Тема: Общество

Т. ГОББС

Из работы «О гражданине»

Я прежде всего в качестве исходного пункта, понятного всем по собственному опыту и с которым никто не может не согласиться, выдвигаю положение о том, что люди от природы таковы, что, когда их не удерживает страх перед какой-либо общей для них властью, они, не доверяя друг другу и испытывая взаимное опасение, необходимо предпочитают каждый защищать себя собственными силами, если бы им это было позволено по праву. Может быть, вы возразите, что некоторые с этим не согласны. Но разве это значит, что я противоречу сам себе, заявляя, что одни и те же люди утверждают и отрицают одно и то же? Отнюдь нет, это не я противоречу себе, а те, кто на деле признает то самое, что они отрицают на словах. Ведь мы видим, что все государства, даже если они находятся в мирных отношениях со своими соседями, тем не менее укрепляют свои границы, располагая вдоль нее войска, строят укрепления вокруг городов, запирают ворота, выставляют стражу. Зачем все это было нужно, если бы они ничего не опасались со стороны своих соседей? Да изнутри самих государств, где существуют законы и злодеев ожидает кара, мы видим, что каждый гражданин никогда не отправляется в путь, не взяв с собой оружия для самозащиты, и не отправляется спать, не заперев не только двери от своих сограждан, но и сундуки и шкатулки от своих домашних. Могли ли люди яснее показать, что они не доверяют ни самим себе, ни друг другу? А поскольку все поступают именно так, то и государства и люди тем самым сознаются и в своем страхе, и в своем взаимном недоверии. В спорах же они отрицают это, т.е. из желания возразить другим они противоречат сами себе. Некоторые, далее, выдвигают и следующее возражение: если допустить это положение, то из него с необходимостью вытекает, что все люди не только дурны (с этим, как это ни неприятно, вероятно, все же придется согласиться, тем более что о том же ясно говорится в Священном Писании), но и дурны по природе, с чем нельзя согласиться, не впадая в нечестие. Это последнее утверждение о том, что люди дурны по природе, отнюдь не следует из нашего принципа, ведь даже если дурных людей меньше, чем хороших, однако поскольку мы не в состоянии отличить хороших от дурных, то даже перед людьми хорошими и скромными постоянно стоит необходимость не доверять другому, быть осторожным, предвосхищать действия другого, подчинять его себе, защищаться любым способом. И еще более неверным выводом было бы, что дурные люди являются дурными по природе. Ведь хотя от природы, т.е. от самого рождения, благодаря тому что они рождаются животными, люди сразу же стремятся к тому, что им нравится, и, насколько это в их силах, или в страхе бегут от угрожающего им зла, либо гневно его отражают, их, однако, не считают дурными на этом основании; ведь те душевные эффекты, которые порождены животной природой, сами по себе не являются дурными, но дурными являются иногда действия, проистекающие из них, которые могут иной раз оказаться и вредными, и противоречащими долгу. Младенцы, если им не дать все, что они хотят, плачут и сердятся, бьют своих родителей, и поступить так заставляет их сама природа, но их нельзя винить, и они не являются дурными, во-первых, потому, что они не могут причинить вреда, а во-вторых, потому, что, будучи лишенными разума, они еще не несут никаких обязанностей. Но если же в зрелом возрасте, приобретя достаточно сил, позволяющих им наносить вред людям, они будут продолжать действовать таким же образом, вот тогда только они станут дурными и могут быть названы так. Так что дурной человек — это почти то же самое, что и великовозрастное дитя, либо мужчина с умом ребенка, а само это качество «быть дурным» есть, по существу, недостаток разума в том возрасте, когда люди уже обычно приобретают его естественным образом, благодаря чтению и собственному горькому опыту. Следовательно, если мы хотим сказать, что люди дурны по природе оттого, что по природе не способны к познанию и разумному мышлению, то нам придется признать, что люди по природе могут испытывать страсть, страх, гнев и прочие животные аффекты, но они не являются дурными от природы. Итак, заложенное мною основание остается незыблемым, и, исходя из этого, я прежде всего показываю, что Положение человека вне гражданского общества, которое можно назвать естественным состоянием, не может быть ничем иным, как войною всех против всех (bеllum omnium contra omnes), и во время этой войны у всех есть право на все. Далее, все люди, побуждаемые собственной природой, поняв весь ужас своего положения, неотвратимо стремятся выйти из этого несчастного и отвратительного состояния, но это оказывается возможным лишь в том случае, если они по взаимному соглашению откажутся от своего права на все (С. 278—280).

Природа каждому дала право на все: то есть в чисто естественном состоянии, а именно до того, как люди взаимно связали себя какими бы то ни было договорами, каждому было позволено делать что угодно и по отношению к кому угодно, владеть и пользоваться всем, чем он хотел и мог…

Но такого рода всеобщее право на все оказывается совершенно бесполезным для людей. Ибо результат этого права, по существу, тот же самый, как если бы не было вообще никакого права. Ведь хотя всякий о любой вещи мог сказать: это мое, он не мог тем не менее пользоваться ею из-за того, что близкий с равным правом и равной силой претендовал на нее же.

Если к естественной склонности людей нападать друг на друга, которую объясняют аффектами, и прежде всего необоснованной самооценкой, присоединить еще право всех на все, когда один по праву нападает, а другой по праву сопротивляется ему, результатом чего является всеобщая непрестанная подозрительность и пристрастность, и памятуя при этом, как трудно малыми и слабыми силами уберечься от врагов, нападающих на нас с желанием одолеть и поработить, невозможно отрицать, что естественным состоянием людей до объединения общество была война, и не просто война, а война всех против всех… Эта война по своей природе вечна, потому что из-за равенства борющихся она не может окончиться ничьей победой ; ибо здесь самим победителям постоянно угрожает столь страшная опасность, что нужно считать чудом, если кто-нибудь, даже самый мужественный, дожив до старости, умирает естественной смертью… Поэтому всякий решившийся остаться в таком состоянии, в котором все позволено всем, впадает в противоречие с самим собой, (С. 290—292).

Первый и основной закон природы гласит: необходимо стремиться к миру всюду, где это возможно; если мира достичь невозможно, нужно искать средств для ведения войны. Один из естественных законов, проистекающих из этого основного, гласит: вправо всех на все не должно сохраняться, некоторые же отдельные права следует либо переложить на других, либо отказаться от них… Если бы кто-то не отказался от своего права на все, он поступил бы, безусловно, вопреки соображениям мира, т.е. вопреки закону природы (С. 295).

