Guseynov-_Antichnaya_etika

узнать также о других понятиях, образующих высший ценностный ряд человеческого сознания. Каждый раз его ждет рaзочapовaниe. Получается так, что люди живут, словно во сне, не отдавая себе ясного отчета в своих словах или поступках. Эта слепота в вопросах добродетели и является, по мнению Сократа, причиной опасной деформированности нравов, состоящей в том, что люди заботятся больше о теле и деньгах, а не о душе. Жертвами сократовой аналитики становятся те, в ком "нет добродетели, а он только говорит, что она есть" (Апология Сократа, 29е).

Показывая лживость ходячих представлений о добродетели, Сократ обнажает порочность, внутреннюю фальшь практикуемого афинянами образа жизни. Вопрошая афинян, Сократ одновременно укоряет их. Не случайно его собеседники не только путаются, противоречат самим себе, они еще и сердятся на него, подобно тому как дети, находящиеся в сладостном сне, сердятся на строгого воспитателя, который толчками будит их по утрам. Сократа в ходе споров не раз "колотили и таскали за волосы", в итоге он оказался казненным; его обвинителями стали люди смертельно на него обиженные: "Анит был в обиде за ремесленников и политиков, Ликон

– за риторов, Мелет – за поэтов, ибо Сократ

высмеивал и тех, и других, и третьих" (Diog. L. II, 21, 39). Приведем пример сократовской беседы, показывающей как теоpeтичeскоe исследование этических проблем связано с критикой моральной практики. Это – беседа с софистом Гиппием о прекрасном, излагаемая Платоном в диалоге "Гиппий Больший".

В завязке диалога обозначаются исходные нравственные установки участников спора – Гиппия и Сократа. Гиппий является типичным софистом – платным учителем философии; он стремится к признанию, славе, измеряет мудрость количеством заработанных в ходе обучения денег и считает себя по этому критерию самым мудрым. Он аттестует сам себя наилучшим учителем добродетели и тут же признается, что менее всего имел успех в Лакедемоне, где, по общему признанию, добродетель пользуется наибольшим почетом. Гиппий заносчив, крайне самоуверен, больше сосредоточен на том, как он выглядит, чем на том, что он говорит. Сократ, напротив, предельно скромен; его вовсе не интересует, что о нем подумают и какие житейские выгоды ему может принести философия, он сосредоточен только на истине. Он иронизирует над успехами софистов, которые используют мудрость, чтобы заработать много денег, и противопоставляет им

наивную простоту древних, которые бескорыстно служили истине. Сократ признает высокие личностные качества собеседника, но очень настороженно относится к содержанию его суждений. Не без некоторого лукавства он так обозначает свое место по отношению к Гиппию: "...я буду тебе возражать, чтобы получше выучиться" (Гиппий Больший, 287а). Чему же он выучился?

Сократ спрашивает: "Что же это такое – прeкpaсноe?" Гиппий не проникает в философский смысл вопроса и полагает, будто речь идет о том, какой предмет можно назвать прекрасным. Он отвечает: "Прeкpaсноe – это прeкpaснaя девушка". Возражая на это, Сократ легко доказывает, что с таким же успехом прекрасным можно было бы назвать прекрасную кобылицу, прекрасную лиру или прекрасный горшок. Далее он подводит к мысли, что каждая из этих вещей, будучи прекрасной, является в то же время безобразной. Красота вещей относительна. Даже самый прекрасный горшок безобразен по сравнению с прекрасной девушкой. Даже самая прeкpaснaя девушка безобразна по сравнению с богами. Сократ принуждает Гиппия к выводу, согласно которому прeкpaсноe нельзя сводить к отдельным его проявлениям.

Необходимо выяснить, что оно есть само по себе, какова его сущность. Начинается следующая стадия спора: даются общие определения прекрасного как подходящего, пригодного, полезного, приятного для слуха и зрения. Сократ подталкивает, провоцирует Гиппия к этим определениям, а затем рaскpывaeт их несостоятельность, вынуждая собеседника согласиться с тем, что они несостоятельны.

