20-29стр
.docутверждал, что его последние работы "проникнуты определенной тенденцией, которая сводится, главным образом, к игнорированию значения марксистских работ, вышедших за последнее время, и затем к целому ряду антимарксистских вылазок"9.
Еще более резкий характер приняла дискуссия о "буржуазных историках Запада в СССР", прошедшая в Ленинграде, где центральной мишенью стал Тарле.
Как в докладе Зайделя, так и в прениях деятельности Тарле был сразу же придан политический характер10. Рассматривая тематику работ Тарле, Зайдель стремился показать наличие в ней ярко выраженной политической направленности. "Тематика Тарле, - заявил он, - ... выросла из потребности русской буржуазии в России в конце 90-х гг., перед лицом надвигавшейся революции, осмыслить историю рабочего движения, чтобы по-своему, в своих классовых интересах истолковать современную роль рабочего класса и использовать его в собственных целях"11. Что же касается оценки позиции Тарле в области внешнеполитических проблем рубежа XIX-XX веков, то здесь оппонент Тарле пошел еще дальше.
Тарле и его ученики, утверждал Зайдель, стремились развернуть программу реставрации русской буржуазии, программу "внешней политики русского неоимпериализма". У Тарле усматривалось даже наличие специальной программы, сводившейся к возрождению франко-русского союза, размежеванию империалистических задач на восточных границах Великобритании и России, неукоснительному признанию Версальских решений.
Резко тенденциозный подход к обсуж-
Историк-марксист, 1931, Т. 21, с. 48. 10 Зайдель Г., Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. М.-Л., 1931; Зайдель Г., Цвибак М. Вредительство на историческом фронте. Тарле и Платонов и их школы // "Проблемы марксизма" 1931,№3.
" Зайдель Г. и Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте, с. 12.
давшимся на ленинградской дискуссии проблемам сразу придал ей "проработоч-ный" характер. От учеников Тарле Я. М. Захера, П. П. Щеголева, А. И. Молока и других требовали публичного признания их теоретических ошибок. Присутствовавшие на дискуссии историки выступали с "покаянными" речами, а Я. М. Захер, которого не было, вынужден был покаяться письменно, прислав соответствующий документ президиуму заседания. Характер дискуссий снизил позитивную сторону их результатов, которые, тем не менее, должны быть отмечены.
К выступлениям иного рода может быть отнесен доклад Н. П. Фрейберг, посвященный исторической концепции и методологическим взглядам Н. И. Карее-ва.
Признавая громадную эрудицию Ка-реева, его внимание к новейшей литературе по основным вопросам истории нового времени, точность в использовании фактического материала, Фрейберг полагала, что пока нет марксистских работ по ряду разделов истории Западной Европы, книги Кареева являются подчас "совершенно незаменимым пособием".
В то же время в ее выступлении было высказано принципиальное суждение о важности не только критики буржуазных теорий, но и необходимости противопоставления им "собственных марксистских исследований". Только в этом случае, -заключала Фрейберг, - книги Кареева перестанут быть "необходимым пособием" любого исследователя истории Запада.
В сложной обстановке прошла и дискуссия о "Положении и задачах западноевропейского научного фронта"12, которая продолжалась с февраля по май 1931 г.
Уже с первый дней дискуссии начали проявляться ее отрицательные стороны, сильно сузившие творческий подход к обсуждаемым проблемам. Это, прежде всего, объяснялось позицией инициатора дискуссии - кафедры истории международного рабочего движения и Коминтерна
12
Архив АН СССР. Ф. 337, on. I, д. 238.
