Krizis_multikulturalisma

200 Часть III. Мультикультурализм: украинское измерение

решалась в рамках проекта Российской империи, а затем — СССР, т.е. это не было задачей собственно «украинского проекта». Тем не менее, проблема политической значимости культуры, этнической и религиозной идентичностей и для Украины сегодня чрезвычайно остра. И связано это с той особой ситуацией, в которой оказались и многие страны Восточной Европы после краха социалистической системы.

Для обозначения этой ситуации представляется возможным использовать термин «постсоциалистическое состояние», который был введен в политическую теорию Нэнси Фрейзер, выделившей в качестве одной из основных его черт отделение в постсоциалистических странах культурной политики от политики социальной

ивыдвижение на первый план именно первой. Как справедливо отмечает Фрайзер, требования признания групповых различий сейчас в «постсоциалистическом состоянии» звучат более громко, чем требования социального равенства1.

Акцент на групповой этнокультурной идентичности в целом сближает ту ситуацию, в которой оказались сегодня европейские страны, где развернулся спор о мультикультурализме, и ту, в которой находятся страны постсоциалистические. Однако генезис этих ситуаций различен. В Западной Европе мы, как указывалось выше, наблюдаем последствия политики, сознательно делавшей акцент на культурных различиях с целью обеспечения групповых прав. На постсоветском же пространстве апелляция к культуре и истории (которая находит свое выражение в политике, определяемой идеологией национализма, а не мультикультурализма) является следствием, во-первых, социально-политических и экономических трансформаций, связанных с падением советского режима2, а во-вторых, той национальной политики, которая проводилась властью в СССР.

1 См.: Fraser N. Justice Interruptus: Critical Reflections on the «Postsocialist» Condition. New York: Routledge, 1997.

А отсюда, добавим от себя, и упадок левых гражданско-политических движений, а также феномен «поправения» левых (примерами чему являются КПРФ в России, Социалистическая партия Сербии и, в последние годы, Прогрессивная социалистическая партия Украины, что дают дополнительные свидетельства в пользу тезиса о том, что национализм может быть как левым, так

иправым), т.е. активное использование последними консервативной риторики

для удержания и мобилизации электората.

2 Тут представляется возможным привести мысль Мирослава Хроха, который указывает, что национализм стал реакцией «на экстраординарные социальные стрессовые ситуации», когда «акцент на национальную принадлежность и национальные интересы действует в качестве “заместителя” всех других интересов, социальных трений или же конфликтов» (Хрох М. Исторические предпосылки «национализма» в центрально- и восточноевропейских странах // Национализм в позднее- и посткоммунистической Европе: В 3 т. Т. 1. М: РОССПЭН, 2010. С. 119).

Денис Кирюхин 201

Нарративы украинского национализма

Советский режим, как точно подметил Р. Брубейкер, был антинационалистическим, но отнюдь не антинациональным1. Им жестко подавлялись все формы противоположной классовой этнополитической мобилизации населения и национализма как политической идеологии (в рамках борьбы с «буржуазным национализмом»), но при этом развивались практики формирования у граждан этнонациональной идентичности2. Последняя для советского режима была чрезвычайно важным фактором, принимая во внимание то обстоятельство, что формирование национальных советских республик в значительной степени стало ответом на «национальный вопрос», возникший к началу ХХ столетия перед многими народами Российской империи. И институционализация национальности, на которую была направлена политика советского режима (вспомним политику «украинизации», которая проводилась на Украине в 20-е годы), стимулировала активное развитие этнонациональной самоидентификации в тех случаях, где ее не было вовсе или же она была недостаточно развита.

Интересные примеры этого процесса конституирования этнонациональной идентичности содержатся в работе французской исследовательницы Жюльет Кадио «Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860–1940», в которой показан процесс превращения этничности в инструмент категоризации и управления населением в СССР. В частности, в ней демонстрируется, что власть в Советском Союзе использовала институционализацию этничности (национальности) в качестве инструмента в практиках учета и контроля населения и территориальной организации власти. Причем ключевое значение в этом процессе играли переписи населения, список этносов в которых (с ними предлагалось респондентам себя идентифицировать) формировался в разные годы на основе различных критериев, а также сокращался и видоизменялся от переписи

кпереписи, в первую очередь из политических соображений. В кон-

1 Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. С. 109.

