IV. Об отделении политических наук

…Благоразумное преподавание политического права покажет, что правление монархическое есть древнейшее и установлено самим богом, что священная власть монархов в законном наследии и в тех пределах, кои возрасту и духу каждого народа свойственны, нисходит от бога, и законодательство, в сем порядке установляемое, есть выражение воли вышняго. Почему один из древних христианских мудрецов, почтение и покорность государям принадлежащия, называет религией второго величества. Нравственность сей науки должна быть чиста, почему преподаватель обязан с отвращением указать на правила Махиавеля¹ и Гобса. Он должен изъяснить, что цель гражданства не есть пожертвовать счастием всех одному, или возвысить токмо один класс за счет всех прочих; но что согласно с мыслями Платона и Аристотеля, предмет оного есть сделать людей, в обществе живущих, сколь можно счастливее, доставя каждому личную безопасность, спокойное обладание имуществом, здравие, свободу мысли, прямоту сердца и справедливость; что для получения сих благ необходимы взаимные жертвы. Потом, восходя выше Платона и Аристотеля, преподаватель покажет источник сих начало в Моисее, Давиде, Соломоне, в пророках и апостолах, или лучше в самом верховном законодателе нашем, и сею священною печатию запечатлеет истину своих уроков.

V. О факультете физико-математическом

Профессор теоретической и опытной физики обязан, во все продолжение курса своего, указать на премудрость божию и ограниченность наших чувств и орудий для познания непрестанно окружающих нас чудес.

Профессор естественной истории покажет, что обширное царство природы, как ни представляется оно премудро и в своем целом для нас непостижимо, есть только слабый отпечаток того высшего порядка, которому, после кратковременной жизни, мы предопределены.

Профессор астроном-наблюдатель укажет на тверди небесной пламенными буквами начертанную премудрость творца и дивные законы тел небесных, откровенные роду человеческому в отдаленнейшей древности.

Печат. по: Хрестоматия по истории СССР. Т. II (1682-1856) / Сост.:

С.С. Дмитриев, М.В. Нечкина. – М., 1953. С. 525-527.

ПРОКЛАМАЦИЯ, СВЯЗАННАЯ С ВОЗМУЩЕНИЕМ

ЛЕЙБ-ГВАРДИИ СЕМЕНОВСКОГО ПОЛКА²

Божьим благословением приношу жалобу от Семеновского полка Преображенскому полку за притеснение оных начальниками.

Господа воины Преображенского полка! Вы почитаетесь первый полк российский, потому вся российская армия должна повиноваться вам.

Смотрите на горестное наше положение. Ужасная обида начальников довела весь полк до такой степени, что все принуждены оставить оружие и отдаться на жертву злобе сих тиранов, в надежде, что всякий из воинов, увидя невинность, защитит нас от бессильных и гордых дворян. Они давно уже изнуряют Россию, чрез общее наше слепое к ним повиновение.

Ни великого князя, ни всех вельмож не могли упросить, чтоб выдали в руки тирана³, своего начальника, для отомщения за его жестокие обиды; из такового поступка наших дворян, мы все российские войска, можем познать явно, сколь много дворяне сожалеют о воинах и сберегают тех, которые им служат; за одного подлого тирана заступились начальники и весь полк променяли на него. Вот награда за наше к ним послушание! И с т и н а: т и р а н т и- р а н а з а щ и щ а е т! У многих солдат от побоев переломаны кости, а многие и померли от сего! Но за таковое мучение ни один дворянин не вступился. Скажите, что должно ожидать от царя, разве того, чтобы он нас заставил друг с друга кожу сдирать? Поймите всеобщую нашу глупость и сами себя спросите, кому вверяете себя и целое отечество, и достоин ли сей человек, чтоб вручить ему силы свои, да и какая его послуга могла доказать, что он достоин звания царя? И если рассмотрите дела своего царя, то совершенно не вытерпите, чтобы публично не наказать его!

