Хрестоматийное дополнение к Лекции 9. Владимир Антонович Киев, его судьба и значение с XIV по XVI столетие (1362 – 1569)

При изучении истории Киева и всей Юго-Западной Руси мы находим в дошедших до нас источниках значительный пробел. С того времени, как кончились сведения южных летописей в исходе XIII столетия и до появления нового цикла летописных и архивных известий во второй половине XVI века, историю Южной Руси мы привыкли или обходить молчанием, или, что гораздо хуже для исторической истины, очерчивать судьбы ее несколькими штрихами, состоящими из общих мест и догадок, выдаваемых за историческую характеристику, основанную будто бы на фактических данных.

Одно из таких общих мест, установившихся с конца XVI столетия и, вследствие частого повторения, сделавшихся общепринятым историческим убеждением, составляет то мнение, будто после Батыева нашествия Киев был превращен в развалины, Киевская область совершенно опустела и перестала принимать какое бы то ни было участие, в политической и культурной жизни Руси. Опираясь на это общее положение и желая объяснить себе происхождение населения, существовавшего в крае, по свидетельству исторических источников конца XVI столетия, многие историки пытались объяснить дело гипотезами более или менее тенденциозными, не лишенными смелости, но, к несчастью, не основанными ни на каких фактических данных. Так, с одной стороны, Погодин предположил, что население Южной Руси будто поголовно убежало от татарского нашествия на Север (заметим, гораздо более Юга пострадавший от монголов) и место его заняло новое племя, спустившееся с Карпат на днепровские равнины, причем переселение целых народных масс произошло будто ни для кого не заметно и не оставило никакого следа в бытописании. С другой стороны, пробелом исторических сведений воспользовались польские писатели: Грабовский, Шайноха и другие и, настаивая на мысли мнимого запустения края, колонизировали его польскими выходцами, забывая при том пояснить, почему эти выходцы, пришедшие будто бы с берегов Вислы, представляют в XVI веке сплошную массу с характером русской, а не польской народности. Туман исторический, сгущаясь все более и более от частого повторения вымыслов и фантастических прикрас, стал сбивать с пути и таких писателей, которые должны были бы отличать в данном случае тенденциозность польских писателей и несколько более критически относиться к прошлому своей родины. В этом отношении, полагаю, достаточно указать, как на образец увлечения чуждой исторической истины теорией, на введение в «Историю воссоединенной Руси» г. Кулиша.

Между тем, вглядевшись без предубеждения в те немногие, но точные исторические сведения, какие дошли до нас о судьбе Южной Руси с XIII по XVI столетие, мы не можем не признать, что общепринятое мнение о запустении ее в это время есть не более как исторический мираж. Батыево разорение есть последнее постигшее Киев бедствие, записанное древними русскими летописями; затем после долгого перерыва, в XVI столетии, путешественники, посещавшие Киев или писавшие о нем – Герберштейн, Гваньини, Лясота, Гейденштейн и пр., описывают развалины, загромоздившие нагорную часть Киева, и сожалеют об упадке величия этого, некогда знаменитого, города. Уже с исхода XVI века мы замечаем у летописцев стремление связать и сопоставить оба факта, как причину и последствие. Стремление это выражается у составителей летописных сводов дополнениями и приставками совершенно произвольных подробностей к истории Батыева погрома. В древнейшем известии о взятии Киева Батыем, записанном в Ипатьевской летописи, указано только разрушение Десятинной церкви, своды которой обрушились под тяжестью столпившегося на них народа; затем о разрушении города нет вовсе упоминаний; говорится лишь, что из Киева Батый прошел по Волыни, разрушил несколько городов, другие миновал или не успел взять и, по совету пленного боярина Дмитрия, не останавливаясь на пути, поспешил ворваться в Венгрию, чтобы захватить эту страну врасплох, а в обратном пути его указываются грабежи, причиненные татарами в северной части волынского Полесья. Несомненно, страна, лежавшая на запад от Днепра, пострадала от орды в весьма слабой степени, сравнительно, например, с разорением земель Ростовской или Рязанской; между тем, никому из позднейших летописцев и историков не приходит в голову утверждать, что земли эти запустели вследствие Батыева погрома…

Успокоившись на том, что об истории пустыни писать нечего, летописцы и историки свободно переходили из Киева к истории Великого княжения Владимирского и Московского и продолжали рассказ, пользуясь источниками летописными, уцелевшими в Северо-Восточной Руси. По раз проложенному пути пошли дальнейшие историки и установилось мнение, что в течение трех столетий о Южной Руси, запустевшей и как бы исчезнувшей, следует умалчивать, так как полагать должно, что все это время она не могла оправиться от погрома.

К счастью, однако, составители летописных сводов были слишком добродушны и владели слишком слабыми критическими приемами для того, чтобы тенденциозно провести придуманную гипотезу…

История всей второй половины XIII столетия пространно описана в конце Ипатьевской летописи: мы не только не усматриваем в рассказе этой летописи признаков запустения Юго-Западной Руси, но, напротив того, можем проследить постепенный рост могущества Галицко-Волынского княжества под управлением Даниила Романовича и его ближайших наследников. Но, сверх истории этого княжества, Ипатьевская летопись сообщает в данное время весьма интересные известия о землях: Подольской, Болоховской, Потетеревской, Звягельской (две последние входили в состав Киевской области) и т. д., добровольно подчинившихся монголам и состоявших в зависимости от ханов на весьма льготных условиях. Собственно о Киевской области летопись говорит мало, так как область эта не входит в район, избранный летописцем, но по нескольким намекам видно, что Киев не был превращен в пустиню…

Относительно состояния города и украшавших его церквей в данное время мы находим весьма точные сведения. Киево-Печерский монастырь и церковь его продолжали существовать в XIII и XIV столетиях: так, под 1274 годом Густинская и Воскресенская летописи занесли факт посвящения архимандрита Киево-Печерского Серапиона в епископы во Владимир. Под 1289 годом, при описании похорон волынского князя Владимира Васильковича, упоминается другой архимандрит Киево-Печерский – Агапит. Третий архимандрит того же монастыря, Давид, известен как духовник второй жены Ольгерда. В конце XIV столетия мы имеем сведения о погребении в Киево-Печерском монастыре многих знатных лиц…

Но в XIV столетии в судьбе Руси случился новый исторический поворот, начертавший и для Киева новую политическую роль на новом поприще. В это время разъединенные, ослабевшие русские земли начинают вновь объединяться в более крупные и прочно связанные политические организмы. Стремление это происходит одновременно на двух закраинах русского мира: между тем как в Северо-Восточной Руси, благодаря настойчивой и предусмотрительной политике владимирских и московских великих князей, возникает новое, сильное Русское государство, Юго-Западные русские земли находят точку опоры в Великом княжестве Литовском. В 1362 году, вследствие победы, одержанной Ольгердом Гедиминовичем над тремя татарскими темниками, Киев вместе с Подольской землей переходит, без сопротивления со стороны местного населения, под власть великих князей литовских, успевших уже до того времени объединить под своей державой княжества: Полоцкое, Туровское, Брянское, Черниговско-Северское и Волынское, и вскоре после занятия Киева овладевших Смоленском. Таким образом, многочисленные русские земли оказались вновь соединенными в пределах быстро развившегося Русско-Литовского государства.