2 Вспомним, что в речи на собрании студентов КУТВ в 1925 г. И. Сталин назвал общечеловеческую культуру, к которой идет социализм, пролетарской по содержанию и национальной по форме. А ранее, в подписанной Лениным и Сталиным «Декларации прав народов России» (1917), провозглашалось в качестве основы деятельности Совета Народных Комиссаров равенство и суверенность народов России, «свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России». (См.: Декреты советской власти. Т. 1. М.: Гос. изд-во полит. литературы, 1957. С. 39–41.)

202 Часть III. Мультикультурализм: украинское измерение

це концов, как отмечает Кадио, в качестве основного критерия принадлежности к тому или иному этносу российскими этнографами

истатистиками был выбран «родной язык». Что отнюдь не случайно. Ведь в отличие от Западной Европы, где формирование наций происходило или одновременно со становлением государств, или же было связано с их модернизацией, нации Центральной и Восточной Европы формировались, как правило, в рамках империй (Австро-Венгерской и Российской), а потому поначалу «определялись преимущественно по культурным аспектам, по языку, религии

иобщей истории…»1. И к моменту образования СССР темы национального языка и национальной культуры были уже частью повседневных практик и фонового знания, благодаря чему язык смог выступить как один из наиболее понятных для респондентов переписи критериев их национальной самоидентификации.

Впрочем, как показывает Ж. Кадио, вначале далеко не всегда и обращение к языку помогало решению задачи категоризации, которая стояла перед переписью. Французская исследовательница обращает внимание на то, что в 20-е годы «на Украине глава Центральной комиссии национальных меньшинств (ЦКНМ) при ВУЦИК большевик Я.Д. Саулевич организовал ряд лингвистических, статистических и этнографических обследований с целью определения этнического состава населения. На вопрос о языке крестьяне отвечали, что они говорят на “крестьянском”, “простом”, “местном” или “католическом” языке»2. Однако, как мы помним, в более поздних переписях населения граждане Советского Союза в подавляющем большинстве уже не затруднялись с определением своего «родного языка».

При этом нельзя не отметить, что национальная политика в СССР была амбивалентной в своей основе. Практики этнокультурной идентификации сочетались с идеологией формирования особой идентичности — «советский человек». Хрестоматийной иллюстрацией, ярко представляющей эти интернациональные установки советской идеологической пропаганды и практик саморепрезентации советского строя является стихотворение Роберта Рождественского «О национальности»3:

1 Пуле Г.-Ю. Новые национализмы в Восточной Европе — шестая волна? // Национализм в поздне- и посткоммунистической Европе. С. 180.

2 Кадио Ж. Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860–1940. М.: НЛО,

2010. С. 160–161.

3 На него обращает внимание исследовательница теории и практики национализма М. Ноженко. См.: Ноженко М.В. Национальные государства в Европе. СПб.: Норма, 2007.

Денис Кирюхин 203

Если наш Союз называет «Россией» кое-кто на Западе, — напрягаю глотку, объясняю истину, не стою разиней…

Яв Державу верую — вечную!

Эту.

Красную по смыслу. По флагу.

По цвету.

Никогда не спрячусь за кондовой завесой...

По национальности

Я—

советский.

Тем не менее, несмотря на все заявления о том, что на основе исторического, экономического и социально-политического единства была сформирована новая общность — «советский народ», в СССР параллельно системно осуществлялось развитие национальных культур (с одновременным выдвижением русской на- ционально-культурной традиции как основного репрезентанта советской культуры) и проводилась политика по формированию

вреспубликах национальной интеллигенции.

Сконца 1950-х гг., «после того, как была реабилитирована идея “титульной” национальности»1 в советских республиках, началась работа по подготовке национальных кадров для системы государственного управления и экономики: «через систему льгот, “национальные наборы” в вузы была выпестована местная этноэлита, представители которой со временем забронировали админи- стративно-управленческие должности и престижные социальные ниши»2. Так что во многом именно благодаря советской националь-

1 Ноженко М. В. Указ. соч. С. 245.

2 Национальная политика в России: история и современность. М.: Русский мир, 1997 (цит. по.: Ноженко М.В. Указ. соч. С. 246). Но, как справедливо замечает Ноженко, в отношении представителей некоторых национальностей (евреи, немцы, крымские татары, чеченцы) использовались дискриминационные практики.