Александр восстановлен на престол тиранами, теми, которые удавили отца его, Павла. Войско, или вы, в то время было в таких же варварских руках, в каких и ныне находится. Граждан гоняли к присяге в признании государя Александра, но присяга сия невольная, а потому бог от народа оную не принимает, ибо всякий гражданин и солдат для избежания смерти обязан принять присягу! Следственно, государь никто иной, значит, как сильный разбойник. Он не спрашивает народа, что желают ли его признавать государем, или не желают; а военную силу побуждает назвать себя государем, - поныне берет в жертву наши головы и угнетает отечество; точно так и разбойник поступает со встретившимся путешественником. Он его грабит, и великая милость, если ограбленного оставит живого!

Неужели и вы, господа воины, должны просить государя, как разбойника, о помиловании себя тогда, когда он без вашей силы не в состоянии обидеть вас? Страшитесь, чтоб он не приказал вам самих себя пересечь кнутом. Не напрасно дворяне почитают воинов скотами, ибо воины себя не спасают от несчастья, а сами себе соделывают оное. Удивительное заблуждение наше! У государя много войска, но это вы сами и есть, а потому вы составляете силу государя, без вашего же к нему послушания он должен быть пастухом. Потому войско должно себя почитать в лице царя, ибо оно ограждает своими силами отечество, а не царь. Царь же значит приставник или сторож всеобщего имущества и спокойствия; но вы, воины, почитаете его не только полным владетелем имущества, но и жизни нашей хозяином. Жалуетесь, что солдатская жизнь несносна; но жалуетесь себе и на себя, ибо от самих вас бедствие происходит. Беспечность и слабость к царю навлекли на вас великое несчастье; если и еще продолжить нерадеть о своем благе, то сделаетесь виною своей погибели.

Бесчестно российскому войску содержать своими силами государя-тирана. Вы, гвардейские воины, противу напольных (армейских – Сост.) полков имеете двойное продовольствие, но хотя бы имели хорошую жизнь, то и тогда должны несчастным подать руку помощи. Нет христианской веры там, где друг другу помощи не творят. Честно истребить тирана и вместо его определить человека великодушного, который бы всю силу бедности народов мог ощущать своим сердцем и доставлять средства к общему благу. Бедные воины, посмотрите глазами на отечество, увидите, что люди всякого сословия подавлены дворянами. В судебных местах ни малого нет правосудия для бедняка. Законы выданы для грабежа судейского, а не для соблюдения правосудия. Ч у д н а я с л е п о т а н а р о д о в!

Хлебопашцы угнетены податьми: многие дворяне своих крестьян гоняют на барщину шесть дней в неделю. Скажите, можно ли таких крестьян выключить из числа каторжных? Дети сих несчастных отцов остаются без науки, но оная всякому безотменно нужна; семейство терпит великие недостатки; а вы, будучи в такой великой силе, смотрите хладнокровно на подлого правителя; и не спросите его, для какой выгоды дает волю дворянам торговать подобными нам людьми, разорять их и вас содержать в таком худом положении?..

…Вы защищаете отечество от неприятелей, а когда неприятели нашлись во внутренности отечества, скрывающиеся в лице царя и дворян, то безотменно сих явных врагов вы должны взять под крепкую стражу и тем доказать любовь свою друг к другу. Вместо сих злодеев определить законоуправителя, который и должен отдавать отчет во всех делах избранным от войска депутатам, а не самовластителем быть.

Взамен государя должны заступить место законы, которые отечеством за полезные будут признаны. Но таковыми народ должен управляться чрез посредство начальников. Выбор начальников следует основать на беспристрастных законах…

Печат. по: Хрестоматия по истории СССР. Т. II (1682-1856) / Сост.:

С.С. Дмитриев, М.В. Нечкина. – М., 1953. С. 535-537.

А.А. АРАКЧЕЕВ И ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ¹

В апреле месяце …1822 года, Аракчеев приехал в полк, я был представлен ему.

