Э. Фромм, р. Хирау

… Не многие слова употреблялись в столь разных – и порой столь неясных – смыслах, как слово свобода. Свобода может означать физическую свободу – возможность перемещаться с одного места на другое; она может означать психическую свободу – нечто вроде изначальной спонтанности, неотъемлемо присущей природе человека; она может означать гражданские свободы, согласно которым человек волен действовать в рамках закона или, как это сформулировал Монтескье, – «делать все, что позволяет закон». Многие другие значения – мы даже не будем пытаться дать исчерпывающий список – могли бы быть найдены в словосочетаниях: «свобода прессы», «свобода слова», «свобода совести», «свобода обучения», «академическая свобода». Большинство из них, однако, часто двусмысленны и даже внутренне противоречивы, судя по тому, как их используют. Свобода прессы, например, которая должна олицетворять право всех людей [высказывать свое мнение], может быть использована «тайными идеологами», «людьми организации» и им подобными, чтобы заставить нас «свободно» мыслить в соответствии с их правилами игры. Похожее случается и со свободой совести, которая может и должна быть драгоценным достоянием всех людей и которая может становиться инструментом неразумия и духовной нищеты.

Несколько иной случай, пожалуй, составляет понимание слова свобода в смысле «экономический либерализм». Действительно, Адам Смит и Рикардо мыслили свободу в основном как свободу предпринимательства. Согласно идеям Адама Смита, социальный прогресс сделает людей равными с точки зрения их экономического благополучия. Рабочие вследствие естественных законов будут иметь все большие оклады и зарплату, а доходы тех, кого ранее считали классом капиталистов, уменьшатся благодаря тем же законен природы. Весьма сомнительно, что подобное описание напоминает реальную социальную ситуацию, но безусловно, что философы – сторонники экономического либерализма с их верой в свободу от государственного контроля – были гуманистами. Неудивительно, что Маркс с его жаждой равенства был в этом смысле учеником и последователем Адама Смита и Рнкардо. Правде, свобода, понимаемая таким образом» может на практике закабалять человека, отчуждать и низводить его до состояния вещи. Это относится как к собственнику, который отчуждает свое бытие в обладании, так и к лишенному собственности, которого используют как подручное средство, а не как самоцельного человека. Тем не менее как это часто случается, неутешительная практика не обесценивает сами постулаты теории. В этом смысле теоретики либерализма, социализма, коммунизма и анархизма склонны быть гуманистами, если под этим словом понимать тип мыслителя, который не только делает человека мерой всех вещей, но который также считает, что человек самоцелен или что его целью является полнейшее развитие его собственных способностей.

Свобода оказывается тесным образом увязанной с вопросом о средствах и целях. Еще в V веке Иоанн Златоуст утверждал, что греховно рассматривать человека как средство или как инструмент. Эта идея, которая может быть найдена в Библии, в Евангелиях, в философских размышлениях Отцов церкви и далее, вплоть до наших дней, у Спинозы, Канта, Фейербаха, Маркca, Кьеркегора, Фрейда и Шелера, предполагает, что понятие автономности человека является предпосылкой идеи его свободы.

Для большинства философов свобода означала не столько политическую, экономическую или даже моральную и психологическую свободу, сколько: 1) способность свободно выбирать из двух возможностей и 2) освобождение, то есть способность высвободиться из плена иррациональных страстей.

Итак, из этих двух дополнений следует, что человек, для того чтобы быть свободным, не должен использовать себя или других в качестве средства, но, как говорит Кант, должен быть целью в себе самом. Средства всегда инструментальны, и индивид, используемый или использующий себя в качестве средства, перестает быть свободным действующим лицом и становится объектом, вещью.

Свобода воли была хорошо определена Декартом как «та сила, которая заставляет нас следовать худшему, когда мы знаем о лучшем». Второй тип свободы ясно сформулирован в следующем утверждении Спинозы: «Деятельность ума проистекает единственно из адекватных идей; пассивное состояние ума зависит единственно от неадекватных идей». Адекватная идея, согласно Спинозе, не только является ясной и отчетливой, это по сути своей идея, содержащая знание о своей собственной причине. В первом случае свобода предполагает волевой выбор; во втором случае она предполагает осознанность. Действительно, трудно мыслить свободу воли в отрыве от осознанности, понимаемой как внутренняя раскрепощенность.

