laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii
.pdfсовокупное представление в пользу эмигрантов. Во всех протестантских странах в назначенный день было совершено особое торжественное богослужение, за которым молили Бога склонить к милосердию сердце Людовика XIV. Людовик отвечал, что его старые подданные могут вернуться во Францию только под условием торжественного присоединения к католической церкви. Жребий был брошен: гугеноты перестали смотреть на чужбину, как на место стоянки; из убежища она стала им родиной.
Колонисты из Пфальца и Швейцарии. — Рекламы и манифесты.
Не надо, однако, думать, чтобы Фридрих I только выселял или старался выселять колонистов на родину. Войны Людовика XIV доставили ему много новых поселенцев. Из выжженного, покоренного и силой обращенного в католицизм Пфальца толпы народа бежали искать себе нового отечества. Когда они обратились к Фридриху, то он встретил их просьбу с полной предупредительностью, ибо собирался вновь отстроить и заселить Магдебург. Великий Курфюрст не смог поднять этого города из запустение, в которое повергли его знаменитый пожар и резня, унесшие тридцать тысяч человек и оставившие на месте города только сто тридцать пустых рыбачьих хижин без утвари и без жителей. В Магдебург и пригласил
Фридрих эмигрантов, обещав им при этом всяческие льготы. От распространил в Пфальц род рекламы, прославлявшей все удобства и прелести города. «Магдебург расположен, — говорит составитель этой афиши, написанной по-французски, — на обширной равнине, на берегу Эльбы, одной из прекраснейших и судоходнейших рек», и, играя этимологическим значением слова Магдебург, он прибавляет в стиле XVIII века: «Говорят, город получил свое название от Венеры и граций, ее прислужниц...». Как было устоять против подобных соблазнов? 1376 семейств, обнимавших собой 7000 человек, приехали в Магдебург и поселились в городе и его окрестностях. Между ними были ученые, богословы, юристы, ремесленники и земледельцы. Эти последние ввели культуру табака, которая стала источником богатства для страны, и с помощью всех этих переселенцев несчастному городу удалось вернуть себе часть своего прежнего благосостояния.
Между тем местные жители косо посматривали на этих иностранцев, которых осыпали привилегиями и которые теснили их в торговле и промышленности. Курфюрсту то и дело приходится объясняться со своими подданными и успокаивать их. То он увещевает их быть сострадательнее, если они не хотят, чтоб Господь Бог снова разгневался на их город; то он обстоятельно разъясняет им, что они ошибочно
понимают свои интересы. Он даже издал в форме вопросов и ответов настоящий трактат о выгодах колонизации, где изложена вся программа Гогенцоллернов по этому вопросу. Вот несколько отрывков оттуда, в легком сокращении. «Полезно ли для стран и коренного их населения, чтобы их государи привлекали иностранцев известными льготами и вольностями?» — «Да, полезно, ибо опыт доказывает, что где больше жителей, там успешнее развивается и промышленность. Притом, нет ничего убедительнее примера несравненного героя, его курфюршеского высочества, славной памяти Фридриха-Вильгельма, который принял под свое всемилостивейшее покровительство французов, изгнанных из своей родины религиозными преследованиями, и ввел таким образом в стране всевозможные полезные производства. Его величество король прусский только последовал этому похвальному примеру, всемилостивейше приняв жителей города Мангейма и других мест, дотла разоренных французским нашествием.» — «Не могли ли бы сделать местные жители того же самого, что сделано новыми, если бы его величество даровал им подобные же льготы?» — «Это очень сомнительно, потому что за шестьдесят лет они ничего не сделали. Его величество еще тратит каждый год деньги на колонию. Приносить ли это какой-нибудь барыш?» — «Во времени своего прибытия в Магдебург до 1708 г. включительно
пришедшие из Пфальца колонисты стоили в общем 114462 талера. Между тем на покупку и на постройку домов они израсходовали, за вычетом пожалованных им ссуд и сделанных в их пользу сбавок в ценах, 102846 талеров из денег, привезенных ими из Пфальца или заработанных трудом. Их табачные и шерстяные фабрики, даже если принять во внимание только самые важные из них, именно те, которые работают для вывоза за границу, привлекли в страну 667395 талеров. Наконец, иностранцы на одно только свое иждивение истратили около 1 милл. талеров, и достаточно сравнить бюджет города за 1689 и за 1708 года, чтобы увидеть, возросли ли его доходы или уменьшились... А посему те, кто дурно относился до сих пор к бедным иностранцам, хорошо сделают, если прекратят свою вражду и, по христианскому милосердию, порадуются тому, что бедные люди могут зарабатывать, не в ущерб никому, кусочек хлеба. Засим, да соблаговолит Всевышний даровать равно старым и новых жителям сокровище своего благословения!» Так заканчивается молитвой этот бюджет, написанный в форме катехизиса. Из него видно, как мы и указывали, что Фридрих I очень хорошо умел считать, что участие Гогенцоллернов к гонимым не было вполне бескорыстно, и что христианское милосердие было в Пруссии очень выгодным, — хотя совершенно законным, — помещением капитала, которое» приносило гораздо более, чем 100 на 100.