Следовательно, для сохранения мира необходимо соблюдение естественного закона; для соблюдения же естественного закона необходима безопасность и нужно знать, что обеспечит эту безопасность… Согласие большинства, состоящее лишь в направлении всех своих действий к одной и той же цели и общему благу, т.е. общество, созданное только ради взаимной помощи, не обеспечивает вступающим в соглашение, т.е. своим членам, искомой ими безопасности, позволяющей соблюдать в наших отношениях вышеназванные законы природы, но необходимо нечто большее для того, чтобы их, пришедших однажды к взаимному согласию, миру и взаимной помощи ради общего блага, некий страх удержал бы от новых столкновений, когда какое-то частное благо придет в противоречие с общим (С. 328—329).

Таким образом, поскольку стремление многих воль, направленных к единой цели, недостаточно для сохранения мира и надежной его защиты, требуется как необходимо; средство для обеспечения мира и его защиты единая воля всех людей. А это может осуществиться только в том случае, если каждый подчинит свою волю другой единой воле будь то воля одного человека или воля собрания, так что она будет считаться представляющей волю всех и каждого, какова бы она ни была, в отношении всего того, что необходимо для достижения общего мира... А такое подчинение воль всех этих людей воле одного человека или воле одного собрания происходит тогда, когда каждый из них обязуется соответствующим соглашением перед каждым из остальных не противиться воле того человека или того собрания, которому он подчинился... Такое подчинение и называется единством. Под волей же собрания понимается воля большинства тех людей, из которых состоит собрание. ...Тот, кто подчиняет свою волю воле другого переносит на этого другого право на свои силы и возможности, и, поскольку все остальные делают то же самое, в результате тот, кому подчинились, обладает уже такими силами, что угрозою их применения способен привести волю всех отдельных людей к единству и согласию.

Созданное таким образом единение называется государством или гражданским обшеством (societas civilis), а также гражданским лицом (persona civilis). Ибо если существует единая воля всех, то она и должна приниматься за одно лицо и отличаться от всех отдельных людей и обозначаться единым наименованием, обладая собственным наименованием и собственным имуществом. Поэтому ни какой-либо гражданин, ни все они вместе, за исключением тех, чья воля представляет волю всех, не должны считаться государством. Следовательно, государство (civitas), если дать ему определение, есть единая личность, чья воля на основании соглашения многих людей должна считаться волею их всех, с тем чтобы оно имело возможность использовать силы и способности каждого для защиты общего мира (С. 330—334).

Во всяком государстве тот человек или то собрание, чьей воле, как было сказано, подчинили свою волю отдельные люди, обладает, как говорят, высшим могуществом... или верховной властью... или господством... Это могущество или право повелевать состоит в том, что каждый гражданин перенес всю свою силу и могущество на этого человека или это собрание. А так как физически перенести свою силу на другого никто не может, то это означает не что иное, как отказ от своего права на сопротивление. Каждый гражданин, точно так же, как и всякое подчиненное гражданское лицо, называется подданным того, кто обладает верховной властью.

Из сказанного выше достаточно понятно, каким образом и в какой последовательности многие естественные лица из стремления к самосохранению и под действием взаимного страха объединились в одно гражданское лицо, которое мы назвали государством (С. 332).

ГоббсТ. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1

Из работы «Левиафан»

Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого, однако если рассмотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, на которое другой не мог бы претендовать с таким же правом... Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение наших целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели (которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-либо приличным имением, может с вероятностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других.

Из этого взаимного недоверия людей нет более разумного пути для человека к обеспечению своей жизни, как принятие предупредительных мер, т.е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор, пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной... Так как среди людей имеются такие, которые ради одного наслаждения созерцать свою силу во время завоеваний ведут эти завоевания дальше, чем этого требует безопасность, то и другие, которые в иных случаях были бы рады спокойно жить в обычных условиях, не были бы способны долго сохранять свое существование, если бы не увеличивали свою власть путем завоеваний и ограничились бы только обороной...

Мало того, там, где нет власти, способной держать в подчинении всех, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь от жизни в обществе).

Таким образом, мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы... Отсюда очевидно, что, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех (С. 149—152).

Так как состояние человека... есть состояние войны всех против всех, когда каждый управляет своим собственным разумом и нет ничего, чего он не мог бы использовать в качестве средства для сохранения своей жизни от врагов, то отсюда следует, что в таком состоянии каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека. Поэтому до тех пор, пока продолжается это естественное право всех на все, ни один человек (как бы силен и мудр он ни был) не может быть уверен в том, что он сможет прожить все то время, которое природа обычно предоставляет человеческой жизни. Следовательно, предписание как общее правило разума гласит, что всякий человек должен добиваться мира, поскольку у него есть надежда достигнуть его; если же он не может его достигнуть, то он может использовать любые средства, дающие преимущества на войне.

Первая часть этого правила содержит первый и основной естественный закон, гласящий, что следует искать мира и следовать ему. Вторая часть есть содержание естественного права, сводящегося к праву защищать себя всеми возможными средствами. .

От этого основного естественного закона, согласно которому люди должны стремиться к миру, происходит другой закон, гласящий, что, в случае согласия на то других, человек должен согласиться отказаться от права на те вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, какую он допустил бы по отношению к себе (С. 155—157).

Общая власть, которая была бы способна защитить людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю… Это больше, чем согласие и единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенных таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни — civitas. Таково рождение того великого Левиафана или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой.

Гоббс Т. Соч.: В 2 т. М., 1991. Т. 2

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 7 – 13.

Ж.-Ж. РУССО

Из работы «Рассуждение о науках и искусствах»

Размышляя о нравах, нельзя не вспомнить с удовольствием о простоте обычаев древности. Это чудный берег, украшенный лишь руками самой природы, к которому обращаются беспрестанно наши взоры и от коего, к нашему прискорбию, мы уже далеки. Когда люди, будучи невинны и добры, хотели, чтобы боги были свидетелями их поступков, они жили с ними под одним кровом в своих бедных хижинах, но вскоре зло проникло в их сердца, и они пожелали отделаться от этих неудобных свидетелей и удалить их в роскошные храмы. Наконец, люди изгнали их и из храмов, чтобы самим там поселиться, по крайней мере жилища богов перестали отличаться от домов граждан. Это было полное растление нравов, и пороки укоренились как никогда, с тех пор как их, так сказать, вознесли на пьедестал мраморных колонн у входа во дворцы вельмож и запечатлели на коринфских капителях (С. 57).

О добродетель, высшая наука бесхитростных душ! Неужели нужно столько труда и усилий, чтобы познать тебя? Разве твои правила не начертаны во всех сердцах? И разве для того, чтобы изучить твои законы, недостаточно углубиться в себя и, заставив умолкнуть страсти, прислушаться к голосу своей совести? Ведь в этом заключается истинная философия (С. 64).

Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т. 1

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 17.

