славянo-иранские_отношения (Трубач)
.docТаким образом, восточнославянско-иранские отношения по своему объему и характеру находятся в резком противоречии с представлениями об интенсивности славяно-иранских контактов вообще и в сфере культа (bogъ : baga-) в частности, и следовательно, обособившаяся около VI–VII вв. группа славянских диалектов Среднего Поднепровья в предшествующий праславянский период должна была локализоваться вне (севернее, западнее?) области активных славяно-скифосарматских контактов.
Поиски специальных соответствий иранской лексики в южнославянских языках обнаруживают, во-первых, их периферийность по отношению к области интенсивных славяно-иранских контактов; во-вторых, несамостоятельность, высокую вероятность вторичного внутриславянского распространения; в-третьих, преимущественно поздний, уже балканский период контактов. Так, этноним *xъrvat- попал на Балканы относительно поздно, не ранее VI в. с северо-востока7; соответствие праслав. *xorna в значении ‘пища’ : авест. xvarəna- ‘еда, питье’ распространяется только на южнославянские и частично западнославянские (болг., с.хрв., слвн., полаб. ‘пища’; кашуб., словин. ‘корм’), поскольку в восточных и части западных славянских известно только значение ‘охрана, защита’ (рус. хоронить < *xorniti, собственно славянское производное от сущ. *xorna с формантом -n- от несохранившейся глагольной основы; родство с лит. šerti ‘кормить (скот)’ исключается, т.к. из и.-е. *k̑er- закономерно слав. *ser-; в пользу наличия иран. *xvarna- в скифосарматском ср. осет. xwar ‘ячмень, хлеб в зерне’, возможно, северно-причерноморские имена типа Χοαργαρος, Χουαρσαζος). Бесспорным, хотя и очень поздним (VI в.) иранизмом является имя предводителя тюрок-булгаров Аспарух – иран. Asparuk ‘светлый конь’ или ‘имеющий светлых коней’, ср. тождественное личное имя иран. άσφωρουγος из греческой Ольвии, что может указывать как на иранское имя тюркского хана, так и на существование иранской прослойки среди тюрков-булгаров, пришедших на Балканы из Причерноморья. Последнее предположение могло бы объяснить появление изолированного болг. стопан(ин) ‘хозяин’ (диалектно также в сербском) из иран. *aspa-pān- ‘защитник, покровитель дома’, ср. авест. asta- ‘дом, очаг’, согд. ’st-:*ast- имущество, состояние’ и иран. -pāna- ‘охрана, защита; защитник’ – обычно в сложениях.
И наконец, как выясняется, именно западные славяне, ныне наиболее удаленные от степного юга, некогда пережили период интенсивного общения с ираноязычными скифосарматскими племенами, очевидно, располагаясь в праславянскую эпоху значительно южнее современной территории8. Прежде всего это касается прапольских диалектов, поскольку именно в польском обнаоруживается наиболее значительные следы иранского воздействия, тогда как в чешко-словацких диалектах они носят менее выраженный и скорее всего вторичный характер, будучи восприняты из польского, в лужицких же и вовсе отсутствуют.
Польск. baczyć ‘смотреть, наблюдать, замечать’, стар. ‘размышлять, думать, помнить, знать и т.п.’ (в других славянских встречается только как заимствование из польского: укр. бачити, слвц. bačiti se) восходит к праформе *obačiti (с поздней ложной декомпозицией o-bačiti) с корнем *-ak- < *ōku̯- , вариант с долготой от более распространенного *oku̯-, слав. *oko ‘глаз’, и обнаруживает полную параллель в авест. aiwyāxšayeinti ‘они наблюдают’, 3 л. мн.ч. наст.вр., в отличие от изолированного польского слова, образующего целый парадигматический ряд: aiwyāxšaya- (наст.), aiwyāxštrāi- (инф.), хорезм. ’βyxy- < *abi-axšaya- ‘наблюдать, блюсти, оберегать, учить(ся)’, причем совпадает не только семантика, но и морфологическая структура польского и иранского слов (преверб *ob(i)-: *abi- и корень *ak- : *ācš- ‘глаз, зрение’, т.е. налицо совместная инновация на базе независимо сохраненного архаизма, а поскольку в иранском старое индоевропейское название глаза было очень рано вытеснено новообразованием (сохраняясь лишь в диалектах и сложениях вроде авест. an-ākāh- ‘невидимый’), образование вост.иран. *abi-āxšaya- должно быть датировано достаточно древней эпохой, чему вполне соответствует и реликтовый характер этого корня в славянском. Прямое заимствование инновации из иранского в славянский маловероятно, скорее здесь имело место влияние иранского на параллельное образование в славянском.