При этом стоит принять во внимание, что хотя национальные элиты создавались и поддерживались советскими государственными институтами,

204 Часть III. Мультикультурализм: украинское измерение

ной политике на том политическом и географическом пространстве, которое мы сегодня называем «постсоветским», окончательно сформировалась и закрепилась практика деления социальных групп на основе этнонациональной принадлежности.

Поэтому не удивительно, что уже к концу 80-х годов прошлого века социологические исследования выявляли тенденцию к замещению бывших социокультурных идентичностей (профессиональная принадлежность, социальное положение и т.п.) идентичностью этнической1. И после краха Советского Союза не только в бывших советских республиках, но и в странах Центральной и Восточной Европы, как, например, Румынии или странах — экс-республиках Югославии, идеология национализма, истолкованного в этническом духе, стала оказывать существенное (во многих случаях — определяющее) влияние на политические практики2. Вопреки популярным в начале 90-х гг. «пророчествам» Френсиса Фукуямы, падение советского режима не имело своим естественным следствием утверждение либеральной демократии.

Проблемы идентичности оказались после развала Советского Союза более значимыми, чем проблема построения демократических институтов. Это отчетливо видно на примере дискурса, доминирующего в среде украинской национальной интеллигенции после провозглашения независимости, который связан с дебатами о самоопределении между Востоком и Западом, о национальной памяти и истории, языке и культуре, но никак (к примеру) не о правах человека. Институты демократии воспринимаются в рамках этого дискурса как «легитимация вовне», т.е. легитимация в глазах, прежде всего, ведущих демократических стран, в то время как «внутри»

именно в этих элитах (а к ним принадлежали не только технократы-управлен- цы, но и, пожалуй, даже в первую очередь, люди творческих профессий, интеллектуалы) получила свое развитие национальная идея и начало формироваться понимание «украинского национального проекта».

1 Фадєєв В. Соціокультурні тренди та українські перспективи. К.: Стілос, 2009. С. 148–149.

2 В своей книге «Сосуществование с негативным» С. Жижек обращает внимание на то, что на государственном флаге, который держали граждане Румынии, восставшие против режима Чаушеску, находящийся в центре герб с красной звездой, которая играла роль «организующего принципа национальной жизни» (С. Жижек), был вырезан, и эта дыра, отмечает философ, символизировала недостаток ценностного порядка. И действительно, в посткоммунистическом обществе это в какой-то момент опустевшее организующее пространство, ранее занимавшееся марксизмом, было быстро наполнено этнонациональными и религиозными символами, вокруг которых и началась организация нового социального порядка.

Денис Кирюхин 205

их легитимирующая роль крайне незначительна, а если быть более точным — ее просто недостаточно. Для «внутреннего» принятия украинского государства, в рамках того восприятия мира, который задается националистической идеологией, принципиально важно, чтобы это государство было выражением «украинскости»1. Между тем, универсалистские демократические нормы не могут удовлетворить этой потребности в построении социального порядка на основе норм партикулярной культурной традиции.

Описывая ситуацию, которая сложилась в Центральной и Восточной Европе после падения Советского Союза, Тимоти Гартон Эш отмечает, что «в 90-х годах стало чуть ли не правилом: чем более этнически смешанной является посткоммунистическая страна, тем более высокой является вероятность того, что она пойдет наци- оналистически-авторитарным, а не либерально-демократическим путем»2. Британский исследователь совершенно в миллевском духе поясняет это тем, что этнонациональная однородность облегчала проведение демократических преобразований. В качестве примера демократического развития Тимоти Гартон Эш, написавший процитированные строки в конце 90-х гг., приводит Венгрию. Однако в 2000-х гг., уже после того, как Венгрия стала членом Европейского союза, в Венгрии наблюдается рост влияния ультраправой политической силы, добившейся даже изменения в консервативном духе Конституции. Это свидетельствует о том, что этнокультурная гомогенность не является гарантом демократического развития. Скорее, от степени культурной гомогенности общества завит степень авторитарности, с которой национализм будет утверждаться, — чем более гетерогенным в культурном отношении является общество, тем больше усилий необходимо для реализации в нем «национального проекта» и, соответственно, тем более авторитарным будет национализм. Так что в данном моменте Эш очевидно не прав, но что он улавливает точно, так это то, что многие постсоветские общества ориентированы на реализацию не столько демократических, сколько именно националистических проектов.