Из работы «О причинах неравенства»

Наиболее полезное и наименее продвинувшееся в своем развитии из всех знаний человеческих — это, как мне кажется, знание человека... Я считаю поэтому предмет этого рассуждения одним из наиболее интересных вопросов в области философии и, к несчастью, одним из тех, решение которых способно более всего затруднить философов, ибо как можем мы познать источник неравенства между людьми, не познав предварительно их самих, и как достигнет человек возможности увидеть себя таким, каким создала его природа, через все те изменения, которые должна произвести в его первоначальной организации последовательная смена времен и явлений, и отделить то, что было присуще ему изначально, от того, что присоединили к его первоначальному состоянию или изменили в нем различные обстоятельства и его успехи на пути прогресса. Подобно статуе Главка, которую время, море и бури настолько обезобразили, что она менее похожа на бога, чем на дикого зверя, душа человеческая, изменившаяся в общественной среде под влиянием тысячи беспрестанно вновь возникающих причин, благодаря приобретению множества знаний и заблуждений, изменениям в телосложении и действию вечно бушующих в ней страстей, утратила свой прежний вид и стала, так сказать, почти что неузнаваемой, и мы видим в ней теперь вместо божественной и величественной простоты, которую запечатлел в ней ее Творец, лишь чудовищный разлад между страстью, желающей быть рассудительной, и разумом, впавшим в исступление.

Но есть еще нечто более жестокое. Так как всякий шаг человечества по пути прогресса удаляет его от естественного состояния, то чем более накапливаем мы знаний, тем более теряем средств приобрести самое важное из них, и можно сказать, что, стремясь изучить человека, мы тем самым лишили себя возможности познать его (С. 17—18).

Но, не зная человека в его естественном состоянии, мы напрасно старались бы определить и закон, данный ему в руководство природой или наиболее соответствующий его организации. Ясно же для нас относительно этого может быть следующее: чтобы он был законом, нужно, чтобы человек, волю которого он связывает, мог сознательно ему подчиниться, а чтобы он был естественным, нужно сверх того, чтобы он говорил непосредственно голосом самой природы (С. 22).

...Изучение первобытного человека, истинных его потребностей и главнейших источников его обязанностей является, сверх всего прочего, единственным надежным средством устранить множество затруднений, стоящих на пути к исследованию неравенства, истинных оснований политической организации, взаимных прав ее членов и тысячи других подобных вопросов, столь же важных, как и малоразработанных.

Если взглянуть на человеческое общество спокойным взглядом, то мы не увидим в нем, кажется, на первых порах ничего, кроме насилий могущественных и угнетения слабых; ум возмущается жестокостью первых и готов оплакивать ослепление вторых, и так как нет ничего в человеческом общежитии менее прочного, чем эти отношения, чаще порождаемые случаем, чем мудростью, и именуемые слабостью и могуществом, богатством и бедностью, то учреждения человеческие кажутся, на первый взгляд, построенными на куче сыпучего песка. Лишь присмотревшись к ним ближе, лишь очистив здание от покрывающей его пыли, мы заметим непоколебимое основание, на котором оно воздвигнуто, и научимся уважать его устой. Без серьезного же изучения человека, его врожденных способностей и постепенного их развития мы никогда не сумеем провести надлежащих различий и отделить в современном состоянии вещей то, что создано божественной волей, от того, что создание приписывает себе человеческое искусство (С. 23—24).

Все философы, изучавшие основы общества, сознавали необходимость углубиться в своих исследованиях до естественного состояния, но ни одному из них не удалось достаточно к нему приблизиться. Одни, не задумываясь, приписывали человеку в этом состоянии понятия о правом и неправом, не потрудившись доказать того, что подобные понятия должны были у него существовать, ни даже того, что они могли быть ему полезны. Другие говорили, что естественное право предоставляет каждому удерживать за собой то, что ему принадлежит, не объяснив при этом, что понимают они под словом «принадлежит». Третьи, наделив сперва сильного властью над слабым, "утверждают, что это тотчас же повело к возникновению управления, не думая о том, сколько времени должно было пройти, прежде чем слова «власть» и «управление» приобрели для людей определенный смысл. Наконец, все они, беспрестанно говоря о потребностях, алчности, угнетении, желаниях и гордости, переносят в естественное состояние идеи, усвоенные ими в обществе, и, говоря о дикаре, изображают нам гражданина.

Большинству современных писателей и в голову не приходило сомневаться в том, что естественное состояние действительно когда-то существовало, а между тем из Священного Писания мы ясно видим, что даже первый человек, получивший непосредственно от Бога знания и наставления, не находился в этом состоянии... Религия предписывает нам верить, что сам Бог вывел людей из естественного состояния непосредственно после их сотворения, что люди, следовательно, не равны между собою потому, что такова была Его воля. Но Он не возбраняет нам строить на основании одной только природы человека и окружающей его среды предположения о том, чем стал бы род человеческий, если бы был предоставлен самому себе. Вот то, чего могут ждать от меня и что предполагаю я исследовать в настоящем рассуждении (С. 27—28).

На выводы тех исследований, к которым может дать повод наш предмет, нужно смотреть не как на исторические истины, а лишь как на гипотезы, более способные пролить некоторый свет на природу явлений, чем установить истинное их происхождение, и подобные тем гипотезам о происхождении мира, которые чуть ли не ежедневно высказывают наши натуралисты (С. 27).

Более... всего остережемся заключить с Гоббсом, что... человек зол от природы, что он порочен... что он всегда откажет в услуге себе подобным, так как не считает себя обязанным ее оказывать, и что, не довольствуясь правом на нужные ему вещи, которое он основательно себе приписывает, он безрассудно вообразил себя единственным собственником во Вселенной (С. 54—55).

Люди — злы. Печальный повседневный опыт избавляет нас от необходимости доказывать это -положение. А между тем от природы человек добр... Что же могло так извратить его духовную природу, если не изменения, которым подвергалась его организация, не успехи его на пути прогресса и приобретенные им знания? Как бы ни восхищались вы человеческим обществом, все же остается несомненной истиной, что оно неизбежно заставляет людей ненавидеть друг друга, приводя в столкновение их интересы, и заставляет их оказывать друг другу призрачные услу и и причинять на деле всевозможные несчастья. Что должны мы думать об обществе, где разум каждого частного лица подсказывает ему правила, прямо противоположные тем, которые коллективный общественный разум внушает всему общественному союзу, где каждый видит для себя выгоду в несчастии другого? (С. 121).

