I. Интервью

2. Значение терапии. Выяснение контекста. Нейтральность терапевта (семья Шнайдер)

Тот, кто работает психотерапевтом, как правило, имеет до­статочно четкое представление о том, что понимать под словом «терапия». В конце концов, он потратил не один год жизни на изучение терапевтических теорий и техник. Но вот для его пациентов или клиентов ситуация выглядит совершенно иначе — начать хотя бы с того, что существует целый ряд профессий и профессиональных понятий, которые звучат до­вольно похоже и для дилетанта практически неразличимы (пси­хотерапевт, физиотерапевт, психолог, психопат, психиатр, психо-тик и т.д.), так что уже здесь возможна немалая путаница. Но даже если ясно, что речь идет о психотерапии, никто на самом деле не знает точно, что скрывается за этим магическим словом, ведь взгляды терапевтов различных школ на возникновение симпто­мов, на то, что терапевтически полезно, а что вредно, на то, как работать с клиентами, совпадают между собой лишь отчасти.

Подобные неясности приводят, в том числе к тому, что паци­енты, в общем-то, никогда не знают, что ждет их на терапии, а те­рапевты никогда не знают, с какими ожиданиями приходят к ним пациенты. Отношения между терапевтом и клиентами начинают­ся не в тот момент, когда они впервые встречаются лицом к лицу. У них есть своя предыстория, которая проявляется в надеждах, опасениях и предрассудках клиентов. Они-то и составляют от­правную точку любого курса психотерапии.

По сравнению с индивидуальной терапией, у супружеской и се­мейной терапии есть одна особенность: если клиентов несколько, терапевт всегда оказывается в ситуации, когда каждый вкладывает в понятие «терапия» свой смысл, поэтому на терапевта и его дей­ствия могут быть направлены разные, порой даже противополож­ные ожидания.

Приведенные ниже фрагменты первичного интервью показы­вают, насколько важно для развития терапевтических отношений выяснить этот контекст терапии.

На терапию пришла супружеская пара, оба приблизительно одного возраста (около 45 лет). Он инженер, занимает руководя­

6

щую должность в крупной международной фирме; она до рож­дения детей работала социальным педагогом. У них трое общих детей в возрасте от 5 до 12 лет. Идентифицированным пациен­том является жена, которая уже неоднократно проходила стацио­нарное лечение в психиатрической клинике. До начала разговора оба заполнили анкету, в которой они указали эти данные. Беседа проходит в помещении, оборудованном односторонним стеклом и видеокамерами. Терапевтами на данной сессии являются Фритц Симон и Гунтхард Вебер. Комментарии к стенограмме выделены курсивом.

* * *

Пара и терапевты занимают свои места. Супруги осматриваются.

ФРИТЦ СИМОН: Да, осмотритесь. Для начала я хотел бы объ­яснить вам устройство этого помещения и наш метод работы. Я не знаю, вы получили наше письмо? Обычно мы отправляем письмо, в котором сообщаем, как мы работаем.

Поскольку наш метод (работа в команде, видеозапись, наблюда­тели за односторонним стеклом) отличается от того, с чем люди обычно ожидают встретиться на приеме у врача, мы заранее инфор­мируем об этом своих пациентов, чтобы это не стало для них полной неожиданностью. То есть, как правило, мы отправляем такое пись­мо... Поскольку здесь этого (по каким бы то ни было причинам), оче­видно, не произошло, требуются более подробные объяснения.

Г-Н ШНАЙДЕР (поспешно, перебивая): Нет, мы ничего не по­лучали. То есть тут вообще были кое-какие неясности, и на пер­вый раз мы бы рассматривали эту беседу как предварительную.

ФРИТЦ СИМОН: Я как раз и хотел вам сказать, что мы так и хотим поступить. Но прежде чем мы вообще начнем о чем-либо говорить, я должен объяснить вам устройство этого помещения, чтобы вы поняли, захочется ли вам вообще открыть рот... Как ви­дите, тут у нас есть кое-какая аппаратура. В рамках исследователь­ского проекта мы работаем в группе из четырех человек. То есть в нашу команду входят еще господин Вебер, которого вы видите тут, рядом со мной, господин Штирлин, который сидит за этим сте­клом, и господин Ретцер, который тоже сидит за стеклом.