Чтобы получить доступ в Пруссию, не требовалось непременно быть гонимым. Когда в 1693 г. цюрихское и бернское правительства просили Фридриха обратить свое внимание на протестантских подданных с.- галленского аббата, которые жаловались на притеснение своего государя, то он отвечал, что охотно примет их, но что он будет также очень рад прибытию ремесленников из каких бы то ни было кантонов, «если только у них найдется сколько-нибудь денег». Он указывает, какого рода именно ремесленники ему нужны: в одних местах прядильщики, в других каменщики, в некоторых пунктах торговцы и земледельцы. Всем обещаны привилегии и льготы. Земледельцы должны будут купить себе земли, но им предложат выгодные условия; необходимо однако, чтобы у них было с собой по крайней мере по 200 талеров. Он охотно освободил бы их от такого требования, «если бы не такие тяжелые времена!» Зато об их семьях будут тщательно заботиться; король гарантирует детям бесплатное обучение ремеслам, а если между ними найдутся таланты, то он даже обещает им место в Иоахимстальской коллегии в Берлине и потом стипендию во Франкфуртском университете.
Эти обещание привлекли немало швейцарцев в государство Фридриха, где всегда находилось для
пришельцев и место, и дело. Король направил новых колонистов на восток, в герцогство прусское и в Литву. Здесь тоже приходилось заглаживать следы множества ужаснейших бедствий, еще более страшных, может быть, чем те, картину которых мы видели! В войне, разразившейся к концу XVII столетия между Польшей с одной стороны и Швецией и Бранденбургом — с другой, поляки обратились за помощью к татарам: 50000 этих дикарей наводнило прусские провинции. Меньше чем в год татары и поляки сожгли 13 городов и 249 местечек и деревень. Они перебили 23000 человек, а 34000 увели в плен. Но еще ужаснее была явившаяся после войны чума: Кенигсберг в 8 месяцев потерял 10000 жителей, а Инстербургский округ 66000. В общем число жертв превзошло 200000, так что провинция эта приняла вид пустыни. Чтобы заселить все эти опустевшие места, нужно было бы, чтобы из Швейцарии явились настоящие полчища эмигрантов, но их пришло всего только 6000 или 7000, часть которых осела в Бранденбурге. Для того, чтобы увеличить это слишком недостаточное число, Фридрих стал искать в Швейцарии колонистов другого рода.
В Бернском и Цюрихском кантонах проживала тогда горсточка учеников Менно, этого современного Лютеру своеобразного реформатора, который хотел, чтобы его последователи не довольствовались исповеданием чистого религиозного учения, а сверх
того раскрывали миру глаза на всю извращенность управлявших им законов и подготовляли людей к введению лучших. Ни в каком случае они не должны были прибегать к насилию; вперив взоры в идеальное государство, где не будет ни лжи, ни несправедливости, ни ненависти, они противопоставляли злоупотреблениям только пассивное сопротивление, отказываясь от присяги, которая предполагает ложь, и от военной службы, которая предполагает ненависть. Такое поведение было не по вкусу государям. Многие из них обратились к Лютеру, спрашивая его мнение о том, как следует поступать с этими нововводителями. Реформатор, ссылаясь на ап. Павла, отвечал, что их нельзя терпеть, и с XVI е. меннонитов стали преследовать в Швейцарии, но они все таки продолжали там существовать. В конце XVII в. цюрихское правительство хотело принудить к военной службе тех из них, которые жили в его территории: они отказались. Оно потребовало у меннонитов, чтобы вместо присяги они отвечали, по крайней мере, «да» или «нет» на предлагаемые на суде вопросы: они не согласились и на это. Оно приказало им выселиться: они остались на месте. Тогда началось преследование. В то же время в Берне были изданы против меннонитов указы, обрекавшие их на изгнание, клеймение, галеры и смертную казнь. Наконец, Фридрих I вступился за них; но он встретил соперничество в генеральных штатах Голландии, которые тоже предлагали у себя убежище
меннонитам. Оба государства тщательно следили друг за другом, ибо каждое из них охотно приняло бы на свое попечение богатых колонистов, предоставив бедняков благотворительности другого. Наконец, меннониты прибыли в Восточную Пруссию, где они могли чтить Бога, как хотели, не опасаясь королевских вербовщиков. Число этих переселенцев в точности неизвестно, но во всяком случае их было немного, и прибытие их мало в чем изменило положение дел в несчастной провинции.
