III Семейный быт.

Ice иностранцы поражались избытком домашнего деспотизма мужа над женок;. В Москве, замечает один путешественник, никто не унизится, чтоб преклонить колено пред женщиною и воскурить пред нею фимиам. По законам приличия, порожденным византийским ас­кетизмом и глубокою татарскою ревностью, считалось предосудительным даже вести с женщиною разговор. Вообще женщина считалась существом ниже мужчины и в некоторых отношениях нечистым; таким образом, женщине не дозволялось резать животное: полагали, что мясо его не будет тогда вкусно. Печь просфоры позволялось только старухам. В известные дни женщи­на считалась недостойною, чтоб с нею вместе есть.

Русская женщина была постоянною невддьницело с детства до гроба. В кресть­янском ^быту, ?^я_дца_ находилась под гнетом тяжелых работ, хотя на нее, как на рабочую лошадь, взваливали все, что было потруднее, но по крайней мере не держа­ли взаперти. У казаков женщины пользовались срав­нительно большею свободой: жены казаков были их по­мощницами и даже ходили с ними в походы. У, знатных и зажиточных людей Московского государства женский пол находился взаперти, как в мусульманских гаремах. Девиц содержали в уединении, укрывая от человеческих взоров; до замужества мужчина должен быть им совер­шенно неизвестен; не в нравах народа было, чтоб юно­ша высказал девушке свои чувства или испрашивал лично ее согласия на брак. Самые-благочестивые люди были того мнения, что родителям следует бить почаще девиц, чтобы они не утратили своего девства. Чем знат­нее был род, к которому принадлежала девица, тем бо­лее строгости ожидало ее: царевны были самые несчаст­ные из русских девиц; погребенные в своих теремах, не смея показываться на свет, без надежды когда-ни­будь иметь право любить и выйти замуж, они, по выра­жению, Котошихина, день и ночь всегда в молитве пре­бывали и лица свои умывали слезами. При отдаче за заму­жества, когда ее передавали в новое рабство. Сделав­шись женою, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа, даже если шла в церковь, и тогда обязана была спрашиваться. Ей не предоставлялось права свободного знакомства по сердцу и нраву, а если дозволялось некоторого рода обращение с теми, с кем мужу угодно было позволить это, то и тогда ее связы­вали наставления и замечания: что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать. В домашнем быту ей не давали права хозяйства, как уже сказано. Ревнивый муж приставлял к ней шпионов из служанок и холопов, а те, желая подделаться в милость господи­ну, нередко перетолковывали ему все в другую сторону каждый шаг своей госпожи. Выезжала ли она в церковь или в гости, неотступные стражи следили за каждым ее движением и обо всем передавали мужу. Очень часто случалось, что муж по наговору любимого холопа или женщины бил свою жену из одного только подозрения. Даже и тогда, когда муж поручал жене смотреть за хозяйством, она была не более, как ключница: не смела ни послать чего-нибудь в подарок другим, ни принять от другого, не смела даже сама без дозволения мужа съесть или выпить. Редко дозволялось ей иметь влияние на детей своих, начиная с того, что знатной женщине считалось неприличным кормить грудью детей, которых поэтому отдавали кормилицам; мать впоследствии имела над ними менее надзора, чем няньки и дядьки, которые воспитывали господских детей под властью отца семей­ства. Обращение мужьев с женами было таково: по обыкновению у мужа висела плеть, исключительно на­значенная для жены и называемая дураком; за ничтож­ную вину муж таскал жену за волосы, раздевал донага, привязывал веревками и сек дураком до крови — это называлось учить жену; у иных мужьев вместо плети играли ту же роль розги, и жену секли, как маленького ребенка, а у других, напротив, дубина — и жену били, как скотину. Такого рода обращение не только не каза­лось предосудительным, но еще вменялось мужу в нрав­ственную обязанность. Кто не бил жены, о том благо­честивые люди говорили, что он дом свой не строит и о своей душе не радеет и сам погублен будет и в сем веке, ив будущем, и дом свой погубит. „Домострой" че­ловеколюбиво советует не бить жены кулаком .по лицу, по глазам, не бить ее вообще железным или деревянным орудием, чтобы не изувечить или не допустить до выки-. дыша ребенка, если она беременна; он находит, что бить ■ жену плетью и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Это нравственное правило проповедывалось православ­ною церковью, и самим царям при венчании митрополи­ты и патриархи читали нравоучения о безусловной по­корности жены мужу. Привыкшие к рабству, которое влачить суждено было им от пеленок до могилы, жен­щины не имели понятия о возможности иметь другие права и верили, что они в самом деле рождены для то­го, чтоб мужья их били, и даже самые побои считали признаком любви. Слу­чалось, что муж таким образом приневоливал ее всту­пить в монастырь, как свидетельствует народная песня, где изображается такого рода насилие. Несчастная, что­бы избежать побоев, решалась на добровольное заклю­чение, тем более что в монастыре у нее было больше свободы, чем у дурного мужа. Если бы жена заупрями­лась, муж, чтоб разлучиться с немилою-постылою, на­нимал двух-трех негодяев — лжесвидетелей, которые обвиняли ее в прелюбодеянии; находился за деньги и такой, что брал на себя роль прелюбодея: тогда жену насильно запирали в монастырь.

Не всегда, однако, жены безропотно и безответно сносили суровое обращение мужьев, и не всегда оно оставалось без наказания. Иная жена, бойкая от при­роды, возражала мужу на его побои бранью, часто не­приличного содержания. Были примеры, что жены от­равляли своих мужьев, и за это их закапывали живых в землю, оставляя снаружи голову, и держали в таком положении до смерти; им не давали есть и пить, и сто­рожа стояли при них, не допуская, чтобы кто-нибудь из сострадания покормил такую преступницу. Прохо­жим позволялось бросать деньги, но эти деньги упо­треблялись на гроб для осужденной или на свечи для умилостивления Божьего гнева к ее грешной душе. Впрочем, случалось, что им оставляли жизнь, но заме­няли смерть вечным жестоким заточением. Двух таких преступниц за отравление мужьев держали трое суток по шею в земле, но так как они попросились в монас­тырь, то их откопали и отдали в монастырь, приказав держать их порознь в уединении и в кандалах. Другие жены мстили за себя доносами. Как ни безгласна была жена пред мужем, но точно так же были мужья без­гласны пред царем. Голос жены, как и голос всякого, и в том числе холопа, принимали в уважение, когда дело шло о злоумышлении на особу царского дома или о краже царской казны. Женщина получала более уважения, когда остава­лась вдовою и притом была матерью. Тогда как замуж­няя не имела вовсе личности сама по себе, вдова была полная госпожа и глава семейства. Личность вдовицы охранялась религиозным уважением. Оскорбить вдовицу считалось величайшим грехом.