Такой состав команды, когда двое находятся в кабинете, а двое за односторонним стеклом, это, конечно, роскошь, финансирование

6

которой возможно, как правило, только в рамках исследовательских проектов. В повседневной работе клиники или в обычной практи­ке затраты такого рода не нужны, а иногда и бессмысленны. Зани­маться семейной терапией можно и в одиночку. И все же работа в команде — с односторонним стеклом или без него — вне всяких со­мнений открывает такие терапевтические возможности, которые для одного терапевта попросту недоступны. Но подробнее об этом позже...

ФРИТЦ СИМОН: Мы всегда записываем такие сессии н ви­део, чтобы иметь возможность посмотреть их потом еще раз, и чтобы вы, если захотите, тоже имели возможность посмотреть их еще раз. Такая практика хорошо себя зарекомендовала. Семьи ча­сто говорят, что хотели бы посмотреть еще раз. Если в конце этой сессии, этой предварительной беседы, вам покажется, что тут было сказано что-то такое, что вы ни в коем случае не хотели бы иметь на пленке, скажите об этом. Тогда мы сразу это сотрем.

Разумеется, здесь встает вопрос о конфиденциальности и ин­тимности психотерапевтических сессий. Ситуация, которая воз­никает в семейной терапии, изначально иная, чем в индивидуальной терапии, поскольку двусторонние отношения между пациентом и терапевтом здесь исключение. Говоря что-то на сессии, каждый знает, что его слушают несколько человек. Поэтому он с самого на­чала более осторожен и сдержан и может не сказать чего-то, о чем рассказал бы в конфиденциальной и доверительной беседе с глазу на глаз. Для терапевтических отношений это имеет далеко идущие по­следствия: каждый участник такой сессии сам несет ответствен­ность за сохранение своих тайн. Здесь терапевт не становится чьим-либо доверенным лицом в той же степени, как это происходит на индивидуальной терапии. Его ответственность распространяет­ся на всех — на обоих партнеров, на всю семью. Поэтому она и шире, и ограниченней, чем в индивидуальной терапии.

Однако одностороннее стекло и видеокамера имеют и другой эффект: с их помощью по умолчанию вводится внешняя перспек­тива. КогДа человек знает, что за ним наблюдают, он ведет себя иначе, чем когда зрителей нет. Возможно, это одна из причин, по­чему терапевты часто избегают видеосъемки, при которой их работа сразу становится подконтрольной. Записи могут посмотреть более или менее доброжелательные коллеги (или даже общественность) и дать свою оценку качеству отношений между терапевтом и пациен­том или методу работы терапевта. В отношении психотерапевтов к

7

контролю за их работой традиционно имеет место странная двой­ственность: с одной стороны, подчеркивается важность регулярной супервизии и подробного анализа отношений между терапевтом и пациентом, и поэтому она делается важной составляющей обуче­ния, с другой стороны, любой терапевт имеет привилегию работать без какого бы то ни было наблюдения. Все, что он делает, происхо­дит за обитыми дверями, так что никто из коллег не может даже слу­чайно услышать, что на самом деле происходит на сессии. Контроль работы ограничивается его собственным рассказом о том, кто, что и как, на его взгляд, сказал, что произошло, что было важно и т.д. Поэтому пациент в некотором смысле отдан на произвол терапевта: признанный эксперт против человека, имеющего психические про­блемы. Это отчасти похоже на то, как если бы контроль скорости движения на дорогах ограничивался тем, что водителей спрашивали бы, с какой скоростью они ехали. Чтобы избежать этой ситуации, пациенты иногда приходят к нам именно потому, что знают, что у нас есть наблюдатели или ведется видеозапись. Так что вопрос со­хранения интимности и конфиденциальности имеет двойное дно, а обязанность неразглашения, как показывает практика, защищает не только пациентов, но и терапевтов.