Польск. patrzyć, patrzeć ‘смотреть, видеть’, чешск. patřiti, словац. patrit’ ‘смотреть, видеть’ (а также вторично: ‘относиться, принадлежать, подходить, годиться’, хорв.диал. patriti ‘принадлежать’, причем вторичное значение усиливается по мере удаления от польского, т.е. он первоисточник слова) позволяют реконструировать незасвидетельствованный прапольский глагол *patriti ‘смотреть’, явно близкий авест. pāθrāi ‘стеречь, охранять, защищать’, производному от имени деятеля на -tar-: pātar- или, скорее, от названия действия с суффиксом -tra-: pāθra- ‘защита, охрана’, кроме авестийского, cр. еще согд. p’š, p‘δr-: *pāθr̥- ‘защита, охрана’, ”pškr’k- ‘стражник’ < иран. *āpaθra- ‘охрана, стража’ (с превербом a-), от глагольного корня pā(y)- ‘защищать, охранять’; в противоположность ясной словообразовательной модели иранского слова – прапольск. *patr-iti на славянской почве совершенно чужеродно (имена на -ter-/-tr- здесь почти неизвестны даже в качестве индоевропейских архаизмов, инновации же отсутствуют вовсе; не известен славянскому и корень *pā-/*pāy-: из всех вариантов и.-е. *pās-, *pāsk-, *pā-, *pāy- ‘пасти, охранять’ в славянском представлен только *pas-: *pāsti ‘пасти, охранять, спасать’ с производными типа *sъpasъ,*pastuxъ,*pastyrь), таким образом, все указывает на заимствованный характер прапольского слова из иранского, причем датируемого еще I тыс. до н.э., поскольку в позднескифское время в восточноиранских диалектах происходила метатеза pātr- > *fart- (ср. согд. p’rδ- < pāθra-), что дало бы слав. *port- > польск. *prot-, а этого нет, т.е. заимствование произошло до метатезы в скифосарматском, засвидетельствованной в ономастике Причерноморья по греческим надписям задолго до начала нашей эры.
