Интервью Агафонова А.Ю. с Петровским В.А

Психика относится к субъективным продуктам собственного творчества (мир субъективных явлений) также, как и к объективной реальности: копируют нечто в том, что она сама создала, опускает что-то при этом, усиливает подчеркиванием, «группирует» наново. Когда мы говорим «душа», мы и имеем в виду прежде всего эти движения перехода субъективного в субъективное. Большая фигурная стрелка на рисунке символизирует это.. Эффекты восприятия двойственных картинок, «фигура-фон», перестук колес, в котором человек способен по своему произволу слышать то один стихотворный размер, то другой и т.п., всё это - творения психики, результат вторичного психического отражения того, что уже было ранее отражено.

Впрочем, и обусловленные психикой преобразования объективного в объективное, например, когда мы рисуем, танцуем или произносим что-то, осуществляя произвольные и волевые акты, суть также - «душа», то есть, в данном случае, психика, заявляющая себя во вне - предметными действиями, коммуникативными актами…

Из определения психики следует, что существуют осознаваемые (присутствующие в субъективном плане) и неосознаваемые ее содержания. Психика – и исторически (в филогенезе и онтогенезе), и логически (в соответствие с приведенной дефиницией) – непосредственно неосознаваемое образование. Осознание основано на отражении (рефлексии) психического в субъективной сфере индивида; сознание – своего рода автопортрет психики вместе с ее предпосылками и результатами.

Но как психическое явление может существовать в физическом пространстве? Если бы психика была бы локализована в физическом пространстве, то есть топологически определена физически, мы бы психические продукты, например, наше удивление Берном, обнаруживали точно так же, как мы обнаруживаем предметы физического мира. Но мы же иначе обнаруживаем психические феномены...

Психическое, субъективное существуют «по ту сторону» трехмерного физического пространства, не локализуются в нем, за пределами «четырехмерного пространства-времени». …Боль? Цвет? Тяжесть? Где они существуют? Трехмерная геометрия мира, плюс временная ось, недостаточны для «выведения» этих качеств.

Да и в том, что мы, казалось бы «видим», есть очень много совершенно невидимого. Возьмем для примера кубик, будем считать, что стенки его прозрачны, пусть это будет стеклянный кубик. …Итак, перед нами стеклянный кубик, и мы говорим, что мы видим его. Какие-нибудь сомнения? Никаких сомнений! Однако, присмотримся: в лучшем случае лишь одна или две из видимых его граней представляет собой квадрат. Все остальные – параллелепипеды (с неравными сторонами). Является ли кубом фигура, некоторые грани которой суть параллелепипеды (с неравными сторонами)?! Конечно же, нет! Итак, видимое нами не есть куб. …И тем не менее, это – куб! Итак, в том, что мы видим, есть что-то невидимое, в данном случае, что-то, «подравнивающее» грани куба. Мы осознаем (и казалось бы вполне непосредственно переживаем) данный объект как куб, хотя зрение говорит нам, что это не куб. Для того, чтобы осмыслить это, мы должны как бы присоединить к зрительным какие-то другие ощущения (например, «невидимые» кинестетические ощущения, «невидимые» переживания-предвосхищения того, что мы непременно увидим, когда кубик повернется в поле нашего зрения и т.д.). Чувство глубины, всегда присутствующее в визуальном плане, само по себе вовсе «невизуально». … Словом, для того, чтобы объяснить, почему мы осознаем (переживаем) этот предмет как кубик, а не как нечто косоугольное с одной-двумя квадратными гранями, нам нужно выйти за пределы трехмерного пространства, в котором пребывает наш кубик, занять некую точку в геометрическом четвертом измерении, и оттуда «глядеть». Сознанию в «трехмерности» тесно.