То, что мы даем пациентам видеозаписи с собой, имеет еще один дополнительный эффект. Когда семья просматривает плен­ки еще раз, они оказывают более длительное, выходящее за рамки момента действие. Из-за этого дома часто возникают дискуссии и споры, которые терапевт проконтролировать не может. Если он этого не хочет, ему не стоит предоставлять пациентам видеозапи­си. В любом случае для развития доверительных отношений важно с самого начала разъяснить пациентам, что они имеют право отка­заться от записи или попросить ее стереть.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Возможно, в какой-то момент к нам по­стучат в дверь и зайдут наши коллеги из-за стекла: если мы, на­пример, станем пристрастными, сосредоточимся на ком-то одном и оставим без внимания другого, тогда они придут и призовут нас к порядку. В какой-то момент мы, наверное, сделаем перерыв. После такой беседы, то есть где-то через час-полтора, мы в любом случае сделаем перерыв, тогда мы еще раз соберемся вместе и по­смотрим, что происходило во время беседы и что мы можем вам посоветовать по поводу вашей ситуации.

У коллег за стеклом неизбежно иной взгляд на течение сессии, на отношения между терапевтом и пациентом и содержание ска­занного, чем у терапевтов, ведущих сессию. В тот момент, когда

7

им кажется, что введение этой внешней перспективы может ока­заться полезным для терапевтического процесса, они прерывают сессию, дают комментарии или обсуждают ситуацию с коллегами перед стеклом. Прежде чем завершить сессию, всегда рекомендует­ся сделать перерыв (даже если терапевт работает один), поскольку спокойно обдумать увиденное и услышанное часто можно, лишь не­сколько отстранившись от довлеющей на сессии необходимости дей­ствовать. Без такого перерыва большинству терапевтов только по пути домой приходит в голову, о чем еще нужно было бы спросить или что еще нужно было бы сказать. Перерыв позволяет сделать это не­посредственно во время сессии.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, будем рассматривать все это как пред­варительную беседу, чтобы выяснить, по адресу ли вы вообще пришли, можем ли мы вообще быть вам чем-то полезны. Тут мы, по всей видимости, единодушны. Вы понимаете ситуацию так же...

Ясны ли вам эти внешние рамки, которые я, которые мы вам объяснили, и приемлемо ли это для вас в таком виде? Это первый вопрос. Поскольку... это несколько непривычно, поэтому в начале мы подробно все объясняем; чтобы у вас не было ощущения, что вы «вляпались» тут во что-то такое, чего вы вовсе не хотите.

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Да нет, я думаю, пока что все ясно.

Г-Н ШНАЙДЕР: Я думаю, нам нужно рассказать, какова на данный момент ситуация, и не стоит ли нам, может быть, еще не­много подождать, поскольку...

Г-ЖА ШНАЙДЕР (перебивает его): Просто я сейчас лечусь в психиатрической клинике... по поводу депрессии. Так что сейчас наверняка даже и не лучший момент для начала.

Г-Н ШНАЙДЕР: Да, нам предложили прийти сюда сегод­ня и сказали, что мы можем сходить на предварительную беседу. Но там врачи тоже думают, что все-таки нужно подождать.

ФРИТЦ СИМОН: То есть сейчас неподходящий момент для предварительной беседы или для терапии?..

Г-Н ШНАЙДЕР: Да нет, предварительно поговорить вполне можно!

ФРИТЦ СИМОН: Ах так! Просто мне это было сейчас непо­нятно. Да, вы как раз упомянули, что вам предложили сюда прий­ти... Я думаю, это то, с чего нам стоит начать. Как вы вообще сюда попали? Каким образом?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Через моего психотерапевта. Так вот, она ска­зала, что здесь, в институте, работают над проектом с маниакально-депрессивными пациентами, а у меня, ну, бывали маниакальные фазы... (несколько секунд помедлив)... по мнению других.

8

(При этих словах она улыбается, тогда ее муж, пусть несколько запоздало и вымученно, улыбается тоже.)

ФРИТЦ СИМОН: По мнению других... Вы думаете, нам стоит обратить внимание на формулировку, которую вы только что вы­брали?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, я в этом не уверена... то есть я уже не так уверена.

ФРИТЦ СИМОН: Гм, гм...

ГУНТХАРД ВЕБЕР: А ваша психотерапевт, она — раз уж от­правляет вас на наш проект, где мы занимаемся именно таким по­ведением, — она думает, что у вас...

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Поэтому она сказала, что нам стоит сюда прийти.

ФРИТЦ СИМОН: То есть ваша терапевт считает, что это было маниакальное поведение? Она входит в число тех других, которые считают, что это маниакальная фаза...?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет, я позвонила ей, поскольку поняла, что впала в депрессию. Я хотела узнать у нее, кого из психиатров она могла бы мне порекомендовать, и что для меня это открытый во­прос, является ли это маниакальной депрессией. И тогда она на­правила нас сюда.