20
Международной Ленинской школы. В выступлениях ее представителей подчеркивалось, что дискуссия сможет достичь своей цели лишь при условии, если она в чисто негативном плане даст возможность пересмотреть и "переворошить" все, что было написано по истории Запада. Дискуссия в значительной степени пошла именно по этому пути и способствовала явной односторонности в подходе к обсуждавшимся проблемам. В конечном счете, подобные тенденции и возобладали, хотя некоторыми учеными были сделаны попытки к их пресечению. "Очень многие из выступавших, - заявил, в частности, С. М. Моносов, - занимались такой критикой, которая пишется не через "и", а через "ы"... Критика должна носить не только критический характер, но и сочетаться с известной творческой работой"13. Но, видимо, это разумное суждение не для всех было убедительным. Результаты дискуссии оказались мизерными. Это можно почувствовать из той оценки, которую ей дал Н. М. Лукин. Выправляя текст стенограммы своего выступления, он делает следующую вставку: "Заканчивая свой доклад, - пишет он, - я выражу пожелание, чтобы участники предстоящих прений, ведя решительную, непримиримую борьбу со всеми антиленинскими установками в наших исторических работах, не превращали большевистской самокритики в огульное обвинение некоторых товарищей, в отрицание всего того действительно ценного, что было сделано по линии истории Запада. Иначе составление каталога наших прегрешений может в значительной степени заслонить основную задачу дискуссии, задачу помочь решительному повороту историков Запада в сторону обслуживания политических требований партии и Коминтерна"14. Но Лукин недооценил тот факт, что идеологические задачи, которые были поставлены перед общественными науками с начала 30-х гг. Сталиным и его окружением, отнюдь не
•АрхивАНСССР,Ф.371,оп.2,д. 173, л. 113. 'Там же, д. 172, л. 29.
требовали дискуссий. Нужны были не дискуссии, а аксиомы. И это было в самой жесткой форме выражено в письме Сталина в журнал "Пролетарская революция" в октябре 1931г. Есть все основания рассматривать это письмо как четко определенный рубеж в развитии как советской исторической науки в целом, так и советской историографии нового времени стран Запада, в частности. Однако необходимо сказать и о тех публикациях, которые в известной степени подготовили его появление.
Речь идет о двух статьях, увидевших свет в том же журнале "Пролетарская революция" (в 1929 и в 1930 гг.), которые, видимо, оказали воздействие на содержание "Письма" Сталина. Автор первой - С. С. Бантке - стремился доказать, что В. И. Ленин вступил во II Интернационал с целью его раскола: "Ленин и те, кто шел за ним, еще до войны чувствовали себя инородным телом внутри II Интернационала и поэтому он (Ленин) шел на раскол..."15. Такая постановка вопроса весьма импонировала Сталину, и он ею воспользовался.
Иначе было со статьей А. Г. Слуцкого "Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса"16, в которой наряду с рассмотрением отдельных сторон деятельности социал-демократии и характера ее взаимоотношений с большевиками, говорилось об известной недооценке Лениным центризма17. А. Г. Слуцкий писал, что если из соображений внутрипартийной борьбы в
15 Бантке С. С. В. И. Ленин и большевики на международной арене в довоенное время. -Пролетарская революция 1929 № 2-3. с. 57.
16 Пролетарская революция, 1930, № 6.
17 Подобная точка зрения в советской историографии еще раньше высказывалась И. М. Аль-тером. Так, в статье "Роза Люксембург о пролетарской революции". (Под знаменем марксизма, 1928, № 7-8, с. 182), поддерживая утверждение германского коммуниста Пауля Фрелиха, он писал: "Ленин накануне войны недооценивал оппортунизм Интернационала и переоценивал революционность масс. Это верно".
России Ленин "не желал выступать против Бебеля и Каутского, которых меньшевики считали "свояками", то все же в этом есть и некоторая доля недооценки центризма"18. В работе Слуцкого несколько преувеличивалась роль германских левых радикалов, которые, по его мнению, уже в 1911/1913 гг. "приходят к пониманию антимарксистской сущности каутскианства"19.
Помещая статью Слуцкого, редакция "Пролетарской революции" одновременно готовила материалы для того, чтобы продолжить обсуждение проблемы взаимоотношений большевиков со II Интернационалом. Подобной цели должна была послужить статья К. А. Поль "Большевики и довоенный Интернационал", появившаяся в двух номерах журнала в начале 1931 г. В статье была рассмотрена советская историография деятельности отдельных групп, входивших во II Интернационал (в первую очередь большевиков и германских левых радикалов). К. Поль решительно возражала против тезиса С. Бантке о том, что Ленин стремился расколоть Интернационал.
Что же касается "Письма" Сталина, то оно отличается противоречивостью и декларативностью выводов. С одной стороны, Сталин решительно отверг вывод Слуцкого о недооценке Лениным опасности центризма в германской и международной социал-демократии. С другой, он утверждал, что Ленин еще задолго до войны, примерно с 1903-1904 гг., когда в России сформировалась группа большевиков и, когда впервые дали о себе знать левые в германской социал-демократии, - вел линию на разрыв с оппортунистами и у нас, в Российской социал-демократической партии, и^-ам, во II Интернационале, в частности в германской~ социал-демократии"20.
