Лекция 7
.docДанилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIY вв.) Курс лекций. М., 2001.
Лекция 7 «Александр Невский: Русь и Орден»
«Невская битва».
Основы мифа об Александре Невском были заложены уже вскоре после смерти знаменитого князя. Приблизительно в 80-е гг. XIII столетия начал формироваться культ князя как святого, в чем кровно были заинтересованы его преемники. Тогда и была написана житийная повесть о нем. Основу ее составил рассказ о тех самых сражениях, которые мы так хорошо помним. Попутно заметим, что автор житийной повести прямо заявлял, что знал Александра лично:
«Азъ худыи и многогрешный, малосъмысля, покушаюся писати житие святаго князя Александра, сына Ярославля, а внука Всеволожа. Понеже слышах от отець своихъ и самовидець есмь възраста его, радъ бых исповедалъ святое и честное и славное житие его».
Действительно, исследователи сходятся на том, что
«Автор жития, книжник из окружения митрополита Кирилла [ок. 1242 г. — 06.12.1281 г.], называющий себя современником князя, свидетелем его жизни, по своим воспоминаниям и рассказам соратников Александра Невского создает жизнеописание князя, прославляющее его воинские доблести и политические успехи. Составление полной биографии князя Александра не входило в задачи автора. Содержанием жития является краткое изложение основных, с точки зрения автора, эпизодов из его жизни, которые позволяют воссоздать героический образ князя, сохранившийся в памяти современников, — князя-воина, доблестного полководца и умного политика».
Нет сомнения, что автор агиографического произведения не собирался составлять «полную биографию князя». Было бы, однако, странным, если бы создатель жития святого обращал особое внимание на его военные и политические заслуги, стремясь «героизировать» его образ. Такие задачи явно не мог ставить перед собой агиограф. Видимо, смысл «Жития» Александра все-таки ускользает от современных исследователей. Мы еще обратимся к этому вопросу. Пока же вернемся, так сказать, к «фактической» стороне дела.
Итак, в 1240 г. в Неву вошли корабли «короля части Римскыя от полунощныя [северных] страны»:
«И себра [король] илу велику и наполни корабля многы полковъ своих, подвижеся в силъ* тяжцe, пыхая духомъ ратным. И прииде в Неву, шатаяся безумиемь, и посла слы своя, загордився, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: "Аще можеши противитися мнъ*, то се есмь уже зде, пленяя землю твою". Александръ же, слышав словеса сии, разгоряся сердцемъ... <...> Он же... нача крепити дружину свою, глаголя: "Не в силах Богъ, но въ правде9. Помянемъ Песнотворца, иже рече: "Сии въ оружии, а си на коне, мы же во имя Господа Бога нашего призовемь, тии спяти быша и падоша, мы же стахом и прости быхом". Си рек, поиде на нихъ в мале дружине, не съждався съ многою силою своею, но уповая на святую Троицу. Жалостно же ве слышати, яко отець его, князь великыи Ярославъ, не бе ведал таковаго въстания на сына своего, милаго Александра, ни оному бысть когда послати весть къ отцю своему, уже бо ратнии приближишася. Тем же и мнози новгородци не совокупилися бишя, понеже ускори князь пойти. И поиде на ня въ день въскресенна, нуля въ 15... <...> Оттоле потщався наеха на ня въ 6 час дне, и бысть сеча велика над Римляны».
Из текста следует, что к Александру, который тогда княжил в Новгороде, были отправлены послы, вызывавшие его на бой. Не дожидаясь помощи своего отца, великого князя Ярослава Всеволодовича, юный князь пошел на врага «в мале дружинъ». Выступление было столь спешным, что к нему не успели присоединиться многие новгородцы. Однако проигрыш в «силе» компенсировала внезапность нападения на неприятеля.
Сама «сеча велика» описана в «Житии» весьма лаконично:
«и изби их множество бесчислено, и самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь».