Государство это состояло из двух элементов, разнородных в этнографическом, религиозном, бытовом и культурном отношениях… Занимая менее 1/20 доли всей территории Великого княжества Литовского, литовцы не обладали ни развитой культурой, ни письменностью, ни выработанными формами общественного быта, ни исторической государственной традицией. Между тем, вошедшие в состав Литовского государства русские земли, составлявшие более 9/10 всего его пространства, принесли с собой старую общественную культуру, выработанную продолжительной исторической жизнью и почерпавшую постоянно новые силы в христианстве, единственном тогда проводнике высших форм развития. При взаимном воздействии обоих национальных начал, несомненно – литовское должно было подчиниться русскому, заимствовать его цивилизацию и занять в общем государстве второстепенное место. Действительно, в XIV столетии под руководством Гедимина и Ольгерда жизнь Великого княжества Литовского слагается в этом направлении. Русские области получили, облагодаря объединению, гарантии для спокойного развития своей внутренней жизни. Литовские князья не только не стесняют этого развития, но с удивительным политическим тактом и беспристрастием поддерживают его и постепенно подчиняются его культурному влиянию, сознавая, что государство их может развиться, опираясь лишь на русское народное начало. Уже во втором поколении русское влияние охватывает княжескую семью: многочисленные сыновья Гедимина принимают крещение по православному обряду, вступают в родственные связи с русскими князьями, живут в русских областях, где усваивают себе язык, быт, понятия, традиции и письменность русского населения. Гедиминовичи считают свой род вступившим во все права русского княжеского рода и применяют к себе все понятия о княжеской власти и ее отношениях к земле, выработанные потомками Владимира Святого; русский язык становится языком разговорным и официальным при их дворе; на нем пишут грамоты и производят суд не только в русских, но и в коренных литовских землях. Православие распространяется мирным путем, незаметно, среди литовцев; еще при Гедимине в новооснованной им столице – Вильне, возникают православные церкви. Ольгерда окружает православная семья и духовенство, и он основывает и наделяет поместьями православные церкви. Таким образом, Западная Русь, окрепнув в политическом отношении при почине литовской народности, приобщала последнюю к своей цивилизации путем мирного распространения своей культуры. К несчастью, этот естественный ход развития слагавшегося Западно-Русского государства встретил неожиданную преграду вследствие внешней политической комбинации. Сын и наследник Ольгерда, великий князь Ягайло, вступив в брак с наследницей польского престола, Ядвигою, стал королем польским. Новое государство отвлекло его внимание от Литвы и вскоре этот слабохарактерный потомок Гедимина подчинился всецело влиянию окружившей его новой среды. Находясь под ее давлением, он видоизменил свои отношения к литовским своим подданным и наметил по отношению к ним то направление внутренней политики, которого впоследствии держались все его потомки. Направление это состояло в стремлении переделать государственный строй и убеждения жителей Великого княжества Литовского наподобие того строя, который выработала польская историческая жизнь. Ягайло считает своей задачей водворение в Литве католичества, польского общественного порядка, основанного на сословной дворянской исключительности, польских юридических установлений, и, наконец, приобщения к польской народности жителей Великого княжества Литовского. Конечно, задача эта была невозможна и неисполнима, но под влиянием грубого фанатизма Ягайло решился связать с ее выполнением призвание своей династии; все усилия его потомков не могли конечно сделать невозможного – изменить национальные черты многочисленной и культурной народной группы, но они затормозили ее естественное развитие…

Руси литовской, таким образом, стала угрожать опасность со стороны собственного правительства, попавшего теперь под влияние чуждого народного начала и решившегося проводить свои воззрения без всякого внимания на национальные, исторические и бытовые особенности народонаселения. Русские области, сознавая наступавшую опасность, стараются отстоять свои национальные начала, отклоняя по возможности стремления правительства к объединению их с Польшей и отстаивая свои бытовые особенности. Во главе русской реакции становятся обрусевшие князья Гедиминова рода и, опираясь на сочувствие своих областей, отстаивают самостоятельность Литовско-Русского государства и отклоняют введение польского общественного строя…

Первым киевским удельным князем после присоединения его к Великому княжеству Литовскому был один из старших сыновей Ольгерда, Владимир. Князь этот был родоначальником известного своей преданностью русской народности и православию рода Олельковичей. О тридцатилетнем княжении в Киеве самого Владимира до нас дошло весьма мало сведений… Из дошедших до нас известий видно, что он заботился весьма ревностно о судьбе православной церкви; кроме дарственных и подтвердительных грамот в пользу разных церквей, находившихся в пределах Киевской области, он известен вмешательством в дело об устройстве Русской митрополии…

После возведения на польский престол Ягайла, последний, желая применить к Руси задуманные им планы, обращает особенное внимание на Киев и старается заручиться согласием брата, княжившего здесь; в течение трех лет (1387 – 1389) он три раза присылал киевскому князю для подписи грамоты, заключавшие в себе обязательство верности «regi, reginae et regno Poloniae». Но, очевидно, подписи этих грамот мало обеспечивали верность Киевской земли, потому что уже три года спустя правитель Литвы – Витовт – пошел войной на киевского князя, выставляя как причину похода то обстоятельство, что Владимир, «бывши в Киеве, не всхоте покоры учинити и челом ударити». В 1392 году Витовт занял киевские пригороды... Владимир Ольгердович уступил Киев не без борьбы; он отправился искать помощи в другом центре русского мира – у Василия Дмитриевича московского. Но современные политические отношения не позволяли последнему принять под свою защиту киевского князя, и Владимир должен был смириться…

После вступления на польский престол, Ягайло, предвидя сопротивление своим планам в русских областях и рассчитывая как на личную преданность себе Скиргайла, так и на популярность его на Руси, решился употребить его орудием своей политики, и в 1388 году, не без долгого колебания, назначил его своим наместником в Великом княжестве Литовском…

После смерти Скиргайла Витовт не дозволил никому из русско-литовских князей утвердиться в Киевском уделе и решился управлять им непосредственно через своих наместников. Первым таким наместником или воеводой киевским был один из самых приближенных и доверенных сподвижников Витовта, Иоанн Альгимунтович, князь Гольшанский… Очевидно, что под зорким надзором Витовта и его наместников, Киевская область теряет на время значение средоточия русской партии…

