Психологические ориентации участников конфликта

Очевидное и важнейшее значение для выбора поведения в'социальной ситуации взаимодействия имеют психологические ориентации или установки его участни­ков. Обычно понятием психологической установки обозначают более или менее устойчивый комплекс когнитивных и мотивационных ориентации на данную ситуа­цию, который выполняет функцию регуляции выбора стратегии поведения и реак­ций в этой ситуации.

Когнитивная ориентация представляет собой комплексы представлений (ожи­даний), помогающих человеку на когнитивном уровне сориентироваться в ситуа­ции, в которой он оказался. (Для обозначения этой когнитивной установки разны­ми авторами используются понятия схемы, сценария, «фрейма» и т. д.). Люди как «наивные социально-психологические теоретики» на основании своего опыта фор­мируют когнитивные схемы, ориентированные на определенные типы социальных отношений.

Базисная когнитивная схема применительно к кооперативным-конкурентным отношениям, по М. Дойчу, касается таких дилемм, как мы «за» или «против» друг друга, связаны ли мы таким образом, что мы вместе выиграем или вместе проигра­ем, или же если один выигрывает, то другой проигрывает.

Мотивационные ориентации, так же как и когнитивные, связаны с различны­ми типами социальных отношений, поскольку они могут содержать возможность или невозможность удовлетворения потребностей индивида. В терминологии Ле­вина мотивационные ориентации наделяют пространство «позитивной или нега­тивной валентностью», придавая когнитивной карте динамический характер.

В кооперативных отношениях, пишет Дойч, человек склонен воспринимать дру­гого позитивно, иметь доверительные и доброжелательные установки по отноше­нию к другому, быть психологически открытым, быть ответственным за другого и за совместный кооперативный процесс и т. д., и при этом ожидать от другого схожей ориентации. В конкурентной ситуации существует тенденция воспринимать друго­го негативно, у индивида возникают подозрительные и враждебные установки по отношению к другому, психологическая закрытость, тенденция быть агрессивным, добиваться односторонних преимуществ для себя, рассматривать другого как про­тивника и т. д. При этом и от оппонента ожидается наличие аналогичных устано­вок. Дойч считает, что основные черты этой ориентации могут быть проиллюстри­рованы описанной Мюрреем «потребностью в агрессии» и «потребностью в защи­те». Особенности проявления данной ориентации могут определяться конкретным типом конкурентной ситуации, — является она формальной или неформальной, на­ходятся партнеры в равных или неравных позициях, ориентированы они на реше­ние задачи или на проблему отношений.

Продолжая анализ установок участников конфликта относительно их взаимо­действия, Дойч указывает также на их моральные ориентации. Моральная ориен­тация связана с взаимными обязательствами и правами людей и предполагает, что отношения рассматриваются не только с точки зрения личной перспективы, но и с позиции социальной перспективы, учитывающей интересы других в этих отноше­ниях. Как отмечает Дойч, участники отношений имеют взаимные обязательства по уважению и поддержке социальных норм, которые определяют, что является спра­ведливым или несправедливым во взаимодействии и его результате для них. Понят­но, что и моральные ориентации, и то, что рассматривается как «правильное», спра­ведливое, будут различаться в зависимости от типа отношений.

Кооперация и конкуренция вызывают разные типы моральных ориентации. В коо­перативных ситуациях возникает тенденция к принятию равенства и взаимному уважению. В конкурентных ситуациях моральная ориентация легитимизирует борьбу за выигрыш, при этом борьба может вестись с соблюдением правил (напри-Мер в случае дуэли) и, соответственно, моральная ориентация будет включать обя-

зательства по соблюдению правил, или же она ведется без правил, когда «все сред­ства хороши* (Deutsch, 1985, р. 82-86).

Отечественный исследователь Е. И. Доценко также пишет о моральной и психо­логической ориентациях на взаимодействие с партнером. Все виды взаимодействий он предлагает расположить вдоль ценностной оси, один из полюсов которой — это «отношение к другому как к ценности», второй — «отношение к другому как к сред­ству». Для первого полюса характерна моральная установка на партнера как само­ценность, установка, которая признает за ним право быть таким, какой он есть, и иметь собственную позицию. Психологический аспект включает в себя мотиваци-онный, когнитивный и операциональный компоненты. Мотивационный план реали­зуется установкой на сотрудничество, на равноправные партнерские отношения, совместные решения. Когнитивный план — это установка на понимание другого, операциональный — установка на реализацию диалога.

Второй полюс — Доценко называет его «объектным» в отличие от первого, «субъектного», — в моральном плане характеризуется отношением к партнеру как к средству достижения своих целей, которое можно использовать или убрать с до­роги как помеху. Мотивационный аспект соответствующей психологической уста­новки проявляется в желании управлять другим, добиваться своего, получить пре­имущество. Когнитивный — в отсутствии желания понимать другого, посмотреть на ситуацию его глазами, операциональный — в однонаправленности своих воздей­ствий, монологичности поведения. Между этими полюсами — «другой как сред­ство» и «другой как ценность» — располагаются пять установок на взаимодей­ствие: доминирование, манипуляция, соперничество, партнерство, содружество {Доценко, 1997).