Слуцкий А.Г. Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса.Пролетарская революция, 1930, № 6, с. 65.
19 Там же, с. 50.
20 Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 86.
Подобное сталинское утверждение вытекало из его мнения о "безраздельном господстве оппортунизма" во II Интернационале на всем протяжении его деятельности"21.
Много места в "Письме" заняла оценка германских левых социал-демократов. Сталин безосновательно приписал Р. Люксембург авторство в создании теории перманентной революции, которая обязана своим происхождением А. Парвусу и Л. Д. Троцкому. Сталин же, объединив Парвуса и Розу Люксембург, утверждал, что именно они "сочинили утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции" и лишь в дальнейшем она (эта схема) "была подхвачена Троцким (отчасти Мартовым) и превращена в орудие борьбы против ленинизма"22.
Анализ содержания "Письма" показывает, что оно содержало целый ряд существенных ошибок. В то же время характер выступления Сталина - грубые обвинения и шельмование упомянутых им авторов, навешивание на них ярлыков ("гнилые либералы", "троцкистские контрабандисты", "жульнические крючкотворы" и т.п.) сразу привели к невозможности в дальнейшем принципиальных обсуждений, к самобичеванию и к покаянным письмам, а затем и к репрессиям по отношению к лицам, подвергшимся сталинской критике.
Требование о признании всех сталинских суждений в качестве откровения принимало подчас самые резкие формы. Уже достаточно многочисленные и пребывающие в эйфории формирующегося
Сталин И. В. Вопросы ленинизма. М., 1953. с. 385. Здесь уместно заметить, что Сталин в дальнейшем сам менял свое мнение по первому из затронутых в этой цитате вопросов. Во всех курсах по истории партии, выходивших после 1931 г. большевики стали именоваться партией с 1903 г. Так продолжалось семь лет. А в "Кратком курсе истории ВКП(б)" эта точка зрения вновь претерпела изменение: оформление в самостоятельную партию стало датироваться 1912 г. (См. История ВКП(б). Краткий курс.М., 1938, с. 134-139). "Сталин И. В. Соч. Т. 13, с. 90, 91.
22
сталинизма историки-талмудисты упорно доказывали, что письмо Сталина явилось новым шагом в развитии марксистско-ленинской теории. Более того, секретарь Общества историков-марксистов X. Г. Лурье заявила, что до появления письма Сталина историки вообще не имели методологии и не знали, что такое теория и практика.
Таким образом, из "Письма" были сделаны весьма конкретные и далеко идущие выводы. И не случайно несколько лет спустя, в период массовых репрессий историк и доносчик А. В. Шестаков в докладе "Методы и приемы вредительской работы на историческом фронте" 31 октября 1937 г. в Институте красной профессуры стремился установить прямую связь между событиями 1937 и 1931 гг., отмечая особое значение "Письма", которое, по словам Шестакова, явилось "образцом заостренной борьбы на политическом фронте и вместе с тем на научном историческом фронте"23. На протяжении более чем двух с половиной десятилетий на обсуждение вопросов, которых касался Сталин в своем "Письме", было наложено табу. Разрешалось лишь дословное повторение идей "величайшего теоретика".
Так, например, в отчетах тех лет о работе Института истории АН СССР в целом, а сектора новой истории в частности, можно найти немало материалов, которые порочили "носителей старых методов работы". Один из безымянных авторов подобных "произведений" декларировал, что от прошлых лет в Институте истории осталось "тяжелое наследие", т.к. прежние руководители "создали обстановку", срывавшую планы института. И лишь благодаря приходу в 1937 году в институт новых людей он "постепенно очищался от вредителей".
В тяжелом положении оказались и высшие учебные заведения. В частности, прежний уровень кафедры новой и новейшей истории МГУ, практически раз-
23 Архив АН СССР, ф. 638, on. 1, д. 188, л. 1.
рушенной репрессиями 1936 г., а особенно 1937/38 гг., когда произошла полная (и отнюдь не равноценная) замена ее состава, не сразу удалось восстановить, хотя и новый коллектив стремился внести посильный вклад в подготовку высококвалифицированных кадров. В дальнейшем в 1939/1940 и 1940/1941 учебных годах уровень работы кафедры заметно вырос, благодаря участию в ее работе крупных специалистов по истории нового времени (В. М. Хвостов, А. С. Ерусалимский, И. С. Звавич, Л. И. Зубок, Е. А. Степанова и
ДР.).