Польск.диал. szatrzyć ‘знать, смыслить, уметь’, szatrzyć się ‘быть осмотрительным, смотреть’, szatrać ‘видеть’, чеш. šetřiti ‘беречь, блюсти’, слвц. šatrit’ ‘смотреть, жалеть’, связанные с ведовством и магией слвн. ošatrati ‘околдовывать, очаровывать’, šatrija ‘колдовство’, хорв. šatriti, ošatriti, šatrija, обнаруживающие развитие значения ‘колдовать (взглядом)’ из первоначального ‘смотреть (особым образом)’, опять-таки присутствующего только в польском и древнечешском. Этимологически неясное в славянском *šatriti получает объяснение как заимствование незасвидетельствованного иранского глагола *xšatraya- от имени сущ. xšatra- ‘власть, сила’: авест. xšaθra- ‘власть, господство, царство’, др.перс. xšaçam ‘царство’, маних.-согд. название четверга xšywr < *xšāθrawarya, арм. ašxarh ‘мир’, осет. xsart ‘воинская доблесть’, а также в составе иранских антропонимов Северного Причерноморья скифосарматского (ξαρθανος, ξαρταμος, Σατρακης, Σατραβατης, Άλεξαρθος, Φαρναξαρθος, Καιναξαρθος, Δανδαξαρθος, Δοσυμοξαρθος, Διδιμοξαρθος, Καιναξαρθος, Όξαρδωζις) и доскифского времени – в имени киммерийского царя šanda-kšatru- с иран. xšatra- в качестве второго компонента. Иран. xšatra- образовано от глагольной основы xšā(y)- ‘мочь, иметь силу, власть; властвовать, царствовать, править’, продолжающей и.-е. *ksē(i̯)-, помимо арийских, представленной в греч. κταομαι ‘стяжаю, приобретаю’, но в славянских не засвидетельствованной; производное же с суффиксом -tr- вообще является чисто индоиранским новообразованием (ср. др.инд. kşatrá- ‘господство’), так что с иранской стороны налицо полная ясность словообразовательно-этимологических связей и специфически иранский характер образования *xšatraya-/xšatra- при необъяснимости слав.диал. *šatriti иначе, чем заимствованием из иранского в период до начала нашей эры, учитывая метатезированную форму осетинского xsart и большинства письменно зафиксированных скифосарматских личных имен.
Употребление термина xšatra- не затронуто тенденцией дуалистического противопоставления добра и зла, пронизывающей учение Заратустры; в Авесте xšatra- выступает в качестве обозначения примитивного понятия власти, силы, не без магической окраски этой силы, проявляемой как добрыми божествами, так и демонами. Понятия farna, xšaθra, arta в мировоззрении иранцев мыслились как высшая небесная сила, которая может проникать в человека и всю природу, причем их встречаемость в скифских именах согласуется с идеологической значимостью: farna – 15, xšaθra – 9, arta – 4. Если иран. xšatra- ‘сила, власть’ относится к сфере религиозно-этической, то pātra- ‘защита’ термин скорее политический, общим же в их семантике является четко отразившееся в славянских заимствованиях значение ‘смотреть, быть осмотрительным, блюсти’ из первоначального ‘охранять, беречь, смотреть определенным образом’, более того – характер употребления этих слов в иранском наложил отпечаток на их использование в славянском преимущественно в высоком морально-этическом смысле, вплоть до создания христианского термина Opatrzność ‘Providentia’; с другой стороны, слав. *šatriti реализовало потенциально содержавшееся в иранском источнике значение ‘колдовать’, связанное с магией взгляда (иран. xšatra- ‘власть, сила’ > слав. *šatriti ‘dominer du regard’ > ‘смотреть определенным образом’).
К группе древних диалектных прапольских иранизмов *obačiti, *patriti, *šatriti, объединяемых семантикой ‘смотреть, быть осмотрительным, блюсти’, возможно, принадлежит также польск. dbać, чеш. dbati ‘стараться, заботиться, обращать внимание, уповать, доверять’, реконструируемое на их основе диал. *dъbati сопоставимо с авест. dəbaēš-, dvaēš-, ţbaēš- ‘враждовать, оскорблять, обижать’, от глагольной основы *dvaiš-/*dbaiš- (ср. др.инд. dveşţi ‘ненавидит, враждует’), авест. dvaēθā ‘угроза’ от *dvaya-/*dbaya- с общей семантикой вражды, угрозы, страха, продолжающими и.-е. *du̯-ei̯- ‘бояться’ (греч. δειδω, арм. erknčim ‘боюсь’) из первичного ‘колебаться (между двумя решениями), сомневаться’, т.е. этимологически несомненна связь с и.-е. *du̯ei̯-/*du̯ō- ‘два’. Близость праслав. *dъbati и особенно прачеш. *dъbajati ‘стараться, заботиться’ – иран. *dbaya-/*dvaya- ‘угрожать, враждовать (< бояться)’ требует уточнения, но их исконное родство исключено (было бы праслав. *dvejati /*dvojiti /*dvejiti).
