дискуссии в реферат

Петровская эпоха - поистине один из важнейших периодов отечественной истории, дающих возможность найти ключ ко многим вопросам прошлого России. В полной мере это относится и к самому Петру I. Это одна из тех узловых исторических фигур, на которой сходится прошлое и будущее - Петр, несомненно, был продуктом своей эпохи, вобравшим ее основные черты, и одновременно творцом эпохи новой, во многом определившим вехи дальнейшего пути страны. Вот почему важно попытаться разобраться в этой сложной, противоречивой личности, носившей явный отпечаток психологической нестандартности, так как нестандартность эта была порождена совокупностью реалий не только личной, но и общественной жизни царя-реформатора, и она же, в свою очередь, оставила неизгладимый след в судьбе России.

 

 

                

      Как известно, особенности толкования определенных исторических тем зависят от специфики вопросов, задаваемых имеющемуся материалу. Касательно взглядов на деятельность Петра можно выстроить условную историографическую схему. Изначально исследователи (начиная с современников императора) спорили о том, нужны или не нужны были реформы - спор этот увековечен «классическими» позициями западников и славянофилов. Этот вариант характерен перекосом в сторону оценочных суждений - хороши или плохи были реформы и сам царь Петр. В той или иной мере такой ракурс господствовал до последнего времени, когдаспектр вопросов стал усложняться. Одним из наиболее спорных является вопрос об альтернативах петровским преобразованиям - возможен ли был иной, эволюционный путь реформ? Самый свежий пример - дискуссия о сослагательном наклонении в истории в сборнике «Одиссей». Так, В.Д. Назаров настаивает на том, что серьезной альтернативы модернизаторскому курсу в России не было: не будь Петра, Россия все равно осуществила бы реформаторские тенденции, олицетворяемые, в частности, царевной Софьей и ее фаворитом В.В. Голициным. Петр же до некоторой степени сорвал ситуацию, сменив плавный, западного типа, темп преобразований на бешеную гонку на пределе возможностей . А.В. Оболонский, подчеркивая, в свою очередь, наличие в России альтернативы «цивилизованной» европеизации, традицию которой он проводит начиная с Лжедмитрия через Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и опять-таки Софью и Голицина, в принципе отказываетПетру в праве продолжать этот ряд. Он утверждает, что Петр смял первые ростки модернизаторской альтернативы, рассматривая Запад лишь как источник заимствования инструментов для укрепления собственного, вполне традиционного деспотизма .

 

              

 

 

      Сформулировать главный вопрос иначе предлагает А.Б. Каменский: почему, несмотря на насильственный, запредельный способ внедрения, реформы все же удалось провести, к тому же практически без сопротивления? Могла ли Россия достичь статуса великой державы и встать вровень с европейскими странами 

без именно радикальных реформ? Действительно, на данный момент представляется наиболее важным выяснить, насколько закономернымбыло проведение этих реформ и насколько закономерным был формат реформ, предложенный Петром? Один из главных ключей к этим вопросам дает личность самого царя-реформатора. Характерно, что большинство даже самых интересных и значительных работ останавливаются на грани психологической подоплеки петровской эпохи, не переступая ее. Пожалуй, едва ли не все самые яркие психологические характеристики этой противоречивой натуры были даны еще В.О. Ключевским, однако ни он, ни поколения последующих историков не смогли сделать достаточно глубоких выводов в данном отношении, так как не обладали соответствующими методиками. Использование наработок таких авторов, как Э. Эриксон, Э. Фромм, школы Узнадзе, П. Бурдье, помогает по-новому взглянуть на личность и деятельность Петра .

 

              

 

 

      При изучении переломных моментов и их лидеров существуют два основных встречных вопроса: почему общество оказалось способным принять эти идеи (в той или иной мере) и почему именно этот человек стал выразителем этих идей. Причем второй вопрос гораздо сложнее. Слепок эпохи дать проще, здесь больше источников информации по стандартным характеристикам - политическая, социальная, экономическая, культурная история и история ментальности (хотя с последней уже сложнее), ведь даже совершенно «апсихологичные» направления, например археология, вносят свою лепту в построение исторической картины. Берясь за изучение особенностей великих личностей, мы имеем в распоряжении биографические данные, автобиографические сведения, действия и их результаты как таковые, то есть весьма относительные и многозначные источники информации, анализировать которые помогут психологические исследования, если признать, что на уровне подсознания человека из века в век передается определенная информация, то, что называется исторической памятью, которая в разные конкретные моменты актуализируется по-разному, но тем не менее позволяет проследить в механизмах поведения, мышления и реагирования людей разных эпох нечто общее. К тому же, как показывает история, многие великие личности носят отпечаток психологической, если не психопатологической, нестандартности.

