Gofman

О МОДАХ В СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ

Автор: А. Б. ГОФМАН

ГОФМАН Александр Бенционович - доктор социологических наук, профессор Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики", заведующий сектором культуры Института социологии РАН (E-mail: gofman@yandex.ru; agofman@hse.ru).

Аннотация. В современной теоретической социологии, включая российскую, наблюдается значительное влияние моды. Рассматриваются наиболее характерные "моды"в этой дисциплине за последние десятилетия. Некоторые носят более, некоторые - менее устойчивый характер. Среди них: туманность и невнятность теоретических конструкций, критика "повитивизма" и "либерализма", сведение научного знания к обыденному и вместе с тем разоблачение и научных и вненаучных форм этого знания, декларации относительно упадка, конца, несуществования или отсутствия чего-либо, что считалось существующим или присутствующим, эпатаж и т.д.

Ключевые слова: теоретическая социология * мода * модные тенденции * наука *

истина

Уже приходилось высказываться в развернутом виде о тенденциях в современной теоретической социологии. Это относится главным образом к статье, опубликованной в "Социологическом ежегоднике" (2009). В ней обосновывается факт активного присутствия моды в современной теоретической социологии и рассматриваются некоторые модные тенденции (или, как теперь модно говорить, тренды), характерные для этой дисциплины на рубеже второго и третьего тысячелетий. Данная публикация избавляет меня от необходимости вновь касаться вопросов о том, что такое мода вообще, в науке и в социологии в частности, можно ли говорить о рассмотренных тенденциях как о модах и т.п. [Гофман, 2009]. В этой статье я позволю себе еще раз сосредоточиться на рассмотренных ранее модах в теоретической социологии и остановиться на некоторых других, ранее не рассмотренных.

Остановлюсь на нескольких таких модных тенденциях, выступающих либо раздельно, либо в различных комбинациях друг с другом.

стр. 21

1. Туманность, расплывчатость и противоречивость теоретических конструкций.

Это мода почти мирового масштаба. В последние годы невнятность и расплывчатость теоретических построений стали восприниматься как синонимы глубины и признаки хорошего вкуса в социологии. Можно сформулировать своего рода закон: чем более туманна, невнятна и противоречива социологическая (или называющая себя таковой) теория, тем больше у нее шансов стать популярной в научном сообществе [Gofman, 1998:63 - 65].

Отчасти такая тенденция объясняется различным престижем, приписываемым определенным занятиям и интеллектуальным ролям в профессии социолога. Попробуем осуществить следующий мысленный эксперимент. Представим себе некую социологическую теорию, которая будет вполне объясняющей, непротиворечивой, ясной, убедительной и т.п., в общем, "хорошую" теорию. Что тогда делать другим специалистам? Очевидно, им остается лишь принять эту теорию, популяризировать ее или же подтверждать ее собственными исследованиями, в крайнем случае, добавляя к ней еще кое-что. Ни в научном сообществе, ни у широкой публики такого рода занятия не пользуются большим уважением. Правда, можно попытаться опровергнуть эту теорию, что могло бы обеспечить некоторый успех, но все равно такой род занятий будет носить вторичный и не очень престижный характер.

А теперь представим себе другую теорию: состоящую из туманных, путаных, расплывчатых идей и намеков, многозначную, противоречивую, незавершенную и т.п. В этом случае у других аналитиков появляется чудесная возможность для самовыражения, для упражнения своих аналитических и интерпретативных способностей и даже, в процессе интерпретации данной теории, для продвижения некоторых собственных взглядов. Интерпретаций может быть много, они могут носить разнообразный и взаимоисключающий характер. Одни аналитики могут утверждать, что автор имел в виду одно, другие - другое. Разворачиваются оживленные дискуссии, и все, что называется, на виду и все при деле. Дебатируемая теория в содержательном отношении может быть разной, "плохой" или "хорошей". Иногда она даже может содержать выдающиеся, интересные и плодотворные идеи, она может играть в высшей степени стимулирующую роль, но ее успех во многом бывает связан именно с ее расплывчатостью, туманностью, многозначностью, незавершенностью, иными словами, теми ее чертами, которые дают простор для любых истолкований, выдвижения и продвижения любых идей, милых сердцу интерпретатора, пропагандиста или критика подобной теории. Особенно значительным такой успех бывает в сочетании с эпатажем и политической ангажированностью.

