Талкотт Парсонс
.docxТак вырисовывается система категорий, описывающая социальную структуру, окружающую действие. С точки зрения Парсонса, это институциональная система, формирующая и мотивирующая действие. Именно она принимается за константу при анализе социального действия.
То, что разработал Парсонс как структурно-функциональный анализ, - это инструмент. Общие понятия социологии: "социальное взаимодействие", "социальный институт", "ожидания", "ценности" - представлены здесь не в виде картины, в которую должно вписаться действие, а в качестве категорий, с помощью которых оно будет анализироваться.
Все это было непонятно, сложно, очень непривычно и вызывало массу споров и претензий. Но сложности в судьбе этой общей теории и структурно-функционального подхода вызывались не только непониманием. Вся обстановка была неблагоприятна для ее популяризации. Наряду с антипозитивистами, с их недоверием к теоретическим построениям, и неопозитивистами, с их суровым воздержанием от анализа субъективных явлений и факторов, существовала еще сильная оппозиция со стороны "левых".
Это движение зародилось в 20-е гг. XX века, а уже в 1930-40-х гг. оформилась неогегельянская франкфуртская школа. В качестве противовеса всему созданному в науке до сих пор она выдвинула "неомарксизм" и "критическую социологию". Ее принципы ее были сформулированы Хоркхеймером в 1937 г., как раз в год выхода первой крупной работы Т.Парсонса. Требования научности и объективности для социологии были объявлены "претензиями". Познающий субъект и познаваемый объект должны были восприниматься в нераздельном единстве, предметом же изучения должна была стать вся человеческая и внечеловеческая природа ("праксис"). Естественно, это не под силу индивидуальному исследователю, а потому исследователем мог быть, согласно данному направлению, только "общественный человек", "тотальный познающий субъект", имеющий предмет познания не вне себя, а в себе. Как истинные марксисты (хотя и "нео"), они видели путь развития человечества только через борьбу и конфликты, и кончили тем, что приняли активное участие в качестве идеологов в "контркультурных" выступлениях молодежи 1960-х гг.
В силу своей установки на критику, борьбу и ниспровержение всего стабильного и сложившегося веками, они представляли полную противоположность Парсонсу с его постоянным вниманием к тому, что сохраняет устойчивость общества и помогает ему восстанавливать нарушенное равновесие. Система социальных институтов, регулирующая всю совокупность социальных действий и социальных отношений в обществе, воспринималась ими интуитивно как нечто враждебное, что необходимо тотчас раскритиковать, свергнуть и заменить каким-нибудь "тотальным субъектом", - как в теории, так и на практике. Это так, поскольку в их концепции теория и практика были едины, и, изучая, человек одновременно сознательно или бессознательно изменяет мир, причем, естественно, в направлении основных посылок своей теории. Поэтому Парсонс был для них естественным противником и объектом критики. Критика их часто была довольно бессодержательна, зато весьма одушевленна, и ей удалось сформировать в общественном сознании некоторые устойчивые оценочные штампы, сохранившиеся и после того, как сами они, потерпев фиаско в роли участников и вдохновителей контркультурного молодежного движения конца 1960-х гг., сошли со сцены. К чисто научным и идеологическим мотивам критики добавились также и другие.
Во второй половине 1960-х гг. движение левых в массе студентов привлекло к себе и некоторых молодых преподавателей. Их критика особенно остро была направлена против старой профессуры, якобы не дающей простора молодым революционным силам. А поскольку Парсонс тогда уже был пожилым и почтенным профессором, то он тоже был представлен "ретроградом", а концепции его огульно названы "устаревшими".