Польск. trawać ‘продолжаться, длиться, упорствовать’, чеш. trvati, словац. trvat’ из диалектного прапол. *trъvati (н.луж. trawaś, укр. тривати из польского; внешне сходные в.луж. trać, н.луж. traś, др.чеш. trati, ст.сл. траѩти, болг. трая, с.хрв. траjати ‘длиться, продолжаться’ обособлены ареально и восходят к *trajati, несводимому к единой с *trъvati общей праформой) может быть сопоставлено с авест. taurvaya- ‘преодолевать’ (ср. др.инд. tarati, tirati, turati ‘переходит, преодолевает, превосходит’, хетт. tarh- ‘преодолевать, побеждать’, лат. termo, terminis, греч. τερμα ‘цель, предел’, νεκ-ταρ ‘смерть преодолевающий’), др.иран. *tarvaya- < *tr̥va-/*tr̥̄va- (откуда и др.инд. tūrvati) с общим значением преодоления (сопротивления, врагов), что соответствует семантике слав. *trъvati < *tr̥va- ‘упорствовать, настаивать, длиться’; иранские и польскую формы объединяет инновация – формант v, отсутствующий в праслав. *trajati и во всех прочих продолжениях и.-е. *tr̥- в других иедоевропейских языках, хотя формально не исключено и прямое заимствование иранского слова в прапольский. Существенно, что и в данном примере обнаруживается схождение иранского и прапольского в сфере сакрально-магической и социально-этической лексики (обозначение преодоления врагов в хеттском, средства преодоления смерти в греческом, пространства – в арийском).
Польск. tuszyć ‘вселять надежду’, otucha ‘надежда, упование, доброе предзнаменование, бодрый дух’, чешск. tušiti ‘надеяться’ резко отличаются в семантике от продолжений праслав. *tušiti/*tuxnǫti с общим значением ‘тушить, подавлять (огонь и под.); делать тихим, успокаивать’, сопоставляемого с лит. tausytis ‘стихать’ (о ветре), ирл. to ‘тихий’, др.инд. tuşyati ‘успокаивается, доволен, радуется’, авест. tušni ‘молчаливый’, Tušnā. maitiš ‘удовлетворенный ум’ (женское божество в Авесте), причем очевидно сближение польского с иран. *tuš- как обозначением морального удовлетворения, упования, надежды, в чем можно предполагать характер общей семантической инновации.
Польск. zwawy ‘живой, проворный, резвый’< *žьvavъjь при всей близости семантики трудно свести к праслав. *žiti ‘жить’, но зато можно сблизить с авест. j̆vaya- ‘жизнелюб’ из восточноиран. j̆uv- (авест. j̆v-, сак. j̆ū-, согд. j̆w-, žw-, афг. žwand) < иран. *j̆īv- ‘жить’; в праславянском соответствующие восточноиранские формы должны были отражаться как *žьv-, *žva-, но более реально предполагать влияние иранского на славянский.
Польск.диал. pitwać ‘coire cum femina’, ‘резать с трудом, неловко тупым ножом, потрошить’, чеш.(ляшск.диал.) pitvati, pistvat ‘резать тупым ножом, потрошить (рыбу, животных)’ из диал. *pitvati, несводимого к праслав. *pytati (разница в огласовке корня и суффиксации), но близкого формально и семантически к авест. pōiθwa- ‘раздроблять, раздавливать’ (в индоарийском представлен только изолированный термин petvah̩ ‘кладеный баран’); авест. pōiθwa- представляет собой интенсив от иран. *paiθwa- < доиран. *pei̯tu-, форма которого тождественна первооснове праслав. *pitvati, то есть заимствование здесь исключается, праславянский диалектизм и иранское слово исконно родственны, и если авест. pōiθwa- может быть сближено с др.инд. pinaşţi ‘толчет, дробит’, то вполне вероятно праслав. *pitvati < *pei̯tu-: *pis- в слав. *pьxati ‘пихать, толкать, толочь’, ср. pitwać ‘coire cum femina’ (при лит. pisti ‘coire’), следовательно, наиболее вероятна семантическая инновация со специальной сферой терминологического употребления: славянское и иранское слово обозначают преимущественно действия, производимые над животными, возможно, культовые (‘резать тупым ножом, потрошить’) и ритуальные (раздавливать, удалять яички при оскоплении, ‘coire cum femina’), ср. использование этого иранского слова в Авесте, Видевдате.
