History_of_Journalizm_4_year_2nd_semestr

ииметь в виду.

Икогда в наши дни там и сям поднимаются толки о «русском термидоре», необходимо прежде всего усвоить истинные черты и усвоить урок французского. Иначе кроме «злоупотребления термином» ничего не получится.

Детали, конкретные очертания революции у нас радикально и несоизмеримо иные. В частности, судя по всему, в теперешней Москве нет почвы для казуса в стиле 9 термидора. Но, как мы установили, он

ине существен сам по себе для развития революции. Он мог быть, но его могло и не быть,— «путь термидора» не в нем.

Что же касается этого пути, то он уже начинает явственно намечаться в запутанной

исложной обстановке наших необыкновенных дней.

Конечно, он не в белых фронтах и окраинных движениях, вдохновляемых чужеземцами и эмиграцией. Нет, все эти затеи ему не только чужды, но и враждебны,— лишь безнадежные слепцы или контрреволюционеры в худшем смысле этого слова могут ими обольщаться. Страна — не с ними. Они — вне революции.

Но он—и не в стихийных восстаниях или голодных бунтах против революционной власти. Эти восстания и бунты, быть может, в известной мере способствуют его зарождению и укреплению. Но по своему содержанию он не имеет с ними ничего общего. Революционная Франция, как ныне Россия, хорошо знала подобные мятежи городков

идеревень: прочтите хронику эпохи (Эвре, Дьепп, Лион, Вервен, Лилль и т.д.). Однако они никогда не были победоносны, уже по одному тому, что не имели творческой идеи

инеизменно оказывались не более как бесцельными, хотя и естественными, конвульсиями страдания. Победи они — революционный процесс был бы не плодотворно завершен, а лишь бессмысленно прерван, чтобы снова возобновиться...

Путь термидора — в перерождении тканей революции, в преображении душ и сердец ее агентов. Результатом этого общего перерождения может быть незначительный

«дворцовый переворот», устраняющий наиболее одиозные фигуры руками их собственных сподвижников и во имя их собственных принципов (конец Робеспьера). Но отнюдь не исключена возможность и другого выхода — того самого, о котором говорил Бонапарт Мармону: приспособление лидеров движения к новой его фазе. Тогда процесс завершается наиболее удачно и с меньшими потрясениями — «путем власти».

***

В современной России как будто уже чувствуется веяние этой новой фазы. Революция уже не та, хотя во главе ее — все те же знакомые лица, которых ВЦИК отнюдь не собирается отправлять на эшафот. Но они сами вынужденно вступили на путь термидора, неожиданно подсказанный им кронштадтской Горой; не удастся ли им поэтому избежать драмы 9 числа?

Большевистский орден несравненно сплоченнее, дисциплинированнее, иерархичнее якобинцев. Вместе с тем Ленин более гибок и чуток, нежели Робеспьер. Если у нас не было Верньо и Дантона, то наши крайние якобинцы крупнее и жизненнее французских, хотя в аспекте «быта» не менее их ужасны. Быть может, они и кончат иначе. Но основная линия развития самой революции, по-видимому, остается в общем тою же.

Ныне есть признаки кризиса революционной истории. Начинается «спуск на тормозах» от великой утопии к трезвому учету обновленной действительности и служению ей,— революционные вожди сами признаются в этом. Тяжелая операция,— но дай ей Бог успеха!

Когда она будет завершена,— новая обстановка создаст и новые формы. Тормоза станут уже не нужны. «Революция спасается от собственных излишеств». И горе тем, кто помешает ей в этом,— с трибун ли красных клубов или из жалких эмигрантских конур...

Статья напечатана в сборнике «Смена вех», Прага, 1921

Н.В. Устрялов

Путь термидора

Вдни кронштадтского восстания некоторые русские публицисты в Париже заговорили о «русском термидоре». «Последние Новости»

П.Н. Милюкова посвятили даже несколько статей установлению аналогии между процессом, ныне вершащимся в России и термидорским периодом Великой французской революции.