Интересно здесь употребление понятия «маниакальная депрес­сия». Несмотря на то, что в медицинской терминологии существует маниакально-депрессивное заболевание, при котором маниакальные и депрессивные фазы наступают в отделенные друг от друга по време­ни периоды, никакой маниакальной депрессии не существует — это противоречило бы само себе. Так что здесь речь идет о своего рода частном случае использования вырванного из контекста профессио­нального медицинского выражения, которое внутри семьи получило некое специфическое значение.

ФРИТЦ СИМОН: Как вы попали к своему терапевту?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, из-за проблем в браке. У меня неодно­кратно бывали депрессии, и я думала... то есть, после собственных долгих размышлений я решила, что это ... ну, что причиной могли быть как раз проблемы в браке.

ФРИТЦ СИМОН: А как вы попали именно к этому терапевту?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ах, это! Мне порекомендовал ее наш семей­ный врач.

Вопросе направлениях и перенаправлениях может оказаться очень информативным, поскольку иногда рекомендации сопровождаются

2 - 1757

17

комментариями. Бывшие пациенты рассказывают о том, что делал тот или иной терапевт на их собственной терапии, что им помогло и т.д. Так формируются ожидания, которые всегда в какой-то сте­пени определяют поручение к терапевту. К тому же всегда полезно знать, какие «обещания» давали другие, а терапевту предстоит те­перь выполнять. Правда, в данном случае путь перенаправлений, по-большого значения не имеет.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: А тогда вы ходили к терапевту одна?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Тогда я ходила к ней одна, и муж тоже.

Г-Н ШНАЙДЕР: Я тоже был там один раз!

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Независимо друг от друга?

ОБА СУПРУГА (одновременно): Да, независимо друг от друга.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Понятно! А как получилось, что вы не пошли туда вместе?

Г-Н ШНАЙДЕР: Ну, ситуация была тогда не очень, в общем, мы все считали, что сначала лучше поговорить по отдельности. Потом, конечно, была запланирована и общая беседа, но тут вме­шалась депрессия.

«Вмешалась депрессия» — эта формулировка звучит так, будто депрессия является действующим субъектом или вещью, которая ав­тономно, независимо от того, что происходит в отношениях, при­ходит и уходит, когда захочет.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Ясно, в принципе позже вы собирались провести общие беседы...

Г-Н ШНАЙДЕР: Да, для начала мы это отложили. В принципе это было уже запланировано, но для начала мы все это отложили.

ФРИТЦ СИМОН: Ваша терапевт с самого начала рекомендо­вала вам прийти сюда, или только после этих бесед?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет, нет, только после того, как я позвони­ла ей по поводу депрессии.

ФРИТЦ СИМОН: Понятно. Как вы думаете, почему ваша те­рапевт рекомендовала вам прийти сюда?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, потому что я сказала ей, что это еще во­прос, является ли это маниакальной депрессией.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Значит ли это, что поручение к нам — это еще и в какой-то степени выяснить, кто тут прав? Является это ма­ниакальной депрессией или нет?

Поскольку в данной беседе речь идет не о выяснении медицинских диагнозов, а о значении этих диагнозов для внутрисемейного взаимо­

9

действия, терапевты принимают предложенное понятие «маниа­кальная депрессия»; остается разобраться, что оно для кого означа­ет.

Г-ЖА ШНАЙДЕР (смеется): Ну да, в клинике это, наверное, тоже еще будет выясняться.

ГУНТХАРД ВЕБЕР: А что они там думают? Какую позицию за­нимают они?

Невербальная реакция мужа на упоминание проблем в браке и во­проса, который должен быть выяснен в клинике, является ли это «маниакальной депрессией», наводит на мысль, что здесь конкури­руют разные модели объяснения, связанные с разными последствия­ми для терапии. Если между супругами на эту тему существует конфликт, то терапевты рискуют показаться кому-то из них при­страстными.

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Какую позицию? Так. Врач, который меня принимал, считал, что такое возможно, когда я с ним сейчас гово­рила, вот так...

ГУНТХАРД ВЕБЕР: А какую позицию занимает, по-вашему, ваш муж?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, мой муж однозначно уверен, что это маниакальная депрессия... была. После разговоров с другими. ГУНТХАРД ВЕБЕР: Ах вот как!