Основное внимание было в эти годы направлено на подготовку учебников для высшей и средней школы. В 1939 г. вышел учебник по новой истории под редакцией Е. В. Тарле и др.; в 1940 г. появился учебник по новой истории колониальных и зависимых стран, где впервые была сделана попытка дать обобщенную характеристику истории стран Центральной и Южной Америки. Несколькими годами ранее были опубликованы сборники документов по новой истории, предназначенные для студентов.
С 1928 г. советские историки включаются в работу Международной ассоциации историков и их контакты с зарубежными учеными начинают приобретать уже достаточно организованный характер. В августе 1928 г. они приняли участие в VI Международном конгрессе историков в Осло.
Успешным было участие советских историков и в следующем VII Международном конгрессе в Варшаве (август 1933 г.). На нем советские делегаты (В. П. Волгин, Н. М. Лукин, П. Ф. Преображенский) выступили с докладами по тематике новой истории.
Многие планы были сорваны начавшейся войной. Многие законченные работы так и не увидели света. Многие из тех, кто учил или учился, вынуждены были сменить перо на винтовку и автомат. Такие видные наставники молодежи, как зав. кафедрой истории нового времени Московского университета М. С. Зоркий и
23
известный ученый-латиноамериканист В. М. Мирошевский погибли на фронте, как и многие аспиранты и студенты вузов, специализировавшиеся по истории нового и новейшего времени. Война нанесла науке тяжелый урон.
Но и в эти годы было опубликовано много брошюр и документальных сборников, в которых раскрывались исторические корни агрессивной политики германской реакции в средние века, новое и новейшее время, показывались боевые традиции свободолюбивых народов. Советские историки изучали опыт партизанской борьбы народов Европы против иноземных захватчиков, доказывали неизбежность краха планов германских агрессоров, тщетно пытавшихся осуществить свои идеи об установлении мирового господства.
Рассматриваемый исторический период достаточно краток. Он ни в коей мере не мог исчерпать всех тенденций развития историографии нового и новейшего времени. Оставалось еще много лакун. Не следует переоценивать этот период, но также недопустима и его недооценка.
В ряде случаев в силу малочисленности кадров советских историков, слабой подготовки многих из них, невозможности использования многих архивных фондов, в опубликованных работах имелись существенные недостатки, а также и серьезные теоретические ошибки под влиянием субъективизма и догматизма. Этот вывод следует отнести и к общей оценке роли М. Н. Покровского, который не смог преодолеть вульгарного "экономического материализма", сочетавшегося у него с социологизмом и схематизмом, и, понимая направленность сталинского руководства исторической наукой, в конечном счете, пытался к нему приспособиться.
Еще в 20-е годы Покровский, тогда фактический руководитель исторической науки, свел содержание школьного и вузовского курсов истории к преподаванию обществоведения, где центральное место занимал процесс смены общественно-экономических формаций на уровне вуль
гарного социологизирования. Историческое образование утратило одну из своих важнейших функций - воспитание патриотизма. Акцентируя внимание на изучении классовой борьбы и абсолютизируя ее, Покровский выхолащивал из истории вопросы материальной и духовной культуры, вклад крупных политических деятелей, полководцев, дипломатов. Для Сталина, который уже тогда начинал проявлять имперское мышление и готовился к ревизии исторической науки с целью возвеличивания собственной роли в истории, такое ее преподавание было неприемлемо. Поэтому вскоре после смерти Покровского в 1932 г. началась подготовка и выработка известного постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б), принятого 16 мая 1934 г., о преподавании гражданской истории, и способствовавшего восстановлению исторических факультетов в университетах, созданию стабильных учебников для школ и вузов и решению других проблем исторического образования.
Но эти меры не могли изменить коренного содержания формирующейся политической системы в стране и ее отражения в обществознании. Применительно к работам по истории нового и новейшего времени стран Запада (конечно, несопоставимо с изданиями по отечественной истории) возобладало цитатничество, начетнический подход к наследию прошлого, а в первую очередь к освоению трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина, высказывания которых (а последнего особенно) рассматривались как аксиома, не допускающая никакого бы то ни было сомнения в истинности содержащихся в них выводов. Пожалуй, единственным исключением была критика в адрес Ф. Энгельса со стороны Сталина (лишь он мог себе это позволить - В. Д.), который был очень нерасположен к одному из "основоположников научного коммунизма".
