white2

ЛЕСЛИ А.УАЙТ

СИМВОЛ: ИСТОК И ОСНОВА ПОВЕДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА

WHITE L.A.

SYMBOL: THE ORIGIN AND BASIS OF HUMAN BEHAVIOR// L.A. White. The science of culture. - N.Y., 19**. — P. 22-39.

"Вначале было Слово... в начале Человека и Культуры"

В июле 1939 г. в Стэндфордском университете праздновали столетнюю годовщину с тех пор, как клетка была признана элементарной живой системой, основой строения животных и растений. Сейчас мы начинаем осознавать и ценить то обстоятельство, что символ

— основа человеческого поведения и цивилизации.

Все поведение человека зиждется на использовании символов. Именно символ превратил наших антропоидных предков в людей и наделил их человечностью. Использование символов создало все цивилизации и обеспечило их дальнейшее развитие. Символ превращает ребенка Homo sapiens во взрослого человека; глухонемых, взрослеющих без использования символов, нельзя считать полноценными людьми. Все поведение человека состоит из использования символов или зависит от использования символов. Человеческое поведение — это символическое поведение; символическое поведение — это человеческое поведение. Символ — это вселенная человечества.

79

II

Великий Дарвин в "Происхождении человека" провозгласил, что "в умственных способностях между человеком и высшими млекопитающими не существует коренного различия", что "человек отличается от низших животных только тем, что он обладает бесконечно большой способностью ассоциировать в своем уме самые разнообразные звуки и представления", и "как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное" (выделено Л.Уайтом)1.

И сегодня многие ученые разделяют эту точку зрения на ментальность человека и животных. Так, например, выдающийся социолог Ф.Ханкинс утверждает, что "мозг человека больше, но нельзя сказать, чтобы у людей были какие-то характерные особенности ментальности... Все превосходство человека носит относительный, количественный характер". Профессор Ральф Линтон, антрополог, пишет в книге "Изучение человека": "Различия между человеком и животным во всех этих отношениях [поведения] огромны, но похоже, что они носят скорее количественный, чем качественный характер". "Можно доказать, что в поведении человека и животного есть так много общего, — замечает Линтон, — что пропасть [между ними] уже не кажется столь существенной". Д-р Александр Гольденвейзер, тоже антрополог, уверен, что "с точки зрения чистой психологии, сознания самого по себе, человек, в конечном счете — не более чем талантливое животное" и что "разница в ментальности, продемонстрированной выше [лошади и шимпанзе], и человеческой — это разница степени"2.

Очевидно, что существуют многочисленные и впечатляющие свидетельства сходства между поведением человека и обезьяны; вполне возможно, что шимпанзе и гориллы из зоопарков их также заметили и по достоинству оценили. Также очевидны некоторые черты сходства в поведении человека и многих других животных. И также очевидны, хотя труднее определимы, различия в поведении, выделяющие человека среди других живых существ, Я говорю "очевидны", потому что для простого человека ясно, что окружающие его животные не переступают и не могут переступню порога того мира, в котором живет человек. Не могут собака, лошадь, птица и даже обезьяна иметь хоть какое-то

80

пропасть, значение которой огромно — по крайней мере, для сравнительного изучения поведения. Человек использует символы, вое остальные живые существа — нет. Организм либо может обладать способностью символизировать, либо нет; промежуточных ступеней быть не может.

III

Символ можно определить как нечто, ценность или значение чего устанавливается тем, кто его использует. Я говорю "нечто", поскольку символ может иметь любую физическую форму, это может быть форма материального тела или цвет, звук, запах, движение, вкус.

Значение или ценность символа ни в коей мере не связаны со свойствами его физической формы: цвет, присущий трауру, может быть желтым, зеленым или любым другим; пурпур вовсе не обязательно должен считаться королевским цветом — у правителей Маньчжу (Китай) это был желтый. Значение слова "вижу" никак не связано с сто фонетическими (или графическими) особенностями. Показывая кукиш5, можно иметь любые намерения. Значение символов зависит только от тех, кто их использует; значение человек соединяет с любым физическим телом или явлением, которое таким образом становится символом. Символ наделяется значением, по словам Джона Локка, "от произвольного определения его человеком"6.