Сравните беспристрастно состояние гражданина с состоянием дикаря... Если вы вспомните об изнуряющих нас душевных терзаниях, о подрывающих наши физические и нравственные силы бурных страстях, о чрезмерном труде бедняков и еще более опасной изнеженности богатых, заставляющих одних умирать от нужды, а других от излишества; если вы подумаете о чудовищной смеси различных веществ, из которых состоит наша пища, о вредных приправах, об испорченных припасах, о фальсифицированных лекарствах, о плутнях тех, которые ими торгуют, об ошибках тех, которые их прописывают, о ядовитых свойствах сосудов, в которых их приготовляют; если вы примете во внимание эпидемические болезни, порождаемые дурным воздухом в местах со скученным населением... если вы присоедините к этому итогу пожары и землетрясения, которые, испепеляя и разрушая целые города, губят тысячами их жителей; словом, если вы окинете одним взглядом опасности, которые беспрестанно нагромождают все эти причины над нашими головами, то вы поймете, как дорого заставляет нас расплачиваться природа за то, что мы пренебрегаем ее наставлениями (С. 123—124).

Руссо Ж.-Ж. О причинах неравенства. СПб., 1907

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 17 – 20.

Из работы «Об общественном договоре»

Глава I

Человек рожден свободным, а между тем повсюду он в оковах. Иной мнит себя повелителем других, а сам не перестает быть рабом в еще большей степени, чем они. Каким образом произошла эта перемена? Я не знаю. Что может сделать ее закономерной? Мне кажется, что я могу разрешить этот вопрос. Если бы я рассматривал одну только силу и следствие, ею производимое, я бы сказал: «Пока народ принужден повиноваться и пока он повинуется — он поступает хорошо; как только он может стряхнуть с себя иго — он поступает еще лучше; ибо он возвращает себе свою свободу в силу того же права, в силу которого она была у него похищена; и или он имеет основание ее вернуть, или не имели основания ее отнять у него». Но общественный строй — право священное, которое служит основанием всякому другому праву. Но это право не естественное: оно основано на соглашениях. Требуется узнать, какие это соглашения (С. 14—15).

Глава II

Самая древняя форма всех обществ и единственная естественная — это семья. Дети сохраняют связь с отцом до тех пор, пока нуждаются в поддержке с его стороны. Раз прекращается потребность в помощи — естественная связь разрывается. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, отец, свободный от забот о детях,— одинаково становятся независимыми. Если их еще что-нибудь и связывает, то это не естественно, а добровольно. И сама семья держится лишь в силу соглашения.

Эта общая свобода есть следствие природы человека: его первый закон — самосохранение, его первые заботы — заботы о себе; и как только он вступает в сознательный возраст, он сам начинает судить о способах самосохранения и становится себе господином.

Итак, если угодно, семья является первым образцом политического общества: отец — прообраз вождя, дети — прообраз народа; все, рожденные равными и свободными, отрешаются от свободы только ради своей выгоды. Вся разница в том, что в семье любовь отца вознаграждает его за заботы о них, а в государстве отсутствие любви к народу со стороны вождя возмещается наслаждением власти (С. 15—16).

Глава IV

Так как ни один человек не имеет естественной власти над себе подобными и так как сила не производит никакого права, то основанием для всякой закономерной власти между людьми могут служить лишь договоры (С. 19—20).

Сказать, что человек лишает себя свободы безвозмездно,— значит сказать нечто нелепое и непонятное. Такой акт не законен и не действителен по одному тому, что в здравом смысле сделать это невозможно. Сказать то же самое про целый народ — значит предположить народ безумцев: сумасшествие не создает права... Отказаться от своей свободы — значит отказаться от человеческого достоинства, от прав человечества, даже от своих обязанностей. Ничем невозможно вознаградить того, кто от всего отказывается. Такое отречение несовместимо с природой человека... Словом, требовать с одной стороны абсолютной власти, а с другой — безграничного повиновения значило бы искать соглашения противоречивого и пустого (С. 21—22).

Глава VI

Предположим, что люди достигли той точки развития, когда препятствия, которые мешают оставаться в первобытном состоянии, оказываются сильнее по силе сопротивления, чем те усилия, которые может употребить всякий индивидуум, чтобы остаться в этом состоянии. Тогда первобытное состояние не может более держаться, и человеческий род погиб бы, если бы он не переменил образа существования.

Так как люди не в состоянии порождать новые силы, но могут только соединять и направлять те, которые существуют, то у них не остается другого способа самосохранения, как образовать путем соединения известную сумму сил, которая оказалась бы сильнее сопротивления, привести их в действие одним импульсом и заставить действовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь благодаря совместному действию многих; но ведь сила и свобода каждого человека суть первые орудия его самосохранения; как может он рискнуть ими без вреда для своей личности и не пренебрегая заботами о себе? Это затруднение, если выразить его с точки зрения моей темы, может быть изложено следующим образом:

«Найти такую форму ассоциации или общественного соединения, которая защищала и охраняла бы всею общею силой личность и имущество каждого члена и благодаря которой всякий, соединяясь со всеми, повиновался бы только себе и оставался бы так же свободен, как и прежде». Вот основная задача, которую разрешает общественный договор.

Статьи этого договора таким образом определены его природою, что малейшее видоизменение сделало бы их пустыми и недействительными; поэтому, не будучи никогда, может быть, формально выражены, они везде одинаково, везде молчаливо допущены и признаны. Так продолжается вплоть до момента нарушения общественного договора; тогда всякий вновь вступает в свои первоначальные права и возвращает себе вновь свою естественную свободу, утратив свободу условную, для которой он отказался от первой.

Эти статьи, конечно, сводятся к одной-единственной, а именно: абсолютное отчуждение каждого члена общины со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если всякий отдает себя всецело, условие становится для всех одинаково, а раз условие для всех одинаково, никому нет выгоды делать его тягостным для других.

Кроме того, так как отчуждение не допускает оговорок, то союз настолько полон, насколько возможно, и ни один общинник не может более ничего требовать для себя; ибо если бы оставались какие-нибудь права за частными лицами, то, при отсутствии общего начальника, который мог бы объявить приговор по спору между ними и обществом, каждый, будучи сам себе, в некоторых вопросах, судьей, скоро захотел бы быть им во всех; первобытное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация сделалась бы тиранической и тщетной.

Наконец, всякий, отдавая себя всем, не отдает себя никому; и так как нет ни одного члена общины, в отношении которого не приобреталось бы то же право, которое уступается ему другими в отношении себя, то всеми приобретается равноценное всему тому, что утрачивается, и кроме того возрастает сила для сохранения того, что каждый имеет.

Таким образом, если устранить в общественном договоре то, что не составляет его сущности, он может быть выражен так: всякий из нас ставит себя и свое могущество, как общее достояние, под высшее управление общей воли; и мы, как целое, принимаем ^каждого члена, как нераздельную часть всего.