Особо отличились в бою шестеро самых храбрых воинов новгородского князя:
«Зде же явишася 6 мужь храбрых с самем с ним ис полку его. Единъ именем Гаврило Олексичь. Се наеха на шнеку, видевъ королевича, мча подъ руку, и везьеха по досцe и до самогу корабля, по неи же хожаху с королевичем, иже текоша передъ ним, а самого, емше, свергоша и с конем в воду з доскы. И Божьею милостью невреженъ бысть, и пакы наеха, и бися с самем воеводою середи полку ихъ. 2 — именем Сбыславъ Якуновичь, новгородець. Се наеха многажды на полкъ ихъ и бьяшется едином топоромъ, не имъ'я страха въ души своей, и паде неколико от руку его, и подивишася силе и храбръству его. 3-й —Яковъ, родомъ полочанинъ, ловчии бе у князя. Се наъ*ха на полкъ с мечемъ, и похвали его князь. 4 — новгородець, именемь Миша. Се пешь натече на корабли и погуби 3 корабли з дружиною своею. 5-и — от молодыхъ его, именем Сава. Се въеха в шатеръ великий королевъ золотоверхии и подъсече столпъ шатерныи. Полци Олекслндрови, видевше шатра паденье, върадовашася. 6-и — от слугъ его, именем Ратмеръ. Се бися пешь, и оступиша и мнози. Он же от многых ранъ паде и тако скончася. Си же вся слышах от господина своего великого князя Олександра и от инех, иже в то время обретошася в той сечи».
Надо сказать, подвиги эти выглядят вполне заурядными эпизодами вооруженного столкновения.
Так же скромна в описании невской победы Новгородская первая летопись:
«В лето 6748 [1240 г.]. Придоша Свеи в силъ* велицe, и Мурмане, и Сумь, и емь в кораблихъ множьство много зело; Свеи съ княземь и съ пискупы своими; и сташа в Неве устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую <...> Князь же Олександръ не умедли ни мало с новгородци и с ладожаны приде на ня, и поведи я силою святыя Софья и молитвами владычица нашея Богородица и Приснодевица Мария, месяца июля въ 15, на память святого Кюрика и Улиты, в неделю на Сборъ святыхъ отець 630, иже в Халкидоне; и ту бысть велика сеча Свеемъ. И ту убиенъ бысть воевода ихъ, именемь Спиридонъ; а инии творяху, яко и пискупь убьенъ бысть ту же; и множество много ихъ паде; и накладше корабля два вятшихъ мужь, преже себе пустиша и к морю; а прокъ ихъ, ископавше яму, вметаша в ню бещисла; а инии мнози язвьни быша; и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлени отъидоша. Новгородець же ту паде: Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, Наместъ, Дрочило Нездыловъ сынъ кожевника, а всех 20 мужь с ладожаны, или мне [менее], Богь весть».
Псковская же первая летопись еще лаконичнее:
«В лето 6748. Приидоша Свея въ Неву, и победи и Александръ Ярославичъ съ Новгородци, июля 15. И паде Новгородцевъ: Костянтинъ Лукиничь, Гюрята Пинешкиничь, Наместъ, Дрочила, а всехъ 20, а Немець накладоша две ямиы, а добрыхъ* повезоша два корабля; а заутра побегоша».
Итак, местные летописи лишь добавляют, что всего в сражении пало не более 20 новгородцев и ладожан (напомню, за два года до этого в бою под Изборском погибло от 600 до 800 псковичей15). Зато врагов было перебито «много множество». Тут, правда, довольно любопытное уточнение вносит редакция «Жития» Александра, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи:
«Бысть же в то время чюдо дивно, якоже во древьняя дьни при Езекии цесари. Еда приде Санахиримъ Асуриискыи цесарь на Иерусалимъ, хотя пленити град святыи Ерусалимъ, внезапу изиде ангелъ Господень, изби и от полка Асурийска 100 и 80 и 5 тысящь, и, въставше оутро, обретошася трупья мертвы вся. Тако же бысть при победе Александрове, егда победи короля, об онъ полъ реки Ижжеры, идее же не бе проходно полку Олександрову, зде обретоша много множство избьеных от ангела Господня. И останокъ побеже, трупья мертвыхъ своихъ наметаша корабля [в других летописях: «3 коробля»], истопоша корабля в мори. Князь же Олександръ възвра-тишася с победою, хваля и славя имя своего Творца, Отца и Сына и Святаго Духа».