Приведенные примеры прапольско(чешско)-иранских лексических соответствий, включающих наряду с древними заимствованиями из иранского (*patriti, *šatriti, *dъbati) случаи параллельных словообразовательно-семантических новообразований (*obačiti, *trъvati), свидетельствуют о тесных и длительных контактных взаимодействий с иранским группы праславянских диалектов (прапольских и, возможно, прачешских, но определенно не всех позднейших исторических западнославянских и не пралехитских, поскольку эти иранизмы отсутствуют в поморских, кашубских, лужицких и лишь позднее проникли в словацкие, словенские и хорватские), судя по фонетическому облику исходных форм восточноиранских слов (до трансформации сочетаний иран. *-tr- > -rt- в скифскосарматских), в период не позднее конца I тыс. до н.э.
Особый случай славяно-иранских отношений представляет польск. raróg ‘птица из рода соколов, сарыч; чудище’, чеш. raroch ‘самый дикий, жестокий и проворный из соколов’, словац. raroh ‘кречет’ наряду с основным значением ‘хищная охотничья птица’ имеет более отвлеченное метафорическое, мифопоэтическое – dziwak, dziw, dziwoląg в польском, ‘властелин злых духов’ в словацком, от него произведено чеш. ‘rarah ‘злой дух’, rarašek ‘дух, который вызывает ветер и летает в его вихре, вихрь, домовой, являющийся в вие черного кота, петуха, огнедышащего змея’, т.е. вторичное чешское rarašek отражает те же мифологические представления, которые в польском изначально связаны с названием самой птицы rarog, соотносимым с именем древнего иранского божества – авест. Vərəθraγna-, чей образ трудно поддается описанию из-за множественности воплощений, но всегда наделен бесстрашием, воинственностью, красотой и силой; особенно выразительно воплощение этого божества в виде хищной птицы, нападающей на добычу и раздирающей ее, быстрейшей из птиц – авест. vārəgan-, vārəngan-, при согд. w’rγ’k : *vāragnaka ‘сокол’; это иран. vāragna- вместе с его мифологическим контекстом и является источником праслав. *rarogъ (претерпевшего в праславянском ассимилятивные изменения), а также осуществленного самостоятельно из другого восточноиранского диалекта лит. vãnagas ‘ястреб’. Исследования иранской мифологии свидетельствуют о наличии в образе Vərəθraγna- определенных драконоборческих мотивов, ср. заимствованный из иранского образ драконоборца Vahagn в армянской мифологии, в самой иранской традиции оказавшихся стертыми так же, как и в образе его индоарийского двойника Vr̥trahan-, в котором едва угадывается значение ‘Vr̥tra-töter – убивающий демона Vr̥tra’. В древнейшей (индо-)иранской мифологии одно из центральных мест занимает божество, или демон, по имени *vr̥tra-, *vr̥θra-, *varθra-, *vāra- или *pati-vāra-, означающем что-то вроде ‘нàпасть, мýка’ и с формальной стороны представляющем сложение nomen actionis – nomen agentis *vr̥tra-/*vāra- (ср. вторую огласовку в иран. vāra-gna-) с предлогом-приставкой pati-, функционально тождественной др.инд. prati- ‘против’. Важно подчеркнуть, что иран. *pati-vāra- реконструируется на базе неиранских лексических данных – польск. poczwara ‘безобразное, отталкивающее существо, злой дух, чудовище, страшное привидение, кошмар’ и лит. áitvaras ‘летучий дух, кошмар, привидение, домовой, змей’9, которые не могут быть объяснены на иначе чем иранские заимствования из *pati-vāra-, точнее его разных диалектных вариантов, осуществленные в прапольский и балтской независимо и в разное время: польск. poczwara восходит к восточноиранской форме ‘сарматоосетинского’ типа *pacvara/*facvara с ассибиляцией ti > c(i), литовское же слово известно в ряде вариантов: áitvaras, áitivaras, áičvaras, из которых последний особенно близок праслав.