Дойч, как уже отмечалось, придерживается в своих исследованиях и теорети­ческих построениях логики ситуационного подхода. В данном случае это проявля­ется в том, что при обсуждении когнитивных, мотивационных и моральных ориен­тации участников взаимодействия он в большей мере опирается на ситуативные детерминанты их возникновения. Понятно, однако, что на характер этих ориента­ции человека в ситуациях его социального взаимодействия оказывают влияние и его личностные особенности, задающие его индивидуальную склонность к преиму­щественному принятию тех или иных ориентации.

Однако в обыденном сознании нередко преувеличивается значение личност­ных факторов в возникновении конфликтов. В полном соответствии с фундамен­тальной ошибкой атрибуции, наблюдая со стороны «чужие» конфликты, мы обсуж­даем неправильное поведение их участников, в «своих» же конфликтах сетуем на сложившиеся обстоятельства или обвиняем других.

В одном из исследований нами изучались психологические характеристики «трудных» в общении людей на примере сопоставления двух групп, образованных с помощью экспертных оценок. Из общего числа работников, с которыми эксперты находились в постоянном контакте и хорошо представляли себе особенности их поведения, им было предложено отметить тех, общение с которыми нередко связа­но с осложнениями, столкновениями, и тех, которые, напротив, являются самыми «благополучными» с этой точки зрения. Группы были составлены из лиц, отнесен­ных к одной и той же категории разными экспертами независимо друг от друга. В результате в «конфликтную» группу попали 34 человека; столько же мы включи-

ли в «благополучную» группу (по прочим параметрам — полу, профессиональному составу, условиям труда, принадлежности к организационному подразделению и др. — группы были выравнены). В ходе исследования использовались: тест фруст­рации Розенцвейга, опросник Томаса по выявлению доминирующих тенденций по­ведения в конфликтных ситуациях и стандартизированное интервью, включавшее вопросы, предусматривающие оценку человеком различных сторон его трудовой деятельности и социального окружения в трудовом коллективе, а также направлен­ные на изучение степени включенности работника в деятельность и систему отно­шений трудового коллектива. Было установлено, что по сравнению с «благополуч­ной», для членов «конфликтной» группы были характерны больший удельный вес самозащитных реакций и более низкий показатель адекватного реагирования на фрустрирующую ситуацию (по тесту Розенцвейга), пониженное стремление к со­трудничеству в сочетании с напористостью в достижении собственных интересов и пренебрежением интересами других (по тесту Томаса). Однако указанные личност­ные различия между членами двух обследованных групп не носили абсолютного характера и возникали за счет «крайних» случаев. В целом, данные тенденции, про­являющиеся в личностных особенностях членов обеих групп, обнаруживали значи­мые различия менее чем для 40% всех обследованных. И это несмотря на то что уже сама процедура подбора групп предусматривала выбор лиц с наиболее выра­женными негативными и позитивными формами поведения в межличностном об­щении, т. е. эти группы уже сами по себе являлись полярными с точки зрения обще­го континуума личностных психологических особенностей. Для большей же части членов обеих групп были характерны совпадение или близость показателей, описы­вающих указанные личностные особенности. Отсюда можно прийти к выводу, что в конфликтном поведении «нормального» большинства реальная роль негативных личностных особенностей еще меньше.

Более существенными по результатам нашего исследования оказались разли­чия между «конфликтными» и «благополучными» группами по другим параметрам: «трудные» в общении имели более низкие показатели удовлетворенности практи­чески по всем аспектам своей социально-производственной ситуации. Особенное недовольство у них вызывали взаимоотношения с окружающими, также они прояв­ляли гораздо меньший интерес к делам и проблемам своего коллектива, в целом обнаруживали низкую привязанность к непосредственному окружению. В то же время в группе «благополучных» оказались те, кто по своим личностным показате­лям скорее мог оказаться в группе «конфликтных», но им нравилась работа, коллек­тив, сложились отношения с руководителем, и присущие им неблагоприятные тен­денции личности в этих условиях не проявлялись. Таким образом, полученные дан­ные позволяют утверждать, что благоприятная ситуация, в которой оказывается человек, не дает оснований для проявления конфликтных тенденций его характера (или смягчает их), и напротив — общая неблагоприятная ситуация может привести к конфликтному поведению даже вполне «миролюбивых» людей. Подобная зависи­мость свидетельствует об известном приоритете социально-психологических фак­торов перед индивидуально-психологическими среди субъективных факторов, де­терминирующих возникновение конфликтов. Как оказалось, личностные особенно­сти участников противоречивых ситуаций имеют подчиненный характер и обнару­живают себя или не обнаруживают в зависимости от интерперсональных факторов, связанных с позицией человека в системе межиндивидуальных связей.

