшим под уздцы жеребца...

Первое предложение, реплика матери, содержит информацию о намерении говорящего субъекта. В ответной реплике кучера Пахома - реакция несогласия (никак нет), волеизъявление (просьба домой идите и предостережение застудитесь). Дальше - репродуктивное повествование, с включением волюнтивной реплики Пахома и репродуктивно-описательного причастного оборота.

В следующем отрывке из рассказа отца "Как я тонул" в той же повести интересно, как метатекстовые [Вежбицка 1978] включения в прямую речь, обращенные к слушателю, как бы замещают модальную рамку, служа дополнительными разграничителями репродуктивного (представляешь) и информативного (знаешь) регистров: ...Подъезжаю к оврагу. Представляешь, Саша: вровень с берегами идет вода со снегом. Овражище - сама знаешь - сажени три глубины. - Ужас, - побледнев, проговорила матушка...

В последней строке - реактивная реплика матушки и возвращение к авторскому репродуктивному повествованию.

6. По приведенным фрагментам текстов можно судить о вариативности объема речевой единицы, представляющей тот или иной регистр. Минимальный объем совпадает с границами одной предикативной единицы, будь то самостоятельное предложение или имплицитно-предикативная часть полипредикативного предложения, организованная причастием, деепричастием, инфинитивом, отвлеченным именем. Объединяясь, гомогенные по регистровой принадлежности предикативные единицы создают регистровые блоки разного объема. Эти блоки во взаимодействии с блоками других регистров и формируют структуру текста. Эти же блоки служат единицами членения при аналитическом рассмотрении текста. Если тип текста предполагает однородность регистрового решения, размер гомогенных блоков вырастает до целого текста, поддающегося внутри иным структурно-смысловым членениям.

Понятие коммуникативных регистров речи, абстрагированное от множества предикативных единиц или их объединений, употребленных в однородных текстах, реализуется в конкретных высказываниях, текстах или их фрагментах. Их свободные, подвижные комбинации в одних случаях или жесткие, регламентированные - в других - организуют композицию текстов разнообразных родов и жанров общественно-речевой практики.

Сходства и различия текстовых структур в литературно-письменной речи и в устно-разговорной, вопрос о которых затронут выше (см. с. ...), с точки зрения концепции коммуникативных регистров представляются следующим образом. Естественно-диалогический текст характеризуется общетекстовыми признаками регистровой структурированности, то есть использует средства разных регистров, в том числе многообразие видо-временных глагольных форм, ориентированных и на реальный и на условный "момент речи", но отличается от литературного и других, жанрово определенных текстов, в силу отсутствия композиционной целостности (ср. [Сиротинина 1992]), спонтанным смещением временных осей и точек отсчета времени. Этот не изучавшийся до сих пор аспект разговорной речи требует, разумеется, специального анализа.

Итак, восприятие и текстовое представление говорящим событий и знаний о мире определяется, во-первых, системой языковых и речевых средств, находящихся в его распоряжении, и во-вторых, его пространственно-временной позицией по отношению к сообщаемому и речевыми интенциями, что поддается непротиворечивому упорядочению в рамках намеченных коммуникативных типов (регистров) речи.