Вся эта борьба и критика, несмотря на ее разрушительные намерения и методы, тем не менее, имела и определенные положительные последствия, поскольку расчистила поле для появления в социологии новой парадигмы, и даже не одной. В частности, это касается подхода к изучению социальных отношений через сознание индивида с использованием лингвистических методов. Безусловно, новые подходы обогатили нашу науку. Тем более что ученые стали гораздо осторожнее в обращении с понятиями "новое" и "старое". Страсти улеглись, и появление новых подходов уже не рассматривается как повод к отрицанию всего сделанного до сих пор. Надо сказать, что крупные социологи никогда так не поступали, но теперь эталон этот утвердился как обиходный в науке. Философия науки постпозитивистского направления (критический реализм К.Поппера и И.Лакатоса, а также историческое направление Т.Куна и Дж.Холтона) выработала представление о социологии как науке мультипарадигмальной, т.е. обладающей несколькими парадигмами, которые могут сосуществовать одновременно. Утвердившийся в 1970-е гг. постпозитивизм способствовал более спокойному и взвешенному отношению к различным теориям и направлениям внутри науки. В разное время в связи с разными социальными задачами и запросами одни теории и подходы могут выдвигаться на первый план, а другие - как бы выходить из центра внимания научной общественности.
Интересна судьба теорий Парсонса в России. С начала 1960-х гг., когда социология как наука была вновь признана у нас и было разрешено ею заниматься, пришедшие в эту область философы, историки и прочие[8] стали, что называется, "оглядываться по сторонам" в поисках какого-то материала для размышления на социологические темы. Марксизм как теория еще продолжал оставаться в силе, и некоторые ученые старшего поколения пытались приспособить его для новых целей и новых социальных задач, но для молодежи это казалось делом скучным, и она обратилась к зарубежным социологам. Изучали польскую литературу, переводилось кое-что с немецкого (в частности, словарь Рене Кенига "Настольная книга социолога" и методическое пособие по массовому опросу Э.Ноэлль-Нойман), но, конечно, больше всего внимания было уделено английской и американской социологии. И здесь интересующиеся буквально на каждом шагу наталкивались на Т.Парсонса. К тому же, многие его работы как раз выходили в различного рода сборниках и в журналах, а работы других социологов, буквально пестрели ссылками на него.
Естественно, Парсонс привлек внимание наших социологов, и многие начали понемногу читать его, а затем и переводить небольшие статьи и отдельные куски из более крупных работ. Все это приносилось на семинары и предъявлялось в виде докладов, а потом подвергалось обсуждению.
Семинары в эти годы (1960-70-ые) являлись очень эффективным средством научного общения. Они возникали при различных учреждениях, где работали ученые, но связаны были чаще всего совсем не с этими учреждениями, а со своими руководителями. Например, семинар Г.П.Щедровицкого "ходил" за своим руководителем и собирался то в одном институте, то в другом, а чаще и вовсе на квартирах участников. В этот период уже не было таких репрессий, как в сталинские времена, когда за проведение неофициально собравшегося семинара можно было угодить в тюрьму независимо от его темы. В 1960-70-е гг. семинары уже не запрещались, хотя наблюдение за ними велось. Так, довольно быстро фамилия Парсонса стала известна идеологическим "контролерам" науки, которых возглавляли философы Константинов, Федосеев и некоторые другие крупные фигуры со званиями и степенями. Тут же в докладе на каком-то пленуме эта фамилия и прозвучала "с высокой трибуны" в ряду других буржуазных ученых, которыми слишком увлекается наша молодежь (при этом американский теоретик был назван Парс`оном - с ударением на втором слоге). Однако молодежь продолжала увлекаться: доклады ставились и в семинаре Олега Генисаретского, и в семинаре Бориса Юдина, но больше всего в семинаре Юрия Левады, который как раз организовался в новом Институте конкретных социальных исследований (ИКСИ). Этот институт только что был создан из разного рода социологических групп. Здесь Парсонсом занимались серьезно, собирали переводы из его работ и, отредактировав, перепечатывали и переплетали, что служило затем пособиями по социологическим теориям всем, кто интересовался этой сферой.