Буржуазные революции XVII-XIX вв. и Парижская Коммуна. Наибольшее число исследований советских историков было посвящено буржуазным революци-
24
ям. Логика первых послеоктябрьских лет и последующего за ними периода была такова, что именно в изучении опыта революций прошлого (в первую очередь), а затем в истории рабочего, социалистического и коммунистического движения и, наконец, в экономической истории и истории современных международных отношений авторы видели целевую задачу создаваемых ими работ. Естественно, что подобный подход не мог не привести к образованию существенных лакун в сфере познания всемирной истории, из которой искусственно (почти целиком) была изъята и внутриполитическая и культурная тематика.
Если на первых порах хронологические рамки новой истории по-прежнему начинались XVI в.24, то, в конечном счете, возобладала общая линия исследования от английской буржуазной революции через Великую французскую революцию конца XVIII в., буржуазно-демократические революции 1848-1849 гг. к Парижской Коммуне 1871 г.
Ценный вклад в исследование важной и мало изученной аграрной истории английской революции внесли труды профессора Горьковского университета, ученика П. Г. Виноградова и А. Н. Савина С. И. Архангельского (1882-195 8)25, видевшего в аграрном законодательстве 40-50-х годов XVII века объяснение тех сдвигов, которые произошли в эту эпоху на пути капиталистического развития.
Рассматривая этот путь, Архангельский приходил к заключению, что соци-
24 На этой позиции находилось большинство ученых старой школы: Н. И. Кареев, Е. В. Тар-ле, А. Г. Вульфиус, Н. М. Пакуль и др., считавшие началом капитализма середину XVI в. и придерживавшиеся мнения, что период новой истории открывает первая буржуазная революция, прошедшая в Нидерландах (См., например: Пакуль Н. М. Нидерландская революция. Харьков, 1929).
" См. Архангельский С. И. Аграрное законодательство Великой английской революции. Ч. 1-2. М.-Л., 1938-1940; Ч. 1 (1643-1648); Ч. 2 (1649-1660).
альные результаты капиталистического развития Англии достаточно четко выявились еще при Тюдорах и первых Стюартах, когда земельная собственность в значительной части перешла из рук старой знати в руки купцов и промышленников. Под этим же углом зрения он анализировал и последствия принятых парламентом законов, подготовивших переход феодальных поместий в руки буржуазии и примкнувшего в ней нового дворянства.
Изучение важнейших проблем английской революции, особенно активизировавшееся со второй половины 30-х годов, способствовало созданию коллективного двухтомного труда "Английская буржуазная революция XVII века". Он в значительной степени был подготовлен еще накануне войны и должен был составить часть многотомной "Всемирной истории", но увидел свет под редакцией акад. Е. А. Косминского и др. только в 1954 г.
Особенно пристально ученые изучали Великую французскую буржуазную революцию 1789-1799 гг.
Первым из советских историков, приступивших к исследованию наиболее близкого концепции большевиков якобинского периода Французской революции, явился Н. М. Лукин (1885-1940). Его книга о Робеспьере26 впервые была опубликована в 1919 г. и в дальнейшем неоднократно переиздавалась.
Николай Михайлович Лукин - воспитанник Московского университета. Уже в его выпускном сочинении "Падение Жиронды" (1909) написанном в семинаре проф. Р. Ю. Виппера и удостоенном факультетской премии, молодой ученый высказал суждение о том, что в ходе борьбы с жирондистами формировался блок демократических сил, ставший в дальнейшем опорой якобинской власти.
Революционная , и партийно-публицистическая деятельность имела для Лукина, как историка, немалое значение.
26 Лукин Н. М. Максимилиан Робеспьер. В кн.:
Лукин Н. М. Избр. труды, Т. 1, М., 1960, с 15-156.
25
В 20-30-е годы опубликованы его основные исследования. Часть из них была написана на материалах французских архивов, которые он изучил в 1928 г. во время пребывания во Франции.