Вес символы должны иметь физическую форму, в противном случае мы не сможем их воспринять. Это утверждение верно, независимо от того, какой теории познания мы придерживаемся. Даже те, которые подвергают сомнению тезис Локка о том, что ''познание существования всякой другой вещи [помимо себя самого и Бога] мы можем получить только через ощущение"7, вынуждены работать с физической формой. Но значение символа невозможно постичь посредством одного лишь чувственного восприятия его физической формы. Глядя на х в алгебраическом уравнении, нельзя понять, что за ним стоит; полагаясь только на свои уши, нельзя постичь символический смысл фонетического сочетания си; по весу свиньи нельзя определить, на какое количество золота ее можно обменять; по длине цветовой волны нельзя судить, обозначает этот цвет отвагу или трусость, "иди" или "стой"; точно так же никаким физическим или

82

химическим опытом нельзя в фетише обнаружить дух. Значение символа можно узнать только не-чувственным, символическим восприятием.

Нетрудно продемонстрировать природу символизации. Когда испанцы впервые столкнулись с ацтеками, никто из них не мог понять язык другого. Как могли индейцы узнать значение слова "santo" или постичь смысл распятия? А как испанцы узнали значения "calli" или "Tlaloc"? Смысл и ценность этих понятий никак не могут быть сообщены посредством чувственного опыта или демонстраций физических свойств. Самое чувствительное ухо не определит, означает ли "santo" "святой" или "голодный". Самые обостренные органы зрения и обоняния не уловят святости в святой воде. Тем не менее, как нам хорошо известно, испанцы и ацтеки смогли понять и язык, и ценности друг друга. Но не при помощи органов чувств. Они смогли проникнуть в мир друг друга, прибегнув к средству, для которого у нас нет другого названия, кроме как символ.

Однако то, что в одном контексте является символом, в другом может быть не символом, а знаком. Слово, например, является символом, только если подчеркивается разница между его значением и физической формой. Эту разницу необходимо выделить в тот момент, когда смысл соединяют с некой комбинацией звуков или же когда впервые обнаруживают уже кем-то ранее соединенный смысл; возможно это сделать и с какой-либо иной целью. После того как смысл уже соединили с формой или обнаружили его в слове, в дальнейшем употреблении значение полностью идентифицируется с физической формой слова. Слово начинает тогда функционировать в большей степени как знак, а но как символ. Его смысл постигается при помощи органов чувств.

Знаком мы называем физическое тело или явление, функцией которого является указывать на другой предмет или явление. Значение символа может быть связано с его физической формой и с контекстом, в котором он находится, как это происходит в случае с высотой ртутного столба в термометре, указывающей на температуру, или с весенним возвращением перелетных птиц. Или же значение символа может быть напрямую связано только с его физической формой, как в случае с сигналом, предупреждающем об урагане, или о карантинным флагом. Но в любом случае значение знака может быть воспринято при

83

помощи органов чувств. То обстоятельство, что один и тот же предмет или явление может быть и знаком (в одном контексте), и символом (в другом контексте), привело к путанице и к ошибкам.

Дарвин говорил; "Человека отличает от низших животных не то

. что он способен различать членораздельные •звуки, ибо собаки, как известно всем, понимают многие слова и предложения"8.

Никто не будет возражать, что можно научить собак, обезьян, лошадей, птиц и, может быть, кого-то из тех, кто ещё ниже стоит на лестнице эволюции, определенным образом реагировать на словесные команды. Кротка Гуа, детеныш шимпанзе в эксперименте Келлогов, некоторое время "значительно опережал ребенка своими реакциями на словесные команды"9. Но это вовсе не означает, что нет никакой разницы в значении "слов и предложений" для человека и для обезьяны или собаки. Для человека слова служат и знаками, и символами; для собаки они всегда лишь знаки. Проанализируем теперь положение дел с вокальными стимулами и с ответами на них.

Можно научить собаку кататься на спине по команде "Катайся!". Можно научить человека останавливаться по команде "Стой!". И то, что собаку можно научить кататься по соответствующей команде по-китайски или бежать за палкой по команде "Катайся!" (то же самое, разумеется, верно и в отношении человека), доказывает, что между определенной комбинацией звуков и специфической реакцией на них необходимой и жесткой связи нет. Собаку или человека можно научить реагировать определенным образом на любую произвольно выбранную комбинацию звуков, например, на сочетание совершенно бессмысленных слогов. С другой стороны, определенный стимул может ассоциироваться с огромным числом и разнообразием ответных реакций. Таким образом, можно сделать вывод, что происхождение взаимоотношений между вокальным стимулом и ответной реакцией таково, что смысл стимула никак не связан со свойством составляющих его звуков.