Эти-то описания, сдобренные кое-какими легендарными данными, и легли в основу привычной для нас характеристики сражения со шведами 15 июля 1240 г. Законченный вид официальная концепция события семисотлетней давности получила в фундаментальном труде, создававшемся на протяжении четверти века наиболее авторитетными учеными Советского Союза, — многотомных «Очерках истории СССР». Оценки, данные в нем историческим деятелям, событиям и процессам, несколько десятилетий оставались непоколебимой основой учебников отечественной истории. На них мы и будем ссылаться в первую очередь в дальнейшем изложении.
Итак, приведем характеристику первого из известных нам подвигов молодого новгородского князя:
«Невская битва была важным этапом всей этой борьбы [за сохранение выхода в Балтийское море]. Победа русского народа, предводимого нашим великим предком Александром Невским, уже в XIII в. предотвратила потерю Русью берегов Финского залива и полную экономическую блокаду Руси».
Если взглянуть непредвзято, кое-что в такой формулировке кажется слегка преувеличенным.
Начнем с того, что столкновение на Неве вряд ли можно назвать «битвой». Мы даже не замечаем, как уже одним этим словом начинает закладываться фундамент мифического восприятия. Ведь такое определение само по себе является неочевидной, незаметной характеристикой события. Оно ставит победу Александра в один ряд с другими битвами — за Москву, под Сталинградом, Курском, за Берлин... И соглашаясь с тем, что столкновение со шведскими рыцарями могло (но совсем не обязательно должно было) иметь далеко идущие последствия, вряд ли стоит преувеличивать его масштабы.
Кстати, о масштабах. Давайте еще раз обратимся к источнику. Как мы помним, у устья Ижоры пало не более 20 новгородцев и ладожан. Много это или мало? Много, поскольку каждая человеческая жизнь бесценна. Но как тогда назвать уже упоминавшиеся сражения под Изборском и Псковом? А помним ли мы о них? А таких сражений в ХШ в. было (увы!) слишком много. На их фоне Невская «битва» явно блекнет.
Вряд ли, к тому же, стоит отождествлять младшую дружину князя со всем «русским народом». Тем более что в это самое время он, народ, решал иную задачу: истекая кровью, боролся с монгольским нашествием. Или это было менее «актуально»?
Но, может быть, новгородцам удалось нанести врагу невосполнимый урон? Упоминаются ведь чуть ли не горы трупов. Однако, как подчеркивает Лаврентьевский список «Жития», большинство шведов было убито... «от ангела Господня» на противоположном берегу Ижоры, где «не бе проходно полку Олександрову». Другими словами, перебитые шведы — не на совести новгородского князя и его дружины. Скорее всего, они пали в бою с местными племенами, которые, судя по всему, и были реальными победителями в Невском сражении. Дружина же новгородского князя оказалась для них, видимо, лишь подспорьем. Любопытно заметить, что шведы после поражения, видимо, не очень спешили. Им никто не мешал хоронить павших. Негостеприимные берега Невы они покинули только на следующее утро. Из всего описанного следует, что схватка в устье Ижоры больше напоминала партизанский рейд по тылам противника, чем большое сражение.
Впрочем, напомню, в данном случае нас мало занимает «реконструкция» сражения на Неве. Гораздо важнее выяснить, как она воспринималась современниками (или теми, кого мы условно можем назвать современниками) и как «встраивается» в нынешние историографические конструкты.
