Оксана Вениаминовна СМИРНОВА,
учитель литературы «Традиционной гимназии», Москва
Литературные эпохи: модернизм
Наши ученики могут почти ничего не знать о Серебряном веке – ни дат, ни имен, ни явлений, ни признаков, но все равно у них есть некий смутный образ чего-то пестрого, карнавального, праздничного, утонченно-хрупкого, волшебного - и обреченного. Золотой век – сила и мощь. В его взлете есть что угодно, кроме хрупкости и обреченности. Там слово настолько сильнее всех внешних обстоятельств, включая даже гибель поэтов, что всякому понятно: эта культура абсолютно бессмертна, о ней печалиться не нужно. А культура Серебряного века словно какое-то тепличное растение. Не совсем здешнее и не совсем ко двору. Благоприятные обстоятельства совпали – цветок расцвел. «Зима железная дохнула - и не осталось и следов». И, может быть, нас тем и привлекает эта короткая эпоха, что мы теперь в ней видим чистый праздник, бал-маскарад, игру и легкость жизни. Кроме того, когда еще в нашей культуре одновременно родилось и состоялось столько талантливых художников? Наша программа безнадежно не вмещает всех, с кем следовало бы познакомить школьников.
В конце XIX – начале XX века в литературе существовало множество течений. В частности, реализм вовсе не собирался сходить со сцены. Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, И.А. Бунин, А.И. Куприн и многие другие авторы едва ли воспринимались тогда как писатели второго ряда, устаревшие, отставшие от своего времени. Да и теперь никто их так не воспринимает. Однако Серебряный век ассоциируется в первую очередь не с ними, а с художниками совсем другого толка, которых - всех скопом – называют в учебниках «представителями нереалистических течений». Или модернистами. Или декадентами. Первое определение хорошо тем, что сразу подсказывает: этих течений было много, и они разные, то есть рассказывать придется о каждом в отдельности. Иначе говоря, это и не определение. Два других, наоборот, намекают на некий общий знаменатель, к которому можно свести множество пестрых «нереалистических течений». И оба требуют пояснений.
Модернизм – термин, конечно, устоявшийся, но не совсем удачный. Его французский корень moderne означает – «современный». В начале ХХ века так назывались течения в литературе и искусстве, которые отрицали реалистические традиции и искали новых форм, более условных и в то же время цельных, создающих другую, эстетизированную действительность (тот самый карнавал и праздник). Разные течения творили свои миры по-разному, но, если взять за точку отсчета реализм, все они были «модернистами» - модными и современными. Неудачно то, что современность их осталась в начале ХХ века, то есть 100 лет тому назад. Да, строго говоря, в курсе литературы и не изучается модернизм как единое целое. Мы обычно говорим о трех основных направлениях этих нереалистических поисков: символизме, акмеизме и футуризме. Хоть, строго говоря, футуризм – это не модерн (если использовать искусствоведческую классификацию, а она по сути точнее чисто литературной), а авангард. Но в ЕГЭ все три направления считаются модернистскими, и об этом придется предупредить ребят.
Термин декаданс означает упадок. Его расшифровывают так: «Общее наименование кризисных, упадочных явлений в литературе и искусстве конца 19 – начала 20 в., отмеченных индивидуалистическим пессимизмом, неприятием жизни, эстетизацией небытия». (Подробнее о нем можно прочитать в статье Е.С. Абелюк «Мы были дерзки, были дети…», «Литература», август 2011). И снова придется пояснить, что термин не особенно удачен. Да, и критики, и неискушенные обыватели вначале называли всех модернистов декадентами, однако сейчас язык не повернется так сказать ни о Блоке, ни о Гумилеве, ни о Мандельштаме. Какие же они декаденты, что в их стихах упаднического? Наоборот, типичный реалист Некрасов на их ярком и мужественном фоне как раз и будет выглядеть форменным заунывным декадентом.
Чтоб разобраться в этой путанице терминов, хорошо бы сделать отступление еще лет на 20 назад и сказать пару слов о натурализме. Не о нашей краткосрочной натуральной школе (возникшей и скончавшейся в 40-е годы 19 в.), а о европейском натурализме, от которого отталкивался весь европейский модерн. Надо честно признать: наш модерн возник первоначально как подражание западному.
В сущности, о европейском натурализме нам не так важно сообщить, что это направление пыталось «научно» объяснить характер человека его наследственностью, природным («географическим») темпераментом и социальным положением, сколько рассказать о той картине мира, которую нарисовал крупнейший из натуралистов – француз Эмиль Золя. Он написал цикл из 20 романов, где показал одну семью – судьбы разных ее представителей, принадлежавших разным слоям общества. Замысел был – исследовать наследственность в ее различных проявлениях. Однако вышло скорее исследование французской жизни последней трети 19 века – несправедливой, бездуховной, сытой, развратной, грязной, пошлой, погрязшей в материальных интересах, не знающей святого и высокого. Недаром обычное, расхожее значение слова «натурализм» - это изображение физиологических процессов и отправлений, объективное, но неприглядное. В пример можно привести роман «Чрево Парижа».
На поля
Самое сильное в романе «Чрево Парижа» – описание рынка и еды, избыток и своего рода красота съедобного. Кульминация романа разворачивается на фоне покрытых плесенью сыров, пахнущих разложением. Вот об этом смраде и разложении сытого и равнодушного мира «толстых», собственно, и писал Золя. Такое же, кстати, впечатление произвела Франция 1870-х на Салтыкова-Щедрина. В своей серии очерков «За рубежом» он писал, что, подъезжая к Парижу, поезд миновал полосу смрада – пригородные поля орошения, удобряемые отходами большого города. У русского путешественника это вызвало отвращение, у местного – восторг и умиление: это же плодородие, тучность и благодать.