Классическим примером последнего рода может служить судьба такой выдающейся теории, как марксизм. Известно, что значительная часть интерпретаций Маркса основана на его неоконченных трудах (включая "Капитал"), на фрагментарных рукописях, письмах, а иногда даже черновиках писем. Маркс не опубликовал никакого обобщающего труда, подобного шеститомному "Курсу позитивной философии" О. Конта или десятитомной "Системе синтетической философии" Г. Спенсера, хотя планировал это сделать. Многие главные понятия и постулаты теории Маркса (в том числе и знаменитый и будто бы убедительный тезис "бытие определяет сознание") чрезвычайно туманны и расплывчаты.

Несмотря на все эти особенности его творчества, а точнее, благодаря им, марксизм стал одной из самых влиятельных социальных теорий XX века, а марксистская и марксологическая литература по масштабу сравнима разве что с библеистикой и богословской экзегетикой. На сегодняшний день существует множество самых разнообразных интерпретаций Маркса, или марксизмов: близких друг другу и взаимоисключающих; вульгарных, тонких и изысканных; глубоких и поверхностных; более и менее радикальных в политическом отношении; стремящихся базироваться на его текстах или далеко отошедших от них. Значительное число экзегетов стремились и стремятся открыть "подлинного"

Маркса. Другие, наоборот, решив, очевидно, что это бесполезно, исполняют своего рода "вариации на тему" Маркса, не обращая на его собственные

стр. 22

тексты особого внимания. Нередко то, что сегодня называется марксистской теорией, означает по сути лишь то, что Маркс "мог бы" в принципе так думать и высказываться. И в специальной литературе, и в средствах массовой информации ряд идей, которые изначально принадлежали не только Марксу или вообще не ему, ошибочно квалифицируются как "марксизм".

Во избежание неверного истолкования предыдущего необходимо внести несколько уточнений. Отмеченная мода - отнюдь не то же самое, что сложность и специальный характер научного языка как такового, который, разумеется, не может

ине должен быть понятен кому угодно. Я не утверждаю, что чрезвычайная популярность теории Маркса вызвана только многозначностью, фрагментарностью

инезавершенностью его творчества. Я хочу лишь подчеркнуть, что эти черты, наряду с другими, отчасти объясняют успех марксизма, а также возвращающуюся время от времени в большем или меньшем масштабе моду на него, возникшую еще при жизни автора. Именно поэтому сегодня многие социологические и политические идеи, имеющие к Марксу весьма отдаленное отношение либо не имеющие никакого, нередко приписываются именно ему.

Нечто подобное мы наблюдаем и с веберианством: творчество Вебера, на мой взгляд, сходно в данном отношении с творчеством его выдающегося соотечественника. Тем более отмеченная мода присутствует во многих нынешних теориях "постмодернизма", придающего невнятности, туманности и расплывчатости теоретических построений, а также размыванию границ между научным и вненаучным познанием, программное и принципиальное значение.

У некоторых социологов-теоретиков прошлого и настоящего отмеченная туманность носит непреднамеренный характер. Иногда она является следствием сложности самих теоретических построений. Но в последние годы, именно вследствие своей модности, она нередко является результатом специальных усилий и стараний теоретиков, сознательно стремящихся сделать свои конструкции как можно более невнятными и не поддающимися интерпретации.

2. Мода на критику "позитивизма" в социологии и его громогласное опровержение.