Возможно, однако, значение этого столкновения обратно пропорционально его размаху? Такое тоже бывало в истории. Писали ведь авторы «Очерков» и о возможной «потере Русью Финского залива», и о «полной экономической блокаде». Конечно, трудно представить, что шведский десант 1240 г. ставил перед собой столь грандиозные задачи. Сил для этого было явно маловато. Даже уточнение планов врага в Новгородской первой летописи («хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую») выглядит некоторым преувеличением.
К тому же, агрессоры что-то не очень торопились осуществлять свои коварные замыслы. Показателем служит уже одно то, что шведы, войдя в Неву, пребывали в бездействии не менее недели. Дорога от устья Ижоры до Новгорода и обратно составляла около 400 км по пересеченной местности. А ведь Александр, как следует из источников, нашел шведов там, откуда был направлен ему ультиматум о сдаче или — что вероятнее — где их увидел ижорский старейшина Пелгусий. Противник за это время даже не удосужился укрепить свой лагерь и был захвачен врасплох.
Добавим к этому, что и до, и после столкновения на Неве шведские рыцари не только высаживали десанты в Восточной Прибалтике, но и строили здесь крепости. Даже официальная послевоенная советская историография вынуждена была констатировать:
«после разгрома [!] на Неве шведское правительство не отказалось от мысли овладеть землей финнов».
Об этом, в частности, повествует «Хроника Эрика» — один из самых ранних средневековых шведских источников, повествующий о событиях XIII в. Это, однако, не становилось ни «этапом в борьбе» Руси за выход в Балтику, ни причиной «полной экономической блокады» Русской земли.
Кстати, шведы и сами не раз становились объектом походов своих южных соседей.
Так, в конце XII в.
«на шведские берега и даже внутренние территории обрушивались морские разбойники с восточных окраин Балтики».
В частности, в 1187 г. карелы, подстрекаемые своими союзниками — новгородцами, которые были очень недовольны предшествующим удачным походом шведов на Емь, разграбили шведский город Сигтуну:
«Свеям урон наносили огромный
Набеги карелов, язычников темных.
До Мелара вод они доплывали,
Будь сильный шторм иль спокойные дали.
Шли, не стесняясь шхерами свеев
Гости незваные, злобу лелея.
До Сигтуны раз дошли корабли.
Город сожгли и исчезли вдали.
Спалили до тла и многих убили.
Город с тех пор так и не возродили.
Архиепископ Йон там сражен.
Весел язычник, в радости он,
Что у крещеных так плохи дела.
Русским, карелам смелость дала
Мысль, что свеям не устоять.
Теперь можно смело страну разорять».
По замечанию А. Ю. Желтухина,
«воспоминанием о древней Сигтуне остались только знаменитые городские ворота, не иначе как по иронии судьбы украшающие Софийский собор Новгородского кремля».
Речь, видимо, идет о так называемых «Корсунских вратах». Один из крупнейших знатоков искусства древнего Новгорода, В. Н. Лазарев писал:
«конечно, самым значительным произведением романского мастерства на русской почве являются знаменитые "Корсунские врата", расположенные на западном фасаде Софии Новгородской. Исполненные в Магдебурге по заказу епископа Вихмана, они попали в Новгород, по-видимому, как военный трофей. "Корсунские врата" принадлежат магдебургским мастерам Риквину и Вейсмуту. Датируемые, на основании изображенных на них портретах епископов, 1152—1154 гг., они представляют характерное произведение романской монументальной пластики. Когда врата были привезены в Новгород, то их пластины, набитые на деревянную основу, монтировал тотсамый "мастер Авраам", чей портрет украшает нижние клейма левой стороны».
В ответ на разграбление и уничтожение Сигтуны (позднее на ее месте будет основан Стокгольм) в том же году
«епископ вместе со шведским герцогом, тевтонами и готами... пристали в Виронии [Вирумаа], эстонской области, и в течение тpex дней разоряли ее».