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, как это оценивает ваша те­рапевт?

Г-ЖА ШНАЙДЕР (молчит, теребит ремешок своей сумки).

Г-Н ШНАЙДЕР: Она ничего об этом не говорила. Я думаю, по веской причине, не так ли? Хотя она... хотя я откровенно гово­рил с ней о том, как я это вижу. Но она не сказала ни да, ни нет.

ФРИТЦ СИМОН: Попробуйте предположить!

Поскольку поведение людей определяется не тем, что на самом деле думают другие, а тем, что, как они думают, думают другие, рекомендуется прямо и без обиняков спрашивать пациентов об их предположениях и спекуляциях насчет других. А если те к тому же при этом присутствуют, то они получают уникальную обратную связь и возможность узнать, что о них думают, как их воспринима­ют, какое представление о них составляют и т.д. Но — как, должно быть, понятно — подобные вопросы противоречат правилам хороше­го тона. На званом вечере таких вопросов лучше не задавать...

9

Г-Н ШНАЙДЕР: Я думаю, это и хорошо. Она ведь хотела сна­чала поговорить с нами обоими, а не обижать кого-то сразу. Она либо... Ну да, она не хотела говорить: прав тот или этот! В данной ситуации это было бы...

ФРИТЦ СИМОН: Но как вы считаете, что она думает?

Г-Н ШНАЙДЕР: Ну, если я сейчас скажу, что она думает, будто прав я, то это, наверное, тоже будет нехорошо, поскольку я считаю, что она прекрасно выполняет свою работу; и я бы не хотел (искоса, неуверенно глядя на жену), чтобы ты теперь некоторым образом по­теряла к ней доверие, если ты будешь думать, что она тоже так...

ФРИТЦ СИМОН (перебивает): Значит, вы считаете, что, если вы скажете, что терапевт думает так-то и так-то, то ваша жена про­сто переймет ваше мнение?

Г-Н ШНАЙДЕР: Тут вы опять правы. Это уж точно нет!

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну да, я же уже переняла его у врача в при­емном отделении... Теперь я вообще-то уже не так уверена. Где кончается норма и где начинается мания? Можно ли на самом деле рассматривать это как маниакальные фазы? Или это были в некотором роде фазы отчаяния с моей стороны? Хорошо, я сама тут сейчас ни в чем не уверена.

Г-Н ШНАЙДЕР: Ты же должна понимать, что ты сменила не­скольких врачей, которые говорили тебе что-то, что тебе не нрави­лось, правда? Должна же ты и к людям прислушиваться!

ГУНТХАРД ВЕБЕР Как у вас запланированы дальнейшие кон­такты с вашим терапевтом? Вы с ней о чем-то договаривались?

Совсем не редкий случай, когда с одной семьей или даже с одним пациентом имеют дело несколько терапевтов или помощников. В та­ком случае важно знать, какую позицию занимает другой терапевт, какую он пропагандирует точку зрения, на чьей он стороне и т.д. Тог­да его можно рассматривать как еще одного члена семьи, который кладет на чашу весов свой профессиональный авторитет. По наше­му опыту, всегда полезно исходить из того, что коллеги — даже если они придерживаются совершенно иных взглядов, чем мы — имеют на то свои веские основания. Об этих основаниях точно так же можно спрашивать. В любом случае следует избегать обесценивания других терапевтов или других методов, поскольку это может вовлечь членов семьи в конфликт лояльности. Кроме того, всегда получается так, что тот, кто сегодня обесценивает, завтра сам оказывается обесце­нен. По той же причине представляется неразумным ставить паци­ентов или семьи перед альтернативой «или я (мы), или другой тера­певт». Вместо этого следует выяснить, какие разные, дополняющие друг друга или конкурирующие функции отводятся каждому.

10

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет, в принципе мы собирались поговорить втроем. Но теперь это, наверное, будет зависеть и от ситуации здесь. Не знаю, может быть, тогда это будет уже не нужно или...