Впрочем, можно подойти к идее многомерности («более чем трехмерности») геометрически, - не покидая области визуальных переживаний. Помните, мы говорили о непосредственном переживании того, что мы видим кубик? Давайте, будем считать, что именно видим. Теперь будем рассуждать по аналогии: для того, что бы полностью видеть отрезок, мы должны выйти за пределы луча, на котором он расположен (выйти из одномерного в двумерное пространство). Для того, чтобы видеть квадрат, мы, как наблюдатели, должны оказаться вне той плоскости, где находится этот квадрат. Для того, чтобы видеть кубик, мы должны вышагнуть в четвертое измерение, и лишь «откуда» способны обозреть его полностью.

Пять чувств – вот вам минимум измерений, пять базисных векторов пространства нашего субъективного бытия. Но, судя по всему, и пяти чувствами не обойтись тут…

А психическое… Оно, по-видимому, – маргинально. Всегда - между качественно несводимыми друг к другу измерениями бытия.

Но Ваш вопрос, Андрей, содержит в себе еще один план. Вы можете спросить так: а кто, всё-таки, видит субъективные содержания-творения психики? И я Вам от отвечу: «Никто».

Никто, понимаете... Картинная галерея пуста. В ней зрителей нет. Нет и художника. Автопортрет его, впрочем, присутствует – и это одна из картин в галерее. Автопортретов таких может быть много. На одном из них – он, рисующий себя (можно добавить – рисующий себя рисующим себя и т.д.). На другом – тот же художник, изображающий мир, окружающий его. Есть портреты других людей… Но никто никого не видит… Звучит голос, называющий имена, вещи… Например: «Я вижу эти картины», «Я знаю этих людей», «Я узнаю эти предметы». Но никакого «видения» этих картин в галерее нет, как нет и никакого «знания» или «узнавания» чего-то кем-то «внутри». Просто, на одной из картин – мольберт, кисточка, зеркало, и «видящий», «рисующий» себя, художник, да подпись еще: «Автопортрет». Безумцы, дети и некоторые собратья-философы могут поверить в то, что всё это происходит в действительности: это – художник, он – держит кисть, видит себя в зеркале, считает, что видит себя, подписывает картину и т.п.

Вы скажете: «Деперсонификация?! Клиника утраты «Я»?

Нисколько! Скорее, демистификация. Остранение. «Деконструкция» привычных слов, привычных высказываний, типа: «Я вижу что-то», «Мне явлено нечто». Картинки, конечно, – есть. Нет, не точно… Слово «картинка» предполагает «зрителя». Как, впрочем, и слово «образ» (образы, говорим мы, нам «даны»). Увы, мы не можем вырваться за пределы слов, искажающих суть. Примысливаем (приговариваем) «Я-созерцающее» автоматически, как если бы, говоря, «Сепир», тут же присовокупляли «Уорф». В действительности всё содержание сознания и самосознания может быть сведено к … Вот ведь, нет таких слов! Я хочу сказать, мы должны сойти с кода «вижу - не вижу», применительно к тому, что возникает в сознании, твердо придерживаясь просто «есть» или «нет». К примеру, высказывание: «Я видел сон» означает: «был сон», «был кто-то», о ком говорят «Я» (присутствует автопортрет субъекта) и - цепочка звуков «Я видел сон», привычное значение которых – фикция, которая, впрочем, может быть еще «зарисована» с сознании в виде в виде объекта, символизирующего сон, в виде обычного символа, которым изображают глаз, в виде стрелочки, символизирующей «видит». Ничего кроме этого в высказывании «я видел сон» - нет.

Я вижу, Андрей, Вы не спрашиваете меня… может быть, ответ предвидите. А могли бы спросить: не упраздняется ли при таком подходе столь дорогая мне идея субъектности человека? Вы не спрашиваете, потому что, я думаю, для Вас очевидно, что идея субъектности не упраздняется, а наоборот, выявляет свою значимость для психологии. Мы не на шаг не продвинемся вперед, в постижении активности, если допустим мысль о несущественности (эпифеноменальности) «субъекта», «субъектности», «Я» как сил регуляции поведения и сознания. Образ субъекта, схема субъекта и т.п. – как культурные знаки активного индивида образуют наиважнейшие узоры ментальности, конфигурируют своим присутствием феноменальное поле, соучаствуют в гештальтах, направляющих поведение. (Если у вас будет время и будет желание, взгляните мою статью «Семиотика Я»).