Затем последовали взаимные акции против купцов: новгородских, с одной стороны, шведских и немецких — с другой. В конечном итоге, по инициативе немецкой стороны, Новгородом и князем Ярославом Владимировичем с нею был заключен «мир», основывавшийся на прежних договорах с «Готским берегом». В нем, в частности, оговаривались следующие пункты:
«Первое. Ходити новгордцю послоу и всякомоу новгородцю в миръ в Немечьскоу землю и на Гецкъ берегъ, такоже ходити немьчьмь и гтяномъ в Новъгородъ безъ пакости, не обидимъ никым же... Оже родится тяжа в Немцехъ новгородцю, любо немчиноу Новегороде, то рубежа не творити, на другое лето жаловати...».
Очевидно, мир заключался всерьез и надолго. Впрочем, это был не последний договор Новгорода с немецкими городами...
Как видим, у шведов могли быть свои претензии и к народам юго-восточной Прибалтики, и к новгородцам.
Так что «битва», «русский народ», «этап в борьбе», «потеря берегов», «полная экономическая блокада» — «архитектурные излишества», добавленные для обоснования мифа о первой великой победе Александра Ярославича. Точно такой же характер носят упоминания шведского ярла, возглавившего поход. Едва ли не во всех популярных описаниях называется его имя — Биргер (шурин шведского конунга Эрика Шепелявого и фактический правитель страны в середине XIII в.). Тот, правда, стал ярлом лишь в 1248 г. Когда разобрались, что он во время столкновения на Неве еще не обладал упоминаемым в источниках титулом, стали называть в качестве предводителя шведского десанта предшественника и двоюродного брата Биргера — Ульфа Фаси (Фасе). В конце концов стали писать имена и того и другого:
«С причаливших судов были переброшены мостки, на берег сошла шведская знать, в том числе Биргер и Ульф Фаси в сопровождении епископов, за ними высадились рыцари».
Кстати, к числу «художественных преувеличений» можно отнести и упоминание прибывших вместе с рыцарями нескольких (т.е. более двух) епископов — в 1240 г. в Швеции их было всего шестеро. Так что участие в одном походе не менее половины из них, несомненно, было бы отмечено в шведских источниках как событие чрезвычайное.
Без всех этих преувеличений и эпитетов Невская битва перестает быть реальностью, превращаясь в то, чем была изначально,— в один из заурядных, но от того не менее драматичных эпизодов истории нашей многострадальной родины.
Но как же тогда быть с тем, что Александра называли Невским! О какой же заурядности сражения на Неве можно говорить? Ведь народную память не обманешь. А в ней образ Александра Ярославича запечатлелся именно с этим прозвищем, которое воспринимается уже чуть ли не как фамилия князя. С этим трудно спорить. Только вот само прозвище Невский впервые встречается в источниках, отстоящих от столкновения 1240 г. не менее, чем на четверть тысячелетия. Любопытные наблюдения на этот счет приводит В. В. Тюрин:
«К имени новгородского князя Александра Ярославича (1220-1263) в литературе XIX-XX вв. стал присоединяться эпитет «Невский». С этим эпитетом он вошел и в научные труды. Документы вносят коррективы в вопрос о времени появления этого эпитета.
В составлении "Повести о житии и храбрости Благоверного и Великого князя Олександра" принимал участие хорошо знавший князя митрополит Владимирский Кирилл. Возникла "Повесть" во Владимире в промежутке между 1263 и 1280 гг. В ней на протяжении всех страниц ни разу новгородский князь не назван "Невским". Не найдется эпитета "Невский" и в летописном рассказе о сражении на Неве из "Синодального списка" Новгородской первой летописи старшего извода под 6748 (1240) г. Как "Храбрый", а не "Невский", входит Александр в новгородскую летопись. Впервые как "Невский" князь упомянут в общерусских летописных сводах конца XV в. В литературе XIX и XX вв. именование "Невским» князя Александра Ярославича относят к XIII в. и подчас называют его этим именем даже во время битвы со шведами (1240 г.)».