Но как только отношение между вокальным .стимулом и ответом на него установлено, значение стимула отождествляется с его звучанием; и тогда создается впечатление, будто значение заключено в самих звуках. Так, "стой" имеет не такой смысл, как "слой" или "спой", и различить эти разные слова можно с помощью органов слуха. Собаку можно научить определенным образом реагировать на звучание

84

определённой длины волны. Этот навык закрепится и после того, как. звук. и ответная реакция будут разделены во времени. Смысл стимула начнет отождествляться с его физической формой; ценность начнет распознаваться при помощи органов чувств.

Таким образом, рассматривая знаковое поведение, мы видим, что, устанавливая отношение между стимулом и ответом на него, можно, не принимать во внимание физических свойств самого стимула. Но после того как это отношение установлено, создается впечатление, что смысл стимула заключен в его физической форме. Не имеет никакого значения, какую именно фонетическую комбинацию мы избрали, чтобы вызвать тот или иной ответ. Мы можем научить собаку, лошадь или человека останавливаться на любую вокальную команду, какую мы захотим. Но как только отношение между звуком и ответом на него установлено, смысл стимула начинает отождествляться с его физической формой и, таким образом, распознаваться при помощи органов чувств.

Пока в нашем изложении мы не обнаружили никакой разницы между собакой и человеком; они во всем схожи. И действительно, в рассмотренных ситуациях они реагировали одинаково. Но мы еще не дошли до конца. До тех пор пока речь идет о реакции на вокальный стимул, разницу между собакой и человеком распознать трудно. Но мы не можем за впечатляющим сходством скрывать важное различие. Дельфин не рыба.

Человек отличается от собаки — и от всех других существ — тем, что он может играть и играет активную роль в решении того, какое именно значение будет иметь вокальный стимул, а собака к этому не способна. Собака не может играть и не играет активной роли в определении смысла вокального стимула. Должна ли собака "кататься" или приносить что-то в ответ на определенный стимул, и какая именно комбинация звуков будет стимулом, в ответ на который она должна "кататься", — по этим вопросам собака ничего не может "сказать". Она играет чисто пассивную роль и к другой не способна. Она учит значение вокального стимула точно так же, как ее слюнные железы учатся реагировать на звонок колокольчика. Человек же играет активную роль и поэтому становится творцом: он обозначает х три фунта угля, и х становится равным трем фунтам угля; он решает, что нахождение в молельном доме без головного убора должно обозначать уважение, и так и становится. Эта способность к творчеству, умение

85

свободно, активно, по своему выбору определять значение вещей,, наиболее универсальная и в то же время наиболее существенная характеристика человека. Она часто и непосредственно проявляется детских играх: "Будем считать, что этот камень — волк".

Таким образом, различие между поведением человека ] поведением других животных состоит в том, что низшие животные могут узнавать новые ценности, усваивать новые значения, но они на могут сами их придумывать и наделять ими вещи. К атому способен только человек. Приведем грубую аналогию: низшее животное напоминает того, кто обладает лишь принимающим устройством от телеграфа и может получить сообщение, но не может его послать. Человек же может сделать и то и другое. Это различие качества, a не степени: некто либо может выбирать значения, создавать смыслы и наделять ими вещи, либо он этого вообще не может. Промежуточных этапов нет. Это различие может показаться не очень большим, но оно очень существенно. От него и только от него зависит все существование человека.

Нетрудно понять, откуда берется путаница в понимании того, что есть слова и их значения для человека и для низших животных. Она возникает, прежде всего, из смешения двух' совершенно разных контекстов, в которых функционируют слова. Утверждения "значение слова нельзя узнать с помощью органов чувств" и "значение слова можно узнать с помощью органов чувств" хотя и противоречат друг другу, тем не менее оба верны. В символическом контексте значение нельзя узнать чувственным путем; в знаковом контексте — можно. Это ведет к путанице. Но ситуация еще более усложняется, когда слова "символ" и "знак" употребляют для обозначения не различных контекстов, а одной и той же вещи — слова. Слово становится символом и знаком, двумя разными вещами. Это все равно, что сказать, что ваза является doli и kana — двумя разными вещами — потому что может функционировать в двух контекстах, в эстетическом и в коммерческом.