Гегель говорил, что идея свободы сделала людей свободными. Точно также и идея субъектности придает людям статус субъектов своих деяний, порождает ряд глубинных переживаний в сфере восприятия («пристрастность»), благодаря существованию в психике схемы «Я» мы чувствуем, что есть какой-то источник, какой-то родник наших чувств и мыслей. Мои коллеги, например, Владимир Велитарьевич Кучеренко, проводят замечательные эксперименты с трансовыми состояниями сознания, положим, отключают воспоминание о собственном имени («Вы не помните, как вас зовут! Вы забыли свое имя!!»)… Я не знаю, существуют ли эмпирические данные о сопутствующих изменениях в способности мыслить, решать задачи, но я думаю, что такой результат неминуем. Впрочем, самое важное – даже не этот, вполне вероятный, факт, а то, что схема (или, может быть, эйдос) субъектности, живущий в нас, порождает совершенно непрагматическую (с точки зрения действования в среде) точку отсчета, или точнее – особое измерение мира; всё, что есть благодаря этой точке отсчета, этому измерению, характеризуется мерой отнесенности к субъекту (принадлежность, данность, значимость и т.п.)…

Мы с Вами говорим о сознании… Но есть еще одна проблема, которую я считаю кардинально значимой: это проблема онтологии бессознательного. Меня всегда удивляло, как люди легко отвечают на вопрос: «Куда девается что-то, существующее в сознании, когда человек перестает об этом думать?» (они говорят, что оно сохраняется в мозгу – как если бы сознательное существовало в каком-то другом месте, впрочем – не знаю, у кого как…).

Самый для меня разумный вариант ответа: память бессознательна.

Память бессознательна, но в какой форме существует бессознательное вообще? Я думаю, из сознания вообще ничего не уходит, вообще ничего… Но как это, «никуда не ушедшее», существует в сознании? Позвольте я прибегну к метафоре. Помните – картинка детская из «Мурзилки»? 12 замаскированных человечков… какие-то там были существа, замаскированные в листве, траве, ветвях, деревьях, постройках вокруг… Они там существуют… да?.. но сразу - невидимы. Их надо еще опознать, найти, прорисовать вниманием. Они никуда не уходят, и не приходят оттуда, - они находятся там. А просто конфигурация эта в какой-то момент осмысливаться как фигура, но там она уже есть… Вот Вам один вариант бытия бессознательного в сознании.

То есть, неосознаваемая часть в самом сознании?

Именно так! Давным-давно, четверть века назад, когда я рассказывал об этом студентам, я понятия не имел о том, что такое файлы в компьютере, что можно, нажав на кнопку, приблизить к себе деталь какого-нибудь ландшафта перед глазами, «развернуть» эту деталь на экране, потом еще раз нажать, и развернуть деталь этой детали, и так много раз… Я просто говорил о том, что в сознании есть частички, подлежащие укрупнению, увеличению, развертке – с сохранением изоморфизма малого и большого. Вот Вам еще один вариант бытия бессознательного (оно как бы невидимо) в сознании. Далее, это может быть процессуальная развертка того, что есть уже в сознании, в некое будущее – подобно тому, как математическая формула позволяет превратить одни значения в другие (в конце 70-х, когда я впервые задумался об этом, я ничего не знал о фракталах, они, кстати, и родились в математике в конце 70-х годов, сегодня, как мне кажется, понятия, или, по крайней мере, метафоры, созвучные этим понятиям, могли бы более ясно выразить смысл «процессуальной развертки» бессознательного в сознании: я бы сказал так: то, что существует в сознании «от бессознательного» – это «образующий элемент» и правило обращения (алгоритм), а «бессознательное» - то, что соответствует результату реализации алгоритма на n-м шаге применительно предшествующему результату. Бессознательное, таким образом, «записано» в сознании в виде еще несбывшегося послания из настоящего в будущее (а настоящее здесь – это «строительные элементы» и «способы обращения с ними», данные сознанию в каждый момент развертки послания). В сознании, таким образом, существует и материал и механизм развертки.