Последние годы Витовт провел в упорной борьбе и с престарелым польским королем Ягайлом за обособление Литвы в качестве самостоятельного независимого королевства, и с представителем русского начала Свидригайлом…

Поведение Свидригайла, конечно, раздражило в высокой степени польских советников Ягайла; не будучи в состоянии сменить его при том сочувствии, каким пользовался литовский князь в Западной Руси, они постарались отделаться от него путем заговора…

В 1445 г. скончался Олелько Владимирович, «князь и наследственный пан Киевской земли», принявши пред смертью монашество, как гласила надгробная надпись на памятнике, воздвигнутом над его гробом в Киево-Печерской лавре. Но этой именно наследственности в Киевской области за родом Олелька не желали признать потомки Ягайла. Когда два сына Олелька – Симеон и Михаил – обратились к великому князю с заявлением желания разделить между собой киевскую вотчину, то Казимир Ягайлович воспротивился этому; он не признал Киева вотчиной Олельковичей и дал его лишь в пожизненный лен старшему из братьев, Симеону, предоставляя Михаилу на правах вотчины Копыль и Слуцк…

Симеон Олелькович отличался, подобно предкам своим, преданностью православию и русской народности… Еще с 1416 года Киево-Печерская лавра лежала в развалинах: в этом году Эдигей с крымскими татарами взял и разрушил Киев; в числе других зданий, татары пожгли и Печерский монастырь и ограбили и разорили в нем Успенскую церковь; храм этот пришел в запустение. Симеон Олелькович, сознавая значение этой древнейшей киевской святыни для всего русского мира, озаботился ее восстановлением; он обновил Успенскую церковь «едва не от основания воздвигши», «украсил ее иконным писанием и обогатил златом, и сребром, и сосуды церковными». Это был последний подвиг последнего русского удельного князя Киевской области. В 1370 году кончена была постройка Успенской церкви, а в 1371 г. под сводами ее почил «умерший по-христиански Симеон Александрович Олелькович, наследственный пан земли Киевской»…

Впрочем, удалением Олельковичей из Киева не была ни подавлена окончательно русская княжеская партия… Первая попытка относится к 1482 году и одним из главных действующих лиц ее является князь Михаил Олелькович… В Киеве, на лобном месте, перед воротами Киевского литовского замка, 30 августа 1482 года, киевляне увидели обезглавленный труп одного из представителей излюбленного ими княжеского рода, которого некогда они призывали как своего отчича на княжеский стол своей земли.

Последняя попытка реакции русских князей против полько-литовского направления вспыхнула в 1508 году под руководством князя Михаила Львовича Глинского. Этот князь происходил из знатного татарского рода, переселившегося в Русь и принявшего крещение еще при великом князе Витовте… Князья, сочувствовавшие Глинскому и некогда поддерживавшие его стремления, оказались изолированными, многие скрылись, другие резко повернули на сторону правительства; только немногие второстепенные князья – Друцкие и Лигвеновичи-Мстиславские – имели достаточно мужества, чтобы стать на сторону предприятия, успех которого становился весьма сомнительным. Между тем московская помощь медлила приходом, а с другой стороны приближался Сигизмунд с сильной польской армией. Глинский после нескольких безуспешных переходов увидел, что дело его проиграно; вместе с братьями и более скомпрометированными сторонниками он отступил в пределы Великого княжества Московского.

Так кончилась последняя попытка княжеской Руси, предпринятая в защиту своего народного дела. Очевидно, княжеское сословие было бессильно в этой борьбе; его сословные понятия, удельно-федеративные идеалы были в то время уже анахронизмом, они не обнимали интересов всего населения и не могли его подвигнуть на борьбу за общее народное дело. Княжеская партия сталкивалась с интересами или с равнодушием других сословных групп и оказалась для своего времени немощной. Первый акт борьбы Западной Руси с польским влиянием, веденный под стягом русско-литовских князей, был проигран. Но в недрах Киевской области, стойко поддерживавшей до конца этот стяг, скрывались зародыши новых общественных сил, которым суждено было вступить в борьбу с большим успехом в последующую эпоху…

После присоединения к Литве Киевского княжества, пределы его несколько видоизменились и раздвинулись, частью вследствие присоединения к Киевщине порубежных округов соседних княжеств, частью вследствие колонизации южных степей, двигавшейся медленно, но упорно вниз по Днепру…

Сведения о управлении и внутреннем быте Киевской земли заимствованы преимущественно из описания господарских замков: Киевского, Мозырского, Чернобыльского, Остерского, Овруцкого, Житомирского, Черкасского и Каневского, 1552 года.

Большинство названных пригородов возникли еще до XIII столетия и вместе с Киевом достались Литве, другие, как Мозырь, Остер и Переяславль, присоединены были к Киевскому княжению от сопредельных русских княжеств уже после литовского завоевания; некоторые, как Черкасы и Чернобыль, возникли по инициативе литовских князей… Удельный князь оставлял за собой верховную власть, выражавшуюся в подчинении ему наместников, в праве верховного предводительства на войне контингентами всех поветов, в праве апелляции к нему от суда наместников и, наконец, в исключительном праве раздачи в пользование поземельной собственности. Когда Киевское княжество было переименовано в воеводство и удельных князей заменили киевские воеводы, то вместе с тем и разрушено было административное единство Киевской земли…

После установления нового литовского распорядка в Киевской земле общественный строй ее значительно изменился… Так как государство прежде всего заботилось о том, чтобы обеспечить и организовать свои военные силы, то исполнение военной повинности составляло первое и важнейшее условие землевладения. Земельная собственность была разделена на определенные участки, так называемые «службы»; каждая служба заключала 10 литовских волок (199 десятин), и то лицо, которое получало землю в пользование, обязано было по каждому призыву князя или его наместника доставлять с каждой «службы» одного вооруженного воина.

Уже с XIV столетия слагается, таким образом, в Киевской земле класс землевладельцев; в XV и XVI столетиях количество раздаваемых князьями выслуг все более и более умножается и образуется многочисленное военное сословие…

С другой стороны, степные черноземные пространства, представлявшие одну из лучших местностей для земледелия, при тогдашних экономических условиях не обещали богатого дохода; хлеб не составлял предмета вывозной торговли и хлебопашеством занимались только в размерах необходимых для собственного прокормления; напротив, хозяйство в лесных округах изобиловало всеми продуктами вывозной торговли. Пересматривая дошедшие до нас описи имений, составленные даже в XVI столетии, мы видим, что главными статьями поземельного дохода признавались «борти» и вообще продукты пчеловодства, «бобровые гоны» и вообще меха, затем рыбная ловля и продукты лесного хозяйства. Не удивительно потому, что земяне позаботились, главным образом, занять земли в Полесьи, относительно безопасные от татарских набегов и дававшие более ценные в то время предметы для сбыта.

