НАВ № 2 - 1999

что последний занял золотоордынский трон по повелению Великого кагана, причем хан Сартак официально стал вторым человеком империи, то есть подчиненным Менгу. Судя по всему, его политическая деятельность шла вразрез с интересами подавляющего большинства джучидов, поэтому всесторонняя поддержка Каракорума ему была крайне необходима (Мыськов Е.П., 1998, с. 76). Совершенно ясно, что получить такую поддержку Сартак мог лишь в случае неукоснительного исполнения всех наиболее важных требований столичной администрации и при демонстративном проявлении верноподданических чувств. Выпуск монет от имени Менгу мог бы служить наглядным подтверждением его политической «благонадежности». Однако, если Сартак и имел намерение чеканить такие монеты, вряд ли он смог его осуществить. По данным армянских и персидских авторов, он скончался вскоре после возвращения из Каракорума, а у Джузджани отмечено, что это произошло всего через несколько дней после его прибытия в Золотую Орду (Тизенгаузен В.Г., 1941, с. 19). Хотя за столь короткий срок организовать выпуск обильной денежной эмиссии было крайне затруднительно, полностью исключать возможность чеканки монет от имени Великого кагана по распоряжению Сартака вряд ли правильно.

Боракчин, так же как и Сартак, была поставлена во главе улуса по приказу Менгу. Следовательно, можно не сомневаться в том, что ее политическая деятельность во многом, если не во всем, совпадала с деятельностью Сартака и отвечала интересам партии Менгу. При этом положение Боракчин было еще более шатким, чем положение ее предшественника, так как она, в отличие от Сартака, не имела никаких законных прав на управление Золотой Ордой. Это в полной мере относится и к Улагчи, который был малолетним ребенком. Ее политические устремления не находили отклика у большинства золотоордынских аристократов (Мыськов Е.П.,

1998, с. 79). Поэтому Боракчин могла удержаться у власти, только опираясь на всестороннюю поддержку своих могущественных покровителей из Каракорума. Чеканка монет с именем Великого кагана в этом случае отражала не только факт полного признания его верховной власти, но и «законность» правления Боракчин, по повелению которого она была назначена регентшей при несовершеннолетнем наследнике. Боракчин удерживалась у власти около двух лет, так что времени для воплощения в жизнь идеи выпуска монет от имени Менгу у нее было вполне достаточно. Таким образом, у нас есть веские основания предполагать, что монеты с легендой «Менгу каган верховный» чеканились по распоряжению Боракчин в годы формального правления Улагчи, то есть в период с 1257 по 1259 гг.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Мухамадиев А.Г. 1983. Булгаро-татарс- кая монетная система XIII—XIV вв. М.

Мыськов Е.П. 1998. Золотая Орда при Сартаке и Улагчи // Нижневолжский археологический вестник. Вып. 1. Волгоград.

Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. 1957. М.

Сафаргалиев М.Г. 1996. Распад Золотой Орды // На стыке континентов и цивилизаций. М.

Тизенгаузен В.Г. 1941. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II. М.; Л.

Трепавлов В.В. 1993. Государственный строй Монгольской империи XIII в. М.

Федоров-Давыдов Г.А. 1987. Денежное дело и денежное обращение Болгара // Город Болгар. Очерки истории и культуры. М.

Янина С.А. 1954. Джучидские монеты из раскопокисборовКуйбышевскойэкспедициив Болгарах в 1946—1952 гг. // МИА. ¹ 42. М.

Сообщения античных авторов IV—III вв. до н. э. о сарматах и Сарматии скудны и неопределенны. В такую категорию сведений можно отнести сообщения Теофраста и Антигона Каристского об области «Сарматия» (Теофраст, фр., 172; Антигон Каристский, CLII). По идентификации, которую предложил Д.А. Мачинский (Мачинский Д.А., 1971, с. 46), это район Приазовья, что косвенно свидетельствует о продвижении сарматов к западу от Танаиса (Дона) уже в IV—III вв. до н. э. Данные письменных источников этого времени и немногочисленные археологические памятники все-таки подтверждают факт проникновения некоторых сарматских групп западнее Дона вIV—III вв. до н. э. Ко II в. н. э. в античной литературе фигурируют две Сарматии: Европейская и Азиатская (Птолемей, Географическое руководство. Кн. III, гл. 5; Кн. V, гл. 8). За первой Сарматией обозначалась территория бывшей Скифии, которая к этому времени переместилась на Крымский полуостров, а за второй — территория задонских кочевников. В I—II вв. н. э. сарматские племенные союзы играют главную полити- ческую роль в Северном Причерноморье. Во всех отношениях нас интересует Азиатская Сарматия. Термин «Азиатская Сарматия» носит в археологической литературе условный характер, в отличие от письменной антич- ной традиции, и обозначает территорию первоначального расселения «савромато-сармат- ских» племен.