диал. *počvara, польск. poczwara, тогда как наиболее полный – áitivaras соответствует архаическому древнеиранскому прототипу *paiti-vāra-; семантика польского и литовского слов позволяет восстановить значение иран. *pati-vāra- как ‘летучий злой дух’, лекический вариант к иран. *vāra-, *vr̥tra-, соответственно, имя его противника *vāragna-, *Vr̥θragna- означало ‘бог-драконоборец’, а вместе эти два персонажа *vr̥θra-/*(pati-)vāra-: Vr̥θragna-/*vāragna- олицетворяли воплощения злого и доброго начал в древнеиранской мифологии. Польский полностью сохранил оба члена оппозиции: poczwara ‘летучий злой дух’ – rarog ‘быстрая хищная птица, сокол, сарыч’ (при позднейших смещениях семантики в направлении переноса признаков, cр. чеш. rarach), как и мифологический контекст, что указывает на глубокое освоение праславянами иранского сюжета; аналогично в литовском: áitivaras ‘летучий злой дух, змей’ – vãnagas ‘хищная птица, ястреб’, что может быть свидетельством как сильного впечатления, которое оказывал иранский мифопоэтический мотив стремительного крылатого драконоборца, неизменно поражающего врага – летучее чудовище, так и сходства религиозно-мифологических представлений славян и иранцев.
Среди иранско-западнославянских лексических схождений представлены и термины социальной организации, именно: иран. *gu-pāna-/*gau-pāna- ‘пастух, букв. хранитель скота’ – праслав. *gъpanъ, др.чеш. hpan, польск. pan ‘господин, хозяин’, слов. pan, (укр., блр., лит. põnas из польского, в.луж. pan из чеш.), причем сближения с греч. ποτνια, др.инд. patni, слав. *gos-podь исключаются др.чеш. hpan; сопоставление с ст.сл. жоупанъ, болг. жупан, др.серб. жупань, с.хорв. жупан, словен. župan, словац., чеш. župan ‘наместник, начальник округа’ наталкивается на различие семантики: жупан обозначает всегда должностное лицо, пан – никогда; наконец, реконструкции по образцу др.инд. gopā ‘пастух’ праславянского от аблаута *gu̯ōu-/*gu̯eu- мешает отсутствие засвидетельствованного *gu̯eu- (> žu-); напротив, иран. *gu-pāna- ‘коровий пастух’ совершенно прозрачно в словообразовательном отношении, сложение с компонентом pāna- ‘защита, защитник, хранитель’, т.е. ‘хранитель крупного рогатого скота’ (ср. типичные иранские авест. pəšu-pāna-, согд. ’rspan *arspān ‘хозяин’, ’γωšp’n *xšupān ‘пастух’ из иран. *fšu-pāna ‘хранитель мелкого скота’, вахан. špūn ‘пастух’, ишкашим. čəpān ‘чабан’ и т.под.; ср. др.инд. gopā-, paśupā-, арм. hoviw < *ovi-pā ‘овечий пастух’); в памятниках скифосарматского языка иран. *gau-pāna не засвидетельствовано, но основа *gau- известна (ср. nom.pr. Γαος, Αγαυοι, а также болг. стопанин из иран. *asta-pāna скифосарматского диалекта иранцев в составе тюрко-булгарской орды Аспаруха), как и специфически иран. *pā- ‘хранить, защищать’ (в противоположность слав. *pās-) с формантами -tr- и -na- (опять-таки совершенно чуждых славянскому), все это заставляет признать заимствованный характер слав. *gъpanъ ‘господин’ из иран. *gu-pāna-/*gau-pāna- ‘хранитель коров’, в семантическом плане вполне реальное, учитывая значимость скота как основы благополучия, а заботу о нем как первейую обязанность и долг человека, правителя, бога (ср. имя легендарного царя Согдианы и Хорезма – Gōpat ‘хранитель скота’, иранское божество – авест. gəuš tašan ‘создатель скота’, который заботится о быках и коровах; ср. др.инд. gávişţi- ‘битва’ < ‘жажда обладания крупным рогатым скотом’, слав. *pastyrь, груз. cxovreba ‘жизнь’, букв. ‘овцеводство’10), судя по тому, что слав. *gъpanъ сохраняет след типично (индо)иранского взгляда на власть, вероятно, значение ‘господин’ сформировалось еще на иранской языковой почве.