ГУНТХАРД ВЕБЕР: Ясно. Поскольку сказанное вашим мужем прозвучало так, что у вас доверительные отношения с вашим тера­певтом... То есть вы скорее исходите из того, что беседы с вашим терапевтом продолжатся, что она и впредь будет в вашем распоря­жении, или как?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет, вообще-то нет. Она как раз сказала, что если это маниакальная депрессия, то я могла бы присоеди­ниться к этому проекту. Я примерно так это поняла.

Здесь направитель предпринял маркировку контекста: «если это маниакальная депрессия»... По крайней мере, так поняла ее пациент­ка. Это могло бы создать для терапевтов проблему, так как мне­ния супругов по поводу того, как классифицировать поведение г-жи Шнайдер, явно не совпадают. Поскольку г-н Шнайдер совершенно уверен, что у его жены «маниакальная депрессия», а терапевты ра­ботают в рамках проекта, посвященного этому заболеванию, воз­никает опасность, что они будут восприняты как сторонники по­зиции мужа («Моя жена больна»). В качестве противовеса в этой ситуации выступают два фактора: во-первых, к нам их направила психотерапевт г-жи Шнайдер, а она пользуется доверием пациент­ки; во-вторых, проект проходит в Институте семейной терапии; тем самым маркируется контекст, который больше соответствует точке зрения г-жи Шнайдер («Мое поведение является результатом проблем в браке»). Одновременное наличие этих противоположных атрибуций делает для супругов вопрос о том, на чьей стороне тера­певты, неразрешимым.

ФРИТЦ СИМОН: Гм, гм. То есть, если...

Г-ЖА ШНАЙДЕР (перебивает): Я имею в виду, что когда у меня была депрессия, очень сильная, так вот, тогда я сама была где-то убеждена, что, наверное, это так, тогда все, наверное, пра­вы, и это действительно маниакальная депрессия.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если бы мы пришли к выводу, что это не маниакальная депрессия, вы бы снова вернулись к своему терапевту? Так?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет, не обязательно.

ФРИТЦ СИМОН: Гм, так. А в чем для вашей жены разница между маниакальной депрессией и не маниакальной депрессией? Просто, по всей видимости, это вопрос, который еще нужно ре­шить, который, похоже, важен. Что было бы, если бы ее поведение

10

получило ярлык «это маниакальная депрессия»? В чем разница по сравнению с «это не маниакальная депрессия»?

Получить информацию можно, только спрашивая об отличиях. Именно в тех случаях, когда используются понятия, значение ко­торых кажется очевидным, возникает опасность, что терапевт слишком быстро решит, что он понимает своих пациентов. То, что маниакально-депрессивное поведение означает для биолога-психиатра, может не иметь ничего общего с тем, что оно означает для г-жи Шнайдер и ее мужа.

Здесь мы спрашиваем г-на Шнайдера о точке зрения его жены. Вопросы такого типа преследуют две цели. Во-первых, должна быть нарушена домашняя модель коммуникации на эту тему. Г-н Шнайдер наверняка уже тысячу раз высказывал дома свою личную точку зре­ния, и, поскольку жена ее не разделяет, вероятно, дело доходило до конфликтов. Повторение той же модели на терапевтической сессии не имело бы ценности новизны, ничего бы не изменило и вдобавок по­ставило бы терапевтов в позицию судей. Оба протагониста боролись бы за победу своей «правды». Спрашивая же г-на Шнайдера о точке зрения его жены, мы используем его способность вчувствоваться в ее позицию. Пусть он не согласен со своей женой, но он наверняка до­вольно точно знает, что она думает, как она на это смотрит, и в большинстве случаев даже как она себя чувствует. Когда он сменя­ет перспективу и говорит, что думает его жена, она получает воз­можность узнать, как ее видят со стороны и, может быть, что-то скорректировать. Правда, на такие вопросы люди не всегда отвеча­ют сразу, поскольку они противоречат привычным моделям. Тогда нужны настойчивые расспросы.

Г-Н ШНАЙДЕР: Ну, разница в том, что если это маниакальная депрессия, то ее можно лечить. В этом нас заверили врачи.

ФРИТЦ СИМОН: Вы высказали сейчас свое мнение или мне­ние вашей супруги?

Г-Н ШНАЙДЕР: Это еще и мнение врачей из психиатрической клиники...

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, в чем заключается разница для вашей жены?