Этническая карта Азиатской Сарматии позволяет локализовать здесь основной массив аорских, сиракских и с I в. н. э. аланских племен. Особенности погребального обряда и антропологического состава позволяют предположить, что племенные группы различного происхождения объединялись в более крупные племенные союзы, во главе которых стояли племена-гегемоны. Сами же племенные союзы были полиэтничны, а народы говорили на разных языках. Такая ситуация очень хорошо отражена у Аммиана Марцеллина (XXXI, 2, 13) применительно к аланам, которые «мало-помалу … под-

________________________________

чинили себе в многочисленных победах соседние народы и распространили на них свое имя, как сделали это персы». Все это вместе взятое вполне соответствует точке зрения некоторых авторов, утверждающих, что такие этнонимы, как аорсы, сираки, языги, роксоланы, аланы и др., носят собирательный характер, как и еще более широкое понятие «сарматы» (Смирнов К.Ф., 1984,

ñ.115; Скрипкин А.С., 1990, с. 191; Виноградов Ю.Г., 1994, с. 32—33).

На IV в. до н. э. в степях Южного Приуралья приходится становление раннесарматской культуры. При решении проблемы ее происхождения наиболее аргументированной признается концепция, высказанная К.Ф. Смирновым и М.Г. Мошковой (Смирнов К.Ф., 1977, с. 226—227; Его же, 1977а,

ñ.267—271; Мошкова М.Г., 1961; 1962; 1963; 1964; 1977; 1983). По их мнению, раннесарматская археологическая культура сложилась на базе культуры ранних кочевников VI—IV вв. до н. э. первоначально на территории Южного Приуралья, а в IV в. до н. э. носители ее расселились на Нижнюю Волгу и далее на запад. Некоторые элементы погребального обряда IV в. до н. э. свидетельствуют о том, что ранние сарматы часто хоронили своих умерших сородичей в «савроматские» курганы (могильники: Близнецы; Увак, кург. 15; Мечет-Сай, кург. 6 и 9 и т. д.), группируя погребения вокруг савроматской могилы. Поэтому не лишено смысла мнение К.Ф. Смирнова о сохранении живой памяти о своих «савроматских» предках (Смирнов К.Ф., 1975, с. 157). Хотя подобная стратификация кургана может свидетельствовать еще и об одновременности погребений обоих типов, тем более что отмечены случаи перекрывания могилы с сарматским погребальным обрядом савроматской (Железчи- ков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х., 1994, с. 7—8). Б.Ф. Железчиковым и А.Х. Пшеничнюком выделен ряд погребальных комплексов, со- четающих в себе савроматские и раннесарматские черты1, что тоже свидетельствует, скорее, о сосуществовании этих двух куль-

турных традиций в течение какого-то времени. Памятники с элементами савроматской и раннесарматской культурных традиций располагаются узкой полосой по восточному склону Южного Урала и Зауралья и составляют северо-восточную периферию савроматской и раннесарматской археологических культур.

В формировании раннесарматской культуры, по мнению исследователей, кроме савроматского этнического компонента, принимали участие различные племена лесостепного Зауралья (преимущественно иткульские и гороховские), Казахстана и, возможно, Приаралья (Мошкова М.Г., 1974,

ñ.48; Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988,

ñ.151—152 è äð.).

Вопросы, связанные с заселением Нижнего Поволжья и Волго-Донского междуре- чья ранними прохоровцами, рассматривались

âработах А.В. Лукашова (Лукашов А.В., 1983; Его же, 1986 и др.) и В.М. Клепикова (Клепиков В.М., 1997; 1998; 1998а и др.).

Попыткаразобратьсяв спецификераннесарматских памятников была предпринята недавно Б.Ф. Железчиковым и А.С. Скрипкиным. Ими подверглись статистической обработке более чем 1000 погребальных комплексов этой культуры (Железчиков Б.Ф., 1997; Скрипкин А.С., 1997). Весь материал был поделен на две хронологические группы: раннюю — IV—III вв. до н. э. и позднюю

— III—I вв. до н. э. Присутствие III в. до н. э.