 

              

94       Итак, что же представлял собой Петр I как человек? Сразу можно заявить, что цельная сильная личность Петра - царя-реформатора - миф. Ряд событий его жизни, можно сказать, жизненных кризисов, позволяет утверждать, что Петр не был готов к своей будущей роли и потому не мог служить олицетворением новаторского пути России. Вполне согласно оценке Э. Эриксоном великих людей, Петр, не найдя себе идентичность в готовом виде, отвергнув идентичность старорусского патриархального царя и не приняв полностью западную идентичность, создает свой сплав из них, который, по крайней мере в течение XVIII в., служил примером для подражания и который во многом определил специфику положения Российского государства как своеобразного буфера между Европой и Азией.  

    Некоторые особенности обретения этой новой идентичности я и попытаюсь очертить. Уже С.М. Соловьев отчасти предвосхитил исторический ракурс теории идентичности. Он считал, что период перемен в жизни человека или нации наступает тогда, когда перед ними открывается большое количество альтернатив развития (то есть идентичностей)¹⁵¹. Откуда же берется эта многовариантность в жизни Петра и под влиянием чего он делает свой выбор - вот основные вопросы для раннего периода становления царя-реформатора.

 

 

    По меньшей мере двоякость альтернатив была заложена уже на уровне единой нефиксированной установки личности Петра (используя терминологию школы Узнадзе): здесь прочно укоренились базисные черты православного человека и правителя (начальное образование царевича шло в традиционном русле, и всю свою жизнь он оставался религиозным человеком), но также и осознание необходимости изменить страну, попытаться выбрать другой путь, привить ей образованность и культуру в западном понимании (в той или иной мере оно присутствовало всегда, особо обострившись как раз в начале Нового времени под влиянием Смуты начала XVII в. - известно, что большинство новаций петровской эпохи имели предшественниц в предыдущие царствования). Две этих тенденции и их соотношение во многом определяют поведение Петра в начальный период его жизни и деятельности. Колебания же и изменения этого соотношения, в свою очередь, зависели от вышеозначенных жизненных кризисов.

 

 

 

      Роковой для личности будущего царя характер первого кризиса, а именно стрелецкого бунта 1682 г., во время которого десятилетний Петр стал свидетелем страшных событий, отмечается всеми авторами, когда-либо писавшими о нем. Известно, что царевич во время этих событий перенес эпилептический припадок - психосоматический кризис, по мнению психологов, сопровождающий тяжелые потрясения. Но подлинный смысл последствий вырисовывается при взгляде на следовавшие непосредственно за этим событием годы. В течение довольно продолжительного времени Петр, от рождения имевший деятельную натуру и взрывной темперамент, оставался в стороне от государственных дел, наблюдая унижения, претерпеваемые его"опальной матерью и родственниками, и сам не имея иных, кроме игр, выходов для своей энергии. Именно ужасы бунта вкупе с последующими унижениями прежде могущественных людей породили в Петре страх перед властью, иногда почти панический (как мы это увидим чуть позже), и одновременно острую, болезненную жажду власти. Это еще один психологический антагонизм, определявший многие черты личности царяПетра. Поясню. Долгие годы Петр избегал именования царем, ставя выше себя условных персонажей, в частности, в письмах он титуловал «королем» Ромодановского, себя же называя просто Петрушкою, как бы дистанцировался от власти. Петр не любил обрядовой стороны правления, ни в одежде, ни в поведении не стремясь идентифицировать себя в качестве монарха.  