Вместо отдельной личности каждого договаривающегося этот акт ассоциации сейчас же создает моральное и коллективное целое, составленное из стольких членов, сколько собрание имеет голосов, целое, которое получает путем этого самого акта свое единство, общее Я, жизнь и волю. Эта общественная личность, составленная таким образом из единения всех остальных личностей, получал А в прежнее время название гражданской общины, а теперь называется республикой или политическим целым, которое именуется своими членами государством, когда оно пассивно, и сувереном-, когда оно активно, державой — при сравнении ее с ей подобными. Что касается членов такого общественного соединения, то коллективно они зовутся народом, каждый в отдельности гражданами, как имеющие долю власти во власти суверена, и подданными, как подчиненные законам государства.

Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. М., 1906

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 21 – 24.

Индустриальное общество

Автор статьи — А. Д. Ковалев, современный российский исследователь, работающий в области теоретической социологии.

В статье дано определение общества индустриального типа и выделены важнейшие его характеристики.

Индустриальное (промышленное) общество — одна из двух основных (наряду с «капиталистическим обществом») категорий, в которых западные социологи анализируют происхождение и природу современных «развитых» обществ и обобщают характер преобразований, отделяющих их от «традиционных» (родо-пле-менных и феодальных) обществ. Термин «индустриальное общество» ввел Сен-Симон, начав теоретическую линию, которую продолжали Конт, Спенсер, Дюркгейм и другие вплоть до широкого распространения теории индустриального общества в США и Западной Европе 1950—1960-х годов (Дарендорф, Арон, Ростоу, Белл, Турен и др.). С точки зрения современных теоретиков индустриального общества, капитализм — лишь его ранняя, переходная форма, ограниченная обществами Европы XIX и начала XX в., в то время как «индустриальное производство — не просто преходящий гость в истории, но, вероятно, останется с нами в том или ином виде навсегда» (Р. Дарендорф). Поэтому понятие индустриальное общество, с точки зрения сторонников теории индустриального общества, как более объемное, следует предпочесть понятию «капиталистическое общество». Последнее — это общество, где индустриальное производство как преобладающая форма экономической организации находится в частных руках, где предприниматель сразу и собственник, и главный субъект управления трудовым процессом и работниками. Но это совпадение собственности и управления временное. С ростом масштабов индустрии собственность на капитал впредь не гарантирует контроля над системами власти и авторитета на предприятиях. Промышленное производство, по крайней мере в экономически ведущих фирмах-гигантах начинают контролировать менеджеры-администраторы. Здесь теории индустриального общества смыкаются с технократическими концепциями А. Берла и др. В число сторонников индустриального общества можно зачислить социологов, разделяющих хотя бы некоторые из следующих основоположений: 1) самые значительные изменения в современном мире связаны с переходом от «традиционных» аграрных обществ к «индустриальным», основанным на машинном производстве, фабричной организации и дисциплине труда, национальной системе хозяйства со свободной торговлей и общим рынком. Поэтому понятие «индустриальное общество» тесно связано с теорией модернизации как ведущей концепцией общественного развития в современной западной социологии; 2) существует определенная «логика индустриализации», которая ведет общество к увеличению сходства (конвергенции) в основных институтах, как бы ни различались они первоначально. Чем выше индустриализованы общества, тем больше тяготеют они к единообразию индустриального порядка; 3) переход от «традиционного» к индустриальному обществу — это прогрессивное движение в истории, ассоциируемое с разрушением традиционных наследственных привилегий, провозглашением разных гражданских прав и демократизацией общественно-политической жизни. В индустриальном обществе жесткие сословные перегородки исчезают и благодаря росту социальной мобильности на базе широкой доступности образования начинает преобладать равенство возможностей. Общая тенденция развития современного индустриального общества — это прогрессирующее устранение «внешних», социальных по происхождению, неравенств. Остаются внутренние «неравенства», производные от генетических различий в способностях; 4) классовые разделения и отношения были острыми и служили главным источником конфликтов и напряжений на ранних фазах новорожденного индустриального общества. Эти напряжения слабели по мере правовой «институциализации классового конфликта», становления общепринятых форм трудовых соглашений и коллективных договоров вместе с распространением на все население политических гражданских прав (права голосовать и создавать политические партии). Конфликты и напряжения в индустриальном обществе имеют тенденцию уравновешиваться; 5) существенным элементом перехода от «традиционного» к индустриальному обществу является укрепление национально-демократического государства. Развитием системы идей теории индустриального общества стали теории постиндустриального общества (С. 114— 115).

Современная западная социология. Словарь. М., 1990

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 142 – 144.

У. РОСТОУ

Из книги« Стадии экономического роста»

Уолт Уитмен Ростоу (род. в 1916 г.) — выдающийся американский социолог, экономист, историк. Создатель теории «стадий роста».

В отрывках из книги Ростоу перечисляются основные стадии экономического роста и рассматривается становление индустриального общества.

Нашим стадиям экономического роста — традиционному обществу, периоду создания предварительных условий, периоду сдвига, зрелости и периоду высокого уровня массового потребления — мы противопоставляем Марксов феодализм, буржуазный капитализм, социализм и коммунизм... (Р. 145).

Стадии роста предназначены для того, чтобы охватить круг весьма существенных вопросов. В результате какого толчка традиционные аграрные общества начинают процесс модернизации? Когда и каким образом регулярный рост стал неотъемлемой чертой каждого общества? Какие силы обусловливали процесс непрерывного роста и определяли его области? Какие общие социальные и политические черты процесса роста можно различать на каждой стадии? И в каких областях проявляется уникальность каждого общества на каждой стадии? Какие силы определяли отношения между более развитыми и менее развитыми странами; и какое отношение к войне, если таковое имеется, породила соответственная последовательность роста? И наконец, куда ведет нас этот процесс? Ведет ли он нас с коммунизму или к богатым пригородам... к уничтожению, на Луну или куда-нибудь еще? (Р. 1—2).

Хотя стадии роста представляют собой экономический метод рассмотрения всего общества, они ни в коем случае не означают, что мир политики, социальной организации и культуры является просто надстройкой, воздвигнутой над экономикой. Напротив, мы с самого начала принимаем точку зрения, что общество представляет собой находящийся во взаимодействии организм. Несмотря на то что экономические изменения имеют политические и социальные последствия, сами экономические изменения рассматриваются здесь как последствия политических и социальных, а также чисто экономических сил. А с точки зрения побуждений человека многие из самых глубоких экономических изменений рассматриваются как последствие неэкономических человеческих порывов и устремлений (Р. 2).