âобеих группах объясняется авторами нечеткостью выделения памятников этого времени, отсутствием четких хронологических ориентиров (Железчиков Б.Ф., Скрипкин А.С., 1997, с. 213). Выводы, к которым пришли эти исследователи при анализе двух хронологических групп ранних сарматов, подтверждают основные ключевые моменты, выведенные раньше: 1) раннесарматский археологический комплекс оформился в Южном Приуралье; 2) в IV в. до н. э. начинается распространение раннесарматских культурных новшеств на территорию Нижнего Поволжья и Нижнего Подонья; 3) в погребальном обряде группы IV—III вв. до н. э. сохраняются многие элементы, присущие скифосавроматскому времени, которые изживаются к III—I вв. до н. э.; 4) очевидно, на формирование этнического состава населения Восточной Европы оказали влияние какие-то восточные кочевники, активизация которых приходится на III—I вв. до н. э.;

5) видимо, носителями раннесарматских культурных традиций были даи, верхние аорсы, аорсы, роксоланы и в какой-то степени сираки; 6) несмотря на различного рода инокультурные влияния, раннесарматская культура сохраняет ряд своих характерных черт, которые доживают до рубежа эр (Железчиков Б.Ф., Скрипкин А.С., 1997, с. 214—215).

Решение вопроса о статусе двух хронологических групп в рамках раннесарматской культуры принимается археологами с некоторыми оговорками, несмотря на существенные различия между ранней и поздней группами (Железчиков Б.Ф., Скрипкин А.С., 1997, с. 214).

Âпоследнее время нижневолжские раннесарматские комплексы IV—III вв. до н. э. детально изучались В.М. Клепиковым (Клепиков В.М., 1997; 1998; 1998а). С использованием различий в погребальном обряде и материальной культуре ему удалось выделить комплексы IV и III вв. до н. э.

Âсвоей диссертационной работе мною тоже была предпринята попытка расчленения раннесарматского антропологического материала на две группы (Балабанова М.А., 1998) и рассмотрения особенностей ранней

èпоздней групп ранних сарматов с точки зрения их краниологии. В результате этого исследования выяснилось, что антропологи- ческий состав ранних сарматов IV—III вв. до н. э. Нижнего Поволжья складывался из двух резко различающихся между собой краниотипов. Один из них массивный, с крупной брахикранной мозговой коробкой, широким, покатым и резко профилированным лбом. Лицо у него широкое, высокое, с ослабленной горизонтальной профилировкой. Нос выступает умеренно. Морфологические особенности этого типа предполагают наличие монголоидных черт. Другой — грацильный — насыщен, наоборот, европеоидным комплексом, тоже брахикранный и низкосводчатый, но гораздо мельче, чем первый. Лицо у него узкое и резко профилированное, с высоким переносьем и носовыми костями (Балабанова М.А., 1998, с. 71—72). Первый, массивный тип, за малым исключением, иденти- чен илекской и волго-донской группам археологических савроматов, ранним сарматам IV—III вв. до н. э. из Мечет-Сая и позднебронзовым сериям Байдага-III и черкаскульцам Красногорки. Второй краниокомплекс несколько специфичен, но, на мой взгляд,

Таким образом, раннесарматское население IV—III вв. до н. э. Южного Приуралья, если отвлечься от узколокальных нюансов, представляет собой европеоидов, у которых брахикранная низкосводчатая мозговая коробка сочетается с широким, ослабленным горизонтальным профилем лицевого скелета. Переносье и носовые кости высокие и резко выступающие. То есть у них присутствует тип восточных европеоидов, выделенный мною на материалах савроматской и

раннесарматской культур (Балабанова М.А., 1998, с. 67—68, 106—107).

Приступая к краниологическому анализу серии ранних сарматов IV—III вв. до н. э. из Нижнего Поволжья, следует отметить, что при составлении этой выборки большое внимание уделялось датировке комплексов, из которых они происходили.

Суммарная серия состояла из 30 мужских черепов и 12 женских (табл. 1)2 .

вают существенное повышение по сравнению с теми, которые приведены у В.П. Алексеева и Г.Ф. Дебеца (Алексеев В.П., Дебец Г.Ф., 1964, табл. 14) по 13 признакам у мужчин и по 8 — у женщин. А размах вариаций по отдельным признакам достигает нескольких стандартных сигм (табл. 1).

В целях детального исследования внутригрупповой структуры, исследуемая выборка была разбита на две: IV и III вв. до н. э. (табл. 2), согласно хронологическим определениям В.М. Клепикова.