    Еще одно объяснение, с несколько другой стороны, дает П. Бурдье - тяга к власти зависит от реальности ее получения, а безразличие к ней является демонстрацией бессилия . Помимо страха власти, Петр попросту теряет к ней интерес, не имея реальных надежд на полновластие в годы опалы Нарышкиных.  

    Для подтверждения правомочности применения к юному Петру понятия кризиса идентичности сошлюсь на В. О. Ключевского, который, как и другие дореволюционные авторы, предвосхитил ряд современных психологических выкладок. Описывая бунт 1682 г., он приходит к заключению: «Старая Русь тут встала и вскрылась перед Петром со всей своей многовековой работой и ее плодами. Когда огражденный грозой палача и застенка кремлевский дворец

превратился в большой сарай и по нему бегали и шарили одурелыестрельцы, отыскивая Нарышкиных, а потом буйствовали по всей Москве... то духовенство молчало, творя волю мятежников, благословляя двоевластие, бояре и дворяне попрятались...»¹⁵³. «С тех пор Кремль ему опротивел и был осужден на участь заброшенной боярской усадьбы»¹⁵⁴ - зримый образ отречения от старой идентичности, ставшей негативной. С этого момента на долгие годы Петр остается в состоянии несформированной, смазанной идентичности.  

      Если обратиться к теории Э. Эриксона, то возможно еще одно,широкомасштабное предположение по поводу последствий этого первого кризиса: Петр получает так называемое базовое доверие в первые годы в принципе счастливого детства (Э. Эриксон отводит для этой стадии первые два года жизни ребенка ), после же стрелецкого бунта 1682 г. оно перестает быть определяющим базисом личности, уйдя в глубь подсознания и уступив место своей противоположности - недоверию. Петр никогда, на протяжении всей жизни, не доверял людям по-настоящему. В.О, Ключевский отмечает, что Петр часто приговаривал, что «правды в людях мало, а коварства много», и не раз повторял слова Давида, что «всяк человек есть ложь». И трагизм его судьбы состоял в том, что эта детская травма и на более поздних этапах получала постоянную подпитку: прощеные в 1689 г. стрельцы снова поднимают бунт в 1698 г., иностранцы, от которых он ждал совета и помощи, оказывались проходимцами и недоброжелателями, собственный народ,который, как он считал, должен быть счастлив на пути просвещения, ненавидел царя, лучший друг Меншиков разворовывает казну, горячо любимая жена Екатерина изменяет ему. Петр должен был всегда чувствовать себя один на один против всего мира. Яркий пример того, как болезненно Петр реагировал на обман - история с Яковом Янсеном, голландским матросом на русской службе, переметнувшимся на сторону турок во время 1-го Азовского похода. После успешного взятия Азова во втором походе царь больше чем богатым трофеям радовался выдаче 

предателя, о чем сообщил в письмах всем друзьям, а затем предал его жестокой казни через колесование ¹⁵⁷. Однако то, что Петр не переставал искать этого доверия, испытывал, если угодно, пожизненную тоску понему (это проявлялось в его отношениях с соратниками и второй женой - Екатериной), как раз и указывает, что базовое доверие не было утрачено полностью.  

      Это базовое недоверие имело, на мой взгляд, два важнейшихпоследствия. Во-первых, замкнутый характер Петра, который не любил делиться своими переживаниями даже с близкими друзьями, чему самый яркий пример - смерть матери, Наталии Кирилловны, которую Петр очень любил. Как известно, он не присутствовал на ее похоронах, приехав на могилу лишь на третий день и оплакав ее в одиночестве.  

      Во-вторых, возможно, именно с базовым недоверием во многом связана многогранная работоспособность царя, его желание самому уметь и знать все. Дело не только в том, что Петр не мог ни на кого положиться полностью - базовое недоверие в значительной мере направляется и на самого человека, заставляет его сомневаться в собственных силах, и желание, по крайней мере в случае Петра, доказать себе самому и окружающим свою состоятельность.  

    Это что касается страха власти. С другой стороны, хорошо известно стремление Петра достичь неограниченности своей власти, именно с него, в определенном смысле, начинается утверждение российского абсолютизма. В какой-то мере неограниченность в действиях порождалась, помимо импульсивности характера Петра, долгой дорогой к власти, когда он, полный сил, умственно одаренный, вынужден был оставаться на задворках власти, будучи «вторым царем». Прибавим сюда не лишенную некоторого основания саморационализацию Петром своей исторической роли просветителя темного, необразованного народа, который один знает правильный путь России и одновременно постоянно сталкивается с трудностями и неопределенностью этого пути.  