IV

Надо заметить, что, хотя Дарвин и утверждает обратное, многие давно ухе признали, что человек с точки зрения его умственных

86

способностей уникален в животном мире и что разница, отделяющая человека от других животных, носит качественный, а не количественный характер. Давным-давно в "Рассуждении о методе" Декарт указал, что "нет людей настолько тупых и глупых... которые не были бы способны связать несколько слов... И напротив, нет ни одного животного, как бы совершенно оно ни было... которое могло бы сделать нечто подобное"10. Да и Джон Локк прекрасно понимал, что "способности абстрагирования вообще нет у животных и что обладание общими идеями есть то, что совершенно отличает человека от животного, есть превосходство, которого никоим образом не достигают способности животных... Животные не употребляют слов или какихлибо других общих знаков"11. Великий английский антрополог Э.Б.Тайлор писал о "великой умственной пропасти между нами и животными", о том, что "малое дитя в состоянии понимать то, о чем не доказано, чтобы оно приходило в голову самой умной собаке, слону или обезьяне"12. Разумеется, и сегодня многие признают "великую умственную пропасть" между человеком и другими видами.

Таким образом, уже больше столетия бок о бок существуют две традиции в сравнительной психологии. Одна утверждает, что умственные способности человека отличаются от умственных способностей животного лишь степенью. Другая четко видит, что человек уникален, по крайней мере, в одном отношении, что он обладает способностью, которой нет ни у одного другого животного. Сложно четко определить эту разницу, и поэтому данный вопрос до сих пор оставался открытым. Проведенное в настоящей статье различие между знаковым и символическим поведением, мы надеемся, внесет некоторый вклад в окончательное решение этого вопроса.

V

Очень мало известно о физиологической основе способности к символизированию: о неврологии "символического поведения" мы не знаем практически ничего. И очень мало специалистов по анатомии, неврологии и физической антропологии интересуются этим вопросом. Многие вообще никогда не слышали о существовании этой проблемы. Задача изучить физиологическую основу символического поведения лежит за пределами сферы деятельности социологов и

87

культурантропологов. Более того, им следует сознательно абстрагироваться от нее, поскольку излишнее акцентирование этой проблемы лишь запутает их собственное исследование. Для социолога или культурантрополога достаточно просто знать о способности человека использовать символы. То, что он может извлечь из этого факта, ни в коей мере не связано с его неспособностью описать процесс в неврологических терминах. Тем не менее исследователю в области общественных наук будет полезно познакомиться с тем немногим, что знают неврологи и физиологи о структурной основе символического поведения. Кратко остановимся на известных фактах.

Специалист в области анатомии не может понять, почему люди способны использовать символы, а обезьяны нет. Насколько известно, разница между мозгом человека и мозгом обезьяны имеет чисто количественный характер: "...в мозге человека отсутствуют новые виды клеток или их соединений", — писал Э.Дж. Карлсон. И у человека нет никакою специального "механизма символизации", какого не было бы у других животных. Не следует напрямую связывать символическое поведение с теми областями головного мозга, которые ответственны за речь. Нередко встречается точка зрения, связывающая символическое поведение со способностью к членораздельной речи. Так, например, Л.Л.Бернард причисляет свойственный исключительно человеку вокальный аппарат к числу основных органических особенностей человека. Но эта точка зрения ошибочна. Крупные обезьяны тоже обладают механизмом, необходимым для произнесения членораздельных звуков. "Кажется, уже точно установлено, — пишут Йерксы в книге "Большие обезьяны" ("The great apes"), — что органы речи этой обезьяны [шимпанзе] подходят не только для произнесения большого разнообразия звуков, но и для их членораздельной артикуляции, наподобие того, как это делает человек". Специалист в области физической антропологии Э.А.Хутон подчеркивает, что "если исходить из строения органов речи и мускулатуры, все человекообразные обезьяны оснащены всем необходимым для членораздельной речи; не хватает только соответствующего интеллекта". Более того, много лет тому назад Декарт и Локк указывали на то, что некоторые птицы произносят членораздельные звуки и могут воспроизводить звуки человеческой речи, но они, без сомнения, не способны к символическому поведению. Ответственные за речь области головного

88