Социально-перцептивные регуляторы

Напомним, что в соответствии с принятым различением двух принципиальных классов социально-психологических явлений при изучении конфликта можно вы­делить два аспекта: во-первых, конфликт как собственно социально-психологиче­ское явление и непосредственно наблюдаемое взаимодействие и, во-вторых, его субъективное отражение участниками — осознание и переживание различных сто­рон конфликтной ситуации.

Последний аспект имеет особенное значение в изучении конфликтов: если мно­гие социально-психологические явления существуют независимо от того, как они воспринимаются и переживаются участниками группового взаимодействия (на­пример, конформизм или групповое давление), то, как уже неоднократно отмеча­лось, конфликт начинается с осознания его участниками несовместимости их инте­ресов, противоречия их позиций и т. д. Таким образом, само существование кон­фликта как социально-психологического явления ставится в зависимость от субъективного отражения события его участниками.

Проблемы, связанные с восприятием и отражением конфликтного взаимодей­ствия, мы будем рассматривать, исходя из того, что образ ситуации, являющийся регулятором поведения человека в конфликте, представляет собой относительно целостное отражение человеком сути противоречия, общей «расстановки сил», соб­ственных возможностей и возможностей «оппонента», его личности в целом и т. д.

И здесь мы опять сталкиваемся с трудностями, вызванными неразработаннос­тью проблемы ситуаций и их восприятия в психологии. Напомним, что исследова­ния западных психологов показали, что образы ситуаций являются не столько отра­жением их отдельных элементов или ситуационных свойств, сколько представляют собой своеобразные амальгамы образов «люди-в-ситуациях». Д. Магнуссон (Mag-nusson, 1981), проанализировавший характеристики ситуаций, предложенные раз­личными специалистами (начиная с работы У. Томаса 1927 года), выделил актуаль­ные ситуационные свойства (сложность, ясность, сила, способствование/ограни­чение, задачи, правила, роли, физические условия и другой человек) и свойства, связанные с людьми — участниками ситуации (цели, воспринимаемый контроль, ожидания, потребности и мотивы, аффективные тона и эмоции). В свете упомяну­тых результатов исследований вычленение в образах конфликтной ситуации ее «чистых» свойств представляется довольно проблематичным. Опыт нашей работы также заставляет думать, что люди воспринимают конфликтные ситуации, участ­никами которых они являются, скорее в «человеческом» измерении — «я-в-ситуа-ции» и «он/она-в-ситуации».

Хотя акцент был сделан на когнитивных аспектах отражения конфликта, напом­ним, что восприятие ситуаций имеет аффективную окрашенность, и это проявляет-ся в переживании участниками конфликта тех или иных чувств и эмоциональных состояний, становящимися для них частью общего образа конфликтной ситуации. Обычно авторы, указывающие на эмоциональные компоненты конфликта, отмеча­ют возможность возникновения враждебных чувств, агрессивности, тревожности, страха. Основываясь на своих исследованиях по психологии настроения, Л. В. Ку­ликов (1997, с. 67) предлагает различать мотивационные чувства (бодрость, ра­дость, азарт), тензионные чувства (гнев, страх, тревога — чувства напряжения),

самооценочные чувства (печаль, вина, растерянность, стыд). Понятно, что пере­живание этих чувств участниками ситуации вариативно, зависит от «состояния пел» в конфликте, а также от личностных особенностей. Например, в исследовании Н. А. Батурина (1997) было показано, что эмоциональное содержание неудачи яв­ляется более сложным и противоречивым, чем переживание успеха. Так, пережи­вание успеха эмоционально почти полностью совпадает с эмоциональным пережи­ванием радости и не имеет различий, обусловленных полом субъекта. Что же каса­ется неудачи, то у юношей она оказалась больше связанной с разочарованием, не­годованием, гневом (по мнению автора, это свидетельствует об экстрапунитивной направленности переживаний), у девушек — с чувствами стыда и вины (и, соответ­ственно, интрапунитивной направленностью).

Социально-перцептивные аспекты конфликта будут нами рассмотрены с точки зрения представлений об адекватности отражения конфликтной ситуаций и с точ­ки зрения образа «другого».

Адекватность отражения конфликтной ситуации. В отечественной литера­туре вопрос об образах конфликтной ситуации впервые был поставлен Л. А. Петров­ской (1997). Применительно к проблеме осознания конфликтности ситуации она пишет о соотношении объективной ситуации и ее оценки участниками; при этом возможно несколько следующих вариантов:

1) Адекватно понятый конфликт предполагает, что участники ситуации «пра­вильно оценивают себя, друг друга и ситуацию в целом».