Гегелевская Логика дает нам еще одну аналогию. Я имею в виду эти переходы, в которых из «клеточки» «чистого бытия» («образующий элемент») и «рефлексии» (порождающий алгоритм) рождаются «наличное бытие», «качество», «количество», мера», «явление», «сущность», «понятие», «действительность»… В чистом бытии и рефлексии всё уже есть. Если еще раз прибегнуть к метафоре, это - голографический принцип: в части содержится целое.

Я полагаю, что здесь другой возникает важнейший вопрос, на который если мы не отвечаем, то порушится вся возможная теоретическая конструкция, которую можно было бы построить. Любое теоретизирование при игнорировании этого вопроса - не более чем наша интеллектуальная спекуляция. Вопрос следующий: зачем природе нужна эта психическая форма жизни?

Зачем для природы нужна эта форма? Это замечательный, на самом деле, вопрос. Вопрос о смысле. …Но ведь вопрос «зачем?» никогда не возникает у природы. Это вопрос, который возникает у субъекта. Вопрос, идущий от моего «Я».

Здесь даже речь не о смысле, в привычном понимании этого слова. Скорее, об Идее. Хотя, можно говорить и о смысле, если мы допускаем возможность смыслопорождения у природы. Зачем объективному субъективное? Мы не вымышляем структуры и функции собственного психического устройства, это природное изобретение. Так мы устроены, это не наш произвол - отражать действительный мир. Мы лишь порождаем собственное психическое содержание, но никак не структуру и функции сознания. Есть законы, абсолютно объективные законы функционирования этого психического аппарата, установленного на человеческом организме.

Зачем природе это изобретение, правильно?

«Я» порождает эту логику, которая приписывается природе. Но законы существуют независимо от человека. Законы психики – это физические законы, в том смысле, что они не измышляются, а открываются, будучи уже существующими объективно. Можно даже продолжить эту линию рассуждений и показать, как в вопросе «Зачем?» естественнонаучное смыкается с гуманитарным. И все же, по Вашему, зачем природе мучительное человеческое «зачем»?

Зачем природе нужна была психическая форма отражения? Для меня вопрос о возможности смыслопорождения в природе вообще – это вопрос о правомерности постулата сообразности в масштабах природы. Но я отрицаю правомерность этого постулата (именно как постулата, как опорной идеи) даже применительно к человеческому индивидууму. А уж в том, что касается природы в целом, отдаю идею сообразности, осмысленности проявлений сущего, полностью на откуп поэзии, мифопоэтическому мышлению, даже тогда, когда оно «позиционирует» себя в качестве философского или научного. Возьмите «Проселок» Хайдеггера. Исповедь древа, тропы – все здесь осмыслено. Опыт глубинного осмысления того, что есть в мироздании, самого мироздания - в каждой частице его. Или «принцип синхронистичности» Юнга… Я видел коллег, уверовавших в синхронистичность. А вот я, будучи в какой-то мере сторонником, и Юнга и Хайдеггера, отнюдь не сторонник идеи всеобщей осмысленности и неслучайности семантических рифм, образуемых единовременно протекающими событиями.

...Нет, правда, Андрей, принцип осмысленности природы, всего сущего, это «допущение», отзывающееся во мне, скорее, сомнением, чем согласием. А «сомневаюсь, что допускаю» - это воздерживаюсь (я писал о логической композиции «сомневаюсь» и «допускаю» в «Алгебре когито»).