Традиционное общество является обществом, структура которого развита в рамках ограниченных производственных функций, основанных на доньютоновской науке и технике и на доньютоновском отношении к физическому миру. Ньютон рассматривается здесь как символ того водораздела в истории, когда человек начал глубоко верить, что внешний мир подчиняется определенным познаваемым законам, и оказался в состоянии управлять производством. Но главной чертой традиционного общества было существование предела для увеличения производства продукции на душу населения. Этот предел был результатом того, что возможности, порождаемые современной наукой и техникой, были или недостижимы, или не использовались регулярно и систематически (Р. 4).

С исторической точки зрения в стадию «традиционного общества» мы включаем весь мир до Ньютона: династии в Китае, цивилизации Среднего Востока и Средиземноморья, средневековую Европу (Р. 5).

Вторая стадия роста охватывает общество в процессе перехода, т.е. период, когда создаются предварительные условия для сдвига, ибо требуется время для такого преобразования традиционного общества, чтобы оно могло использовать плоды современной науки, покончить с уменьшением доходов и, таким образом, воспользоваться благами и возможностями, которые станут доступными благодаря развитию по принципу сложных процентов (Р. 6).

Различие между традиционным и современным обществом состоит просто в том, является ли уровень капиталовложений низким по отношению к приросту населения, скажем, менее пяти процентов национального дохода, или же он достиг 10 и более процентов (Р. 10).

В исторической действительности противодействующий национализм, оказывающий сопротивление вторжению более передовых наций, был самой важной и мощной движущей силой при переходе от традиционного к современному обществу, по крайней мере такой же важной, как мотив прибыли. Люди, обладавшие действительной властью или влиянием, хотели с корнем вырвать традиционные общества главным образом не для того, чтобы иметь больше денег, а потому, что традиционное общество было не способно защитить их от унижения со стороны иностранцев (Р. 26—27). Период сдвига — промышленная революция, непосредственно связанная с радикальными изменениями методов производства, решающие последствия которых сказываются через относительно короткий период времени, или когда перед обществом стоят весьма существенные задачи, которые оно должно разрешить в период создания предварительных условий для сдвига. Ясно, что нет определенного единого пути для сдвига, одного сектора, который является для него волшебным ключом. Например, для растущего общества нет надобности повторять конструктивный путь и образец Англии, Соединенных Штатов или России (Р. 57).

Стадия роста — это стадия, когда экономика демонстрирует, что у нее есть технические и предпринимательские возможности производить, если и не все, то почти все, что она предпочитает производить (Р. 10).

Можно эмпирически выделить определенные ведущие секторы на ранних стадиях их развития, быстрый темп расширения которых играет существенную прямую и косвенную роль в поддержании общего потенциала экономики. Для некоторых целей полезно охарактеризовать экономику с точки зрения этих ведущих секторов; да и роль технического базиса стадий роста связана с изменяющейся последовательностью ведущих секторов (Р. 14).

Rostow W.W. The Stages of Economic Growth. Cambridge, 1960

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 144 – 146.

Постиндустриальное общество

Постиндустриальное общество — широко распространенный в западной социологии термин, применяемый для обозначения современного общества. На формирование концепции постиндустриального общества существенное теоретическое влияние оказали теории индустриального общества (в особенности концепции Арона и Ростоу). Концепция постиндустриального общества была разработана американским социологом Беллом. Своеобразие историко-культурного развития капитализма в различных странах обусловило формирование различных вариантов постиндустриального общества, среди которых можно выделить два основных: либеральное, опирающееся ,на американскую модель капиталистического развития (среди ее представителей Белл, Гэлбрейт, 3. Бжезинский, Кан, Тоффлер, Боулдинг и др.), и радикальное, основывающееся на европейской модели (наиболее ярко выражена в концепциях Турена, Арона, Фурастье).

В основе концепции постиндустриального общества лежит разделение всего общественного развития на три этапа: доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное. В доиндустриальном обществе определяющей являлась сельскохозяйственная сфера с церковью и армией как главными институтами общества; в индустриальном обществе — промышленность, с корпорацией и фирмой во главе; в постиндустриальном обществе — теоретические знания, с университетом как главным местом его производства и сосредоточения. Переход от индустриального к постиндустриальному обществу определяется рядом факторов: изменением от товаропроизводящей к обслуживающей экономике, что означает превосходство сферы услуг над. сферой производства; изменением в социальной структуре общества (классовое деление уступает место профессиональному); центральным местом теоретического знания в определении политики в обществе (университеты как центры сосредоточения этого знания становятся главными институтами общества); созданием новой интеллектуальной технологии, введением планирования и контроля над технологическими изменениями. С точки зрения представителей концепции, возникновение постиндустриального общества связано прежде всего с изменениями, происходящими в социальной структуре общества, т.е. изменениями в экономике и профессиональной системе, обусловленными новой ролью науки и техники. В постиндустриальном обществе, утверждает, например, Д. Белл, исчезает класс капиталистов, а его место занимает правящая элита, обладающая высоким уровнем образования и знания. Собственность как критерий социальной стратификации; общества теряет свое значение, решающим становится уровень образования и знания. В отличие от индустриального общества, где основной конфликт между трудом и капиталом обусловлен сосредоточением собственности в руках капиталистов, в постиндустриальном обществе основной конфликт проявляется в борьбе между знанием и некомпетентностью. В конце 60-х годов концепция постиндустриального общества была подвергнута критике со стороны «новых левых», которые увидели в ней не Новую стадию общественного развития, а идеализированный вариант капиталистического общества (С. 270—271).

Современная западная социология. Словарь. М., 1990

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 147 – 148.

Д. БЕЛЛ

Из статьи «Постиндустриальное общество»

Дэниел Белл (род. в 1919 г.) — известный, американский социолог, профессор Гарвардского университета, автор концепции постиндустриального общества

В статье, отрывок из которой представлен читателю, дан глубокий анализ сущности постиндустриального общества и перспективы его эволюции.

Характеристики постиндустриального общества

Концепция постиндустриального общества является попыткой выявить основные тенденции в социальных структурах передовых индустриальных государств. Можно указать пять таких характеристик, или особенностей, которые, вместе взятые, дают представление о постиндустриальном обществе. Заключаются они в следующем:

1. Переход от товарного производства к экономике

обслуживания.

2. Господствующее положение в обществе класса

профессиональных и технических специалистов.

3. Главенствующее значение теоретических знаний как

источника новаторства и формулирования политических

принципов в обществе.

4. Создание новой «интеллектуальной технологии».

5. Возможность саморазвивающегося технологического роста.