Велика была и научно-организаторская деятельность Лукина в этот период, однако она вовсе не прерывала его исследовательских поисков. Большое место Лукин отводил анализу тактики якобинцев в период обострения противоречий внутри страны. Вместе с тем он обоснованно отмечал, что якобинцы никогда не стремились к уничтожению классов, считая экономическое равенство химерой. "Специфические нужды рабочих, как класса, живущего продажей своей рабочей силы, были совершенно чужды вождю якобинства", указывал Лукин, формулируя вывод, особенно важный потому, что этот вопрос был в историографии крайне запутан. Установление якобинского террора он оценивал как факт исторической необходимости.
Однако сама концепция якобинизма27, базировавшаяся у Лукина на ленинских оценках, в дальнейшем приобретает все более и более зримые черты апологии и поддержки террора как системы власти, четко "вписавшейся" в повседневную практику советской партократической диктатуры, начавшей формироваться при Ленине, и пышно расцветшей в годы массовых репрессий.
Поддержка карательной политики сталинщины, обрушившейся с особой жестокостью на интеллигенцию с конца 20-х гг. и в 30-е гг., вызвала резкие протесты за рубежом, во многих органах прогрессивной печати, среди которой был и издаваемый видным французским историком Альбером Матьезом журнал "Annalles historiques de la Revolution francaise" (1931, v. 44, № 2). В этой публикации подвергся критике и Н. М. Лукин, который всегда придерживался теоретических постулатов
27 См. ее критический анализ в кн.: Ревуненков В. Г. Марксизм и проблемы якобинской диктатуры. Л., 1966.
коммунистической партии, слово которой было законом, хотя к ярым ортодоксам он никогда не принадлежал. Да и судьба его после ареста в 1938 г. предельно трагична28.
Одной из важных проблем, привлекших внимание советской науки, явился термидорианский переворот 27/28 июля 1794 г. Интерес к этой проблеме способствовал появлению двух серьезных исследований П. П. Щеголева (1903-1936) и К. П. Добролюбского (1885-1953)29. В специальной главе книги первого, названной им "Конец максимума", на основе материалов, хранящихся в Национальном музее в Париже, было показано большое значение максимума цен для спасения французской революции от внешних и внутренних врагов. В исследовании К. П. Добролюбского были освещены общественные настроения в Париже в годы термидора, материальные условия жизни парижского населения, нарастание политической реакции и выступления против нее народных масс. Добролюбский подчеркивал, что с самого начала термидорианцы старались ослабить и ограничить применение максимума и реквизиций, а затем возвратились к неограниченной свободе обогащения, которую ранее защищали жирондисты.
Большой вклад в изучение народных движений жерминаля и прериаля 1795 г. был внесен Е. В. Тарле (1874-1955), изучавшим в течение ряда лет материалы парижского Национального архива, которые были положены в основу его монографии30,
Интерес Тарле к истории сформировался еще в гимназии и развился в студенческие годы. В то время в Киевском университете кафедру всеобщей истории воз-
28 См. Дунаевский В. А. "Дело" академика Н. М. Лукина. - Новая и новейшая история. 1990, № 6.
29 Щеголе» П. П. После термидора. Л., 1930;
Добролюбский К. П. Экономическая политика термидорианской реакции. М.-Л., 1930.
30 Тарле Е.В. Жерминаль и прериаль. М., 1937.
26
главлял И. В. Лучицкий, чья широчайшая эрудиция и демократические взгляды оказали на его молодого ученика самое благотворное влияние. Своим мастерством анализа архивных документов, великолепной обработкой статистического материала Тарле во многом обязан своему учителю.
Настроенный антимонархически Тарле с удовлетворением встретил Февральскую революцию, однако, события Октября ввергли его, впрочем, как и большинство представителей российской интеллигенции, в растерянность, что четко прослеживается на материалах журнала "Анналы" (издаваемого Тарле совместно с Ф. И. Успенским) в 1922-1924 гг. Но, как и Н. И. Кареев, Тарле стал лояльно сотрудничать с Советской властью и, получив с 1923 г. возможность вновь работать в иностранных архивах, он сосредоточился на изучении истории международных отношений XIX - начала XX в. Параллельно с названной тематикой Тарле не прекращал и работы в области изучения истории массового движения во Франции, важнейшим итогом которой стали монографии "Рабочий класс во Франции в первые времена машинного производства" (1928) и "Жерминаль и прериаль" (1937) - одно из самых выдающихся произведений маститого ученого.