1 Термин, содержание которого может существенно трансформироваться, когда мы переходим от одного нарратива украинского национализма к другому.

2 Цит. по: Гнатюк О. Прощання з імперією: Українські дискусії про ідентичність. К.: Критика, 2005. С. 277. Данное исследование Оли Гнатюк является одним из наиболее полных и наиболее профессиональных в своей области из существующих на сегодняшний день, оно представляет прекрасные материалы для исследования украинского национализма, и поэтому ниже мы еще будем к нему обращаться.

Денис Кирюхин 207

быть антироссийской, практически никогда в среде национально1 ориентированной интеллигенции не высказывались (другой вопрос, что степень радикализма этого «анти-» был и остается различным). Равно как и не делалось никогда сколь-нибудь заметных попыток со стороны представителей либерально-демократической интеллигенции Украины представить и обосновать иное понимание «украинского проекта», не как противостоящего России. Так что доминирующим в общественно-политической жизни страны все годы независимости был и остается (этно)националистический тренд.

В современном украинском национализме можно выделить три основных нарратива2. Конечно, зачастую не всегда можно последовательно провести между ними границы, тем более что с годами можно наблюдать, как выразители одного нарратива постепенно «смещаются» к другому (трансформация эта происходит, как правило,

внаправлении радикализации). Тем не менее, различия между ними ощущаются в том числе и самим выразителями националистического дискурса, ведь не случайно тот вариант украинского национального проекта, который был утвержден на официальном уровне сразу после провозглашения независимости, очень быстро был воспринят многими интеллектуалами (особенно представителями молодого поколения) как неудовлетворительный.

Выше уже упоминалось о том, что национальный украинский проект развивался и поддерживался институтами советского государства в рамках политики по формированию этнических элит в республиках Советского Союза3. Именно эти элиты пришли к власти

вначале 1990-х гг. В их составе были не только технократы-руково- дители и представители партноменклатуры, занявшие вскоре после провозглашения независимости все руководящие посты. Но и ученые, журналисты, представители творческих профессий, которые определили практики символической саморепрезентации, ритуалы

1 В данном случае имеется в виду этнокультурный национализм, который принято противопоставлять гражданскому. Не обращаясь к вопросу о том, насколько оправданным является такое разделение, тем не менее, представляется необходимым указать на интересное замечание Э. Смита о том, что каким бы «гражданским» ни был национализм, при внимательном рассмотрении он окажется еще и «этническим».

2 О нарративизме национализма См., например: Nation and Narration /

Ed. by Homi K. Bhabha. New York: Routledge, 1990. P. 1–7.

3 Мы не хотим сказать, что современный украинский национализм — это исключительное порождение советской национальной политики. Тем не менее, основное внимание в данном случае уделяется именно советским практикам «национализации» и «категоризации», поскольку на них по вполне понятным причинам мало обращается внимание в исследовательской литературе.

208 Часть III. Мультикультурализм: украинское измерение

украинского государства и его идеологическую политику. Последняя исходила, в частности, из романтического представления об истории борьбы украинского народа за независимость, культе Тараса Шевченко (сформированного еще до 1917 года, но весьма активно поддерживавшегося советской идеологической пропагандой)

инеобходимости повсеместного утверждения украинского языка

икультуры как способа преодоления того «духовного Чернобыля», который пережила Украина1. Речь, таким образом, идет о доминировании нарратива возрождения, который на длительный период определил облик украинского национализма.

Но этот государственный «официоз» по многим причинам оказался неприемлемым для многих сторонников национальной идеи. Суть претензий достаточно емко выразил Мыкола Рябчук, который провел параллели между идеологией «малороссийской»

и«идеологией кучмизма»2. Основное обвинение власти со стороны ее правых идейных противников состояло в том, что она не способна определиться и сделать выбор между Востоком и Западом. (Отсюда и критическое отношение к политике многовекторности, которую проводил на международной арене Кучма.) Между тем как для целой плеяды интеллектуалов во второй половине 1990-х гг. этот выбор был очевиден. Понимание последними «украинского национального проекта» формировалось по лекалам распространенных во многих странах Центральной и Восточной Европы представлений об угрозе со стороны России для национальной и культурной идентичности малых европейских народов, одним из наиболее талантливых выражений которых является эссе М. Кундеры «Трагедия Центральной Европы»3. И выбор Европы для них — это выбор