а. Экономика обслуживания

Более четверти века тому назад Колин Кларк в «Условиях экономического роста» предложил классификацию типов экономики на базе секторов, которые он определил как первичный, вторичный и третичный. К первичному сектору он отнес, по существу, все отрасли добывающей промышленности; ко второму — обрабатывающую промышленность; а к третичному — сферу обслуживания. Исходя из этого критерия, первая и простейшая характеристика постиндустриального общества заключается в том, что большая часть рабочих кадров будет занята не в первичном или вторичном секторах, а в сфере обслуживания, охватывающей, в частности, такие области, как торговля, финансы, транспорт, развлечения и отдых, здравоохранение, образование, научно-исследовательская деятельность и государственное управление.

Можно по такому же принципу распределить и все страны мира. В первом секторе тогда сосредоточатся те их них, где преобладает добывающая промышленность. Подавляющее большинство стран в современном мире все еще находится в первичном секторе, охватывающем сельское хозяйство, лесоводство, рыбный промысел и добычу полезных ископаемых. Экономика таких стран зиждется на непосредственной эксплуатации природных богатств. Производительность труда здесь низкая, а цены на продукцию таких стран зависят от широкого колебания мирового рынка. Большинство стран мира находится еще в этой аграрной стадии.

В меньшей части мира в Западной Европе, Советском Союзе и Японии — большинство трудящихся занято в обрабатывающей промышленности. Здесь производительность труда неуклонно повышается довольно равномерными темпами и наблюдается столь же планомерный рост национального дохода. Это — индустриализованные общества.

Следовательно, если исходить из того же критерия распределения рабочей силы, то в Соединенных Штатах мы видим первое постиндустриальное общество, поскольку тут в секторе обслуживания занято более половины всех трудящихся, а суммарная стоимость оказываемых услуг составляет более половины валового продукта страны. Соединенные Штаты — первое государство, большая часть населения которого не занята ни в сельском хозяйстве, ни в промышленном производстве. В первые годы нашего столетия в США из каждых 10 трудящихся только трое работали в области обслуживания. К 1950-м годам это соотношение увеличилось до 5 к 10, а в 1968-м достигло почти 6 человек на каждые 10. По прогнозам Министерства труда, к 1980 году из 100 миллионов трудящихся в Соединенных Штатах в области культурно-бытового обслуживания будет занято примерно 68 миллионов человек, т.е. почти семеро из каждых десяти.

Это будет большим сдвигом от экономики товарного производства к экономике обслуживания. И эта картина показывает тот путь, по которому предстоит идти каждому индустриальному обществу.

Неизбежны ли такие тенденции?

Неизбежных сил, побуждающих государства индустриализироваться, не существует. Все зависит от их способности создавать у себя класс менеджеров и предпринимателей и учреждать механизмы, способствующие накапливанию хозяйственных сбережений и претворению их в инвестиционный капитал. Но раз став на путь индустриализации, общество начинает двигаться по «траектории», которая приводит его — как это случалось и с Соединенными Штатами — к неизбежному переходу от производства товаров к производству услуг. А происходит это под влиянием двух факторов. Прежде всего это вызывается различием уровня производительности по секторам. Постоянное внедрение облегчающих труд устройств приводит к относительному сокращению рабочих кадров, занятых в промышленном производстве. Во-вторых, по мере увеличения национального дохода неизбежно возрастает и* спрос на образование, медицинское обслуживание, развлечения и т.д., вследствие чего постоянно увеличивается процент работников, переходящих в сектор обслуживания.

б. Класс профессиональных и технических специалистов

Вторым критерием для определения постиндустриального общества является изменение характера занятий, т.е., не только природы учреждения, где работают люди, а типа работы, которую они выполняют.'

Индустриализация в начальной стадии своего развития породила новый тип полуквалифицированного рабочего: человека, за несколько недель обучения овладевшего навыками, необходимыми для выполнения механических операций на машинах. В индустриальном обществе такие полуквалифицированные рабочие составляют наиболее многочисленную группу. Расширение же третичного сектора экономики и соответственный рост удельного веса торговых, финансовых и правительственных учреждений, естественно, повлекли за собой увеличение численности служащих. В 1956 г. количество служащих в Соединенных Штатах впервые в истории индустриальной цивилизации превысило численность рабочих.

Самой поразительной и важной переменой следует считать быстрый рост числа профессиональных и технических работников, занимающих должности, требующие по меньшей мере неоконченного высшего образования. В 1890 г. в Соединенных Штатах таких людей насчитывалось менее миллиона. В 1940 г. их уже было 3,9 миллиона; в 1964 г. численность их возросла до 8,6 миллиона, а к 1980 г. количество их достигнет 15,5 миллиона, и они составят вторую по величине профессиональную группу, уступающую в абсолютных цифрах только группе полуквалифицированных рабочих.

В рамках же этой группы самым значительным явлением было выдвижение необычно высокого процента ученых и инженеров, составляющих основу постиндустриального общества. Какое-то время коэффициент роста класса профессиональных и технических специалистов был вдвое больше такового для всей рабочей силы в целом, а коэффициент роста группы ученых и инженеров уже втрое превысил тот же показатель для всего трудящегося населения страны. В 1975 г., например, общее количество инженеров в Соединенных Штатах достигнет двух миллионов, тогда как в 1960 г. их насчитывалось всего 850 тысяч. Такие изменения в характере распределения рабочей силы тоже присущи эволюции экономики индустриального типа, и можно ожидать, что такой же процесс, в той или иной форме, будет развиваться и в других передовых индустриальных странах.

в. Главенствующее значение теоретических знаний Стремление выявить и понять фундаментальные социальные перемены при анализе новых и нарождающихся социальных структур не сводится к простейшей экстраполяции таких социальных тенденций, как процесс перераспределения секторов или же распределения рода занятий, развития экономики обслуживания или расширения профессионально-технических кадров. Для такого понимания необходимо найти какой-то конкретный определяющий фактор — тот нервный узел (если можно так выразиться) социальной системы, который ложится в основу всей социальной структуры и вокруг которого развиваются и эволюционируют общественные установления. В капиталистическом обществе таким «узлом» является принцип собственности, как правило, частной собственности.

Определяющим признаком индустриального общества служит факт использования машин для производства товаров, и с этой точки зрения капитализм и социализм представляют собой два варианта индустриального общества. Но организующим началом постиндустриального общества являются научные знания, и этот факт обусловливает возникновение новых общественных отношений и структур, подлежащих, однако, еще и политической организации.

Конечно, знания необходимы для существования любого общества. Но новым и типичным для постиндустриального общества является изменение самого характера знаний. Ибо основным для упорядочения решений и для регулирования процесса перемен стало теперь то ключевое положение, которое ныне отводится теоретическим знаниям, т.е. господство теории над эмпиризмом и кодификация накопленных данных в систему абстрактных символов, которая может управлять практической деятельностью во множестве различных и меняющихся обстоятельств.