Согласен, в вопросе «зачем?», в этом дискурсе, естественнонаучное смыкается с гуманитарным… И всё-таки, слово «зачем» и все, что связано с этим словом, это порождение нашего ума, а не порождение природы как таковой. Вот почему, обсуждая проблему «зачем?», я переворачиваю вопрос: «Зачем субъективному объективное?

Законы тоже порождение ума Эйнштейна, Ньютона?

Да, законы это тоже порождение ума. Но в том, что касается их содержания воли субъекта здесь нет. Эти законы, являясь порождением ума, не несут в себе отпечатка «зачем». Ни один химический, физический, биологический и так далее законы не заключают в себе этого вопроса. Они потому-то и становится «законами природы», что в них нет никакого «зачем».

То есть, нет антропологической начинки?

Антропологическая начинка это и есть вопрос «зачем?». Начинание начинки, начинение начинки, - всё это «от субъекта». Только у субъекта, только у моего «Я», только у сознания есть этот вопрос.

Да, это совершенно правильно, но тут несколько другой разворот темы должен быть. Если мы не верим, ну просто не верим в разумность природы, в разумность, в буквальном смысле слова, тогда вообще невозможно никакое познание.

Возможно… когда мы достраиваем природное до разумного. Набрасываем на природу смысловые гештальты… латая дыры бессмысленности. Всё это, в конечном счете, гегелевские сюжеты: о соотношении действительного и разумного. Но я, всё же, говорю сейчас о другом… Надо просто понять и принять, что мы - вторая природа… природа особая. Для нас, существующих в квазифизическом мире, есть свои законы - квазифизические, и свои, квазифизические, категории. Категория смысла одна из таких категорий…

То есть, функциональная организация психики регулируется квазизаконами, которые мы сами придумываем для себя? Так?

Само устройство психического несет в себе два начала. Оно заключает в себе субъективное и объективное. От субъективного – смыслы, а объективное – на смыслы скупо… Вот о чем я сейчас говорю. Но это не я говорю, это - Кант. Это - кантианский подход, и для меня он значим. Ведь Кант… он не только говорил, что, по сути, мы вносим квазиестественные построения в мир (и что вообще естественное связано с привнесениями, и что смысловые опоры мы точно также вносим в себя). Кант открыл это. На этих привнесениях и зиждется «зачем?». И по той же причине нам всякий раз кажется, что есть ответ на этот вопрос.

Просто в силу своей человеческой природы…

Да, по своей природе. Кант вот как-то отважился сказать об этом… Но давайте будем последовательными и скажем со всей категоричностью: не всё, не всё в человеческой природе, поведении, активности, не всё в сознании может быть осмыслено, проинтерпретировано в контексте «зачем?» В этом и состоит мое представление о психике, человеке, активности человека. Традиционно, со времен Аристотеля поведение человека, вместе со всем мирозданием, рассматривается как направляемое энтелехией (конечной целью), природа человека - как нечто, пронизанное его интересом, из которого она может быть понята, осмыслена. Однако же, когда дует ветер, мы не спрашиваем «зачем» и «ради чего». Мы говорим, что он дует «куда-то» и «почему-то». Мы не используем тут телеологических определений. Это в мультиках ветер дует «ради чего» и «зачем». Когда же мы рассматриваем человека, мы всякий раз спрашиваем, зачем и ради чего, - не только почему и куда (хотя также и этим интересуемся), но непременно – ради чего и зачем! Будто бы все в психике, сознании, поведение человека, подчиняется теологическому основанию, будто постулат сообразности сомнению не подлежит. Но я оспариваю этот постулат. Я обозначаю его формы, этого постулата, – гомеостатическая, гедонистическая, прагматическая, прочие формы – обозначаю и критикую их. Критикую сам принцип заданности, определенности (определенности) человека Вершинной или Глубинной Целью, - как бы мы не истолковывали эту изначальную Цель. Я говорю: в силу законов работы нашего разума, мы вносим Цель, ищем Смысл… Но, опять-таки, как разумные существа, мы способны оппонировать этим законам, сознавая, – ограничивать их. А что до смыслов природы… мы познаем мир по законам самопознания – и в этом корень иллюзий.