Эта мода тесно связана с предыдущей и носит достаточно устойчивый характер, иногда уходя в тень, но время от времени актуализируясь и возвращаясь в сферу теоретико-социологического знания1. При этом "позитивизм" давно уже превратился в своего рода Протея, принимающего самые разные обличья, так что идентифицировать его уже практически невозможно, и непонятно, о чем, собственно, идет речь, когда он решительно и беспрестанно отвергается. К настоящему времени мы встречаем множество самых разных "позитивизмов", нередко исключающих друг друга, иногда реальных, иногда придуманных их критиками. Единственное, что объединяет к настоящему времени различные версии "позитивизма", - это, пожалуй, то, что он стал бранным словом. Многочисленные ниспровергатели "позитивизма" сначала рисуют заведомо упрощенный, утрированный и отталкивающий образ этого нехорошего явления, а затем успешно доказывают его несостоятельность. При этом оно в действительности не существует

нигде, кроме как в истолкованиях самих ниспровергателей. Поколения решительных борцов с "позитивизмом" в социологической теории сменяют друг друга, последующие обвиняют в этом грехе предыдущие поколения самих борцов, но затем сами обвиняются в нем же, так что он никак не исчезает.

На мой взгляд, за критикой подобного мифического "позитивизма" часто скрываются, осознанно или неосознанно, с одной стороны, критика социологии и науки в целом, а с другой - стремление утвердиться в них же.

На это можно, конечно, возразить, что наука не стоит на месте, что изменяются эталоны научности, и старые рамки "позитивизма" мешают ее дальнейшему развитию. Именно этим и занимаются в последние годы сторонники "постмодернизма" или те,

1 Об этой тенденции мне также приходилось ранее высказываться. См., в частности: [Гофман, 2003: 360 - 361; 2007: 2 - 3].

стр. 23

кто пытается внедрить его в социологию. Нередко такого рода критика может быть полезной и играть стимулирующую роль для развития социологического знания. Но в этих случаях речь чаще всего идет не о социологии, а о чем-то другом: о философии познания, социальной мысли, социальной метафизике, социальной эпистемологии и т.п. И не надо последние выдавать за первую; такое смешение препятствует развитию как социологии, так и других форм социального и гуманитарного знания.

Очевидно, и на это можно возразить (что часто и делается), утверждая, что мы не знаем, где граница между ними, но это возражение представляется неубедительным.

Знаем мы или не знаем, где точно проходит эта граница, но мы точно знаем, что она существует. Ее вполне можно провести на основе тех или иных критериев - другое дело, что занятие это опять-таки не для социологии. Иначе нам придется признать отсутствие различия между физикой и метафизикой и вообще между наукой и философией. Между тем не только наука отделяет себя от философии, но и сама философия нередко выводит себя за пределы научного знания.

Возникает подозрение, что для борцов с "позитивизмом" он стал воплощением теоретической строгости, ясности, убедительности, доказательности и вообще научности. Иными словами, данная мода стала своего рода спутником или обратной стороной моды предыдущей.

3. Мода на провозглашение или предсказание упадка, конца или смерти чего-либо: социальных явлений, институтов или процессов. В последние годы и десятилетия социологи-теоретики провозгласили множество подобных "концов". Среди них: "конец идеологии", "конец современности", "конец истории", "конец политики", "упадок публичной сферы", "падение публичного человека", "смерть класса" и т.д. В этом списке мы находим и объявления об упадке и конце "социального", "общества" и самой социологии.

Влияние этой моды сегодня наблюдается и у романистов. Например, близкий к наукам о человеке французский писатель Мишель Уэльбек констатирует и прогнозирует не только конец общества, но и конец сексуальности, утверждая, что она останется уделом "эротической элиты", тогда как основная масса населения вынуждена будет довольствоваться ее суррогатами [Уэльбек, 2012: 325]. Иногда, видимо, учитывая эту моду на "конец", авторы выносят это слово в заглавие своих книг даже тогда, когда в самом тексте речь о нем не идет, видимо, рассчитывая на то, что это будет способствовать продвижению и популярности их публикации. Так, в сущности, произошло с известной книгой публициста Джона Хоргана, озаглавленной "Конец науки", хотя в тексте самой книги об этом конце речь практически не идет [Хорган, 2001].

Можно даже говорить о формировании специфической социологической эсхатологии и моде на нее. Теоретики торжественно декларируют и регулярно сообщают своим коллегам и широкой публике не только о том, что их родная дисциплина ни на что не способна, что она не справилась и не справляется со своей исторической миссией, но и о том, что ей вообще приходит конец. При этом авторы таких прогнозов, как правило, не спешат покидать свою погибающую науку, и их никак нельзя сравнить с крысами, покидающими тонущий корабль. Наоборот, судя по всему, они чувствуют себя в ней вполне комфортно.