2) Неадекватно понятый конфликт содержит существенные отклонения от дей­ствительности.

3) Объективная конфликтная ситуация существует, но не осознается ее участ­никами как конфликт; в этом случае психологически конфликта не суще­ствует, и конфликтного взаимодействия не происходит.

4) Ложный конфликт имеет место в том случае, если объективно конфликта не существует, но стороны ошибочно оценивают свои отношения как конфликт­ные.

5) Конфликт отсутствует объективно, и субъективно ситуация также оценива­ется участниками как неконфликтная.

К этому можно добавить приводимые Дойчем типы конфликта, основанные на соотношении объективной ситуации и ее восприятия участниками конфликта:

1) «подлинный конфликт», объективно существующий и адекватно восприни­маемый;

2) «случайный, или условный конфликт», зависящий от легко изменяющихся обстоятельств;

3) «смещенный конфликт», когда за «явным конфликтом» скрывается другой, лежащий в основании явного;

4) «неверно приписанный конфликт» между ошибочно понятыми сторонами и как следствие по поводу ошибочно истолкованных проблем;

5) «латентный конфликт», не осознаваемый сторонами и потому не происходя­щий;

6) «ложный конфликт», возникающий при отсутствии объективных оснований в силу взаимного непонимания (цит. по: Петровская, 1997, с. 141-142).

С теоретической точки зрения вопрос интересен, однако, по признанию специа­листов, в возникновении конфликтов решающую роль играют образы ситуации, формирующиеся у ее участников. Пишет об этом и Петровская: «Именно эти обра­зы, идеальные картины конфликтной ситуации, а не сама реальность являются не­посредственной детерминантой конфликтного поведения участников». Эти образы, по ее мнению, включают в себя «представления участников о самих себе (своих мотивах, целях, ценностях, возможностях и т. п.), представление о противостоя­щих сторонах (их мотивах, целях_; ценностях, возможностях и т. п.) и представле­ние о среде, в которой складываются конфликтные отношения» (Петровская, 1977, с. 130). Тем самым проблема истинности/ложности образа-отражения конфликта отходит во взаимодействии участников на второй план, но вновь возникает, когда мы обращаемся к проблемам разрешения конфликтов.

Образ другого. Одной из фундаментальных характеристик образа партнера в конфликте является пристрастность. Если в целом социально-перцептивные обра­зы, как известно, «пристрастны», то в конфликтной ситуации, где взаимодействуют люди с противоречащими друг другу позициями, интересами и т. д., где другой вос­принимается как противостоящая сторона, «противник», эта пристрастность имеет основания еще более увеличиваться. Объектом, вызывающим ее проявление, мо­жет стать любая зона образа другого — интерпретация его поведения, его мотивов и личностных особенностей.

Как неоднократно в разной форме отмечалось исследователями социально-пер­цептивных процессов, «поведение, демонстрирующее явные ролевые образцы, не нуждается в особом объяснении, но отходящее от ролевых требований, представля­ется в значительной степени "интригующим" и потому вызывает особый интерес с точки зрения поисков его причины» (Андреева, 1981, с. 37). В конфликтной ситуа­ции поведение «оппонента» воспринимается другим участником конфликта как проти­воречащее его позиции, а потому часто как «неправильное», «неестественное», «нело­гичное», что с особой силой запускает механизм интерпретации поведения «оппо­нента».

В описании социально-перцептивных процессов уже утвердилось представле­ние о воспринимаемом человеке как о своего рода сообщении, в котором существу­ют две стороны — текст (внешняя сторона) и смысл (внутренняя), причем поведе­ние воспринимаемого, его действия и поступки играют роль текста (Андреева, Дон­цов, Хараш, 1981, с. 81). Хараш видит в социальной деятельности «два смысловых полюса, два противолежащих смысловых пласта — "смысл для себя" и "смысл для других". Так или иначе, в поведении партнера по общению всегда присутствует внутренняя сторона, особенно важная для понимания его действий. Она обнажает­ся в так называемом "открытом", или "диалогическом", общении, для которого ха­рактерно "взаимное посвящение партнеров в действительные мотивы их деятель­ности"» (Хараш, 1981).

В конфликтной ситуации для выбора эффективной линии поведения {равно как и для адекватного разрешения ситуации в целом) партнеры особенно нуждаются во

взаимном понимании внутреннего смысла, «смысла для себя» происходящих собы­тий. Вместе с тем они редко прибегают к открытому общению. Основная преграда на его пути — сознательная и бессознательная защита себя самого. Сознательная защита связана с опасением, что полученная «противником» информация будет ис­пользована им в своих интересах. Бессознательная — с актуализацией защитных механизмов. Общая напряженность ситуации, недовольство партнером, не разде­ляющим его точки зрения, продуцирует у человека ожидание негативной обратной связи, которая, по данным исследователей, способствует актуализации защитных механизмов личности, провоцирует на отвержение, не восприятие даже конструк­тивной информации (Арутюнян, Петровская, 1981, с. 46-47). Человек интуитивно подозревает, что его негативные оценки вызывают у партнера ответные негативные реакции, поэтому осторожен в проявлении своего отношения (Петровская, 1981, с. 157).

