Детство Бадры

Я встретила его, когда была совсем маленькой, у моста через Вади Харрат в тихую беззвездную ночь. Только я сту­пила на настил, как кто-то схватил меня за плечо. Тьма была непроницаемой, река выдыхала пары — поток теплой воды среди каменистого ледяного пейзажа. Даже камни, казалось, затаили дыхание. Я подумала: «Ну вот, допрыгалась. Теперь ты увидишь Великого Ифрита с раздвоенными копытами. Он выпьет твою душу и бросит тебя в арык. Мать больше не позовет тебя по имени, она никогда не увидит твое тело». Но рука отпустила мое плечо, погладила меня по шее, а за­тем нежно сжала груди. Мои «фасолинки», как называли в Имчуке только зарождающиеся груди, наверное, не удовле­творили его — потрепав меня по ягодицам, он щелкнул ре­зинкой девчоночьих трусов. Рука прижалась к моей гладкой пухленькой щелочке.

Горячие пальцы проникли в ложбинку посредине, их при­косновение было скорее нежным. Я закрыла глаза, доверчи­вая, согласная. Один палец отважился нырнуть в незнакомое место. Я почувствовала легкое жжение, но не сжала бедра, а наоборот, развела их. Мне показалось, река вздохнула, а по­том рассмеялась.

Рука исчезла, и я упала на росистую траву. Небо снова блестело звездами, лягушки опять завели свой концерт. Вто­рое сердце родилось у меня между ног — оно билось после ста лет безмолвия.

* * *

— Значит, ты утверждаешь, что это я появился в тот вечер в Имчуке, у реки, и разбудил твой тайный сад в две секунды и две ласки? — заключил Дрисс; голова его покоилась на моем пупке, руки гуляли по бедрам, через век после Благой вести. В конце концов, почему бы и нет? Каждый человек ра­но или поздно получает знак, который говорит ему о будущей судьбе. Но правда ли я твоя судьба, мой нежный абрикос? Иблис, великий лжец, обожает запутывать следы и извра­щать истину.

* * *

Забавно, что Дрисс в тот день помянул сатану в ответ на мой откровенный рассказ. Хотя я и знала, что он дразнит ме­ня, легкая неуверенность все же подпортила настроение. Тогда я пережила момент чистого цвета. Если посланник мо­его детства и не был ангелом, уж демоном он точно не был. Уж если так — ни ангелом, ни демоном, а просто мужчиной. Моим мужчиной.

Плотина в моей голове прорвалась вот уже несколько месяцев назад, и гнев мой рос, как море во время прилива. Я злилась на Имчук, связавший мои половые органы со злом, запрещавший мне бегать, лазать по деревьям и сидеть, раздвинув колени. Я злилась на матерей, которые следят за дочерями, проверяют их походку, щупают низ живота и при­слушиваются к журчанию мочи, чтобы убедиться: девствен­ная плева невредима. Я злилась на мою мать, которая чуть ли не забетонировала мое влагалище, выдав замуж за Хмеда. Я злилась на жаб, на ворон, на собак — пожирателей пада­ли. Я злилась на себя за то, что ушла из колледжа к мужу и ничего не сказала, когда Неггафа грубо удостоверилась в том, что я и вправду дурища, согласная на то, чтобы умереть раньше времени.

Вот так вот. Я убеждала себя, что я не какая-нибудь жал­кая букашка. Что я хочу закрыть глаза, заснуть, умереть и воскреснуть с барабанным боем и пением труб, хочу сжать Дрисса в объятиях. После Благой вести, что постигла меня на берегу реки, я знала, чего хочу,— смотреть на солнце не мор­гая, и пускай я ослепну. Мое солнце было у меня между ног. Как я могла забыть об этом?