4. Мода на провозглашение чего-либо несуществующим. Подобных мод в мировой и отечественной социологической теории немало. Они связаны с предыдущей модой, нередко вырастают из нее и переплетаются с ней. Это неудивительно, так как от декларации упадка, конца или исчезновения чего-либо до констатации его отсутствия, вечного или нынешнего, - один шаг.

Так произошло с тем же понятием общества [Гофман, 2005]. Тезис о том, что общество уже не существует или не существовало никогда, с разными обоснованиями и с разных позиций (методологического индивидуализма, глобализма, антитоталитаризма и т.д.) мы находим у самых разных теоретиков: Й. Элстера, И. Валлерстайна, А. Турена, опубликовавшего когда-то книгу "Производство общества" [Touraine, 1973], и др. В некоторых трудах доказывается, что современная социология "больше" не

стр. 24

является изучением общества. Очевидно, что такие декларации базируются на нехитрой процедуре сужения понятия общества до масштабов нации-государства, чем социология, разумеется, никогда не ограничивалась. Более того, при своем зарождении и в ходе дальнейшего развития она решительно разделяла понятия государства и общества и рассматривала в качестве обществ явления самого разного масштаба и уровня, включая группы, в том числе малые, ассоциации, социальные отношения, взаимодействия и т.п.2

При этом, несмотря на отмеченные декларации, понятие общества продолжает широко использоваться, причем, что забавно, даже теми авторами, которые отрицают реальное существование этого явления3. По-видимому, последние, выдвигая тезисы вроде того, что "в современном обществе нужно отказаться от понятия общества", просто не могут обойтись без данного понятия, хотя и призывают к этому других.

К этому же жанру относится и полное отрицание в российской социологии таких явлений, как модернизация, гражданское общество или средний класс в России, и, соответственно, уместности использования соответствующих понятий применительно к российскому обществу. Правда, нередко после громогласного объявления этого небытия дается небольшое уточнение, что все эти явления не существуют в том же смысле или в том же виде, что в "западных" обществах4, но эти тихие уточнения уже не слышны после предыдущих громких деклараций.

5. Мода на самобичевание, обличения, жалобы, обвинения и упражнения в доказательстве того, что социология вообще и (или) российская социология в частности ничего или почти ничего не смогла, не может и никогда не сможет сделать. Эта мода непосредственно связана с предыдущими двумя. В определенном смысле она представляет разновидность моды N 3 применительно к самой социологии. Самое любопытное и забавное в этой ситуации состоит в том, что такого рода мода существует не вне, а внутри самой социологии, и сами социологи со своего рода мазохистским удовольствием доказывают полную несостоятельность того, чем они занимаются. Правда, о самих себе конкретно они, конечно, речь не ведут; обычно, имеется в виду дисциплина как таковая и другие ее представители: сам обличитель автоматически оказывается как бы вне критикуемого объекта. Подобная тенденция носит достаточно распространенный характер; она наблюдается и в российской социологии.

Перечислю еще несколько мод, имеющих более или менее широкое распространение в российской и (или) мировой социологии.

6.Мода на всеохватность и хроническая претензия на радикальный и тотальный пересмотр теоретических оснований всего и вся5. Как справедливо утверждал К.

Гирц, "идея о том, что кто-то придет и революционизирует все за одну ночь, - это некий вид болезни ученых..." (цит. по [Хорган, 2001: 255]). Следует добавить к этому, что речь идет о модной болезни, достаточно популярной сегодня среди ученых, называющих себя социологами.

7.С предыдущей модой связана еще одна: стремление во что бы то ни стало доказать, что социологическое знание ничем не отличается от обыденного или даже хуже него, растворить это знание в нем или свести к нему. Эта тенденция часто сочетается с громогласными разоблачениями "необоснованных" претензий науки и доказательством того, что она либо вообще ничего, либо мало что может.

2На это, в частности, справедливо обратил внимание A. Kalle [Caille, 2009].