Таким образом, процессы межличностного познания в конфликтной ситуации характеризуются повышенной заинтересованностью в построении адекватного психологического образа партнера, интенсивной работой по интерпретации и про­гнозированию его поведения, высокой степенью «пристрастности» к партнеру, «закрытостью» партнера — реальной или подозреваемой.

В понимающей социологии А. Шюца различаются три типа понимания:

1) понимание как самоинтерпретация — интерпретация собственного пережи­вания в терминах «своего» контекста значений;

2) понимание субъективных значений другого, или истинное понимание, пред­ставляющее собой реализацию интерсубъективности, которое всегда при­близительно, поскольку строгое и точное понимание субъективных значе­ний другого невозможно;

3) типизирующее понимание через конструирование типической модели лежа­щих в основе поведения мотивов или типических установок личностного типа (цит. по: Ионин, 1979).

В конфликте «работают» все три типа понимания: в нем присутствует самоин­терпретация как внутренний процесс и ее презентация другому, понимание (или интерпретация) другого с привлечением типических интерпретационных моделей личности.

Традиционная точка зрения на социально-перцептивные явления предполагает, что повышение адекватности образа партнера уже обладает ценностью, так как по­зволяет более точно выстроить свое поведение по отношению к нему. Однако это лишь одна из задач, стоящих перед человеком в конфликтной ситуации, причем имеющая подчиненный характер по отношению к главной цели — разрешению са­мого конфликта.

Распространена позиция, в соответствии с которой более адекватное и точное межличностное восприятие само по себе приводит к преодолению конфликтов (Межличностное восприятие в группе, 1981, с. 251). С другой стороны, как показы­вают результаты исследований, знание о другом человеке еще не является гаранти-1 ей согласия: взаимная информированность членов группы друг о друге может ока-I заться одинаково высокой как в сплоченной, так и в конфликтной группах (там же, с 151).

Речь идет о разных типах конфликтов. Там, где причины конфликта кроются в недостаточном взаимопонимании, искажении образа партнера по общению, повы­шение взаимной информированности может способствовать преодолению кон­фликтной ситуации. Это не относится к ситуациям, когда большее знание друг о друге все более разъединяет партнеров, обнаруживая различие их позиций и установок.

Таким образом, образ противостоящей стороны, возникающий у человека в кон­фликтной ситуации, может как способствовать, так и препятствовать успешному разрешению конфликтной ситуации.

Важнейшее значение образов — это выполнение ими регулятивной функции как по отношению к взаимодействию в целом, так и в отношении выбора конкрет­ных действий. Д. Майерс просто определяет эту проблему: «Наши заключения о том, почему люди поступают так, как они поступают, очень важны: они определяют наши реакции и решения относительно других» (Майерс, 1997, с. 101). Он приво­дит данные о связи между характером интерпретации поведения другого и общей удовлетворенностью в отношениях с ним. К примеру, интерпретация негативных действий супруга как «эгоистичных и типичных для него* была свойственна тем, кто несчастлив в браке; для тех, же, кто демонстрировал большую удовлетворен­ность своим браком, была характерна тенденция объяснять негативное поведение партнера внешними, преходящими обстоятельствами.

Попробуем ответитьна вопрос: как «объясняют» друг друга участники конфликта?

В возникновении конфликта всегда виноват другой?

Исследование конфликтов в школе показало наличие существенных расхожде­ний между представлениями учеников и учителей о причинах возникающих между ними разногласий. Так, с точки зрения учеников, основные причины их конфликтов с учителями сводятся к оскорблениям со стороны учителя, его нетактичному пове­дению; отсутствию объективности в оценке знаний учеников; завышенным требо­ваниям. По мнению учителей, основные причины их конфликтов с учениками свя­заны с нарушениями дисциплины на уроках, плохим выполнением домашних зада­ний; нездоровыми отношениями в классе. Нетрудно заметить, что каждый из участ­ников видит причины возникающих конфликтов в противостоящей стороне и возлагает на нее ответственность за их разногласия.

Тенденция педагогов возлагать ответственность за возникающие конфликты на учеников обнаруживает явную связь со стажем работы учителя: она оказалась са­мой высокой в группе молодых учителей со стажем работы до 5 лет; далее, в группе учителей со стажем от 6 до 10 лет наблюдается ее ослабление; и наконец, среди педагогов со стажем свыше 10 лет эта тенденция вновь возрастает, причем с замет­ным увеличением количества негативных суждений в адрес учеников. Для молодых учителей возложение ответственности на ученика, скорее всего, есть форма ухода от признания собственного неумения строить взаимоотношения, решать педагоги­ческие задачи и разрешать возникающие проблемные ситуации. Перенос ответ­ственности за конфликты на учеников у учителей со стажем работы более 10 лет связан, возможно, с тенденцией к деформации профессионального самосознания.