Польск. kat ‘палач, исполнитель приговора суда’, чеш., словац. kat, праслав.диал. *katъ известно только польским и чешско-словацким диалектам и, вероятно, заимствовано из восточноиранского, cр. авест. kāθa- ‘возмездие (на страшном суде)’, поскольку иранский знает и чистый, и осложненный корень *kā-/*kay- (авест. kaya- ‘каяться, мстить’ : kāθα- ‘возмездие’; ср. иран. *pā-/*pay-), тогда как в славянском представлен только осложненный вариант *koi̯-/*kai̯- (и.-е. *ku̯ei-/*ku̯ō(i)- ‘наказывать, мстить, каяться, нести наказание’ (ср. слав. cĕna, kajati sę), но переход nomen actionis > nomen agentis произошел только в славянском.
Естественная стертость древних отношений, в частности, их пространственного распределения вследствие вторичного распространения инноваций, затрудняет локализацию указанных контактов. В этой связи представляет интерес предложенная В.И.Абаевым теория субстратного, именно иранского происхождения фонемы γ (h) в части славянских диалектов: “…ареал распространения славянского γ (h) точно совпадает (если оставить пока в стороне чешский и словацкий) с ареалом скифской топонимики, скифской археологии и скифских влияний в Южной России”11. Однако изоглосса γ (h) < g, в некотором роде привязанная к очерченному региону, могла реализоваться в разные эпохи разными славянскими диалектами, то есть в древности это могли быть другие праславянские диалекты, а вовсе не предки современных украинско-белорусо-южновеликорусских и чешско-словацких диалектов этого региона, сам же автор замечает, что фонетические изоглоссы, как показывают наблюдения, очень стойко держатся на определенной территории, в то время как этнический состав населения может многократно меняться (так, например, в Индии и смежных областях Ирана уже несколько тысячелетий сохраняется стойкий ареал церебральных согласных).
Рассмотренные примеры иранско-западнославянских диалектных соответствий свидетельствуют в пользу прапольского как основного контрагента ареальных контактов при периферийном положении чешско-словацких (ряд лексем в чешско-словацких отсутствует или заимствован из польского); особое внимание привлекает преимущественно религиозно-мифилогический и сакрально-этический характер прапольско-иранских лексических соответствий, тяготение к терминологии духовного мира человека в противоположность бытовому значению более поздних локальных иранизмов в южнославянских и восточнославянских. В то время как в восточных и южных славянских языках находят в лучшем случае единичные следы связей с иранским, иногда вторичные (болг. стопанин) или сравнительно поздние заимствования (как в русском и украинском), либо отдельные славяно-иранские лексические параллели и соответствия, охватывающие практически все исторические славянские языки (*svьrkъ, *smьrkъ), в польском словаре вскрывается внушительная количественно и в большей части архаическая группа лексики, связанной с иранским словарем, – polono-iranica.