3Упомянутый Йон Элстер в книге "Цемент общества" приходит к категоричному выводу: "Не существует никаких обществ; существуют только индивиды, взаимодействующие между собой" [Elster, 1990: 248]. Таким образом, получается, что книга посвящена цементу того, что не существует. Подробнее см. [Гофман, 2005].

4Уместно спросить в таком случае: а что, собственно, в России существует в том же смысле и в том же виде?

5Это относится главным образом к так называемым постмодернистским теориям, но не только. Характерны в данном отношении заголовки некоторых книг известного модного социолога Б. Латура:

"Мы никогда не были модерными" и "Сменить общество / Заняться социологией вновь", "Новая сборка социального" [Latour, 1997; 2005; 2006].

стр. 25

Самое забавное и одновременно грустное, что этим занимаются те, кто относят себя к научному сообществу и широкой публикой считаются учеными. Вопрос: и как этой последней относиться к науке и ученым, если они сами так оценивают то, чем занимаются?

8. В качестве оборотной стороны или разновидности предыдущей моды можно рассматривать еще одну: это постоянная полемика с иными, "ненаучными" формами обыденного знания. Их разоблачение становится самостоятельным жанром исследования. Вот как это примерно делается.

Берется некое положение, имеющее более или менее очевидный, бесспорный или просто распространенный характер, например: "Люди испытывают потребность в том, чтобы обедать". Далее осуществляется детальный разбор данного положения и указывается на ряд скрытых и явных несоответствий и ложных допущений, присутствующих в нем. 1). Не все люди испытывают подобную потребность. 2). Данное утверждение чрезвычайно неполно и неточно, так как с таким же основанием можно утверждать, что они имеют потребность в том, чтобы завтракать и ужинать. 3). Понятие "обедать" очень растяжимо: разные люди понимают его поразному, в разных социальных слоях и культурах оно различно и исторически изменчиво. 4). Да и вообще, собственно, что значит "обедать": то, что для одних - обед, для других - завтрак или ужин. Все это сопровождается рядом ученых ссылок, экскурсов в историю и, главное, глубокомысленных рассуждений об "оптике" и методологии исследования вопроса, полемикой с другими точками зрения (часто упрощаемыми и искажаемыми), демонстрацией эрудиции. Вывод: тезис "Люди испытывают потребность в том, чтобы обедать" неверен, как минимум неточен и нуждается в замене совершенно другим тезисом, так как все не так просто. Исследование завершено. Думаю, эвристическая ценность такого рода исследований (это не выдумка автора, а схематичный образ довольно типичного жанра) не очень высока, прирост знания минимален, но это не очевидно, так как скрыто за клубами густого концептуального и словесного наукообразного тумана.

9. Мода на эпатаж, радикализм и претенциозность теоретических суждений. Она пересекается и во многом совпадает с вышеперечисленными модами. С ними же связана модность в социологии таких фигур, как Жорж Батай, Жан Бодрийяр и т.п.

Примеров подобной моды можно привести великое множество, как в России, так и за ее пределами. Относительно свежий пример такого рода - книга трех британских авторов с характерным заголовком "Нет такой вещи, как социальная наука: в защиту Питера Уинча" [Hutchinson P., Read R., Sharrock W., 2008]. Впрочем, она может служить иллюстрацией и к моде N 4 (объявление чего-либо несуществующим), и ко многим другим модам. Авторы с упоением и многословно рассказывают о том, какой социология не может и не должна быть (прежде всего она не должна уподобляться естественной науке; идея не такая уж свежая, чтобы с таким пылом ее сегодня пропагандировать), и доказывают невозможность ни теоретической, ни эмпирической деятельности в этой науке. Взамен они предлагают ей совершенно новые задачи, среди которых устранение "интеллектуальных путаниц",

"бессмысленного" и основанная на этом специфическая "терапия". Читатель, занимающийся этой самой социальной наукой, которая не существует, сталкивается с затруднительной ситуацией, чем-то напоминающей знаменитый парадокс лжеца. Если верить заголовку этой книги, то он, читатель, до сих пор занимался чем-то другим, не социальной наукой. В таком случае у него есть три выхода: либо продолжать заниматься тем же самым, но уже понимая, что это не социальная наука, а что-то иное; либо начать заниматься тем, что, по мнению авторов, есть альтернатива этой нереальной науки; либо вообще переквалифицироваться и начать заниматься чем-нибудь другим, более достойным. Судя по всему, в данном труде социальной науки тоже нет, так как, согласно авторам, она принципиально невозможна. Но предлагаемые ими революционные альтернативы, мягко выражаясь, разочаровывают; утешает лишь то, что вероятнее всего мало кто из серьезных социологов поспешит следовать этим ценным советам, да и вряд ли это у кого-нибудь получится.