Полученный результат — возложение ответственности за конфликт на «друго­го», равно как и наделение его «плохими» чертами — типичен для изучения перцеп-

тивных явлений в конфликте. Напомним, что в типовой модели этнической ситуа­ции, выявленной Т. ван Дейком, участники — «Мы» и «Они» — наделяются разны­ми характеристиками. «Мы» — «положительные, вежливые, всегда помогающие, терпимые»; «Они», «иностранцы» — «отрицательные, опасные, доставляющие бес­покойство и т. д.» (ван Дейк, 1989, с. 184). Исследование межличностного оценива­ния в условиях конфликта показало, что в ситуации конфликта оценка выступает в форме простого перечисления негативных качеств, приписываемых оцениваемому. Использованная методика техники репертуарных решеток позволила продемонст­рировать, что «в состоянии конфликта оценивающий склонен выносить своему оп­поненту заведомо негативные, крайние оценки по всем основным показателям, мак­симально противопоставлять его хорошему знакомому и не соотносить с собой. В социально-психологических терминах это соответствует вытеснению оппонента в категорию "Они" и противопоставлению "Мы", со всеми вытекающими последстви­ями» (Конфликт в конструктивной психологии, 1990, с. 108).

Описанные результаты совпадают с нашими данными. В одной серии из собран­ных нами конфликтных ситуаций мы просили наших респондентов включить харак­теристики участников конфликта в описание (не давая никаких дополнительных инструкций). В тех случаях, когда описывались ситуации, участниками которых являлись они сами, мы получали характеристики «Я» и «Он/Она».

Анализ этого материала показал следующее. Характеристики участников кон­фликта содержали их ролевые позиции («мать— дочь», «ученик — учитель», «заве­дующая детским садом — музыкальный работник») в 100% описаний, социально-демографические данные — указания на пол участников ситуации, возраст (в 70-100% описаний), семейное положение (32,5%), образование (25,0%). Различий между описаниями «Я» и «Он/Она» по этим параметрам практически не было.

Из психологических составляющих образа «другого» лишь 25,0% от общего числа имеют позитивный или нейтральный характер («энергичный», «принципи­альная», «рациональная», «сдержанная» и т. д.). Все остальные содержат выражен­ные негативные оценки. Они могут (с известной долей условности) быть разделены на следующие категории: характеристики эмоционального поведения («вспыльчи­вая», «эмоционально холодная», «нервный» и т. д.) — 31,2%; указания на эгоисти­ческие черты характера и поведения («не признает позиции другого», «из любых ситуаций старается выйти "сухой", переложить ответственность на другого» и т. д.) — 14,6%; осуждаемые привычки («любит власть», «любит деньги» и т.д.) — 11,5%; коммуникативные проблемы («не очень разговорчивая», «несколько отстраненная» и т.д.) — 9,3%; плохие отношения с окружающими («ее больше боятся, чем уважа­ют» и др.) — 6,2% и указания на внешние недостатки («внешне непривлекатель­ная»)—3,1%.

В противоположность «другому» психологические характеристики «Я» имеют откровенно позитивный характер: «общительная», «доброжелательная», «весе­лая», «умная», «интересная», «широкий круг общения и интересов», «спокойная», *любит свое дело», «организатор» и др. (66,6%). Если речь идет о своих недостат­ках, они приводятся в форме «да... но...»: «обидчивая, но отходчивая», «вспыльчи­вая, но быстро отхожу», «легко теряю интерес к делу, если встречаю сопротивле­ние», «уверена в том, что делаю в данный момент, — в связи с этим не слышу совета Других, даже если не права» и т. д.; т. е. указание на свои недостатки каждый раз

Тайное ощущение собственной вины мы весьма предусмотрительно прикрываем нэнавистью, которая облегчает приписы­вание аины другому.

Г. Зиммель

сопровождается «смягчающими обстоятельства­ми». Эти характеристики составляют 18,5% от общего числа. Качества, относительно которых можно утверждать, что они содержат негатив­ную оценку («нерасторопна», «ворчунья»), со­ставляют лишь 7,4%. Такой же процент выска­зываний может быть оценен как нейтральные.