Кроме сословия земян в Киевской земле находим еще другое сословие, обязанное также нести военную службу. Сословие это носило название «бояр»… Вся остальная масса сельских жителей составляла категорию крестьян или «людей», как их тогда называли, и если они жили на землях «замковых», т. е. государственных, то назывались «людьми служилыми», а если земли, обрабатываемые ими, розданы были земянам, то они и сами определялись термином «люди панские и земянские». Как те, так и другие лично были свободны и имели право перехода с места на место; поселяясь на данной земле, они обязаны были нести известную долю натуральных повинностей и давать определенные дани деньгами и натурой в пользу владельца земли, сообразно с договором и установившимся обычаем; многие из них притом владели собственной землей, составляя категорию так называемых «данников», и обязаны были давать государству с земли своей дань в качестве подати…

Уже с конца XV столетия в источниках появляется упоминание об образовании из этих «людей» нового сословия в южных степях Киевщины; появляется новый термин, заимствованный у татар – «козаки». Под ним не разумеются ни мещане, ни бояре; это сословие состоит из людей свободных, но, в большинстве, бездомных, ищущих занятия и оседлости. Встречаются козаки и в городах, в услужении у бояр и мещан, упоминаются и такие, которые имели уже свои дома; одни из них ходят на низ Днепра на звериный и рыбный промысел и ведут торговлю продуктами этих промыслов, другие занимаются хлебопашеством и разводят пасеки, третьи промышляют угоном лошадей и захватом добычи у татар. Старосты не только не противодействуют переходу населения в южные поветы, но, напротив, поощряют его, облагая лишь самыми льготными пошлинами все козацкие промыслы и занятия… в Киевщине было еще сословие мещанское. Как в самом Киеве, так и во всех пригородах Киевской земли, жители их составляли особенные городские общины, отличавшиеся правами, повинностями и устройством своим от других жителей края…

Под охраной названных привилегий городская община быстро развилась, приобрела значительные богатства и силу. С незапамятных времен, благодаря своему удобному географическому положению, Киев служил центром обширной торговли: складочным местом продуктов вывоза со всего днепровского бассейна, с одной стороны, и предметов привоза торговли цареградской и восточной, с другой… В Киев направлялись многочисленные караваны сухим путем и водой из Крымской орды и из Царьграда… Благодаря указаниям современных актов, мы можем указать хотя некоторые товары, привозимые этими караванами; это были: шелковые и парчевые восточные ткани, «камка александрийская на золоте», восточные ковры, шелк, восточные изделия из кожи: «сафьян, тижмы и тебенки» и восточные пряности: перец, «дзиндзивер», шафран и т. п. Теми же путями из Киева отправлялись караваны на восток; они везли меха бобров, лисиц, горностаев, куниц, белок и т. п., готовые шубы, «шлыки» и колпаки; затем изделия киевских оружейных мастеров: луки, стрелы, сагайдаки, седла и т. п. Сверх того, через Киев проходили караваны с «коштовными» товарами из Москвы в Турцию и Крым и обратно…

Торговля не составляла, впрочем, единственного занятия киевских горожан; разнообразные ремесла развиты были среди городского населения. В XV уже столетии документы указывают на многочисленные цехи, состоявшие под присудом киевского магистрата. В числе их поименованы следующие: «кравцы, кушнеры, шевцы, чоботари, постригачи, золотари, лучники, стрельники, седельники, ковали, конвисары, винники, хлебницы, перекупники, рыболовы, плотники, цырульники». Между ними особенно славились золотари, металлические изделия которых находили обширный сбыт во всей Руси и Литве, и стрельники, стрелы которых, кованные из железа и обделанные в древка с орлиными перьями, составляли один из предметов сбыта в Крым; Михалон Литвин сохранил известие, что за 10 таких стрел татаре давали обыкновенно в обмен воз соли…

В половине XIII столетия религиозное значение Киева несколько поколебалось по причине политического его упадка. Митрополиты киевские, вследствие развития более могущественной государственной жизни в Северо-Восточной Руси, равно как и вследствие возникновения многих епископских кафедр на севере, должны были обратить на этот край особенное внимание; они значительную часть времени жили во Владимире на Клязьме, а в начале XIV столетия и вовсе туда переселились, изредка только посещая свою митрополичью столицу и управляя Киевской церковью посредством наместников. После присоединения Киевской области к Литве как литовские великие князья, так и удельные князья киевские стремятся к восстановлению митрополии на прежнем месте.

Усердие православных к благосостоянию церкви не ограничивается Киево-Печерской обителью, – дарственные записи и отказы имущества распределяются и между другими киевскими церквами и монастырями. Между ними первое место занимает киевский Пустынно-Николаевский монастирь…

Вот те черты быта Киевской области, какие можно было собрать в весьма скудных исторических источниках данного времени. Конечно, по дошедшим до нас источникам составить подробной и полной картины невозможно, но исторический материал, по нашему мнению, достаточен для того, чтобы признать, что в описываемую эпоху Киев со своей областью не представлял полного запустения, ожидавшего иноземных колонистов, но, напротив, принимал деятельное участие в исторической жизни западной половины России, по большей части руководил развитием этой жизни и, во всяком случае, занимал в ее течении весьма почетное место.

Лекция 10. Русские земли и княжества в XV – нач. XVI века. Иван III

XV век начинается тем, что Россия как будто избавилась от опасности с Востока, но при этом с Запада опасность никоим образом не миновала и даже становилась все более реальной.

С татарами отношения были традиционными, татары ничего нового пред­ложить не могли. Они не прочь были и покарать Москву, но при том, что Москва могла уплатить определенный выкуп или московский князь мог купить опять ярлык на вели­кое княжение, ничего нового татары не предлагали. Мусульманство, которое там постепенно укореня­лось, не было еще исламским фундаментализмом, и поэтому здесь особых сложностей не возни­кало. Кроме того, что в это время начинается фактический распад Золотой орды. Часть ее станет Казанским ханством, которое постепенно начинает менять тип цивилизации: оно становится земледельческой цивилизацией. Происходят значительные изменения в Орде, а если иметь в виду, что в конце XV столетия Золотой орды уже не будет, а будет Большая орда, Ногайская орда, Синяя орда, или Крымская орда, и можно говорить о том, что процесс распада некогда мощного татаро-монгольского го­сударства уже налицо в начале XV столетия.