Фигура графа, которого я увидел тогда впервые, поразила меня своей непривлекательностью. Представьте себе человека среднего роста, сутулого, с темными и густыми, как щетка, волосами волнистым лбом с небольшими, страшно холодными и мутными глазами, с толстым, весьма неизящным носом, формы башмака, довольно длинным подбородком и плотно сжатыми губами, на которых никто, кажется, никогда не видывал улыбки или усмешки; верхняя губа была чисто выбрита, что придавало его рту еще более неприятное выражение. Прибавьте ко всему этому еще серую, из солдатского сукна, куртку, надетую сверх артиллерийского сюртука, и вы составите себе понятие о внешности этого человека, наводившего страх не только на военные поселения, но и на все служившее тогда в России.

- Кто твой отец? – спросил меня граф своим гнусливым голосом, так часто заставлявшим дрожать даже людей далеко не трусливых.

Надо заметить, что Аракчеев произносил сильно в нос, при чем еще имел привычку не договаривать окончания слов, точно проглатывал его.

Трепеща всем телом, я ответил на вопрос.

- Я принимаю тебя, - сказал Аракчеев, - но смотри, служить хорошо. Шелопаев я терпеть не могу!

В том же 1822 году, в июле месяце (числа не упомню), объявлено было, что император Александр Павлович посетит новгородские военные поселения. Для встречи государя приказано было приготовиться той половине полка, по району которой он должен был проехать.

На случай приезда государя установлен был особый церемониал, который и соблюдался всегда во всех поселенных полках: поселяне-хозяева, с своими женами и детьми, становились каждый, перед домом своего нумера; постояльцы каждого хозяина помещались по левую сторону его семейства; все, как хозяева, так и постояльцы, были в мундирах, фуражках и штиблетах; женщины и дети также наряжались в свои лучшие праздничные костюмы. Ротные командиры находились на правых флангах связей, т.е. у домов № 1-го, где и представляли рапорты о состоянии своих рот; полковой же командир встречал государя на границе своего полка. При въезде в роту государь останавливался, принимал рапорт и потом медленно ехал, отвечая приветливым поклоном на громогласное «здравия желаем» гренадер.

В этот день я в первый раз увидел Благословенного¹.Он ехал в коляске вместе с Аракчеевым, сидевшим по правую его руку. Иногда государь приказывал остановиться, входил в дом, осматривал житье-бытье поселенцев, пробовал кушанье, приготовленное в этот день хозяевами (а в этот день хозяева ухо остро держали!)².

Спустя недели две после высочайшего осмотра приехал в полк Аракчеев. На другой день назначен был развод с церемонией.

…Все готово. Все подтянуты, выглажены и вылощены; все с трепетом ждут грозного начальника. Тихо так, что слышно жужжание больших синих мух, ожесточенно нападающих на потные лица и затылки гренадер и самого начальства… Старшие офицеры, собравшиеся на правом фланге развода, разговаривают вполголоса, передавая друг другу свои предположения о том – кому какую дадут награду. Офицеры, находящиеся в строю, проходят иногда по фронту, выравнивая ряды, поправляя на людях амуницию и кивера… Звуки подзатыльников и зуботычин раздаются как-то очень глухо – бьют осторожно… крепкое русское слово, в обычное время неумолкаемым эхом перекатывающееся по плацу, теперь слышится иначе, мягко и сдержанно…

- Идет! – полушепотом проносится по разводу, и действительно, он наконец появляется.

Встреченный барабанным походом, граф, после обычного приветствия: «здорово, гренадеры!» отправляется по фронту. Музыканты изо всех сил надувают приветственный марш, под звуки которого его сиятельство обходит представляющиеся на разводе части, делая по пути свои замечания. Вот он останавливается перед учителями в треуголках и по плацу раздается его гнусливый голос:

- Вы, дураки! Не знаете как надо встречать начальника! Вы должны были поднять левую руку к шляпе!

Затем, обращаясь к полковнику фон-Фрикену, граф прибавляет:

- Обтесать этих болванов!

- Слушаю-сь, ваше сиятельство! – было ответом исполнительного командира.