У Фридриха I не было достаточно последовательности и энергии в характере, чтобы помочь бедам, от которых страдала Пруссия. После его смерти страна осталась в прежнем положении; огромные пространства земли лежали невозделанными, сорные травы привольно разрастались на обширных кладбищах, тянувшихся на необозримые расстояния всюду, где свирепствовала война и чума, и громадные леса, существующие и до сих пор, высоко поднялись там к небу, опутав своими корнями кости так злополучно погибшего поколение.
Фридрих-Вильгельм I. — Меннониты и дезертиры. — Колонизация Восточной Пруссии.
В самый день коронование Фридриха-Вильгельма I стало ясно, что новый государь намерен царствовать совсем не так, как покойный. вместо того, чтобы
тратить на коронацию 6 миллионов талеров, как Фридрих I, Фридрих-Вильгельм израсходовал на нее только 2547 тал. 9 пф., да и то, вероятно, ему показалось дорого. Прусский двор сию же минуту преобразился. Дорогие наряды исчезли: король их не носит и не терпит их вокруг себя. Любимая его мода — это короткое платье и длинная шпага. Он не восхищается, как Фридрих, своим королевским достоинством, но можно ли найти короля, более проникнутого сознанием своих обязанностей? Для него нет мелочей, и он хочет все видеть своими глазами. Его прогулки являются ревизиями, и на берлинских улицах трость его тоже прогуливается по спинам праздношатающихся. Зато к труженикам он проявляет по своему настоящую нежность. Так, например, он лично интересуется крестьянками, которых он допускает в заведенную им в Кенигсгорт школу маслоделия: если они были прилежны и послушны в течение двух лет ученья без заработка и оказывались на его взгляд способными распространять приобретенную «науку» в деревнях, то он отсчитывал им 100 талеров на приданое, чтобы они могли выйти замуж за «добрых парней». Этот деятельный и трудолюбивый человек не разменивался, однако, на такую мелочь: он отдал себе точный отчет в нуждах своих государств, обдумал лучшие средства их удовлетворения и, раз приняв решение, сообразно с ним расположил всю свою жизнь.
Как и Великий Курфюрст, он видит, что лучшее лекарство против недугов его государства составляет колонизация; но он не хочет пускать к себе кого ни попало и от тех, кого принимает в число своих подданных, требует труда и послушание. От него пошел девиз прусской монархии: Nicht raisonniren — «не рассуждать»! Меннониты, на его взгляд, рассуждали слишком много, и вообще эти искатели идеала были совсем не по нем. Известна страсть «короля-сержанта», как его прозвали, к солдатам великанам, которых он называл своими «дорогими длинноногими молодцами». Никакие власти в мире не могли защитить от его наглых вербовщиков несчастных, которых природа наградила высоким ростом. Раз эти его агенты схватили в Италии одного проповедника у подножия церковной кафедры. Они промышляли и на больших дорогах, где однажды захватили имперского посланника. Возможное ли было дело, чтобы они при этом стали смущаться религиозными сомнениями меннонитов? Конечно, они готовы были уважать чувства существ среднего роста, но полагали, что свобода совести исчезает на высоте шести футов над уровнем земли. Напав на след одной меннонитской семьи великанов, они проникли ночью в дом, где она проживала, натворили там грубых насилии и увели шесть прекрасных молодцов в Потсдам. Там этих бедных философов поставили во фронт и приказали им учиться строевой службе; только один