1. Этика и эстетика

В поршневском анализе главного этического вопроса "что такое хорошо и

что такое плохо?" отмечу три взаимосвязанных аспекта.

1. С одной стороны, это исследование происхождения самой оппозиции

2. "плохого" и "хорошего".

Из предыдущего изложения должно быть ясно, что "плохим", "некрасивым" в

конечном счете оказывается все, что прямо относится к поведению палеоантропа

времен дивергенции, что хотя бы отдаленно напоминает такое поведение,

наконец, все то, что можно интерпретировать как "соучастие" в его грязных

делах, как "попустительство" ему, "соглашательство" с ним и т.п.

Характерно, что всевозможные этические своды разработаны в части "что

такое плохо?" всегда гораздо подробнее, детальнее, ярче, чем в части "что

такое хорошо?". "Хорошо" - это все, что не "плохо". Поэтому, хотя

большинство сравнительно-исторических исследований по этике и эстетике

занимается почти исключительно представлениями о "хорошем" и "красивом", с

точки зрения Поршнева, напротив, наиболее интересными были бы исследования

именно того, что в разные эпохи у разных народов считалось "плохим" и

"некрасивым".

3. С другой стороны, это исследование самого физиологического и

4. психологического механизма осуществления запрета - запрета делать что-либо

5. "плохое". Поршнев так описывает общую "формулу" любого запрета - "нельзя,

6. кроме как в случае...":

"Все запреты, царящие в мире

людей, сопряжены хоть с каким-нибудь, хоть с малейшим или редчайшим

исключением. Человек не должен убивать человека, "кроме как врага на войне".

Отношения полов запрещены, "кроме как в браке", и т.п. Пользование чужим

имуществом запрещено, "кроме как при дарении, угощении, сделке" и т.п.

Совокупность таких примеров охватывает буквально всю человеческую культуру.

Складывается впечатление", - осторожно продолжает Поршнев, - "что чем глубже

в первобытность, тем однозначнее и выпуклее эти редчайшие разрешения, с

помощью которых психологически конструируется само запрещение. Нечто

является "табу", "грехом" именно потому, что оно разрешено при некоторых

строго определенных условиях. Это - запрещение через исключение.

По-видимому, при этом в обозримой истории культуры представления о "табу",

"грехе", "неприкосновенном", "сакральном"" и т.п. мало-помалу утрачивают

свою генерализованность в противоположность чему-то, что можно и должно.

Происходит расщепление на много конкретных "нельзя". Достаточно наглядно это

видно в том, как в христианстве или в исламе усложняется классификация

"грехов" не только по содержанию, но и по степени важности"

⁴².

Какова же природа такого специфического "конструирования" запрета?

Отвечая на этот вопрос, Поршнев ссылается среди прочего и на "философию

имени", разработанную Лосевым:

"Расчленяя в слове как бы ряд

логических слоев или оболочек, Лосев особое внимание уделил тому содержанию

слова, которое он назвал "меоном": в слове невидимо негативно

подразумевается все то, что не входит в его собственное значение. Это как бы

окружающая его гигантская сфера всех отрицаемых им иных слов, иных имен,

иных смыслов. Если перевести эту абстракцию на язык опыта, можно сказать,

что слово, в самом деле, выступает как сигнал торможения всех других

действий и представлений кроме одного-единственного"

⁴³.

Происхождение специфической формулы культурных запретов - запретов

через исключение - лежит в физиологической природе суггестии. Резюмируя

долгий эволюционный путь от интердикции к суггестии, Поршнев пишет:

"Но, в конце концов, возникают, с одной стороны, такие сигналы,

которые являются стоп-сигналом по отношению не к какому-либо определенному

действию, а к любому протекающему в данный момент (интердикция

⁴⁴); с другой

стороны, развиваются способы торможения не данной деятельности, а

деятельности вообще; последнее достижимо лишь посредством резервирования

какого-то узкого единственного канала, по которому деятельность может и

должна прорваться. Последнее уже есть суггестия"

⁴⁵.

Возникнув в качестве инструмента торможения всего, кроме чего-то

одного, суггестия породила два различных социальных феномена: слово

человеческой речи, в которой доминирующим стало "можно только это", то есть

"должно", и культурную норму, в которой, наоборот, доминирующим стало

"нельзя все остальное".

7. Наконец, Поршнев специально анализирует наиболее древние запреты,

8. выделяя три их важнейшие группы.

К первой группе он относит запреты убивать себе подобного, то есть

ограничение сформированного в ходе дивергенции фундаментальной биологической

особенности человека, о чем уже шла речь выше:

"По-видимому,

древнейшим оформлением этого запрета явилось запрещение съедать человека,

умершего не той или иной естественной смертью, а убитого человеческой рукой.

Труп человека, убитого человеком, неприкасаем. Его нельзя съесть, как это,

по-видимому, было естественно среди наших далеких предков в отношении

остальных умерших. К такому выводу приводит анализ палеолитических

погребений"

⁴⁶.

"С

покойника неприкасаемость распространялась и на живого человека. Он,

по-видимому, считался неприкасаемым, если, например, был обмазан красной

охрой, находился в шалаше, имел на теле подвески. На определенном этапе

право убивать человека ограничивается применением только дистантного, но не

контактного оружия; вместе с этим появляются войны, которые в первобытном

обществе велись по очень строгим правилам. Однако человек, убитый по

правилам, уже мог быть съеден"

⁴⁷.

Таким образом, Поршнев намечает процесс постепенного преодоления

"свойства" человека убивать себе подобных. В другом месте он так говорит о

процессе монополизации государством права убивать (об этом пойдет речь в

разделе Политические науки):

"Тут речь не об оценке - хорошо это

или плохо. Ведь можно посмотреть на процесс этой монополизации как на путь

преодоления человечеством указанного "свойства": как на запрещение убивать

друг друга, осуществляемое "посредством исключения" - для тех узких

ситуаций, когда это можно и должно (таков механизм осуществления многих

запретов в истории культуры, в психике человека)"

⁴⁸.

Ко второй группе запретов Поршнев относит "запреты брать и трогать те

или иные предметы, производить с ними те или иные действия. Эта группа

запретов особенно тесно связана с формированием общественного отношения

собственности"

⁴⁹, о чем речь будет в следующем

разделе.

Наконец, к третьей группе запретов Поршнев относит половые запреты, в

частности, наиболее древние из них - запрет полового общения матерей и

сыновей, затем братьев и сестер. Подводя итоги своему анализу образа жизни

древнейших людей, Поршнев пишет:

"На заре становления общества

[...] эти запреты означали преимущественные права пришельцев-мужчин. Но

сложившийся таким образом конфликт между ними и младшими выросшими на месте

мужчинами разрешился в форме, во-первых, обособления младших в особую

общественную группу, отделенную от старших сложным барьером, во-вторых,

возникновения экзогамии - одного из важнейших институтов становящегося

человеческого общества"

⁵⁰.

Как уже говорилось выше, система "тасующегося стада" предполагает

непрерывное обновление его состава, в ходе которого время от времени

появляются новые пришельцы-самцы, примыкающие к этому "стаду", а через

некоторое время вновь покидающие его.