Г-Н ШНАЙДЕР: Ну, может быть, моя жена прочла слишком много книг и теперь (обращаясь к жене) — я ведь не говорю тебе ни­чего нового — впадает из одной крайности в другую. После того как она полгода вообще ничего не слушала или не хотела знать, как я смотрю на это дело, теперь она отчасти впала в другую крайность и говорит: «Я сумасшедшая или безумная». Так вообще никто не гово­

10

рит. Потому что она считает, что это душевная болезнь, вместо того чтобы сказать, что это психическая болезнь, которую можно лечить.

ФРИТЦ СИМОН: То есть маниакальная депрессия означала бы для вашей жены, что она душевнобольная?

Г-Н ШНАЙДЕР: Да, сейчас ей так кажется ...

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, психическая болезнь или душевная бо­лезнь — это в принципе одно и то же!

Г-Н ШНАЙДЕР: Это болезнь и болезнь, которую можно ле­чить.

ФРИТЦ СИМОН: А в другом случае? Что это означало бы для вашей жены в другом случае?

Г-Н ШНАЙДЕР: Ну, в другом случае это означало бы, что, по всей видимости, во всех этих вещах виноват был я (пожимает плечами, смотрит на жену).

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Нет... для меня в другом случае это озна­чало бы, что ты попытался... или что ты отделался от моих попы­ток — которые были весьма агрессивны, — что-то изменить в на­шем браке, ссылаясь на то, что это маниакальная депрессия. Я бы так на это посмотрела!

ФРИТЦ СИМОН: А в чем, на ваш взгляд, разница для ваше­го мужа? Если ваше поведение было маниакально-депрессивным, если бы мы были должны, могли, были вынуждены дать такое определение или поставить такой диагноз...?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, что тогда меня будут лечить и что эти фазы агрессии не повторятся, и тогда, ну, снова будет возможна супружеская жизнь.

ФРИТЦ СИМОН: А в другом случае, что это означало бы в другом случае? Если это не что-то патологическое в этом смысле?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Ну, что тогда это было бы для него невыно­симо.

ФРИТЦ СИМОН: И какие это имело бы последствия в долго­срочной перспективе?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Пришлось бы задуматься, стоит ли нам во­обще продолжать жить вместе!

ФРИТЦ СИМОН: Он думает, что тогда скорее он стал бы ини­циатором разрыва, или скорее вы?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Тогда он думает, что мы разойдемся и он получит детей.

ФРИТЦ СИМОН: Гм, гм. И он думает, что вы это потерпите...?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Я думаю, он надеется, что все можно снова поправить и мы снова заживем мирно.

ФРИТЦ СИМОН: То есть он дает вашему браку больше шан­сов, если это маниакальная депрессия.

11

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Да!

ФРИТЦ СИМОН (поворачиваясь к мужу): Как кажется вашей жене? В каком случае она дает вашему браку больше шансов? Если это маниакальная депрессия или если это не маниакальная де­прессия?

Г-Н ШНАЙДЕР: Я думаю, сейчас это пока все очень сильно меняет, да?

Г-ЖА ШНАЙДЕР: Может быть, да!

Г-Н ШНАЙДЕР: Не будем забывать и о том, что она пока еще в депрессии. И я не знаю, насколько мы сейчас можем все это за раз проработать. Я все понимаю. И я вижу очень хорошие шансы. Если это действительно болезнь, то ее можно лечить.

ФРИТЦ СИМОН: А ваша жена, вы думаете, она скорее не уве­рена в том, что, если это болезнь, то шансов больше?

Г-Н ШНАЙДЕР: В данный момент я бы сказал, что она очень не уверена, согласится ли она с этим вообще.

Данный фрагмент показывает, что диагностика болезни имеет большое значение не только в отношении прошлого касательно вины в пережитых супругами проблемах, но и в отношении будущего. Оба находятся в тупике: г-н Шнайдер видит будущее для их брака только в том случае, если его жена больна. Только тогда у него есть надеж­да на успешное лечение, то есть, что она изменит свое поведение и их совместная жизнь снова станет такой, как раньше. А г-жа Шнай­дер хочет изменить как раз эту самую совместную жизнь, то есть, чтобы свое поведение изменил ее муж. Если он признает, что ее по­ведение является результатом проблем в браке, то у их союза снова появится надежда. Таким образом, оба конкурирующих диагноза свя­заны с требованием измениться, обращенным соответственно к ней и к нему. Если же не изменится никто, то диагноз повлияет на судь­бу детей. Тут могут быть «победители» и «проигравшие».