Формы активности - они производны от сознания?

Да, производны.

То есть сознание есть необходимое условие для таких феноменов?

Да, безусловно. И я хотел бы, если позволите, обратить Ваше внимание на более общую проблему понимания истоков активности.

Я вижу три возможных концептуальных системы интерпретации детерминант сознания и поведения, три точки зрения на этот предмет. Первая – это точка зрения Цели, телеологическая точка зрения, мы о ней только что говорили. Мол, ищите, и вы обязательно доберетесь до некоего целевого основания, которое якобы изнутри упорядочивает все проявления активности. Вторая - это точка зрения Хаоса…

Вы имеете в виду, достаточно популярную сейчас теорию Хаоса?

Теория Хаоса, ну, в варианте психологическом, это теория Фрейда, - с появлением, наряду с либидо, и танатоса, - после этого, естественно, уже не осталось единого целевого основания для расшифровки тайн активности.

Фрейд - первая попытка создания психологической теории хаоса?

Возможно, что так… Не берусь утверждать… Идея хаоса потом отчетливо была прорисовано Фанти в его микропсихоанализе… Хаос, как основание человеческого бытия. В отличие от всех телеологических теорий…

Всех, так или иначе, каузальных.

Всех телеологических каузальных теорий. А вот тут хаос, разброд подсистем, так скажем. Каждая их которых стремится к своей собственной цели. Например, «заинтересованная подсистема тревоги». Я когда-то эту мысль высказал в статье, в 1975 году, в «Вопросах психологии». Потом, я думаю, совершенно независимо от меня, психиатр Файвишевский, развивал те же идеи…

В этом смысле, человек множественен?.

Он множественен. Существуют замечательные теоремы, я имею ввиду достижения школы Бернштейна, Гельфандта, Цетлина, их сотрудников, описывающие поведение конечных автоматов в некоторой среде обитания. Доказано, что, для того, чтобы добиться максимума в своих взаимоотношениях со средой, они должны вступать в коалицию друг с другом - объединяться в целостность. Не целому нужны части, а частям необходимо целое. Я говорил только что о подсистеме тревоги. Конечно, она необходима для жизни, для выживания. Но она работает отчасти и на себя; сигналы тревоги – это её «пища». И если, положим, очень долго сигналов тревоги не поступает извне, она сама начинает их продуцировать. У каждого из субъектов, образующих целое, есть свои интересы… Разумеется, можно вообразить, что есть некий «сверхсубъект», управляющий ими (именно это я отрицаю), но можно принять гипотезу о синергии субъектов, играющих пьесу, не написанную еще никем, творящих свою музыку без предварительного замысла и без дирижера. …Джаз!

Но тогда есть какой-то выделенный язык внутренней коммуникации.

И тогда есть язык внутренней коммуникации. Я говорю, что среди этих подсистем, каждая из которых работает на себя, есть одна подсистема, которая не работает на себя. Точнее она так работает на себя, что в ее интересах – обеспечение работы других подсистем. Я говорю об информационном зеркале, позволяющим одним подсистемам получать сведения о работе других подсистем, так что каждая знает каждую. Подсистема, которая налаживает эту коммуникацию, связывает подсистемы одну с другой… как бы Вы ее назвали?… – «Я». Функция Я – «отзеркаливать», сообщая о том, что творится в каждом из субъектов, в составе целого, о каждом – каждому. Универсальная функция – отражать…

Оно так отражает, так имитирует, что создаются нелепые, совершенно неадаптивные порой проявления.

То есть «Я» по природе своей рефлексивно, верно?

Рефлексивно. Возникает такой вопрос: «Хорошо, есть целевой хаос. Есть заинтересованные подсистемы (их можно называть субъектными подсистемами, «субличностями» и т.п.). Они действуют в своих интересах. Но нет ли такой подсистемы, у которой нет ни одного собственного интереса, который бы не был в то же время опосредствован интересами других, смежных подсистем?