В это время отдельные татарские князья считаются уже данниками Литвы. В сражении 1410 года между Польшей и ордами крестоносцев (знаменитая Грюнвальдская битва) татары участвуют как данни­ки великого князя Витовта. Правда, там же сражаются и три знаменитых смоленских полка, которые приняли на себя удар тяжелой конницы и почти полностью погибли, т.е. мы можем сказать, что немцам пришлось иметь дело не только с Польшей, но и с представителями славянских земель. Важно помнить, что государственным языком Литвы был русский язык. А православная вера была верой большинства населения Литвы. То есть спе­цифика отношений Москвы и Литвы была в том, что вражда существовала на уровне государственной структуры, династических каких-то проблем, а национальной вражды, религиозной, этниче­ской не видно. Этим объясняется и та легкость, с которой некоторые московские бояре и князья отъез­жали в Литву после конфликта с московскими князьями, и наоборот – литовские князья ехали на службу к князьям московским. Это первое.

Вторая проблема – это 20-летняя междоусобица, которая имела место между Василием Васильевичем, или Василием Темным, великим князем московским, и его родным дядей – кня­зем Юрием Звенигородским, а после его смерти – с детьми Юрия Звенигородского, то есть двоюрод­ными братьями великого князя Василием Косым и Дмитрием Шемякой. Это квали­фицировалось как феодальная война второй четверти XV столетия. Не было в ней бит­вы, стычки, осады, которую бы не проиграл Василий Васильевич. Он был щедро одарен отсутствием какой бы то ни было удачи, но самое поразительное, что, несмотря на то, что он проиграл все битвы, неоднократно был захвачен в плен, неоднократно отрекался от московского великого княжения в пользу своих обидчиков, успел побывать в татарском плену, потому что был разбит татарами под Суздалем, наконец, был ослеп­лен в 1446 году, – но все равно из этой войны он выходит победителем. Да кроме того еще и округлив границы Московского княжества за счет нижегородских земель.

Чем объяснить такой парадокс? Конечно, Церковь постоянно поддерживала Василия Темного. Вряд ли Церковь одобряла историю с ослеплением Василия Косого. Но, с другой стороны, когда князь был ослеплен, его тоже жа­лели. Московское боярство в основном было за Василия Темного. Ремесленники, посадские – тем более. Поразительное единодушие; мы, несмотря ни на что, будем отстаивать свой, московский порядок, своего князя, и этим мы сильны. Его, действительно, фактически выталкивают опять наверх.

Собор, который провозгласил митрополитом Московским и всея Руси святителя Иону, установление автокефалии Русской Православной Церкви – все это приходится на правление Василия Темного, кото­рое переполнено такими невероятными событиями, что представить их воедино очень сложно.

Дальше Василий Темный сделал очень умное дело – он возвел на великое княжение своего старше­го сына Ивана Васильевича, который впоследствии получил прозвище Ивана III. Иван III – это целая эпоха. Самостоятельно он правил 40 лет. За это время чрезвычайно много произошло собы­тий. Первое – это присоединение Новгорода.

Вторая тема, касающаяся Ивана III, – матримониальная: второй брак Ивана III, его же­нитьба на Софии Фоминичне Палеолог, последней византийской принцессе, и обстоятельства, связанные с этим. Третья тема – это падение татарского ига. Ига уже не было фактически, потому что никому в голову не приходило платить татарам дань. И не было Золотой орды, а была про­сто какая-то Большая орда, руководитель которой Ахмат решил тряхнуть стариной и попытаться совер­шить набег на Москву.

Следующий момент – это судебник Ива­на III, т.е. все, что было связано с изменением социального состава русского общества. Следующая тема – начало созидания новой государственной идеологии «Москва – третий Рим». Кроме того, строительство московского Кремля (потому что стены, которые сегодня в Москве, – это стены Ивана III). Соборы, ко­торые сейчас постепенно начинают использоваться по назначению, построены Иваном III. Грановитая па­лата – постройка Ивана III. Теперь по-порядку.

Новгород – древнейший город Руси и в этом отношении он никоим образом не уступает Киеву. Он имел довольно своеобразное политическое устройство – это был вечевой город, вечевое государство. Вече представляло собой своеобразный митинг, в котором одна сторона оси­ливала другую в основном криком. Не будет ошибкой предположить, что вече не всегда было абсолютно спонтанным. Вече собиралось регулярно для выборов, допустим, посадника и тысяцкого, для решения каких–то важных вопросов. Ну и, естественно, бывали случаи, когда политические распри достигали та­кого накала, что вече действительно собиралось внезапно.

Новгородское вече вошло в историю как одна из самых скандальных и типичных форм парламента­ризма, и ругань, драки, убийства во время демократических процедур в древнем Новгороде были не но­востью и не редкостью. Более того, победившая сторона иногда отмечала свою демократическую победу тем, что сбрасывала своих противников с моста в Волхов. Имели здесь место смертоубийства, такие слу­чаи зафиксированы. Но это, пожалуй, только внешняя сторона жизни, потому что на самом деле правил всем посадник – глава администрации и тысяцкий, который возглавлял ополчение. Колоссальную роль играл епископ, впоследствии архиепископ Новгородский. И, наконец, имело место нечто вроде постоянно действующего совета или думы, куда входили новгородские бояре, т.е. представители наиболее извест­ных и богатых фамилий, и так называемые «лучшие люди». Они были чрезвычайно богатыми людьми, потому что Новгород вследствие своего положения мог процветать только благодаря торговле. Два основных занятия новгородцев – торговля и ремесло – и сделали город чрезвычайно бога­тым и процветающим. Он богател и считал себя независимым государством.

И вот наступает XIII век, когда Русь повержена в прах татарами, но и здесь Новгород чудесным об­разом сохраняется от татарской опасности, он не разграблен, не взят, и более того, он как бы олицетво­ряет собой свободную Русь. Но когда начинается московский период, то здесь Новгород играет совершенно особую роль. Дело в том, что татары требовали большого количества серебра; строго говоря, ордынский выход, видимо, исчислялся в серебряной валюте. Серебро на Русь шло через Новгород, поскольку именно новгородские купцы соответст­вующими операциями могли раздобыть его в достаточно больших количествах. И вот московские князья начинают все время требовать увеличить количество серебра, и отсюда становится очевидным, что Новгород, хочет он того или нет, должен быть фактически в фарватере московской политики. Тем более, что и способ воздействия на Новгород очень ясен и прост: как только новгородские республикан­цы-демократы хотят проявить свою независимость от Москвы и начинают возражать, то достаточно по­слать войско, которое займет Торжок или Новый Торг, потому что дорога, по которой идет подвоз хлеба в Новгород, проходит именно там. Москва начинает этим пользоваться достаточно регулярно, и постепенно это становится уже традицией: Москва навязывает свою волю Новгороду.