стр. 26

10.Мода на утилитаризм. Эта мода последних 15 - 20 лет присутствует главным образом в России. Речь идет не о философском утилитаризме, лежащем в основании некоторых социологических теорий, например, теории рационального выбора, а своего рода детскую болезнь идеологии утилитаризма в российской социальной науке. Она состоит, в частности, во всяческом подчеркивании и пропаганде полезных свойств предлагаемых или проводимых исследований, позиций, учебных программ, курсов и т.д., которые непосредственно обращены к практике и незамедлительно дадут практический эффект, если только их принять и поддержать тем или иным, в первую очередь финансовым, образом. К реальной полезности эта мода имеет весьма отдаленное отношение.

11.Мода на консерватизм в самых разных версиях. Это также преимущественно российская мода последних лет.

12.Мода на критику либерализма. К реальному либерализму эта повсеместная критика не имеет отношения, но либерализм и либералов ругают на каждом шагу, обвиняя их во всех смертных грехах. Эта мода вышла далеко за пределы социальной науки. Один известный российский литератор даже большевизм мимоходом объявил разновидностью либерализма, хотя, разумеется, ничего общего между ними нет, и для большевиков более лютого врага, чем либералы, никогда не было. Представления о либерализме чаще всего носят фантазматический характер: его трактуют как разновидность специфического социального дарвинизма, пропаганду "войны всех против всех", примитивного утилитаризма и т.п. Между тем в действительности эта теория, в том виде как она разрабатывалась ее виднейшими представителями, основана на идеях социальности, социальной справедливости, ведущей роли социальных институтов и социокультурных традиций [Рубинштейн, 2012; Гофман, 2011].

13.Мода на конструирование различных "-логий": разного рода неологизмы,

включающие в себя корень, образованный от греческого "логос". Нет ничего легче, чем стать основателем новой науки, придумав обозначающий ее термин с этим корнем. В последние годы таких новых "наук", рожденных социальными теоретиками, появилось множество. Приведу некоторые из них: прогрессология,

имиджелогия, костюмология, валеология, феминология (наука о женщинах),

дромология (наука о скорости, П. Вирилио), руморология (наука о слухах),

девиантология, конфликтология, традициелогия, медиология (Р. Дебре) и т.д. В 90-е

годы, учитывая распространившуюся в России моду на понятие "ментальность", было даже предложено создать "ментологию" - науку о "ментальности"; непосвященные могли даже сначала подумать, что имеется в виду наука о работниках милиции ("ментах").

А что не в моде в сегодняшней социологической теории? Думаю, что ответ на этот вопрос мог бы быть довольно пространным. Но ограничусь упоминанием только одной важнейшей категории, которая явно не в моде, - это истина. Говорить об истине, о стремлении к ней, о ее поиске сегодня стало признаком старомодности, отсталости и непонимания новейших тенденций в развитии науки. Многие теоретики, на мой взгляд, слишком буквально и искаженно истолковали идею Л. Витгенштейна о языковых играх и о науке как одной из их разновидностей. Занятия наукой нередко трактуется как своего рода цирковые фокусы: захочу - достану из рукава кролика, захочу - петуха или еще кого-нибудь или что-нибудь.

Любопытно, что в искусстве, даже в танцевальном, кажется, наблюдается иная, противоположная тенденция. Вспоминаю прочитанное мной в газете интервью известного хореографа Бориса Эйфмана, который сказал в нем, что в балетном искусстве ищет истину. Ситуация удивительная: представляю, что бы было, если бы сегодня аналогичное заявление сделал социолог, сказав, что в своей науке ищет истину. Многие искушенные теоретики, продвинутые эпистемологи над ним бы просто посмеялись: какой же он, однако, наивный и старомодный, не знает, что никакой истины нет, а потому искать ее бесполезно!