Подарив многих лиц разными наименованиями, как-то: дурак, болван, нетесанный чурбан, Аракчеев подозвал к себе полкового адъютанта и отдал ему какое-то приказание; тот, взяв с собою двух офицеров и двух унтер-офицеров, отправился с ними в дом шефа полка (Аракчеева), откуда вскоре и вынесли огромный серебряный поднос, покрытый красивой салфеткой, и понесли его по фронту. Во все время, пока продолжалось шествие с подносом, развод держал на караул, а музыканты играли торжественный марш. Когда, наконец, поднос был вынесен на середину, шагов на двадцать от фронта, подошел Аракчеев и, открыв салфетку, взял бумагу и прочел, довольно громко, приблизительно следующее:

- Государь император, осмотрев такого-то числа вверенные мне войска, изволил найти их в отличном состоянии, как по фронтовой, так, равно, и по хозяйственной части; почему, за ревностное и неусыпное старание нижепоименованных начальствующих лиц, представленных от меня к наградам, всемилостивейше жалует:

- Генерал-майор NN! – вызывает Аракчеев по списку.

Генерал подходит и узнает, что государь, за усердную службу, жалует его орденом св. Анны 1-й степени. Аракчеев берет с подноса орден и надевает его на нового кавалера, за что тот целует – сначала портрет императора на груди у Аракчеева, а потом и самого Аракчеева, в плечо, и отходит в сторону; за ним подходят другие, удостоенные награды. Когда очередь доходит до фон-Фрикена, голос Аракчеева возвышается и он громко провозглашает:

- Имени моего полка командир, полковник фон-Фрикен!

Тот подходит, по привычке с сжатыми кулаками, точно собирается оттузить своего благодетеля. Граф упоминает о всей боевой (кулачной) службе своего фаворита и вручает ему пожалованную золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку.

Надо заметить, что награды получали только генералы и штаб-офицеры, командовавшие отдельными частями; прочие же смертные не были избалованы в этом отношении, и Аракчеев обыкновенно говорил, что их, т.е. младших штаб-офицеров и обер-офицеров, надо держать в черном теле, что только строгим с ними обращением и можно заставить их служить как следует.

Время Аракчеева – было время железное, мрачное, по своей жестокости. Чуть ли ни вся Россия стонала под ударами. Били в войсках, в школах, в городах и деревнях, на торговых площадях и в конюшнях, били и в семьях, считая битье какою-то необходимою наукою - учением. В то время действительно, кажется, верили, что один битый стоит двух небитых, и что вернейшим средством не только против всякого заблуждения и шалости, но даже и против глупости, чуть ли не идиотизма – было битье. Вероятно вследствие этого убеждения, палка гуляла и по старому, и по малому, не щадя ни слабости детского возраста, ни седины старости, ни женской стыдливости.

В поселенных войсках битье процветало в особенности, обратилось в действительную науку и даже выработало особых экспертов по этой части. Аракчеев, конечно, знал об этом и потому, вероятно, командир нашего полка, Федор Карлович фон-Фрикен, прозванный солдатами Федором Кулаковым, и пользовался особенной его благосклонностью.

Если кто-либо из дворовых людей Аракчеева имел несчастье провиниться в чем-нибудь, граф обыкновенно писал нашему полковому командиру такую записку:

«Препровождаемого при сем Федота Аксенова прогнать через пятьсот человек один раз, поручив исполнение этого майорам Писареву, или князю Енгалычеву».

Обе эти майорские личности славились в Аракчеевском полку своими боевыми качествами.

Веря в назидательность публичности подобных наказаний, Аракчеев, вместе с виновным, присылал всегда и несколько человек зрителей из своей дворни; эти последние, одетые в парадные ливреи, с гербовыми басонами¹, шли всегда по той же зеленой улице, по которой тащили и главное действующее лицо этой драмы, - непосредственно за ним. По окончании церемонии, несчастного лакея, побывавшего в науке у Писарева, или Енгалычева, отвозили, конечно, в госпиталь, где он и оставался иногда целые месяцы, а невольные ливрейные свидетели учения отправлялись обратно в Грузино² и, по прибытии туда, должны были передать, во всех подробностях, виденное ими своим товарищам.

Печат. по: Хрестоматия по истории СССР. Т. II (1682-1856) / Сост.:

С.С. Дмитриев, М.В. Нечкина. – М., 1953. С. 520-524.