      Самое же главное, что, попав из дворцовых палат в заштатный мир Преображенского в годы личностного становления, Петр получает иное, альтернативное видение российского бытования, переоценивая на свой лад и политические устои, и социальные отношения, и культурные традиции, чему вдобавок помогло активное общение с иностранцами. Причем и походы на Кукуй можно расценивать не только как следствие юношеской любознательности, но и как вызов старой идентичности.

      Важным кризисным моментом в жизни Петра стала история с его бегством из Преображенского от царевны Софьи в 1689 г. Как известно, напуганный известием о возможном нападении стрельцов царевны, Петр в одной рубахе бежал в Троице-Сергиев монастырь, бросив мать и беременную жену, и, плача, просил архимандрита защитить от грозившей ему опасности. Характерно, что в Преображенском он оставил и потешных, способных уже тогда служить реальной защитой. О чем свидетельствует это событие? Легко понять первоначальный импульс ужаса Петра, вызванный памятными картинами бунта 1682 г. Сложнее объяснить его дальнейшее поведение - все происходившее в последовавшие за этим дни наводит на мысль о психологическом ступоре будущего самодержца. Возможно, этот продолжительный ступор был порожден страхом Петра перед властью.  

      Можно представить умозрительную альтернативу - оправившись от первоначального ужаса и узнав, что опасность минимальна, он мог бы возглавить потешных и встретиться с врагом лицом к лицу, однако это означало бы сделать окончательный выбор в пользу полновластия. Но, как я уже отметил выше, власть имела для Петра ярко негативный оттенок, к тому же он явно не рефлексировал ситуацию в рациональном ключе, не знал, что делать, и, пожалуй, не хотел что-либо предпринимать. Он, если можно так выразиться, в эти дни укрывается уже не от Софьи, а от власти, от принятия решения, хотя все эти нюансы находились на подсознательном уровне. Есть свидетельства, что даже в это время Петра больше волновали не перипетии борьбы за власть, а постройка потешного корабля и строений в Преображенском ¹⁵⁸. Выбор за Петра сделали другие — все значительные люди государства, включая патриарха и военных, прибыли к Петру, и это решило исход дела. Петр просто принял существующее положение вещей. Этот вывод очевиден в свете последующего поведения царя - он продолжает свои игры, практически не интересуясь государственными делами, - это мораторий, по Э. Эриксону¹⁵⁹.

      Остается лишь вопрос, почему практически все поставили на Петра, даже патриарх, ревнитель старины, а ведь Петр уже тогда отличался отклоняющимся поведением, «прозападными» вкусами? Возможно, это своего рода истоки харизмы, ведь зрелый Петр был явно харизматическим лидером. Вдобавок, нельзя отрицать и чисто рациональной подоплеки - из всех альтернатив Петр на тот момент был лучшей - его брат Иван болезненный и слабоумный, а Софья, пусть волевая и способная, но женщина.  

      Это проблема делегирования власти. А.Б. Каменский отмечает, что Петр фактически не встречает сопротивления своим реформам со стороны старой элиты. Он объясняет это тем, что именно старая элита переживала в конце XVII в. кризис традиционализма. Логично предположить, что старая знать сознательно делегировала властные полномочия именно Петру по ряду причин. Здесь уместно вспомнить упоминавшийся в начале спор о возможности альтернативного пути петровским преобразованиям. Имелся ли он в действительности? Могла ли царевна Софья воплотить его в жизнь, как считают ряд авторов?  