Я буду исходить из того, что такая подсистема возможна, что суть ее в рефлексивном соотнесении между собой других подсистем, и что такая подсистема уже нами названа: это - «Я». Иными словами, мы говорим о том, что «Я» живет «заимствованными» интересами смежных целевых систем. Но это отнюдь не значит, что ей не свойственны свои интересы (просто они от интересов других подсистем неотчуждаемы). И я могу сейчас указать некоторые интересы «я», благодаря которым его не выталкивают со сцены другие заинтересованные подсистемы.

«Я» - согласовывает устремления других подсистем. Именно согласовывает, а не упорядочивает, потому что система «я» не - по крайней мере, в моей модели - не играет роли какого-либо третейского судьи. «Я» не судит и не ранжирует. Первый ее интерес – это соотнесение интересов других субъектных подсистем. А для этого их нужно рефлексировать. И уже в этом пункте можно разграничить «идеал» и «анти-идеал» в функционировании «я»-системы. Анти-идеал в построении «я» - это, конечно, булгаковская Аннушка-Чума. Вы помните, она появлялась, и тут же начинался скандал. Она была мастером диссоцирующего управления, постоянно порождающего конфликты. Аннушка-Чума в душе порождает столкновение всевозможных «персонажей» и «сил»: влечение и долг, свобода и ответственности (В. Франкл говорил, что напротив, статуи Свободы должна стоять статуя Ответственности), «Оно» и «сверх-Я», берновский Родитель и Дитя, Либидо и Танатос и т.д. и т.п. Такое «я» будет содействовать бунту и вымещению вместо прощения и приятия, будет порождать идеи, которые сводят с ума и ведут к полной деструкции поведения.

На фоне анти-идеала, рельефнее выступает то, что мы вкладываем в понятие об истинном «я». Истинное, совершенное «я» позволяет каждой системе, по крайне мере, с точки зрения внешнего исследователя, быть представленной в «я» самотождественным образом. Идеально-устроенное «я» - это: точная рефлексия смежных систем и примирение каждой из них с каждой. Такое «я» являет нам лик «миротворца». Оно предоставляет возможность, через рефлексию в нем, воплотиться каждой из систем и через обратный шаг рефлексии, когда «я» воплощается в смежных системах, прийти к согласию (примирению). Истинное «я», также как и «дурное» «я», живет между молотом и наковальней. Но иначе оно жить «не умеет»: «жить» для него это значит - быть инструментом опосредствованной рефлексии.

Существует и другой интерес, присущий системе «я». Он состоит в том, чтобы продуцировать саму способность к имитации (рефлексии) по отношению к другим подсистемам. Ибо для того, чтобы «я» справилось с решением первой задачи – примирения, оно должно уметь повторять в своих состояниях содержание смежных подсистем, быть универсальным имитатором. Оно так отражает, так имитирует, что являют во вне какие-то «дикие», нелепые какие-то «штуки». Это – и абсурдные действия, о которых говорят: «Прекратите юродствовать!», это – и риск бескорыстный, мною любимый (он тоже несет в себе это «проигрывание»!), и - показное злодейство (а иногда просто злодейство из разряда немотивированных), и - «поддавки при игре в прятки», и - «нарцистическое самосозерцание», и также – игры не-детские в кабинете у терапевта… Родитель, Взрослый и Дитя – Берна, архетипы - Юнга, «субличности» - Ассаджиоли, «Фигурки сна», «Монстры» - Минделла – все эти внутренние субъекты превращаются при этом в эталон для подражания «Я». Наше «Я» как бы присоединяется к каждому из этих субъектов, повторяя их, – такого рода присоединения… ну, совершенно непрагматично. Нет смысла искать здесь иной смысл, чем просто имитация для имитации – для порождения (измерения) самой способности к имитации, способности быть чем-то иным.