При сравнении мужских серий между собой отмечается в обоих случаях один и тот же морфокомплекс с некоторыми несущественными различиями. У ранних сарматов IV в. до н. э., по сравнению с сарматами III в. до н. э., выявляется тенденция к большей массивности, брахикрании и низкосводча- тости. Серия же III в. до н. э. характеризуется относительно узкой мезокранной мозговой коробкой со средневысоким сводом. У выборки IV в. до н. э. часть широтных и некоторых других признаков имеют большие зна- чения, чем в серии III в. до н. э. Это такие признаки, как: 8; 9; 11; 45; 43; 46; 54; 52; MC; DC; SC; MS; DS; SS. Достоверно зна- чимые различия у двух групп ранних прохоровцев на основе t-критерия Стьюдента по семи признакам. Пять из них характеризуют высоту переносья, носовых костей, угол профиля носа и горизонтальную профилировку средней части лица (MS:MC; DS; DS:DC; 75-1; <zm’). Таким образом, лицевой скелет у серии IV в. до н. э. сильнее уплощен на уровне зигомаксилярных точек, переносье ниже, а нос выступает к линии профиля слабее, чем в более поздней группе. Все различия между этими двумя группами, видимо, связаны с наличием в более древней серии (IV в. до н. э.) монголоидного компонента. Те же самые тенденции показывают значения затылочно-теменного индекса (ЗТИ). У выборки IV в. до н. э. он находится в рамках монголоидных популяций (Беневоленская Ю.Д., 1980, с. 84)3 .

Внутригрупповые зависимости у суммарной мужской группы Нижнего Поволжья выявлялись и методом главных компонент (табл. 3). В результате анализа было извлечено 6 главных компонент с собственными числами больше 1,0, суммарная внут-

________________________________

ригрупповая дисперсия их составила около 81 %. Наиболее значимые нагрузки выпадают на первые три главные компоненты (далее ГК), которые в дальнейшем и будут рассматриваться (табл. 3; рис. 1).

На долю I ГК приходится 29,3 % от общей внутригрупповой изменчивости. Все признаки, кроме углов вертикальной профилировки и показателей, характеризующих высоту переносья, ширину и высоту носовых костей, связаны с этой компонентой положительной корреляцией. Наиболее тесную связь она обнаруживает с признаками, описывающими морфотип, имеющий крупную мозговую коробку, широкий лоб и основание черепа, широкое и уплощенное в горизонтальной плоскости лицо, широкие грушевидное отверстие, глазницу и переносье и низкие носовые кости, который соответствует массивному типу, описанному в моей диссертации (Балабанова М.А., 1998, с. 71—73). Составляющие этого типа лока-

Таблица 3

РЕЗУЛЬТАТЫ ВНУТРИГРУППОВОГО АНАЛИЗА ГЛАВНЫХ КОМПОНЕНТ (I—III). Мужчины

лизуются на положительном полюсе I ГК и имеют максимальные значения. Археологи- ческие комплексы, откуда они происходят, датируются IV в. до н. э. Минимальные зна- чения имеют черепа с противоположным набором, соответственно, располагаться они будут на отрицательном полюсе I ГК. Этот же тип аналогичен второму грацильному типу, тоже описанному в моей диссертации. В данную группу объединились черепа из комплексов как IV в. до н. э., так и III в. до н. э. Совершенно очевидно, что эти два морфотипа выделяются и при кластеризации матрицы внутригрупповых корреляций. Оба образуют отдельный кластер (рис. 1; табл. 4). Таким образом, даже интерпретируя составляющие только I ГК, можно утверждать о сложной внутригрупповой структуре ранних сарматов IV—III вв. до н. э., которая состояла как минимум из двух резко различающихся морфотипов.

II ГК (18,8 % от общей внутригрупповой изменчивости) высокую положительную связь имеет с широтными признаками (9; 51; DC и DS; 72; 74), а отрицательную — с поперечным диаметром (8), высотой лица и глазницы (48; 52) и назомалярным углом (77).

III ГК (13 % от общей внутригрупповой дисперсии) дифференцирует низкосвод-

чатый вариант с высокой глазницей, с широкими носовыми костями и умеренно выступающим носом от варианта с противоположным набором. Очевидно, II и III ГК описывают морфологические особенности внутри раннесарматской серии IV—III вв. до н. э.

Результаты кластерного анализа матрицы внутригрупповых корреляций и локализации объектов в плоскостях I и II ГК позволяют выделить четыре морфологических сочетания, описывающих внутригрупповую изменчивость исследуемой группы, усредненные значения которых приводятся в таблице 4.

Итак, первый морфотип характеризуется большими значениями параметров мозговой коробки, которая, по указателю, брахикранная и низкосводчатая. Лоб широкий, наклонный и уплощенный в горизонтальной плоскости. Комплекс признаков, описывающий размеры лицевого скелета и его элементов, свидетельствует о присутствии метисных монголоидно-европеоидных черт.

Второй морфотип, имеющий место в составе раннесарматского населения IV—III вв. до н. э., вне всякого сомнения, европеоидного происхождения. А отличается он от всех остальных чрезвычайной грацильностью. Мозговая коробка средних размеров,