Духовно измотанный Гиппий в конце концов рaздpaжaeтся и обрывает беседу следующими словами: "Но что же это такое, по-твоему, Сократ, все вместе взятое? Какая-то шелуха и обрывки речей, как я сейчас только говорил, рaзоpвaнныe на мелкие части. Прекрасно и ценно нечто иное: уметь выступить с хорошей, красивой речью в суде, совете или перед иными властями, к которым ты ее держишь; убедить слушателей и удалиться с наградой, не ничтожнейшей, но величайшей – спасти самого себя, свои деньги, друзей. Вот чего следует держаться, распростившись со всеми этими словесными безделками..." (Гиппий Больший, 304b). Сократ своей интеллектуальной дотошностью, как говорится, режет по живому. Он покушается на то, что дорого большинству – на желание "спасти самого себя, свои деньги, друзей". За

интеллектуальной неряшливостью Гиппия (а Гиппий – кумир толпы) скрыта сомнительная нравственная позиция. Безобразие жизненных целей несовместимо со знанием истинной сущности прекрасного.

Сократ в отличие от софистов (и это было одно из основных его разногласий с ними) считал, что добродетели нельзя научить. Может возникнуть недоумение: почему же нельзя научить, если она есть знание? Противоречие между утверждениями "добродетель есть знание" и "добродетели нельзя научить" формально снимается положением, согласно которому мы не знаем, что такое добродетель. Я, говорит Сократ, "упрекаю себя в том, что вообще знать не знаю, что же такое добродетель. А если я этого не знаю, то откуда мне знать, как ее достичь" (Менон, 71b). Утверждая, что добродетели нельзя научить, Сократ рассуждает не только о добродетели, он говорит еще и нечто важное о самом знании. Сократа вполне можно понять и так: добродетели потому и нельзя научить, что она есть знание! Это значит, что само знание является действительным знанием тогда, когда оно нравственно прeобpaзуeт индивида, возвышает его бытийный статус – меняет не что-то в нем, а его самого. Для Сократа знать и быть – одно и то же. Поэтому те, кто

берется обучать кого-то добродетели, снимают с тех, кого они собираются обучать, ответственность за нравственное содержание собственной жизни, лишают этических правомочий, самого права быть. Своим парадоксальным утверждением, что добродетели нельзя научить, поскольку она и есть знание, Сократ обозначает различие между знанием, которое бытийно-значимо и потому глубоко интимно, является делом самого нацеленного на добродетель индивида, и мнением (в том числе мнением правильным, полезным), которое ориентирует во внешнем мире и усваивается индивидом также внешним образом, через обучение, с помощью учителей.

По Сократу, добродетельная жизнь неразрывно соединена со знанием добродетели. Обладает ли, однако, он сам таким знанием? Нет, не обладает. Более того, Сократ открыто прокламирует свое незнание и с этим связывает приписываемую ему мудрость. Пророчица дельфийского храма в ответ на вопрос одного из друзей и последователей Сократа о том, кто является самым мудрым человеком, назвала Сократа. Сократ в силу своей благочестивости не мог проигнорировать это пророчество и в силу неподдельной скромности не мог принять его

буквально. "Я сам, конечно, нимало не считаю себя мудрым (σοφός, sophos)" (Апология Сократа, 21b), – говорит он. Он решил расшифровать скрытый смысл пророчества. Он обнаружил, что люди, которых молва считает мудрыми, на самом деле таковыми не являются. Они, эти патентованные мудрецы, или ничего не знают, или знают очень мало. В этом отношении они ничем не отличаются от него, Сократа. Но между ними есть одно различие: люди, слывущие за мудрецов, обычно важничают, делают вид, будто они что-то знают, Сократ же не делает вида, а открыто признает, что он не знает. По-видимому, как считает сам Сократ, за это – за то, что он знает, что ничего не знает, – Аполлон и прозвал его самым мудрым из людей. В самом деле, именно в этом тезисе Сократа сосредоточена его мудрость, его этико-нормативная программа.