В дальнейшем политическая жизнь Новгорода как-то локализуется, де­лается более замкнутой. Когда вся страна объединяется, Новгород постепенно становится провинцией. Это очень существенный этап. Но не только это способствовало утрате единства новгородским обществом, а еще и постоянная традиция политической борьбы. Борьба партий постепенно привела новгородское общество к расколу.

Говорить о том, что великий князь Иван III просто захватил Новгород и совершил гнуснейшее насилие над свободолюбивым государством, – это было бы слиш­ком наивно. Он мыслил уже масштабами отнюдь не маленького Московского княжества, в состав которого входили уже колоссальные территории. Новгород представлял для московского князя уже не только материальный интерес, но и, бес­спорно, интерес политический, потому что он прекрасно понимал, что на Новгород нацелена Литва.

Первый поход на Новгород, который фактически предрешил его судьбу, совершил еще Василий Темный. В 1456 году был подписан мир, по которому Новгород должен был уплатить 10 тысяч рублей (по тем временам сумму огромную) и соблюдать те требования, которые предъявляет ему московский ве­ликий князь. В 1471 году происходит знаменитый поход на Новгород, потому что у Ивана III были вполне очевидные свидетельст­ва, что там затеяна не просто переписка с Казимиром, а именно измена Православию. Для москвичей тем более было ясно, что если какой–то там Новгород сопротивляется великому князю, то это уже непорядок само по себе.

И вот в Новгороде собирают колоссальную рать, высылают ее против полков великого князя, но здесь казус: новгородцы не хотят идти воевать. Приходится прибегать к угрозам, конфи­скациям – эту рать, десятки тысяч человек, выгоняют в поле буквально насильно. А дальше происходит следующее: полки великого князя московского идут не компактно, отдельными от­рядами, разоряя все новгородские земли, творя всякие бесчинства, потому что идея – напугать, заста­вить, экономически подорвать. На реке Шелони 4-тысячный отряд, дружина московская, натыкается на 40-тысячное войско новгородцев. В древности новгородцы славились тем, что даже будучи в меньшинст­ве могли повернуть вспять любого противника. Здесь же все наоборот: 40-тысячное войско бежит, теряя только убитыми чуть ли не 12 тысяч человек, едва ли не 2 тысячи попадают в плен. Новгород должен только признать себя подвластным великому князю, дать ему суд в Новгороде и вместе с тем сохранить какие-то остатки самоуправления.

Через несколько лет выясняется, что в Новгороде снова поднимает голову литовская партия. Снова едет туда Иван III, и это не последний его приезд. В 1478 году еще один поход на Новгород, и вот тут–то уже на новгородцев обрушиваются репрессии: арестованы десятки бояр, и те, кто обвинен по доносу в принадлежности к заговору, пытаны. Оговаривают, естественно, еще людей, летят головы. А дальше на­чинается расселение новгородцев по другим русским городам. А на их место поселяют москвичей и жителей других городов.

Теперь – о втором браке Ивана III. Эти два события – присоединение Новгорода и второй брак Ивана III – были одновременными. Первым браком Иван был женат на тверской княжне Марье Борисовне, а спустя полтора-два года затевается сватовство Ивана III к византийской принцессе Софии, или Зое Палеолог – дочери брата последнего византийского императора Константина. В голове Ивана III забрезжила мысль о том, что он вместе с рукой принцессы унаследует если не права Византии, то определенные традиции и уж во всяком случае престиж православного государства. Москва станет центром Православия уже в по­рядке преемственности. Невеста – Софья Фоминична была очень красивая дама – приехала, но не одна: с ней приехали греки и итальянцы. Естественно, они привезли с собой свои представ­ления и о быте, и о государственности, и о придворном протоколе, и о величии, престиже, и не случай­но, что в это время начинается строительство того Кремля, который и сейчас украшает Москву. Крем­левские стены построены итальянцами. Эта первоклассная итальянская крепость имела в ту пору довольно суровый вид, потому что веселые украшения на башнях и шатры выстроены в XVII веке, а сначала башни имели просто примитивное четырехскатное деревянное покрытие, которое предохраняло боевые площадки от снегопада и дождей, и Кремль смотрелся иначе. И возникает противоречие, потому что московские бояре смотрят на жизнь иначе, иными глазами, у них иные традиции, чем у тех, кто приехал. Естественно, появляется и определенная среда людей, ко­торые стремятся приспособиться к новым обстоятельствам. А когда у Софьи рождается сын Василий, то ближайшее окружение Ивана III окончательно разделяется на две партии. Почему?

У Ивана III был сын от первого брака – Иван Молодой, как его называли. Он фактически кня­жил вместе со своим отцом, так же как Иван III с Василием Темным. Он принимал очень деятельное участие в отражении татар во время похода Ахмата. Но вот через какое-то время после совершения второго брака Ивана III у Софьи Фоминичны рождается сын Василий. Иван III был должен его передать Ивану Молодому, но так как он умер, то следующим московским правителем должен быть его сын – Дмитрий Иванович-внук. Иван III так и поступает: Дмитрий Иванович-внук, не­смотря на свое малолетство, возведен особым чином на великое княжение. Но через некоторое время все меняется. Елена Волошанка вместе со своим сыном попадает в опалу, они заточены в темницу, а на великое княжение Иван III возводит сына от второго брака Василия, бу­дущего Василия III. Таким образом окончательная победа осталась за Софьей Фоминичной и новой пар­тией придворных. И вот этот раскол в московском обществе весьма важен, потому что он будет усугуб­ляться. Когда Ивана III пытаются спрашивать, на основании чего он свел с великого княжения своего внука, он отвечает: «Это мое право – право великого князя, государя московского: кого хочу, того ми­лую». Получается, что здесь фактически рождается идея абсолютного самодержавия, когда суве­рен является источником закона, источником власти, когда он является лицом, стоящим выше закона, выше обычая, а раз так, то, естественно, углубляется пропасть между ним и его окружением, его двором и обществом.

Теперь великий князь глава самого большого государства на свете. Государства православного, государства, которое наследует Византии. Сам князь начинает на себя смотреть не просто как на Ивана Васильевича, а как фактически на византийского властителя. В это время появляется и византийский герб – двуглавый орел; и соответст­вующий, очень непростой, московский протокол, начинает складываться в придворной жизни особый этикет; начинают созидаться первые намеки на будущие сочинения, которым предстоит идеологически оформлять новую власть.

Москва стала столицей колоссальной страны, потому что на север границы уходили до Белого моря, на восток практически до Урала; с западом обстояло сложнее, потому что граница проходила за­паднее Пскова ко Ржеву, дальше шла к Смоленску и спускалась к северским городам. Ну а на Юге, как это ни странно звучит, границей была фактически Ока. А дальше начиналась земля, которая называлась у нас Дикое поле. Там не было лесов, а это значит, что там были кочевники, банды и, главное, крымские татары, которые могли совершенно внезапно появиться. Поэтому каждое лето там начали выставлять подвижные отряды, которые должны были держать границу, прикрывать ее со стороны степей. А дальше начнется строительство каменных крепостей в Туле, Калуге, Зарайске, которые станут опорными пунк­тами на южном направлении для русских войск.