* * *

В данном фрагменте проявляется один из основополагающих вопросов, с которым неизбежно сталкивается любой системный терапевт. Кто работает больше чем с одним пациентом или клиен­том, всегда рискует оказаться на линии фронта между двумя кон­фликтующими сторонами. В противоположность индивидуальной терапии, где терапевт может считать себя представителем интере­сов своего клиента, здесь он имеет дело с несколькими людьми, у которых не только разное мировоззрение и разные ценности, но зачастую и противоречащие друг другу цели и желания и в свя­зи с этим разные поручения к терапевту.

11^

В истории семейной терапии можно найти разные гюдходы к тому, как обойтись с этой проблемой технически. Беспристраст­ностью называется такая позиция терапевта, когда он заключает союз с каждым членом семьи. Когда речь идет о конфликтах, это, конечно, очень непростая задача, тем более что на терапевта мо­гут быть направлены самые противоречивые требования. Поэтому понятно, что всепристрастность не может быть реализована в каж­дый момент сессии, она возможна только со временем, когда каж­дый участник, один за другим, сможет увидеть, что терапевт пред­ставляет его и его интересы.

Намного меньшие требования предъявляет терапевту концеп­ция нейтральности. Здесь не требуется, чтобы каждый участник чувствовал, что терапевт представляет его интересы, достаточно, чтобы ни у кого не возникало ощущения, будто терапевт пристра­стен и встал на сторону кого-то другого.

Обе концепции — всепристрастности и нейтральности — объ­единяет то, что они относятся к людям и, соответственно, к тем коалициям, партиям или подсистемам, которые они образуют. В нашей работе полезной оказалась другая, более широкая мо­дель нейтральности. Она включает в себя позиции всепристраст­ности и нейтральности не только в вышеизложенном личностно-ориентированном смысле, она относится также к конфликтующим содержаниям коммуникации. Терапевт занимает нейтральную или всепристрастную позицию, в том числе и по отношению к точкам зрения, оценкам, объяснениям (например, по отношению к во­просу, полезно или вредно изменение и т.д.).

Это можно пояснить на примере беседы с супругами Шнайдер. Между ними явно существует личный конфликт, поэтому воз­никает вопрос, на чьей стороне находится терапевт. Однако речь идет не только о личном отношении к г-ну или г-же Шнайдер, но и о вопросе фактического характера: чем является поведение г-жи Шнайдер — симптомом заболевания или признаком про­блем в браке? Если терапевт не хочет потерять никого из клиентов, то, похоже, перед ним дилемма. Однако при ближайшем рассмо­трении оказывается, что это не дилемма, а тетралемма, то есть его свобода действий не ограничивается двумя возможностями, у него есть четыре различимых варианта поведения.

Как и перед членами семьи, перед терапевтом тоже стоит во­прос, принять ли сторону одной партии («ЗА»), другой партии («ПРОТИВ»), занять «нейтральную» позицию («НИ ЗА, НИ ПРО­ТИВ») или выбрать «всепристрастную» позицию («И ЗА, И ПРО­ТИВ»). Так, в нашем случае «ЗА» означало бы встать на сторону мужа или, менее личностно-ориентированно, представлять точку

12

зрения, что поведение г-жи Шнайдер обусловлено болезнью. Тог­да «ПРОТИВ» означало бы трактовать ее поведение как выраже­ние проблем в браке и (или) встать на ее сторону (см. рисунок 1).

Рис. 1. Тетралемма

Но существуют еще две позиции: «НИ, НИ» (нейтральная) и «И, И» (всепристрастная), которые нельзя отнести ни к одной из сто­рон. Правда, позиция «И, И» связана с тем, что терапевт ведет себя очень амбивалентно, возможно, даже противоречиво или парадок­сально. Если, как в данном случае, в команде работают два тера­певта, то появляется возможность сплиттинга. То есть один пред­ставляет точку зрения, что речь идет об органическом заболевании, а другой придерживается той позиции, что все происшедшее можно объяснить проблемами в браке. Если они — в присутствии клиен­тов — могут согласиться на том, что решить, кто прав, невозможно, то появляется шанс найти третий, прагматический путь, вне пар­тийных линий или мировоззрений в рамках «или-или».