Вкакой мере справедливы эти аналогии

ичто такое «путь термидора?» Термидор был поворотным пунктом французской революции. Он обозначил собою начало понижения революционной кривой. Путь термидора есть путь эволюции умов и сердец, сопровождавшийся, так сказать, легким «дворцовым переворотом», да и то прошедшим формально в рамках революционного права. При этом необходимо подчеркнуть, что основным, определяющим моментом термидора, явилось именно изменение

общего стиля революционной Франции и обусловленная им эволюция якобинизма в его «толпе». Кровавый же эпизод 9 числа1(падение Робеспьера) есть не более как деталь или случайность, которой могло бы и не быть и которая нисколько не нарушила необходимой и предопределенной связи исторических событий.

«Если бы Робеспьер удержал за собой власть, — говорил Бонапарт Мармону, — он изменил бы свой образ действий; он восстановил бы царство закона; к этому результату пришли бы без потрясений, потому что добились бы его путем власти».

Гений Бонапарта в этих словах интуитивно постиг истину, которая впоследствии была вскрыта и подробно доказана историками. 9 термидора не есть новая революция, не есть революционная ликвидация революции. Это лишь один из второстепенных и «бытовых» моментов развития революционного процесса.

«Побежденный людьми, из которых одни были лучше, а другие хуже его, — пишет о Робеспьере Ламартин2 в своих знаменитых «Жирондистах», — он имел несчастие умереть в день окончания террора, так что на него пала та кровь жертв казней,

Н.В. Устрялов

Националбольшевизм (ответ П.Б. Струве)

Из всей обширной критической литературы, посвященной «на- ционал-большевизму», статья П.Б. Струве в берлинском «Руле»

представляется наиболее примечательной. Она сра¬зу берет проблему в корне, выдвигает самые существенные, самые серьезные возражения, формулируя их выпукло, ла¬пидарно и изящно. В ней нет ничего лишнего, но главное, что можно сказать против оспариваемой позиции, исходя из ее же собственного отправного пункта («имманентная кри¬тика»), — ею сказано.

Тем отраднее констатировать ее внутреннее бессилие по существу опровергнуть национал-большевизм в его основ¬ных утверждениях. Даже и наиболее, казалось бы, веские, наиболее убедительные на первый взгляд аргументы, по-видимому, неспособны поколебать этой точки зрения, завое¬вывающей ныне все более широкие симпатии в стане рус¬ских патриотов. Разберемся в интересующей нас статье.

(т.е. очевидно, включая и социально-эко- номическое экспери-ментаторство?). Этого никогда не было и не могло быть.

Но ведь в том-то и дело, что советский строй не только не исчерпывается экономической политикой «немедленного» коммунизма, но даже и не связан с нею органически и не¬разрывно. Сам Струве несколькими строками ниже говорит о большевизме, как о «государственной системе», представ¬ляющей собою, «чистейшую политическую надстройку без экономического базиса или фундамента». Таким образом, необходимо признать, что качество «абсолютной и объек¬тивной антинациональности» присуще не большевизму, как таковому, а лишь той экономической политике, которую вела большевистская власть в период гражданской войны в нео¬правдавшемся расчете на близкую мировую революцию.

Однако, общая обстановка заставила ее изменить систе¬му своей экономической политики. Пришло время, когда хозяйственная опустошительность социального опыта уже не может более компенсироваться никакими политическими успехами революционной власти. Государство затосковало по хозяйству. На наших глазах происходит то тактическое «перерождение большевизма», которое нами упорно пред¬сказывалось вот уже более полутора лет (см. хотя бы мою статью «Перспективы» в сборнике «В борьбе за Россию»), и ориентация на которое есть один из основных элементов национал-большевистской идеологии и тактики. Коммунизм из реальной программы дня постепенно становится своего рода «регулятивным принципом», все меньше отражающимся на конкретном организме страны. Советская власть капи- ту-лирует в сфере своей экономической политики, — какими бы правоверными словами эта капитуляция ни прикрыва¬лась ее официальными представителями.

Совершенно верное указание на национальную вредонос¬ность коммунизма бьет, таким образом, мимо «примирен¬цев», поскольку они утверждают (а жизнь под-

тверждает), что большевизм эволюционно принужден будет во имя со¬хранения своей «эффектной политической надстройки», нужной ему для мировых целей, ликвидировать хозяйственно не оправдавший себя «базис» насильственного, «азиатского коммунизма». Тем самым и фасад мало-по- малу окончательно утратит свою кажущуюся «призрачность» и обманчивость.