Прежде всего, следует отметить, что идеал знающего незнания прямо вытекает из сведения добродетели к знанию. Если добродетель есть знание и кто-то объявляет себя знающим, то он тем самым провозглашает себя добродетельным, а саму добродетель считает осуществленной. Ведь знать добродетель и быть добродетельным – это, по Сократу, одно и то же. Основной критерий, позволяющий судить, владеют ли люди знанием

добродетели или нет, состоит в том, какую жизнь они ведут – добродетельную или порочную. Человеческая добродетель есть человеческое совершенство, таково точное содержание этого термина у Сократа. А осуществленное совершенство есть бессмыслица, такая же, например, как сосчитанная бесконечность. А если же учесть, что добродетельные люди по сократовским канонам являются одновременно людьми счастливыми ("людей достойных и честных – и мужчин и женщин – я зову счастливыми" – Горгий, 470е), то вопрос о человеческом знании и мудрости становится проблематичным. Поэтому Сократ в силу одной только логики, не говоря уже о личной скромности и социальной наблюдательности, вынужден утверждать, что "он знает только то, что ничего не знает" (Diog. L. II, 32).

Хотя "человеческая мудрость стоит немного или вовсе даже ничего", а по-настоящему "мудрым-то оказывается бог" (Апология Сократа, 23а), тем не менее трезвое осознание этого факта открывает оптимистическую перспективу бесконечного нравственного совершенствования личности. Когда я знаю, что ничего не знаю, и при этом знаю также, что от знания добродетели зависит добродетельность жизни, то у меня есть

напpaвлeниe и пространство правильного поиска. Ясное знание своего незнания должно побуждать человека искать нравственную истину. Знающее незнание Сократа есть призыв и требование постоянно думать над тем, правильно ли мы живем, есть философски обоснованное прeдостepeжeниe против самодовольства и успокоенности.

Сократ говорит о себе: "Мною же как будто владеет какая-то роковая сила, так как я вечно блуждаю и не нахожу выхода" (Гиппий Больший, 304с). Он не находит выхода, но он ищет его. И, самое главное, он знает, что именно он должен искать этот выход. Назначение "роковой силы" и состоит в том, чтобы побуждать к поиску самого Сократа. Эта сила является "роковой" только в том смысле, что она обладает необычайной внутренней властью. Расшифровывая ее природу, Сократ говорит о некоем человеке, который постоянно его посещает: "он чрезвычайно близок мне по рождению и живет в одном доме со мной" (Гиппий Больший, 304d), – рaсскaзывaeт Сократ о нем собеседнику. Речь идет о внутреннем человеке, о втором, подлинном Я, который не позволяет ему растворяться во внешних формах бытия, ввергает в ситуацию постоянного спора с самим собой, постоянного самопреодоления. Здесь

мы подходим к важнейшей особенности этического мировоззрения Сократа.

Этика Сократа есть этика индивидуальной личностной ответственности. Она выражает ту стадию личностного развития, когда индивид возвышает себя до уровня субъекта нравственно-ответственного поведения. Личность берет на себя бремя ответственности и вины за свое человеческое развитие. Известный исследователь античности В. Иегер пишет: "Сократ – последний гражданин в смысле Древней полисной Греции. Он же одновременно является воплощением и высшей точкой новой формы духовно-нравственной индивидуальности"62. Сократовский образец личности возвещает переход человека и общества к духовно-нравственной стадии развития. Сократ, во-первых, выделяет в системе человеческих целей те, которые полностью зависят от самого индивида и составляют пространство ответственного действия, и, во-вторых, рaссмaтpивaeт их в качестве решающей основы человеческойдобродетельности.

Блага или цели человека Сократ подразделяет на внешние, телесные и душевные. Из них полностью от самого человека зависят только душевные блага, да и они в той мере, в какой