К этому можно добавить и еще один, так сказать, неординарный момент: с таким же прозвищем в поздних источниках упоминаются и сыновья Александра, к Невской «битве» отношения явно не имевшие. Так, в опубликованной М. Н. Тихомировым «Повести о начале Москвы» (третья повесть «О зачале царствующего града Москвы» из «Хронографа Дорофея Монемвасийского», сохранившегося в списке конца XVII в. в собрании Государственного Исторического музея) читаем:
«Лето 6889-го октября в 29 день в Володимере граде по державе князя Владимера державствовал князь Андрей Александровичь Невский, а во граде Суздале державствовал князь Данил Александрович Невский».
Создается впечатление, что для составителя этого текста прозвище Невский не было связано с победой Александра над шведами. Скорее (по крайней мере, в данном случае), речь шла о посессивном прозвище.
Как бы то ни было, наименование Александра Ярославича Невским мы находим в «Степенной книге». Она создавалась в годы правления Ивана IV. Составители преследовали вполне конкретную политическую цель: доказать преемственность власти московского царя от первых князей киевских. При этом авторы не стесняли себя исторической реальностью и широко привлекали даже заведомо неправдоподобные сведения. Главным было для них доказать, что все князья, предки «государя царя и великого князя всея Руси», — святые. И Александр Ярославич не был среди них исключением. Ну а потом заработал другой механизм: в общественное сознание надо было внедрить определенные идеологические установки. Это у нас отлично умели делать уже в XVI в. ...
Прежде чем завершить разговор о Невской «битве», хотелось бы еще обратить внимание на некоторые, на первый взгляд незаметные моменты, присущие восприятию ее ближайшими потомками Александра Ярославича.
Так, небезынтересно отметить, что уже в самом начале житийной повести вновь появляется знакомый нам мотив «уделов», границ которые нельзя «преступать». В молитве, которую, согласно «Житию», Александр произносит в Новгородской Софии непосредственно перед выступлением против шведов, читаем:
«Боже хвалныи, праведныи, Боже великыи, крепкыи, Боже превечныи, основавыи небо и землю и положивы пределы языком, повеле жити не преступающе в чюжую часть».
Этот текст явно «пересекается» с упоминанием уделов во Второзаконии:
«Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу сынов Израилевых; ибо часть Господа народ Его, Иаков наследственный удел Его». Что же касается описания самого прихода «короля части Римьскыя», то оно вполне созвучно в деталях библейскому рассказу о нашествии Ассирийского царя на царя Израильского Езекию:
«И возвратился Рабсак, и нашел царя Ассирийского воюющим против Ливны, ибо он слышал, что тот отошел от Лахиса. И услышал он о Тиргаке, царе Ефиопском; ему сказали: "вот, он вышел сразиться с тобою". И снова послал он послов к Езекии сказать: "так скажите Езекии, царю Иудейскому: пусть не обманывает тебя Бог твой, на Которого ты уповаешь, думая: 'не будет отдан Иерусалим в руки царя Ассирийского'. Ведь ты слышал, что сделали цари Ассирийские со всеми землями, положив на них заклятие, — и ты ли уцелеешь? Боги народов, которых разорили отцы мои, спасли ли их? Спасли ли Гозан, и Харан, и Рецеф, и сынов Едена, что в Фалассаре? Где царь Емафа, и царь Арпада, и царь города Сепарваима, Ены и Иввы?"
И взял Езекия письмо из руки послов, и прочитал его, и пошел в дом Господень, и развернул его Езекия пред лицем Господним, и молился Езекия пред лицем Господним и говорил: "Господи, Боже Израилев, седящий на Херувимах! Ты один Бог всех царств земли, Ты сотворил небо и землю. Приклони, Господи, ухо Твое и услышь [меня]; открой, Господи, очи Твои и воззри, и услышь слова Сеннахирима, который послал поносить [Тебя,] Бога живаго! Правда, о, Господи, цари Ассирийские разорили народы и земли их, и побросали богов их в огонь; но это не боги, а изделие рук человеческих, дерево и камень; потому и истребили их. И ныне, Господи Боже наш, спаси нас от руки его, и узнают все царства земли, что Ты, Господи, Бог один".