При этом для нас имеют лишь второстепенное значение мотивы, которыми руководствуется советская власть в сво¬ей «эволюции». П.Б. Струве правильно подчеркнул в пер¬вой своей статье наше утверждение: большевизм может осу-щест- вить известную национальную задачу вне зависимости от своей интернационалистической идеологии.

Другой вопрос — удастся ли советской власти в тяжелых условиях современной русской жизни перевести страну на «новые хозяйственные рельсы». Но что она принуждена «искрен¬но» и всеми силами стремиться к этому, — сомнений быть уже не может. Равным образом ясно, что это ее устремление — объективно в интересах страны. Следовательно, оно должно встретить активную поддержку со стороны русских патриотов. Другой же путь

— «возврат к капитализму» через новую по¬литическую революцию — при данной обстановке несравнен¬но более эфемерен, извилист и разрушителен.

2

Государственная «надстройка» имеет самостоятельный ко¬рень и самодовлеющее значение. Государственная мощь созидается духом еще в большей мере, нежели материей; тем бо¬лее что здоровый дух в конечном счете неизбежно дополняет себя и материальною мощью — облекается в золото и ощети¬нивается штыками. Вообще говоря, терминология марксизма, которою зачем-то пользуется П.Б. Струве в нашем споре, со¬всем не идет к делу и лишь напрасно затемняет проблему. Ни для него, как для участника «Вех», ни для меня, как

для их воспитанника, не может быть сомнения в огромной и творчес¬кой ценности самого начала социальной организации, как та¬кового. В социальной жизни «надстройка» может подчас сыг¬рать созидательную

ирешающую роль. Она не есть непременно нечто вторичное и производное, фатально предопределенное фундаментом. Она может сама обрести базу, при чем нет ма¬тематическиустановленногосоотношения между данной кон¬кретной надстройкой и определенной конкретною базой. В твор¬ческих поисках экономической основы, государственное здание может само себя трансформировать. Нет надобности его, во что бы то ни стало, разрушать дотла, чтобы не очутиться пе¬ред сплошною грудою развалин без всякого фундамента

ибез всякой постройки вообще. Спасение приходит часто через «по¬литику», через «фасад», — так сказать сверху, а не снизу. Как же игнорировать политическую организацию, которую сумела выковать наша революция только на том основании, что до сего времени эта организация сочеталась с утопической и вред¬ной системой хозяйствования?

Не могу не признаться, что с моей точки зренияправитель¬стваЛьвова4иКеренского5, в полгода доведшие (пусть не-вольно) страну до полного государственного распада метода¬ми своей политики, едва ли не в большей степени заслуживают названия «абсолютно и объективно антинациональных», не¬жели большевизм, сумевший ни из чего возродить государ-ственную дисциплину и создать хотя бы «эффектный фасад государственности». Для начала и это бесконечно много. Че¬рез мощную, напряженно волевую власть, и только через нее одну, Россия может придти к экономическому и общенацио-нальному оздоровлению. Какой же смысл расшатывать в та¬ких муках создавшуюся революционную власть, не имея вза-мен никакой другой, — да еще тогда, когда наличная власть делает героические усилия восстановить государственное хо-зяйство, хотя бы путем постепенного возвращения к «нормаль¬ным условиям

хозяйственной жизни», до сих пор ею по прин¬ципиальным соображениям уничтожавшимся?

Я понимаю «формальных демократов» и радикалов-ин¬теллигентов старого типа в их органической ненависти к «московским диктаторам». Эти по-своему цельные, хотя и мало интересные люди, еще долгое время останутся в Рос¬сии профессионалами подполья и перманентными обитате¬лями Бутырок. Но разве место в их рядах или рядом с ними тем, кто так чуждается «дореволюционной интеллигентщи¬ны» и постиг до конца логику государственной идеи?

Пусть конечные цели большевиков внутренне чужды иде¬ям государственного и национального могущества. Но не в этом ли и заключается «божественная ирония» историчес¬кого разума, что силы, от века хотящие «зла», нередко вы¬нуждаются «объективно» творить «добро»?..