      Попробуем взглянуть на конфликт Софьи и Петра с точки зрения теории полей П. Бурдье. Как и кем делался выбор между этими фигурами, как выглядел в этой ситуации механизм делегирования властных полномочий? Конфликт этот представляется вполне обычной борьбой группировок элит. Если угодно, это та же война Алой и Белой роз в русском варианте. Но если за победившим в английском случае Генрихом VII Тюдором стояли джентри и их союзники из торговых слоев, сделавшие ставку на перемены в традиционном укладе, на возможность выбора альтернативы, то в России все обстояло иначе. В обеих группировках знати мы видим полный набор слоев российской элиты - родовитая, худородная, служилая. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что, хотя альтернатива была, спроса на альтернативный путь не было, - те, кто сделал ставку на Петра, выбрали не реформы - на тот момент Петр представлял собой легитимного наследника традиционной Руси, связанного не столько с зараженными «западной язвой»Нарышкиными, сколько с Алексеем Михайловичем Тишайшим,олицетворявшим консервативные устои. И, напротив, Софья в умахсовременников во многом ассоциировалась с В.В. Голициным, еефаворитом и фактическим правителем государства, который являл собой тип рафинированного западника-либерала, тип, который никогда не был популярен в России. Несмотря на то, что Петр уже тогда отличался прозападными склонностями и девиантным поведением, структура полей 

русского общества, его менталитет почти, с неизбежностью определяли предпочтительность выбора в пользу его кандидатуры. Одной из главных причин были амбиции самой Софьи, вызывавшие неприятие со стороны «общественности» как вследствие того, что за ее спиной «просчитывалась» фигура Голицина, так и по причине несоответствия избранной Софьей модели поведения традиционным представлениям. К примеру, готовясь кпровозглашению себя царицей, Софья, выходя из церкви, обратилась к стрелецкому караулу со словами: «Ну что, годны ли мы вам?» В ответ она услышала глухой ропот неодобрения, а затем выговор патриарха за то, что «непригоже поступает», нарушая границы своего женского долга ¹⁶¹.  

      Деспотические, необузданные наклонности Петра были ближе русской ментальности. Здесь просто не было сил, желавших и способных востребовать иной вариант развития. К тому же, как отмечалось выше, старая элита переживала кризис, и пусть подсознательно, не могла не хотеть из него выйти. Для этого им был нужен достойный лидер, причем достойный по двум критериям - по-настоящему самодержавный, в старых традициях (ведь и саму знать, участвовавшую в борьбе, не могло устраивать ее длительное продолжение, особенно когда эта борьба сопровождалась поднятием знатнейших людей государства на стрелецкие копья) и способный к решительным переменам. Повторяю, пусть на подсознательном уровне, но старомосковская знать ждала перемен (хотя и не в смысле реформ), отсюда и слабое сопротивление первым шагам правления Петра.  

      Если прибегнуть к терминологии П. Бурдье , Петр в ходе этогоконфликта являлся, пусть сам того пока не осознавая, носителемофициальной номинации (акта символического коллективного внушения, которое реализуется через доверенное лицо государства). П. Бурдье же отмечает, что доверенные лица в политике выбираются либо по их программе (каковой у Петра на тот момент не было), либо по личностным характеристикам, то есть по габитусу как принципу, порождающему совокупность суждений и действий, которые не сформулированы эксплицитно на момент выбора ни кандидатом, ни избирателем и которые лишь угадываются через экзис - один из аспектов габитуса, очерчивающий наиболее специфические положения тела (устойчивые 

манеры держаться, говорить, ходить, а также чувствовать и мыслить)¹⁶³. Судя по всему, именно этими обстоятельствами в немалой степени было обусловлено то предпочтение, которое современники отдавали фигуре Петра. Окружающие с детства в первую очередь отмечали его живость, любознательность, активность, порывистость и привлекательность.  

      Дальнейший период жизни Петра наглядно иллюстрирует наличие в понятии идентичности двух смысловых пластов, далеко не всегда совпадающих. Насколько можно судить из контекста употребления Э. Эриксоном этого термина, идентичность это, с одной стороны, набор социокультурных установок, если угодно парадигма поведения, с другой - ощущение человеком совпадения его собственных установок с этой парадигмой. Все вокруг признали Петра царем, причем большинство считало его одаренным и вполне подходящим для этого человеком. Но сам Петр поначалу не вполне вошел в эту роль, оставаясь на подсознательномуровне неуверенным в себе, что во многом подпитывалось «детскими» комплексами.  