1 На то, что украинская интеллигенция (в первую очередь писатели) во второй половине 80-х годов стали использовать метафору Чернобыля для обозначения угрозы национальному существованию, обратила внимание Оля Гнатюк, которая в упоминавшемся уже исследовании приводит и любопытную цитату американского политолога А. Мотыля: «Чернобыль стал божьим даром для националистов, поскольку выгодно соединял в себе несколько проблем, значение которых росло на протяжении следующих лет: некомпетентность партии, страдание народа и уничтожение окружающей среды», и львовского писателя Р. Лубкивського: «Игнорирование достижений культуры и нашей национальной истории приносит величайшие потери в экологии духа» (см.: Гнатюк О. Прощання з імперією. С. 114, 115).

2 Гнатюк О. Прощання з імперією. С. 366. Украинская власть, по мнению Рябчука, хотя и не отождествляет себя с Россией, тем не менее и не идентифицирует себя с Украиной «украинофонов» (очевидно, что иной Украины для Рябчука быть не может). См.: там же. С. 365).

3 На это эссе Кундеры ссылаются преимущественно для обоснования «инаковости» России для Центральной Европы. И действительно, Кундера не-

Денис Кирюхин 209

цивилизационный, единственно возможный для спасения украинской культуры от разрушительного влияния тоталитаризма, это путь возвращения домой к западноевропейской гуманитарной культуре, к которой до утверждения тоталитарного режима принадлежала и украинская культура. Этот нарратив цивилизационного выбора связан с культом жертвенности (когда народ, его культура, религия, язык воспринимаются в первую очередь как жертвы тоталитарного режима) и представлением о принадлежности украинской культуры общеевропейской культуре и безальтернативности «европейского выбора». Политическим выражением этого нарратива стал культ Голодомора, который на государственном уровне повсеместно утверждался при президенте В. Ющенко.

Любопытно, что не только его выразители (младшее поколение писателей, часть диссидентской среды) подвергали критике «официальный» национальный проект и то старшее поколение интеллектуалов, которых они осуждали за «коллаборацию», т.е. соучастие в советском режиме1. Но и их, в свою очередь, не жаловали позитивными эпитетами. Старшее поколение обвинило «новых» интеллектуалов в том, что они попали под западное влияние, обвинило

однократно подчеркивает: «Россия — это не просто одна из европейских держав, но стоящая на восточных рубежах Запада особая цивилизация, другая цивилизация», «тоталитарная русская цивилизация — это радикальное отрицание современного Запада» (Кундера М. Трагедия Центральной Европы // On line: http://www.proza.ru/2005/12/16-142). И при этом мало кто обращает внимание на окончание эссе, а ведь там утверждается, что «подлинной трагедией Центральной Европы» Кундера считает отнюдь не Россию, а Европу, которая, по его мнению, уже изменилась, утратив саму себя как ценность. Отсюда и кундеровский «мессианизм», связанный с его представлением о том, что задача Центральной Европы — сберечь Европу для Запада. В украинском же национальном дискурсе такая «мессианская» идея отсутствует.

В Украине не дочитывают эссе Кундеры до конца, судя по всему потому, что критичные в отношении России мысли чешского писателя перекликаются

свысказанной еще в 20-х годах прошлого века Д. Донцовым и М. Хвылевым критикой тех многих украинцев, которые не способны «освободиться из российского культурного пространства» (Гнатюк О. Прощання з імперією. С. 365), сделав выбор в пользу Европы. Эта критика в 1990-е годы была подхвачена многими интеллектуалами, которые при этом не различали Европу как идеал и как реальный политический проект, что делает Кундера. Дистанцирование от Европы в среде украинских националистов появляется только с того момента, когда в его рамках начинает развиваться антидемократический тренд, связанный

скритикой либерализма и модернизма с позиций традиции и консервативных ценностей. То есть, опять-таки, критическое отношение к Европе строится не на тех позициях, которые занимает чешский писатель.

1 Вспомним, как на заседании Союза писателей в 1992 г. В. Цыбулько обратился к собравшимся «классикам»: «Господа инвалиды творчества!»