Сегодня рассматривать поиск истины в качестве познавательной цели науки не модно. И в этом важную роль сыграли и играют сами люди науки или те, кто высту-

стр. 27

пают от ее имени. Очевидно, что это вопрос, относящийся не только и не столько к эмпирическому знанию, да и к знанию вообще. Речь идет о ценности и самоценности познания как такового и вере в научную истину. Ученый, который не верит в Истину, да еще и усиленно занят обоснованием того, что она не существует, - это все равно, что священник, который не только не верит в Бога, но еще и пропагандирует это неверие. Не хотел бы морализировать, и в принципе отрицательно отношусь к данному занятию. Но в данном случае, на мой взгляд, все же уместно задаться вопросом: не имеем ли мы дело с еще одним "предательством интеллектуалов", о котором писал когда-то французский философ Жюльен Бенда? [Бенда, 2012].

Я не считаю, что присутствие моды в социологической теории, так же как и в других областях науки и, шире, культуры, следует оценивать однозначно негативно; оно может играть и вполне позитивную роль [Гофман, 2009]. Тем не менее, на мой взгляд, это присутствие в последние годы и десятилетия стало слишком значительным. Отчасти это вызвано влиянием, можно сказать, вторжением в социологию постмодернистской философии и литературной критики. Несмотря на то, что, судя по всему, популярность собственно социологического постмодернизма, признающего себя таковым, снизилась или сошла на нет, его неявное воздействие продолжается. Напротив, связь теоретической социологии с иными философскими

направлениями, с серьезной исторической наукой, социальной антропологией мне представляется недостаточной и весьма желательной. Модность - хотя и не единственный, но все же один из существенных факторов наблюдаемого в настоящее время снижения общественного авторитета, признания и престижа социологии. И в дальнейшем чем больше моды будет внутри социологии, тем меньше будет мода на социологию.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бенда Ж. Предательство интеллектуалов. М.: ИРИСЭН; Мысль; Социум, 2012.

Гофман А. Б. История социологии и история социальной мысли: Общее и особенное (1996) // Гофман А. Б. Классическое и современное: Этюды по истории и теории социологии. М.: Наука, 2003.

Гофман А. Б. Мода, наука, мировоззрение: О теоретической социологии в России и за ее пределами // Социологический ежегодник. 2009. Сб. научных трудов / Ред. и сост. Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко. М.: ИНИОН РАН; Кафедра общей социологии ГУ-ВШЭ, 2009.

Гофман А. Б. Рационализм, либерализм и традиция: Карл Поппер и Фридрих Хайек// Давыдовские чтения. Исторические горизонты теоретической социологии. Сб. научных докладов симпозиума 13 - 14 декабря 2011 г. / Под ред. И. Ф. Девятко, Н. К. Орловой. М.: Институт социологии РАН, 2011.

Гофман А. Б. "Социальная реальность... - это сфера свободы": Интервью Б. Докторова с А. Гофманом // Телескоп: Журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007. N2.

Гофман А. Б. Существует ли общество? От психологического редукционизма к эпифеноменализму в интерпретации социальной реальности // Социол. исслед. 2005.

N 1.

Рубинштейн А. Я. Социальный либерализм: к вопросу экономической методологии // Общественные науки и современность. 2012. N 6.

Степанцов П. Рец. на книгу: Hutchinson P., Read R., Sharrock W. There is no such thing as a social science: In Defence of Peter Winch. Aldershot; Burlington: Ashgate,

2008. Электронный журнал "Социологическое обозрение". 2010. Т. 9. N 3.

Уэльбек М. Возможность острова (2005). СПб.: Азбука, 2012.

Хорган Д. Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. СПб.: Амфора/ Эврика, 2001.

Caille A. Note sur I'idee de societe // Caille A. Theorie anti-utilitariste de Faction. P.: Decouverte, 2009.

Elster J. The cement of society: A study of social order. Cambridge: Cambridge univ. press, 1990.