Все это, естественно, не нравилось властям. Вместо того, чтобы развивать марксистскую теорию, прилагая ее ко все новым проблемам и сферам, научная мысль уходила куда-то в сторону, попадала под влияние буржуазных теорий и идеологий. И это действительно так и было. В 2002 году был собран и издан большой том переводов Парсонса, сделанных именно в те времена (Талкотт Парсонс. «О структуре социального действия»). В качестве одного из приложений в нем было опубликован "круглый стол", в котором даются интервью с разными социологами, по преимуществу с теми, кто Парсонса в свое время переводил, перепечатывал, читал и "распространял" [2, cc. 730-860]. Любопытно отметить, что почти все бывшие переводчики Парсонса констатировали один важный факт: "Он поставил мне социологическое мышление, в общем-то, он сделал из меня то, что я есть". Это был действительно впечатляющий "импринтинг" хорошо разработанных, высокого уровня и качества научных схем. Даже если вначале не все было понятно, но качественный уровень чувствовался безошибочно, особенно на фоне того, что в те времена предлагалось отечественной философией.
В конечном счете, все завершилось по трафарету: семинар Левады был разогнан. Сам Левада подвергся проработке на партсобрании, сборник его лекций по социологии, прочитанных на факультете журналистики МГУ, был арестован и так и не увидел света.. Впрочем, погрому подвергся и весь институт. Был смещен его прежний директор А.М..Румянцев, на его место назначен М.Н.Руткевич с явной задачей "привести в порядок" ИКСИ. Почти все более или менее заявившие о себе в то время социологи были уволены или сами уволились, за ними уходили сотрудники их секторов и групп. Материалы "круглого стола", на которые мы уже ссылались, показывают, как складывались судьбы первых наших "парсонианцев" [2, cc. 730-860].
В целом прекратить распространение "буржуазных идей" не удалось. Но науке был нанесен большой ущерб: люди, уже успевшие квалифицироваться как социологи и приобретшие знания в теории и методологии науки, вынуждены были устраиваться в какие-то учреждения, где социология была лишь подсобным отделом или даже сектором. Им вменялось в обязанность заниматься чисто практическими проблемами данной отрасли. А некоторые на многие годы, а то и навсегда вообще прекратили заниматься наукой, и нашли себе занятия в других областях. А когда началась перестройка и возникли обстоятельства, в которых вмешательство научной мысли могло бы быть необходимым и эффективным, оказалось, что в области макросоциологии у нас нет не только никаких разработок, но даже и заделов. Как был, так и остался тот же самый марксизм, который все пытались "украсить человеческим лицом". Но что можно извлечь из марксизма, если выбросить на свалку явно уже устаревшие теории борьбы классов, гегемонии пролетариата, отмирания государства и проч.? Теории же, разработанные Теннисом, М.Вебером, Дюркгеймом, Знанецким и Парсонсом, да и многими другими современными им социологами, оказались не освоенными. Вопросы движения и саморегуляции больших социальных систем и социальных структур оказались где-то вне поля интересов наших социальных наук. Культура изучалась на уровне этнографии, к изучению социальных переменных личности намечались лишь первые подходы, а в области социологии и философии (практически они были еще достаточно сильно слиты) процветал "развитой социализм", "социальное планирование", добавляемое "материальным стимулированием" и еще кое-какими понятиями, накопленными за все годы советской науки.
Надо подчеркнуть, что нельзя полностью отрицать достижения и этого периода. За двадцать лет наша социология очень много усвоила из того, что было создано в этой науке за годы нашего безвременья. Но этого оказалось все-таки недостаточно, и экономисты, развивая свои фантастические проекты перехода к рыночной экономике в течение 500 дней и проч., вовсе не имели никакой ориентации на социальные науки, а тем самым и на социальные процессы, которые должны были развернуться в результате столь крутых поворотов. В общем, попытка утвердить марксизм в виде ведущей теории наших наук привела к весьма плачевным результатам.