3

Откровенно говоря, меня прямо поражаетутверждениеП.Б.Струве,что«событияна опыте опровергли национал-большевизм». Мне кажется — как раз наоборот, события покуда только и делают, что подтверждают его с редкост¬ной очевидностью, оправдывая все наши основные прогнозы и систематически обманывая все ожидания наших «друзей-противников». Идеология примиренчества прочно входит в историю русской революции. Кстати, простая хронологичес¬кая справка опровергает догадку Струве о причинной зави¬симости этой идеологии от эпизодических большевистских успехов на польском фронте: определяющие положения на¬ционалбольшевизма, тогда уже «носившиеся в воздухе» и проникавшие к нам из глубин России, были мною формули¬рованы печатно в феврале 20 года, а устно и предположи¬тельно (ближайшим политическим друзьям) — еще раньше в последние месяцы жизни омского правительства. Будучи внутренне обусловлена анализом русской революции, как известного слож-

ного явления русской и всемирной истории, идеология национал-большевизма внешне порождена при¬ятием результата нашей гражданской войны и открыто выявлена за границею в связи с ликвидацией белого движе¬ния в его единственной серьезной и государственно-многообещав- шей форме (Колчак-Деникин). Струве прав, призна¬вая, что это течение «родилось из русской неэмигрантской почвы и. отражает какие то внутренние борения, зачатые

ирожденные в революции». Дни польской войны дали ему лишь яркий внешний пафос, естественно потускневший пос¬ле ее окончания, но сделавший свое дело, широко распрост¬ранив лозунги и прояснив лик народившегося течения. Ло¬гическое же его содержание было нисколько не поколеблено неудачным исходом польской войны. Дальнейшие события — крушение Врангеля, сумевшего лишь обеспечить Польше рижский мир, явное обмельчание и абсолютное духовное оскудение дальнейших белых потуг (ср. позорище нынешне¬го Владивостока), и главное, начавшаяся тактическая эво¬люция большевизма — все это лишь укрепляло нашу поли¬тическую позицию и обуславливало ее успехи в широких кругах русских националистов, заметно разочаровывающихся в эмигрантской «головке».

Мы никогда не ждали чуда от нашей пропаганды и не прикрашивали безотрадного состояния современной России. Приходилось выбирать путь наименьшего сопротивления, наиболее жизненный и экономный при создавшихся услови¬ях. Нельзя было не предвидеть всей его тернистости и дли¬тельности, но выбора не было.

Пусть П.Б. Струве перечтет статьи своих единомышлен¬ников за последний год

исравнит их с литературою нацио¬налбольшевизма: кто проявил большую трезвость, большее чутье действительности, и кто обнаружил больше полити¬ческого «сумбура»? Кто сумел установить известную исто¬рическую перспективу, и кто фатально принимал всех мух за слонов, настоящего-то слона так и не удосужившись при¬метить?..

4

Наконец, что же противопоставляется самим П.Б. Струве отвергаемой им политической тактике? — Неясно. — «Сум-бурно». Дразнящая «апория» на самом интересном месте, как в ранних диалогах Платона.

Впрочем, в «Размышлениях о русской революции» высказы¬вается такой про- гноз-императив: «Русская контрреволюция сейчас смятая и залитая революционными волнами, по-види¬мому, должна войти в какое-то неразрывное соединение с не-ко- торыми элементами и силами, выросшими на почве револю¬ции, но ей чуждыми и даже противоположными» (стр. 32).

Эта туманная фраза (сама по себе дающая материал и для выводов в духе нацио- нал-большевизма)получаетизвестноеразъ- яснение в анализируемой статье из «Руля». И это разъяс¬нение делает ее в моих глазах уже совсем неприемлемой. «Не-кото- рые элементы и силы» — это, очевидно, прежде всего крас¬ная армия, которую П.Б. Струве и рекомендует использовать непосредственно в целях контрреволюции, т.е. направить ее против большевистского режима в той революционной борьбе, которую должны с ним вести национальные силы.