Итоги данного исследования однозначно свидетельствуют о противопоставле­нии участниками конфликта «хорошего» себя «плохому» другому. Полученные ре­зультаты совпадают с аналогичными данными других исследований, хотя последние и весьма немногочисленны. Однако мы хотели бы интерпретировать факты извест­ного противопоставления «Я — другой» (так же как и «Мы — Они») как стремление к обоснованию своей позиции за счет обесценивания позиции «плохого» другого. Тем самым это противопоставление выполняет своеобразную защитную функцию. В одном из наших исследований врачам и медсестрам задавались вопросы, на­правленные на оценку основных причин разногласий, возникающих между ними. В результате были получены данные (табл. 8-5), свидетельствующие о тенденции приписывать ответственность, по крайней мере, за часть возникающих разногла­сий особенностям «другой» группы. Так, каждый третий врач (35,3%) усматривает причину разногласий врачей и медсестер в склонности последних вмешиваться в работу врача, с чем согласны единицы из числа медсестер (1,7 %). Большинство врачей (58,8%) связывают эти разногласия с недостаточной квалификацией, ошиб­ками в действиях медсестер, такой же позиции придерживается всего лишь 10,2% медсестер. В то же время указывают на личные недостатки врачей, низкую культу­ру их поведения 45,8% опрошенных медсестер и всего лишь 11,8 % врачей.

Полученные результаты подтверждаются ответами и на многие другие вопросы. Например, на вопрос: «Насколько объективно руководители относятся к пробле­мам, возникающим во взаимодействии между врачами и медсестрами, если между ними возникает конфликт?» 55,9% медсестер ответили, что «всегда, в конце кон­цов, виноватой оказывается медсестра», тогда как среди врачей ни один не дал по­добного ответа. 11,8% врачей уверены в том, что «всегда, в конце концов, винова­тым оказывается врач», и ни одна медсестра не разделяет этого мнения. Ответы на другие вопросы того же типа (предполагавшие оценку различий между группами по

Таблица 8-5

Основные причины разногласий во взаимоотношениях врачей и медсестер (в % к числу ответивших)

Причины разногласий	Врачи	Медсестры
Общая плохая организация труда	35,3	42,4
Нечеткое распределение обязанностей врачей и медсестер	■64,7	52,5
Склонность врачей вмешиваться в работу медсестер	23,5	11,9
Недостаточная квалификация врачей	41,2	20,3
Личные недостатки врачей, низкая культура их поведения	11,8	45,8
Склонность медсестер вмешиваться в работу врачей	35,3	1,7
Недостаточная квалификация медсестер	58.8	10,2
Личные недостатки медсестер, низкая культура их поведения	17,6	10,2

условиям деятельности, трудностям работы, вниманию руководства и др.) дали ана­логичный результат.

В целом эти данные легко объяснимы в рамках известного в социальной психо­логии феномена «ингруппового фаворитизма», связанного с предпочтением своей группы и соответствующей тенденцией к пристрастной интерпретации фактов.

Что же касается вопросов, непосредственно связанных с конфликтными ситуа­циями, то ответы на них отражают тенденцию возлагать ответственность за возни­кающие конфликты на другую сторону: это «они» создают конфликты своими не­правильными действиями, ошибками, личными недостатками и т. д.; если же при разрешении конфликтов допускаются несправедливости, то ущемленными оказы­ваемся «мы».

Тот же результат получен нами в рамках выполненного в 1990 году комплексного социологического и социально-психологического исследования социально-произ­водственных условий крупного промышленного предприятия в Средней Азии в свя­зи с осложнением социальной обстановки и возникновением предзабастовочной си­туации в одном из его подразделений. Среди прочего нами было проведено интер­вьюирование как руководителей данного подразделения (одного из горных карье­ров), так и руководства всего промышленного комбината. Его данные показали, что эти две группы руководителей склонны по-разному интерпретировать причины сло­жившейся ситуации. Руководители самого подразделения считали, что она являет­ся результатом непосредственного неблагоприятного воздействия объективных факторов — условий труда, его организации, недостатков в стимулировании труда и др., которые в результате порождают и неудовлетворенность людей работой, и тре­бования с их стороны, провоцирующие увеличение напряженности и конфликтнос­ти. В высказываниях и оценках ситуации опрошенными руководящими работника­ми комбината происходящие события интерпретировались в контексте субъектив­ных факторов — позиции непосредственного руководства филиала — преследова­нии ими своих индивидуальных личных целей, влияния отдельных лидеров и т.д. Тем самым, по мнению вышестоящего руководства, ответственность за создавшую­ся сложную ситуацию в подразделении несет непосредственное руководство, а по мнению последнего, дело в тех аспектах организации труда, на которые оно не мо­жет иметь влияния и за которые отвечает общее руководство комбината.

Таким образом, результаты разных исследований подтверждают, что типично образы «другого» пристрастны и отражают тенденцию к возложению ответственно­сти за конфликт на «другого» и наделению его «плохими» чертами, с помощью чего обесценивается его позиция и усиливается своя. Тем самым противопоставление «Я — Другой» (как и «Мы — Они») выполняет защитную функцию.

