Несчастью верная сестра Глава первая

В Иркутске, в Знаменской церкви, неподалеку от могилы Колумба российского – Григория Шелехова, открывателя Аляски, от многоценного памятника, что поставила беспокойному искателю его вдова «с пролитием горестных слез», есть скромный надгробный камень, обнесенный чугунной благородного рисунка оградой...

Сколько лет прихожу я к нему, этому овеянному ветрами веков постаревшему камню, прихожу со смешанным чувством тревоги, и восхищения, и какой-то терпкой горечи. И, несмотря на то что неиссякаем здесь поток людей, пришедших отдать дань уважения благородству и отваге Екатерины Ивановны Трубецкой, что спит она, упокоенная, рядом с детьми своими, так мало вкусившими радостей земных, что поблизости похоронены товарищи ее мужа по восстанию – Муханов, Панов, Бечаснов, – мне всякий раз кажется могила эта одинокой...

...Что вспомнила она в последний свой час?.. Какие видения встали перед глазами, когда, окинув прощальным взором тех, кто был светочем ее жизни, уходила она из суетного и несправедливого мира сего?.. Может быть, пришел на память весенний вечер в роскошной доме на Английской набережной, где отец ее, граф Лаваль, бежавший от французской революции, смертельно напуганный ею и обретший покой под небом Северной Пальмиры, дает очередной благодарственный бал для членов царской фамилии и дипломатического корпуса? И Катрин с волнением ждет того, кто пригласит ее на первый вальс... Или выплыли из давней дали застывший и вздыбленный у берегов Байкал? И кибитка, промороженная насквозь, окутанная куржаком, как в Сибири называют иней, кибитка, везущая ее в мрачную неизвестность?..

А, может быть, она припомнила Горный Зерентуй, господствующую над ним гору Благодатную? Сознание ее застилал туман, сквозь него, как сквозь пелену времени, пробивался звон оков, окрики охранной команды, грохот осыпающегося камня... Группа каторжников идет, вздымая пыль, окруженная конвоем. Ее Сергей срывает на обочине дороги цветы и, составив скромный букет, кладет на землю. А она идет чуть поодаль... чуть поодаль следом за ними. И, едва муж и его сотоварищи по муке сибирской минуют место, где лежат цветы, она поднимает их, и до нее доносится голос мужа: «Я люблю тебя, Катрин! Люблю!» Она даже оглядывается: не слышат ли охранники? И тут только понимает, что этот голос звучит внутри, в ней самой...

И еще меня всегда подавляет дата ее смерти: 1854 год! Подумать только! – через два года придет амнистия декабристам, закончится мрачное тридцатилетие... Юноши вернутся на берега отчие мудрыми потрясенными стариками, зрелые мужчины – кто останется жив — предстанут новым свободолюбцам в ореоле мучеников и героев, женщины увидят и обнимут родных своих, детей, от которых были столь долго отторжены. Образованная, прошедшая вместе со всеми «каторжную академию», какие «Записки», возможно, оставила бы она нам, людям, благоговеющим пред памятью ее, пред ее подвигом...

В Париже, в Национальной библиотеке Франции, прочел я письмо Марии Николаевны Волконской, опубликованное в журнале «Современные записки» перед второй мировой войной. Она сообщала родственникам Трубецкой о последних днях своей самой близкой подруги: «Болезнь, собственно говоря, продолжалась одну лишь неделю... Вчерашнею ночью она была неспокойна, захотела встать, почувствовала себя дурно. Уложенная в постель, она проспала час. Снова она пожелала сесть в свое кресло, попросила льду и только вчера к вечеру врач объявил, что она безнадежна... Будучи столько лет близка со всей вашей семьей... я лишь присоединяюсь к общему чувству сожаления, разделенному всеми ее друзьями, всем, можно сказать, городом, ибо ее приветливый характер, ее участливое обращение, ее ко всем доброжелательство делали из нее выдающуюся женщину, утешительницу для несчастных и поддержку для друзей...

Звонят колокола Знаменской церкви, лениво вспархивают голуби, щелкают фотокамерами туристы... Двадцатый век.

Слава и краса вашего пола! Слава страны, вас произрастившей! Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности таких чудных, идеальных жен! Вы стали поистине образцом самоотвержения, мужества, твердости, при всей юности, нежности и слабости вашего пола. Да будут незабвенны имена ваши!

Декабрист А. П. Беляев