Падение татарского ига – еще один акт, который знаменовал создание новой, централизованной могучей России. Орда уже не была той Золотой ордой – в это время выделяются уже Крымская и Астраханская орда, появляются отдельно существующие Сибир­ские – Тюменская, Ногайская и т.д. Самым, пожалуй, опасным противником будет Крымская орда, несмотря на то, что она будет расположена далеко от центра государства.

Избавление от ига произошло фактически одномоментно, если вообще можно считать вторую поло­вину XV века временем татарского ига – это скорее дань традиции. В 1480 году хан Большой орды Ахмат решил совершить набег на Москву. Иван III хорошо знал об этих планах, он отдавал себе отчет в том, что Ахмат вступил в союзнические отношения с Литвой. Летом 1480 года, когда стало известно, что татары идут традиционным путем – с юго-востока – к мо­сковским границам, уже отмобилизованное московское войско заняло соответствующие позиции на рубежах Московского государства. Сам великий князь в Коломне, его сын – в Серпухове, другие воеводы в других местах, и татары вынуждены двигаться по правому берегу Оки в сторону литовских пределов.

Иван III принимает меры для обеспечения безопасности Москвы, и, пожалуй, самое гнетущее впечат­ление оставляет его приказ вывезти из города казну, а великой княгине Софье Фоминичне ехать на север, к Белоозеру, причем, как говорят некоторые источники, ей был указан путь и дальше на случай каких–то осложнений. Реакция на действия великого князя была негативной, особенно Церкви. Ивану III пришлось уехать из Москвы к войску, которое в это время уже занимало берега Угры. До Угры он не доехал, а остановился в Каменце, непода­леку от войска, но все-таки ближе к Москве. Были затеяны какие-то переговоры с Ахматом, который уже в это время понял, что ему не удастся переправиться, и стал ждать наступления морозов, поскольку шла осень. Если бы лед покрыл реку, никаких препятствий для татарской конницы уже быть не могло. Это и послужило причиной того, что начались переговоры. И вот тогда архиепископ Вассиан посылает свое знаменитое послание на Угру, где в чрезвычайно резких выражениях требует от Ивана III боевых действий, а ни в коем случае не уступок своим злым советникам. Когда наступают холода, Иван III со своими воеводами, видя, что не сегодня-завтра река встанет и сделается проходимой для татарской конницы, принимает очень правильное решение. Войска покидают свои места вдоль течения реки, т.е. сокращают кордонную линию, отходят вглубь и начинают концен­трироваться в одно большое войско около Боровска. Этот прием стратегически закономерен, потому что кордонная линия не спасет в случае массированного удара татарской конницы, а здесь ей придется иметь дело уже с общим московским войском, которое будет собрано в единый кулак.

Дальше все шло очень просто. Тюменская Орда со своим ханом Иваком подошла близко к месту, где стояла Орда Ахмата, и то ли имел место бой, то ли просто стычка, но Ахмат был убит Иваком. Ивак, совершив этот героический поступок, послал своего гонца к Ивану III с верноподданническим сообщени­ем о том, что твоего супостата, государь, больше нет. Гонец был щедро награжден. Это, собственно, го­воря, и является концом стояния на реке Угре и формальным концом татарского ига. Подумать только, как низко пала некогда могучая Татарская держава.

Теперь о «Судебнике» 1497 года. Совершенно очевидно, что жизнь чрезвычайно сильно изменилась: не удельная, а централизованная Русь, не Древне-Киевское, а Московское государство; изменились представления о жизни, усложнились формы жизни. Происходит процесс очередного рас­слоения общества. Происходит бесспорное обеднение части удельных кня­зей и их потомков. Имеет место приезд на службу выходцев из Литвы, из Большой Орды. Наконец, существует процесс обнищания какой-то части бояр.

Уже в третьем-четвертом поколении значительный слой, который, кроме бла­городного происхождения, не имел за душой больше ничего. И вот тогда начинает на Руси формироваться новое сословие, которого до этого не было, а именно российское дворянство. Складываться оно будет дол­го в XVI, и в XVII, и в XVIII веках. Эти люди благородного происхождения, не имеющие средств к существованию, шли на службу к великому князю. Служба подразумевалась военная, придворная и гражданская, т.е. в государственных учреждениях. Но там были определенные требования, и шли туда меньше всего. Платить жалованье им никто не собирался, потому что это было и невозможно, и непривычно. Поэтому за службу жаловали землю или, как тогда говорили, двор. Земля эта жаловалась на то время, в течение которого человек находился на службе у великого князя. Если он ее покидал или умирал, то двор возвращался в государственную казну. Уже тогда дворяне предпринимали попытки передавать двор по на­следству. Земля, которая ему давалась, была, как правило, заселена крестьянами. И вот для того, чтобы дворянин получал средства к существованию, крестьяне начи­нают прикрепляться к земле – к земле, а не к личности дворянина, и это существенно важно. Крестьяне не были довольны переменой своей участи, потому что они теряли свободу передви­жения. Правда, полностью лишить свободы их было невозможно, потому что в то время существовала традиция, по которой в определенный день года они могли покидать землю, к которой были прикрепле­ны. Причем, если почитать грамоты того времени, то можно увидеть, что они устраивали свои переходы и на Рождество, и на Петров день, и на осенний Юрьев день – жесткой регламентации здесь не было. Они могли уходить к новому хозяину, это было их право, на новые земли, где еще не распространились новые порядки. Если они уходили от хозяина, они наносили ему определенный экономический ущерб, а если они уходили на землю, где не было никакого дворянства, то таким образом они как бы ухо­дили и от обложения – от тягла, как тогда говорили.

По «Судебнику», в священники нельзя было поставлять неграмотных людей. Учитывая, что не все могли или хотели продолжить путь своих родителей, они, оставаясь грамотными людьми, представляли собой чрезвычайно ценный слой людей для чиновничьей государственной работы. И дьяки рус­ские – это совершенно особый контингент, потому что фактически именно они были работниками, как сказали бы сейчас, государственного аппарата.

Вторая статья говорит о том, что всех жалобщиков, которые приходят к боярам, не отсылать, а да­вать всем жалобникам управу. Затем будут говорить о посулах. Посул – не всегда взятка, иногда посул воспринимался именно как уплата издержек на судебный процесс. Но впоследствии посул – это мзда, с которой пытаются бороть­ся, здесь – явление, которое называется коррупцией. Не нужно думать, что в средние века на Руси этого явления не было. Оно было всегда, потому что там, где есть государственный аппарат, там будет и коррупция. Где есть чиновники, там есть и взяточники. Это неизбежное.