Нормативные регуляторы

Традиционно описания и исследования конфликта акцентируют внимание на Двух его аспектах — предметном, связанным с проблемой конфликта и ее решени­ем, и эмоциональном, отражающим чувства и переживания участников конфликт­ной ситуации. Эти два «измерения» конфликта выделяются в работах как отече­ственных, так и зарубежных исследователей.

При этом из поля зрения часто выпадает «третья реальность» конфликта — кон­фликт как социальная ситуация с ее главными атрибутивными свойствами — цен­ностно-нормативными характеристиками. Это качество конфликта, как правило, не является предметом отдельного внимания, а его проявления «размыты» между «деловым» и «эмоциональным» измерениями конфликта. Если они и рассматрива­ются, то лишь как позитивный или негативный фактор развертывания двух других реальностей конфликта — «деловой* и «эмоциональной».

Ю. Хабермас считает, что мир обыденной жизни людей состоит из трех пересе­кающихся, но различных миров: 1) объективного мира деловых отношений, 2) соци­ального мира с его нормами и оценками и 3) субъективного мира чувств людей, их надежд и т. д. Соответственно, объективный мир — это мир наших целесообразных (в значении ориентации на достижение целей) действий и поступков. С субъектив­ным миром мы находимся в экспрессивных отношениях, допускающих выражение нашего внутреннего мира. С социальным миром человек связан нормативными от­ношениями, что, по Хабермасу, означает существование неких легитимных крите­риев его поступков и высказываний (Монсон, 1992). Прилагая свои рассуждения к коммуникативной ситуации, Хабермас показывает, что в этих трех мирах мы как бы говорим на трех разных языках, во всяком случае, наши речевые высказывания вы­полняют разные функции (табл. 8-6).

Опираясь на вышеприведенные рассуждения Хабермаса, мы можем заключить, что в конфликте как фрагменте обыденной жизни отражаются все три «мира»: «объективный», «нормативный» и «эмоциональный» («экспрессивный»).

Нормативность в социологическом понимании — это объяснительный ключ к фактам единообразия в человеческом поведении. «Социальная норма — это то, что, независимо от индивидуальных оттенков... делает поступки разных людей с раз­личным субъективным значением этих поступков для каждого индивида действием определенного типа. Это и есть "социальное в действии"...» (Современная запад­ная социология, 1990, с. 228).

Таким образом, если мы хотим понять конфликт как социальный феномен, мы должны прежде всего обратиться к его нормативной природе. С понятными оговор­ками по поводу уместности подобной аналогии можно сказать, что, сравнивая кон­фликт людей и поединок животных, мы можем увидеть в последнем и борьбу за свои «интересы», и «экспрессию», но «человеческим» конфликт становится именно в силу своих социальных, нормативных аспектов.

Таблица 8-6

*Миры», их отношение к действительности и соответствующие функции речевых действий (фрагмент табл. Хабермаса, цит. по: Монсон, 1992)

Область действитель-	Отношение к действи-	Общая функция
ности	тельности	речевого действия
Внешняя природа: «мир*	Объективность	Изложение фактов
Общество: *наш мир»	Нормативность	Установление межличностных
		отношении
Внутренняя природа:	Экспрессивность	Выражение субъективных
«мои мир»		переживании

Общепринятое понимание нормативности связывает с ней представления о дол­жном, желательном, тем самым фактически задавая различные стандарты поведе­ния. Латинское слово погта означает руководящее начало, правило, образец (Фи­лософский энциклопедический словарь, 1983, с. 441). Нормы задают не только дей­ствия людей, но и их взаимные ожидания. Общество поддерживает соблюдение норм, одобряет нормативно санкционированное поведение и разными способами борется про­тив отклонений от нормы.

Т. Парсонс подчеркивал, что связующим элементом общества являются «осно­вополагающая общность ценностей и доверие к тому, что и другие будут выполнять правила игры. Без этого нельзя заключить ни один социальный контракт и не может сохраниться ни одно общество. Можно выразить ту же мысль по-другому, сказав, что общество в основе своей представляет собой нормативную общность» (Боглинд, 1993, с. 44-45).

Традиция использования понятия нормы позволяет вычленить три аспекта нор­мативности. Во-первых, нормы обеспечивают возможность обоснования человеком своего поведения, «у человека есть побуждение обосновать свое поведение таким образом, побуждение представить его как поведение определенного типа — норма­тивное» (Бобнева, 1976, с. 167). Во-вторых, как уже указывалось, нормы задают определенные стандарты поведения. Наконец, нормы имеют общественно-истори­ческий, культурный характер, и «содержания и способы нормирования различны в разных культурах» (Соколов, 1972, с. 137).

Итак, нормативный аспект конфликта наиболее явным образом проявляется в трех главных отношениях:

1) стремление участников конфликта к нормативному обоснованию своих по­зиций и действий;

2) существование правил конфликтного взаимодействия;

3) существование культурных и этических норм конфликтного взаимодействия.