Вплоть до этого момента мы рассмотрели несколько определений свободы и указали на то, что, вероятно, является базовым условием свободного и независимого действия. Но реальная проблема заключается не столько в определении, она состоит скорее в понимании того, свободны ли мы и в какой степени мы действительно и доподлинно свободны.

Детерминизм обычно противостоял свободе. Так, например, обстоит дело с физическим детерминизмом, который сводит человека к чисто природному бытию и который утверждает, что законы причинности, управляющие природой, управляют и действиями человека. Так же обстоит дело и с биологическим детерминизмом, для которого сознание есть лишь эпифеномен мозга, обусловливаемый структурой нервной системы. Так же обстоит дело и с некоторыми положениями бихевиористской психологии, когда она сводит человеческие действия к условным рефлексам и наборам условных рефлексов.

Доводы в пользу детерминизма могут быть впечатляющими. Какой бы ни взять научный или логический подход, кажется очевидным, что прогресс науки и технологии обязан во многом применению строгого детерминизма. Детерминизм имеет по крайней мере более наукообразный вид, чем индетерминизм. Весьма сильным поэтому оказывается соблазн применить закон причинности не только к физическим феноменам, но и к явлениям, исследуемым общественными науками.

К тому же мы знаем, что воспитание в семье, социальное окружение и исторические условия в значительной мере обусловливают нами психические структуры. Серьезные психологические, социологические, экономические исследования ясно показали, что во многих, пожалуй, даже в большинстве случаев поведение, характер человека полностью являются следствием предшествующих обстоятельств. Отсюда совершенно очевидно, почему такие авторы, как Маркс или Фрейд, полагали, что наши действия обусловливаются бессознательными силами общества или нашими собственными бессознательными побуждениями. Маркс и Фрейд, а ранее стоики и Спиноза, казалось, были детерминистами. Но в то же самое время все они хотели раскрепостить человека, желали, чтобы он мог достичь оптимума свободы в рамках природных и исторических границ, полагаемых человеческим экзистенциальным возможностям.

Свобода, следовательно, не столько факт, сколько возможность – подлинное завоевание человеческой личности. Свобода должна достигаться как раз вопреки препятствиям и неблагоприятным обстоятельствам, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Именно в этом смысле Платон или Маркс, Спиноза или Бергсон, Кант или Фрейд – только чтобы упомянуть несколько значительных имен – полагали, что быть свободным значит завоевывать свободу или, если выразить это словами Сартра: «Свободе противоположен не детерминизм, а фатализм».

Идея свободы стара, как человеческая мысль. Она присутствует в санскритских текстах, у Аристотеля, Эпикура, Эпиктета, Августина и Декарта. Пожалуй, лучше всего она выражена в платоновской аллегории о пещере. Что есть свобода, как не усилие, сопровождающее стремление разорвать цепи, взобраться с величайшими предосторожностями и трудностями по крутым стенам пещеры и увидеть наконец солнце? Что есть свобода, как не возвращение философа, увидевшего солнце на дне пещеры, рассказать людям, что все, что они видят – иллюзия, а подлинная свобода заключается в осознании истины?

Мы едва ли можем сказать, что свобода существует; нам следовало бы скорее сказать, что мы добиваемся свободы. И именно в этом смысле свобода, согласно гуманистам Возрождения, есть проявление человеческого достоинства, другими словами, самой природы человека – того, что он собой являет и на что он способен, превознемогая препятствия, преграды и ограничения, коренящиеся в его конечности.

Современный мыслитель Пьер Тейяр де Шарден выразил эту идею со всей ясностью. Для Тейяра, как и для Спинозы, существуют позитивные аффекты, к ним могла бы быть причислена боль, которую мы испытываем в процессе нашего роста и развития. Но существуют и другие аффекты, которые Тейяр называет «коверкающими страстями» и которые действительно ограничивают нас: страх, ужас, слабость, старость, смерть. Подлинная свобода, согласно Тейяру, заключается в «завоевывающих» страстях, превозмогающих ужас и страх. Только таким путем возможно, по его словам, «освятить» человеческую жизнь. «Уставшие», «робкие» и пессимисты не могут завоевать для себя свободу (или, лучше сказать, мы не можем завоевать ее, поскольку каждый из нас пессимистичен, робок и утомлен). Только «вдохновленные свыше» могут быть свободными, те, которые верят в жизнь и ее святой характер, те, которые, если выразить это в терминах психологии, не уступают регрессии, а способствуют прогрессии, предполагающей независимость и в то же самое время любовь ко всем людям-братьям...