И послал Исайя, сын Амосов, к Езекии сказать: "так говорит Господь Бог Израилев: то, о чем ты молился Мне против Сеннахирима, царя Ассирийского, Я услышал"».
Действительно, вспомним текст «Жития»:
«И прииде [король] в Неву, шатался безумиемь, и посла слы своя, загордевся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: "Аще можеши противитися мнe, то се есмь уже зде, пленяя землю твою". Александръ же, слышав словеса сии, разгоряся сердцемъ, и вниде в церковъ святыя Софиа, и, пад на колену, пред олътаремъ, нача молитися съ слезами: "Боже хвалныи, праведныи, Боже великыи, крепкыи, Боже превечныи, основавыи небо и землю и положивы пределы языком, повеле жити не преступающе в чюжую часть"».
Ассоциация данного текста с библейским рассказом о царе Езекии тем более правомерна, что в «Житии» есть, как мы помним, прямая ссылка на этого персонажа 4-й книги Царств. Такие параллели несколько проясняют мотив, который был отмечен в самом начале лекции: Александр — последняя защита богоизбранной земли.
Слава Александра Ярославича, однако, не исчерпывается победой на Неве. Гораздо более весомым представляется его сражение с ливонскими рыцарями на льду Чудского озера 5 апреля 1242 г. Косвенная характеристика этого события дается уже в самом названии, выделяющем его из множества битв...
«ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ»
Даже те, кто забыл школьный курс истории, вероятно хорошо помнят гениальный фильм «Александр Невский». И пусть академик М. Н. Тихомиров назвал сценарий «издевкой над историей». Важнее то, что С. Эйзенштейну удалось с его помощью создать еще один миф нашей истории — об Александре Невском и Ледовом побоище. Он, как и миф о штурме Зимнего, созданный тем же автором в фильме «Октябрь», пустил глубокие корни в душах наших соотечественников. Поэтому, думаю, не стоит подробно пересказывать ход событий. Он более или менее хорошо известен почти каждому. Лучше привести несколько цитат все из тех же «Очерков истории СССР». Итак,
«со всеми объединенными силами, которыми тогда располагала Русь, Александр Ярославич вступил в землю эстов, от действий его войска зависела судьба Русской земли»; «освободив Псков, Александр Ярославич повел свое войско в землю эстов, дав право войску воевать "в зажития", т.е. нанося максимальный ущерб врагу»;
«приближалась решительная битва, которой искал князь и о которой с тревогой и надеждой думал народ и в Новгороде, и во Пскове, и в Ладоге, и в Москве, и в Твери, и во Владимире».
Пожалуй, достаточно. Начнем с того, что решительно непонятно, что имел в виду автор этих строк, когда писал о судьбе Русской земли? Напомню, речь идет о начале 1242 г. Прошло чуть больше года после Батыева нашествия на земли Южной Руси. Еще не залечены раны северо-восточных княжеств, которые были получены во время монгольских походов 1237—1238 гг. Городская культура уничтожена. Многие города просто стерты с лица земли. Людские жертвы бесчисленны.
Какие же надежды могла эта Русская земля возлагать на «решительную битву» с крестоносцами, общее число которых, между прочим, в Ливонском и Тевтонском орденах не превышало 100 чело век? Как могла судьба этой Русской земли зависеть от того, насколько успешен будет грабеж эстов войском Александра Невского? И главное — зачем надо было в таких условиях «искать» столкновения с достаточно сильным и опасным для Новгорода и Пскова—а это и есть «все объединенные силы, которыми тогда располагала Русь»,— противником?
После ответов на такие вопросы вряд ли удивит отсутствие каких бы то ни было упоминаний о «крупнейшей битве раннего средневековья» в Ипатьевской летописи (отразившей в этой части вообще враждебное Александру галицко-волынское летописание) или весьма скромное описание «побоища» в Лаврентьевской летописи (опирающейся в данном случае на великокняжеский свод 1281 г., составленный при сыне Александра, князе Дмитрии):