      Знаковым в этом смысле становится следующий, третий кризис - Азовские походы, точнее провал первого похода. Начатый без должной подготовки и проведенный без четкого единого руководства, поход 1695 г. (а не Кожуховское потешное побоище 1694 г.) с достаточным основанием может считаться последней военной потехой Петра. Заигравшийся царь-подросток не сумел быстро переключиться на серьезное дело, да и в действительности дело это отличалось от кровавых потех лишь большими масштабами. Из писем Петра видно, что главным потрясением для негостало не поражение, а гибель близких друзей - Екима Воронина иГригория Лукина . Хотя, конечно, отсутствие в письмах царя каких-либо эмоций по поводу поражения можно трактовать по-разному. Как уже отмечено выше, Петр становился замкнутым, когда дело касалось глубоко личных переживаний. И тогда понятно, что действительно, Петр делает верные выводы из полученного урока и второй поход выигрывает в качестве быстро повзрослевшего, наконец, состоявшегося правителя. Однако напрашивается другое предположение - не было ли все произошедшее для Петра одним из эпизодов, пусть наиболее тяжелым, его первой, потешной, жизни? Не получилось - ничего страшного, в следующий раз 

сценарий игры будет прописан старательнее, благо есть более опытныеучастники (тот же генерал П. Гордон), которые во многом и способствовали победе. Петр, как всегда самоотстранившийся от официального командования, но реально руководивший боевыми действиями, напоминает азартного игрока в шахматы, двигающегопослушные фигуры по игровому полю.  

      Косвенным подтверждением этого предположения может служитьистория начала действительно первого серьезного дела Петра - Северной войны. Ведь и она была скорее мальчишеским выпадом самоутверждения, нежели достаточно подготовленной серьезной военной кампанией. И только после нарвского унижения Петр, наконец, переходит тот рубеж между игрой и жизнью, с которого и начинаются его реформы. Недаром уже В.О. Ключевский считал, что реформы Петра были вызваны именно конкретными нуждами Северной войны. В истории самой Нарвской битвы есть интересный момент - накануне подхода к Нарве Карла XII Петр уехал в Новгород, чтобы поторопить оставшиеся полки ¹⁶⁵. К тому времени провал осады был очевиден. Причина отъезда не кажется достаточно веской, возможно, Петр не был готов встретиться лицом к лицу с поражением в столь важном начинании и придумал для себя повод отстраниться от ситуации. В результате он мог не считать Нарву своим личным поражением.  

      Но накануне войны со шведами произошел еще один кризис, который должен был утвердить Петра в его отказе от старой идентичности - стрелецкий бунт 1698 г. Глазами своих непримиримых врагов он должен был окончательно отрефлексировать свою инаковость относительно дедовской Руси. Стрельцы на протяжении всей юности Петра олицетворяли старый уклад, неоднократность их выступлений все более и более отталкивала от него Петра. И тот припадок ярости, который заставил Петра самолично пытать стрельцов и рубить им головы, стал своего рода катарсисом, страшным способом, освободившим царя-реформатора от груза прошлого, обозначив в его сознании бесповоротность поисков нового пути. И одновременно тот факт, что Петр заставлял своих ближайших сподвижников участвовать в казнях, подчеркивает сохранение недоверия, стремление скрепить своих сподвижников кровавой круговой порукой.

      Позже, уже став настоящим полководцем, после Полтавской битвы, Петр снова попадает в ситуацию, вскрывшую его старые комплексы. Имеется в виду Прутский поход, когда в неоднозначной ситуации у Петра возобладала нерешительность, едва не стоившая его армии катастрофического разгрома.  

      Для данного периода жизни Петра рано говорить об обретении новой идентичности как целостного набора черт и взглядов, он по-прежнему находился в состоянии «творческого поиска». Одно можно утверждать, на что обращал внимание еще С.М. Соловьев, - Петр не был простым подражателем Запада, он стал прилежным учеником  (и сам царь часто прилагал к себе этот «титул»), в большей или меньшей степени применявший полученный извне опыт для собственных нужд своей власти и своего государства. Эта смесь западного цивилизованного лоска и типичных русских самодержавных черт и стали «визитной карточкой» как петровской России, так и последующих веков отечественной истории.