Дальше ряд статей говорит о полевых пошлинах. Здесь надо иметь в виду не сельскохозяйственные работы, а поле, т.е. судебный поединок. Это не значит, что два боярина садились на коней и сшибались в лихом единоборстве. Это значило, что в определенных случаях разрешалось испытать судьбу в поединке, причем были профессионалы, которые предлагали свои услуги отстоять чью-то честь в случае необходи­мости. Иногда, конечно, люди вступали в поединок сами – обвинитель и обвиняемый. Церковь катего­рически выступала против поля. Убитых на поле велено было не отпевать, а тех, кто убил противника, причисляли к убийцам.

Дальше – много статей о татьбе и татях, т.е. о грабителях. Татьба делится на две основные группы: просто воровство и квалифицированное воровство.

Потом идут статьи о разных грамотах, о неправом суде, о бессудном списке. Потом идет указ о так называемых неделыциках, т.е. о своеобразных судебных приставах, которые ор­ганизовывали явку в суд и обвиняемых, и свидетелей, и тех, кто был заинтересован в суде. Потом – указ наместникам о городском суде. И вот глава 57-я – о крестьянском отказе: «А крестьянам отказываться из волости и из села в село один срок в году»: за неделю до Юрьева дня осеннего и неделю после Юрьева дня осеннего, т.е. 26 нояб­ря. Все полевые работы к этому времени были завершены, поэтому никакого ущерба именно сельским работам здесь быть не могло.

Если обобщить все, что изложено в «Судебнике», то видно, что здесь есть определенное деление на разные отрасли права – административное право, уголовное, хозяйственное право.

Подведем итоги. Иван III практически завершает процесс создания единого государства присоедине­нием Новгорода, потому что Псков и Рязань – это уже формальности. Его второй брак несомненно по­вышает международный престиж Русского государства. Он ставит точку в отношениях с Ордой и, нако­нец, при нем созидается новое законодательство. Сам этот перечень говорит о том, что Иван III был выдающимся государственным деятелем, чрезвычайно широко смотревшим на проблемы, стоявшие перед страной, и успешно решавшим эти проблемы.

Что касается Василия III, то следует учитывать две внешнеполитические проблемы: взаимоотношения с татарами и с Великим Литовским княжеством. В XV веке отношения с Великим княжеством Литовским складывались сложно. Дочь Ивана III Елена Ивановна была выдана замуж за литовского короля Александра. Следовательно, имел место если не альянс, то попытка найти ка­кую-то стабильность в этих отношениях. Но после смерти Александра новый великий литовский князь не приложил усилий для сохранения статус–кво, и отношения начали портиться. Имеется фактически два периода военных действий, которые, надо сказать, принесут бесспорный успех Василию III, поскольку в 1514 году Смоленск, захваченный литовцами за 100 лет до этого, будет возвращен России. Смоленск был своеобразным символом в нашей истории. На Руси его всегда называли воротами к Москве, и от того, в чьих руках находился этот город, в той или иной степени зависела и безопасность столицы.

Что касается татар, то вопрос был куда более сложным. В это время татар казанских и крымских воспринимали уже как две разные силы. Казанские татары в этот момент переживали период изменения типа своей цивилизации, из кочевого населения превращаясь в народ оседлый, и поэтому го­ворить о каких-то нашествиях с востока нельзя, хотя народы, населявшие эти земли (черемисы и близкие к ним), постоянно тревожили с востока русские границы. Васи­лий III стремился навязать Казани свою волю и старался поса­дить такого хана, который был бы послушен Москве. В отношении Крыма ничего подобного сделать было нельзя, и оставалось каждое лето снаряжать от­ряды, готовить войско, ставить дружины и рати, держать отряды во вновь построенных крепостях – тратить колоссальные средства и ждать нападения. Естественно, все это связывалось и с ли­товским вопросом, поскольку эти нападения были Литве на руку. В свою очередь, Москва могла стремиться к тому, чтобы при первой же возможности направить крымцев на Литву, но это удавалось далеко не всегда. Вот основной узел проблем «ближнего зарубежья».

Теперь вопросы внутренние. Присоединение в 1510 году Пскова, а затем Рязани – это не самые важные события. Но если говорить о проблемах взаимоотношений великого князя и боярства, то здесь очень много непростого. В это время начинает формироваться дворянское сословие и идет процесс прикрепления крестьян к земле. Боярство становится более обширным сословием, чем раньше, за счет большого количе­ства пришлых людей. Выходцы из Литвы становятся обычным явлением, и возникают проблемы взаимо­отношений коренных московских бояр и тех, кто только недавно появился. В это время складываются взаимоотношения боярских родов и оформляется система, которая впоследствии получит название мест­ничества (от слова «место»). Начинают вестись специальные книги с учетом того, кто где и когда сидел, в соответствии с какими заслугами. В определенных случаях челобитная подается само­му государю. Это своеобразная система, благода­ря которой распределяются должности, обязанности, соответствующие награды и привилегии. Боярство из окружения князя – это уже не советники, не помощники, а холопы, имеющие колоссальные привилегии. Чехарда опал и милостей, приближения и отдаления не прекращается при Василии III. Бояре в это время делятся на фаворитов, любимцев, и на тех, кого не желают замечать, любой боярин может быть как приближен, так и отдален от особы великого князя. Василий III по характеру своему был человеком очень не простым, вероятно, достаточно неприятным, не терпевшим никаких возражений. Именно к этому времени относится поговорка: про то знает только Бог да великий государь. Бояре в это время могут за что–то отвечать только в том случае, если они получили непосредственное приказание от князя. «Инициатива наказуема». Это по существу самодержавие в том варианте, когда князь может не советоваться ни с кем и принимать любые решения. Все это спо­собствует расколу общества, хотя раскол этот становится заметен не сразу.

В то время властителем дум был преподобный Максим Грек. Кроме него просла­вился своими посланиями старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей. Он пишет совершенно очевидные истины, пишет талантливо, в полемическом задоре, и эти послания становятся известными. Но самые знаменитые – это те его по­слания, где он сформулировал идею о том, что «Москва – третий Рим и четвертому не быть». Действительно, Россия – последнее православное государство, такое огромное, что имеет колоссальное влияние на судьбы мира. Если Москва перестанет быть православной столицей, то вряд ли уж появится какая-нибудь еще. Если иметь в виду Православие, то, конечно, «Москва – третий Рим» – это наша идеология, потому что мы все считаем Православие истинной, главной, самой точной формой христианства.