О смрадном, бездуховном и бесчестном благополучии и другие романы Золя. Складывается впечатление, что общество довольно этой пустой сытой жизнью. Однако это не совсем так. В те же годы начала нарастать усталость от избытка материального, от скучной реальности, где все детерминировано (биологией и социальным положением), заранее известно, уложено в рамки. Усталость быстро превращается в апатию и отвращение к такой жизни. И вообще – к жизни. Отсюда начинается декаданс – побег из действительности, пусть даже в смерть.
Во Франции подобные настроения впервые зазвучали в 1870-е годы в поэзии Поля Верлена, Шарля Бодлера, Артюра Рембо. Прежде чем уйти из ненавистного «сытого» мира в желанную смерть, декаденты попытались все же добраться до источников хоть какой-нибудь духовности, пробудить в своих душах дремлющие творческие силы. Силы эти виделись им иррациональными и скрытыми в темных бессознательных глубинах – подобно древним хтоническим божествам (напомним классу, что это божества изначального хаоса, из которого во всех языческих мифологиях творился упорядоченный космос). Добираться до таких глубин, по мнению поэтов-декадентов, удобнее всего с помощью алкоголя и наркотиков, и жизнь этих поэтов редко бывала долгой. Однако и простые обыватели, не спешившие разрушать себя зельями, прониклись вдруг томной печальной модой на тоску по доброй смерти. Н. Дмитриева в своей «Краткой истории искусств» пишет, что редкая гостиная в те годы не была украшена копией картины немецкого символиста Арнольда Бёклина «Остров мертвых»: белые скалы, какие-то руины, черные кипарисы, серое небо, к острову причаливает лодка, в которой стоит неясная фигура в белом саване. Гнетуще-грустная картина, без ужасов, но и без надежды.
На поля
Дать картину Арнольда Беклина «Остров мертвых»
Родившийся из тоски по одухотворенности и красоте (и отвращения от чересчур материальной реальности) модерн в искусстве стал тем, что называют большим стилем. Он затронул все виды искусств, точнее – художники сознательно стали в те годы создавать единую художественную среду, своего рода вторую реальность, выдержанную в некоем едином стиле. Очень утонченном, декоративном, прихотливом. Художники задались целью сделать так, чтобы можно было целиком погрузиться во вторую реальность – мир, созданный исключительно из «культуры», из уже прозвучавших когда-то мотивов, мифов, образов, идей. Если строился особняк, то каждая деталь в нем соответствовала замыслу автора – и дверные ручки, и светильники, и ковры, и настенные панно, и драпировки. Впрочем, малые формы не так уж трудно втянуть в этот всеобщий карнавал.
Удивительно, что модерн сумел сделать игрой архитектуру – самое строгое и рациональное из искусств. Все началось с железобетона. Архитектура прежде всегда была ограничена одним простым и жестким требованием: здание должно прочно стоять на земле. И красота архитектуры – это обнаженный прием: колонны несут кровлю, арки держат свод. А железобетон позволил архитекторам «играть» обликом здания с такой свободой, о какой раньше и не мечтали. И поскольку модерн лепит вторичную среду из уже созданной культуры, то здания этого стиля чаще всего подо что-то стилизованы: под готику, под мавров, под русский терем. Их норовят украсить изразцовыми панно или фресками на фасаде, чтобы усилить впечатление с помощью всех подручных средств, втянуть в игру каждого, кто засмотрится на яркое «пятно».
На поля
Картинку здания в стиле модерн
Кроме бесчисленных цитат, есть у модерна (в пространственных искусствах) и собственная отличительная черта – линия под названием «удар бича». Ее используют до сих пор, когда пытаются что-либо стилизовать под модерн.
На поля
«Визитной карточкой» стиля модерн стала вышивка Германа Обриста «Удар бича» (или “Удар хлыста”), созданное около 1895 года. ДАТЬ КАРТИНКУ!!! Это шерстяное панно, украшенное энергичными линиями вышитого шелком растительного узора. Искусство модерна как раз и узнается по особым изогнутым линиям, отсутствию прямых углов.
Есть еще одна «улика», по которой опознается модерн – орнамент. Вообще орнамент – это своего рода ярлык художественной эпохи. В основе орнамента лежит обычно раппорт – повторяющийся элемент. Кружочки и волнистые линии на древней керамике, к примеру, содержат в кратком виде представление об устройстве Вселенной – с точки зрения создателей орнамента. То же – елочки и прочие фигурки на народных вышивках. Раппорт – это мировоззрение эпохи в отжатом и спрессованном виде. Орнаменты модерна почти уникальны – у них нет раппорта. Модернисты могли сплошь покрыть стену лестничного пролета извивами болотных трав. В этой аморфной вязи искусствоведы видят принципиальный отказ от рационального миропонимания, уход в эмоции и субъективность.
Кстати, болотные травы – это тоже признак модерна, причем достаточно глубокий и осмысленный. Мы говорили, что декаденты пытались черпать вдохновение в хтонических глубинах мироздания и собственной души. Эти иррациональные, колдовские глубины ассоциировались именно с болотами и обитающими в них гадами, которых любят всякого рода ведьмы. Лягушки, змеи, ящерицы – любимейшие мотивы модерна. Ими не брезговали, а наоборот – любовались.