Этот рецепт при современной политической конъюнктуре, явно неудачен: в лучшем случае, он утопичен, а в худшем — антинационален и противогосударственен. Если он имеет в виду безболезненный и «в полном порядке» акт выступле¬ния красной армии (совсемиеекурсантами)противнынеш¬ней русской власти, во имя определенной идеи или опреде¬ленного лица, — то он просто «лишен всякого практического смысла», и из него, как из наивной фантазии, «нельзя из¬влечь никаких директив для практических действий», даже при признании его « теоретически правильным». Если же он стремится разложить красную армию теми методами, каки¬ми в свое время большевики разлагали белую, — он нацио-нально преступен и безумен, ибо разрушает те «белые прин¬ципы», которые, по метко-

му замечанию Шульгина, переползли-таки за линию красного фронта в результате нашей ужасной, но поучительной гражданской войны... Я убежден, что именно П.Б. Струве должен понимать лучше других всю безмерную опасность внесения революции в крас¬ную армию, всю недопустимость новой демагогической де¬зорганизации русской военной силы. Зачем же бросать не¬договоренные лозунги и двусмысленные рецепты. К чему этот рецидив красной большевистской весны?..

Момент конфликта революции с «некоторыми элемента¬ми и силами, выросшими на ее почве, но ей глубоко чужды¬ми», еще далеко не настал и пока что он даже не обрисовы¬вается впереди. Напротив, в данный момент наблюдается скорее своеобразное взаимное сближение этих двух факто¬ров современной жизни России. Нет смысла искусственно вызывать или форсировать их конфликт, — гораздо более целесообразно добиваться возможно большего органическо¬го или даже механического приспособления революции к национальным интересам страны, хотя бы формально и внеш¬не победа осталась за интернационалистской революцией, хотя бы лозунги ее были по-прежнему внешне противопо¬ложны началам национализма и государственности. И та сторона на- ционал-большевизма, которую Струве неправиль¬но называет «идеологией национального отчаяния», как раз и учитывает известную полезность революционной формы в «защитных» государственных целях. Не совсем для меня понятная ссылка на «чудовищное лицемерие и маккиа- ве-лизм9» такой точки зрения не может служить ее убедитель¬ным опровержением. Тем более что ведь сама-то революция «субъективно» действует здесь без всякого лицемерия и маккиавелизма. Следовательно, известные и чисто конкрет¬ные результаты (хотя бы они были и очень далеки от зап¬равской «мировой революции») могут быть достигнуты. Для патриота же все действенные пути сохранения и восстанов¬ления родины, мыслимые при

данных условиях, должны быть сполна использованы.

Тактика национал-большевизма столь же осмысленна, сколь ясна и внутренне цельна его идеология.

1921

Н.В. Устрялов

В борьбе за Россию.

Перспективы

1

Советской власти удалось отстоять свое существование от внутренних сил, против нее боровшихся. Она вышла победительницей в граж-

данской войне. Но что же дальше? Как сложится судь¬ба России в предстоящие месяцы и бли¬жайшие годы? Как определится взаимное соотношение ее политических группиро¬вок и социальных групп? Близки ли мы к «успокоению» и переходу на «состояние мира», или страна продолжает пребывать в «состоянии революции», еще далеко не осуществившей своей основной задачи? — Вот вопросы, которые стали очередными и которые не могут не волновать.

Достаточно самого поверхностного ана¬лиза большевистской идеологии, чтобы убедиться в «мировом» объеме ее устрем¬лений и задач. Россия для советских ли¬деров есть не что иное, как (употребляя модное ныне словечко) «плацдарм» рево¬люции, который необходим для грядуще¬го действительного торжества революци¬онной идеи во всем мире. Русская револю¬ция — лишь этап всемирной социальной революции. И, как этап, она не мыслится в качестве чего-то цельного, законченно¬го, самостоятельного. Недаром Ленин по¬стоянно твердил, что «мировой империа¬лизм и шествие социальной революции рядом удержаться не могут». Очевидно, что одно из этих двух исторических явлений может целиком осуществиться

вжиз¬ни, лишь поглотив другое.

Вопубликованном недавно интервью Литвинова с английскими журналистами от-четливо проводится по существу та же мысль, только в экономическом ее разрезе:

— Полный коммунизм возможен лишь при условии, что другие страны станут на тот же экономический базис. Или они должны будут последовать нашему приме¬ру, или же Россия, зайдя вперед прежде, чем наступило для этого время, должна будет возвратиться к капитализму.

А раз так, то становится совершенно