Особенно отчетливо это наблюдается в новой взаимосвязи науки и техники, в характерном новом и тесном взаимодействии между ними, о чем я ниже скажу подробнее. В менее прямом смысле, но более существенно это меняющееся взаимоотношение между теорией и эмпиризмом отражается в системах управления экономикой. В этом плане весьма характерна та уверенность, с которой к проблемам хозяйственной политики подходят правительства теперь, по сравнению с тем, что было 40 лет назад. Читая ныне мемуары политических деятелей и экономистов, видишь, что 40 лет тому назад, когда великая депрессия достигла апогея, только очень немногие из этих людей в разных странах имели хоть какое-то представление о том, как вывести народное хозяйство из сложившегося кризиса. В общем только теоретики сумели дать правильную ориентацию и полезные советы. (Интересно, что путь указала Швеция в лице тогдашнего министра финансов Эрнеста Вигфорса, сформулировавшего свою политику с помощью экономистов так называемой «Шведской школы», в основном Гуннара Мирдаля и Эрика Линдхала.) С помощью макроэкономистов и новой кодифицированной экономической теории правительства теперь могут с успехом содействовать решению хозяйственных проблем в целях регулирования экономического роста, перераспределения наличных ресурсов и сохранения равновесия между различными секторами.

г. Новая «интеллектуальная технология»

На четвертом месте в списке характеристик постиндустриального общества стоит пункт о возникновении «интеллектуальной технологии», которая к концу XX в. может получить такое решающее значение, какое за последние пятьдесят лет имела механическая (машинная) технология.

Под понятием «интеллектуальная технология» я имею в виду такие разнообразные методы, как линейное программирование, анализ систем, теория информации, теория решений, теория игр и моделирование, причем все это связано с операциями электронно-вычислительных машин, в колоссальной степени увеличивающих наш умственный потенциал. С помощью различных программирующих устройств можно создать комплекты матриц, определяющих график и режим работы для обеспечения более упорядоченной производственной программы или управляющих операциями «дозирования» и «смешивания» в процессе производства. Посредством этих методов можно накапливать и обрабатывать великое множество самых разнородных данных с тем, чтобы проследить прогрессивные и регрессивные последствия альтернативного выбора действий (как, например, в городском планировании) и создавать модели, в частности, экономические и прогнозирующие модели хозяйственных явлений, способные быстро «решать» тысячи систем уравнений, необходимых для понимания происходящих в экономике перемен.

д. Саморазвивающийся технологический рост

И наконец, при помощи новой методики прогноза технологического развития мы можем добиться качественно новой формы общественной эволюции: обеспечения саморазвивающегося технологического роста. Современное индустриальное общество стало возможным, когда экономические условия создали предпосылки для образования новых общественных механизмов по накоплению сбережений (через банки, страховые общества и государственные облигации, а акционерные капиталы — через фондовые биржи) и использования этих денежных фондов в инвестиционных целях. Способность регулярно вкладывать по крайней мере 10 процентов валового национального продукта стала базой того, что У. Ростоу называет «отправным пунктом» экономического роста.

Во избежание застоя или «одряхления», что бы это туманное слово ни означало, современное общество должно открывать новые технологические рубежи для обеспечения уровня производительности и дальнейшего роста. Разработка нового метода прогнозирования и «техники картографирования» (о чем речь пойдет ниже) может способствовать развитию новой фазы в истории экономики: сознательному, запланированному повышению технологического роста. Если ограничиться сказанным и попытаться бегло охарактеризовать постиндустриальное общество, то сделать это можно проще всего схематически путем анализа триады предлагаемых мною концепций:

• доиндустриальное общество — это «состязание с природой». Такое общество зависит от природных богатств и примитивной рабочей силы, а рост его ограничивается населенностью страны;

— индустриальное общество — это «состязание с синтетической природой». Такое общество главным образом зависит от источников энергии, а рост его в большей степени является функцией организации массовой продукции и массовых рынков;

— постиндустриальное общество — это «состязание между людьми». Такое общество в большой степени зависит от «информации» (в техническом значении этого слова, как оно понимается в теории связи), и его рост является, в основном, функцией кодификации теоретических знаний.

Цит. по: Социальная философия. Хрестоматия. Ч. 1. – М.: Высш. Шк., 1994. С. 148 – 154.

Вопросы

Гоббс Т.

Что, по мнению Гоббса, заставляет людей принимать власть государства?

Как понимает Гоббс «естественное состояние общества» и как можно из него выйти?

Что такое «естественное право»?

Почему Гоббс считает, что естественное право бесполезно для людей?

Каков основной закон природы? Что следует из этого закона?

Каковы, по мнению Гоббса, основные причины войны?

Как возможно обеспечить мир и предотвратить войну, которая вытекает из следования «естественному закону»?

Означает ли отказ от части своей воли ущемление собственных прав? Что получает индивид взамен добровольного подчинения чужой воле?

Как называется единство людей в теории Гоббса?

Почему необходимо подчиняться государству и терять свободу?

Каково содержание «общественного договора»?

Руссо Ж.-Ж.

Руссо утверждает, что человек родится свободным, а между тем он везде в оковах. Назовите те сферы бытия, которые сковывают свободу человека. Каковы формы проявления этих оков?

В отличие от Гоббса, Руссо иначе представляет себе период «естественного состояния» в истории человечества. Расскажите, как видится этот период Руссо.

Как объясняет Руссо причины падения нравов и появление вражды между людьми?

Что нужно, для того, чтобы познать причины неравенства и устранить его?

Существовало ли неравенство в первобытном обществе?

Какой закон отношений действует в естественном состоянии человечества?

Что является, по Руссо, самой древней формой из всех обществ?

Как можно сохранить мирное состояние в условиях действия закона самосохранения?

Что общего во взглядах Руссо и Гоббса на общественный договор?

Каковы отношения государства и общества с позиций теории общественного договора? Что объединяет идеи Гоббса и Руссо?

На основе теории общественного договора развивалась концепция гражданского общества. Как трактуют гражданское общество Гоббс и Руссо? Что общего во всех этих понятиях?

Можно ли сказать, исходя из вышеуказанных определений, что в России существует гражданское общество, о чем так много говорят и пишут средства массовой информации (СМИ)?

Перечислите элементы гражданского общества.

Ростоу, Белл

Что характеризует доиндустриальное (традиционное) общество? Перечислите его основные признаки.

Когда происходит переход к индустриальному обществу. Каковы основные характеристики индустриального общества?

Какими факторами определяется переход от индустриального к постиндустриальному обществу?

Когда складывается постиндустриальное общество и какие типы постиндустриального общества сложились в современном мире?

Назовите признаки постиндустриального общества.

Почему в постиндустриальном обществе происходит отток профессионалов из сфер производства?