ХРЕСТОМАТИЯ ФЕМИНИСТСКИХ ТЕКСТОВ

основном, избегает базовых конвенций, хотя по мере своего развития, начало которого было ярким и революционным, она постепенно возвращается к неко- торым из них, но уже замаскированным исследовательскими практиками.

22Одним из примеров является «Learning to Labour» Пола Виллиса. Он близко общался с молодыми мужчинами, чья жизнь в школе и вне ее была источником его этнографического исследования, но поразительно было то, что когда он попросил их прочесть написанное, они далеко не везде узнали себя, хотя и пытались сделать это (Willis 1977: 195). Может быть, это неузна- вание было связано с проблемой языка, которым был написан текст, но, как мы видели, язык в социологии — это именно та проблема, которую мы здесь рассматриваем, и марксистская социология была в той же степени управля- ема базовыми конвенциями социологии, как и любая другая.

23В действительности, возможно, Пат Хилл Коллинз перепрыгивает че- рез скрытое в тексте противоречие между наблюдением афро-американских женщин и их опытом, каким он предстает в их рассказах.

24Стинчком (Stinchcombe 1983: 10) пишет: «В качестве дисциплины социо- логия как социальная структура приводит к схоластике. Но, слава богу, иссле- дователям не разрешается строить монастыри, поэтому существует постоян- ный поток эмпирических загрязнителей, которые угрожают схоластической структуре. Причина, по которой мы прилагаем такие усилия и столь уничижи- тельно отзываемся о тех, кто переворачивает культурную систему дисциплины, пропуская в нее недисциплинированные факты, заключается в том, что после- дние представляют серьезную угрозу. Есть достаточно много широко образо- ванных интеллектуалов, тех, кто решает проблемы своей собственной жизни через интеллектуализацию, кто в своей научной деятельности серьезно отно- сится к тому, что говорят в аудитории про пол и честолюбивые стремления, давая материал для постоянного напряжения внутри социологического сооб- щества. Наше внимание по-прежнему приковано к социальным фактам, и мы не можем работать с ними, не превращая свои тексты в “журнализм высшего класса” или в “обслуживание интересов студентов”. Именно это не дает нашей схоластической структуре быть совершенной и вечной. Это угрожает дисцип- лине, но делает ее жизнеспособной. Неорганизованный поток эмпирической социальной реальности — это единственное, что создает проблемы, достаточ- но сложные, чтобы стоило иметь дисциплину, пытающуюся направить этот поток в русло теоретически и методически безукоризненной социологии».

25«Философы, — пишет она, — в противоположность феминисткам, про- должают верить в то, что они найдут чистую, общую, универсальную точку зрения. Поэтому феминистки с готовностью признают предвзятость своего взгляда, тогда как философы продолжают полагать, что субъективности нужно и можно избежать» (Sherwin 1988: 20, курсив автора).

Джин Бетке Элштайн

ИМПЕРАТИВЫ ПРИВАТНОГО И ПУБЛИЧНОГО *

Непременно приходится использовать валю- ту, имеющую наибольшее хождение в стра- не, которую исследуешь.

Зигмунд Фрейд

Tolling for the tongues with no place to bring their thoughts

All down in taken-for granted situations …

Bob Dylan**

Рассказывая историю публичного и приватного, приходится пройти несколько серьезных испытаний. Они сопряжены с тем, что вызываешь те образы, те картины реальности (как сказал бы Вит- генштейн), которые заключили в плен или просто очаровали нас с того момента, как они впервые появились в виде набросков в вели- чественных построениях отцов-основателей, чье наследие, на счас- тье или на горе, мы знаем как западную политическую мысль. Мой метод письменного изложения того, что я видела, требует истори- ческого объяснительного метода, которому чуждо упрощение и который позволяет мне связать концептуальные основания — пуб- личное и приватное — с родственными идеями и императивами, такими как интерпретации человеческой природы, теории языка и

*Перевод Введения: «Introduction. Public and Private Imperatives» из кн: Elshtain Jean Bethke. Public Man, Private Women. Women in Social and Political Thought. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1981. P.3–7.

**Взывая к языкам, у которых нет места, куда они приносили бы свои мысли, Подавленным в само собой разумеющихся ситуациях…

Боб Дилан

действия и противоположные друг другу ценности и цели семейной жизни, с одной стороны, и политики, с другой. Основу моего труда составляет эпистемология, которая помещает значения и концеп- туальный анализ в центр теоретического исследования, рассматри- вает вопрос, что значит быть человеком в свете морального виде-

ния и притязания политики на первенство среди всех видов человеческой деятельности, как критерия политического мышле- ния.

Пусть читатель не ожидает логически безупречного движения впе- ред по мере того, как я буду прослеживать историю публичного и приватного вплоть до современности, несмотря на наличие в первой части текста (грубой) хронологической упорядоченности. Вместо логической последовательности читатель обнаружит текст, апелли- рующий к различным теориям и взглядам, которые сложились вок- руг публичного и приватного как символических форм, — путеводи- телей, способствующих нашей ориентации в мире, как называет их Джон Ганнел (Gunnel 1979). Для одних мыслителей, о которых я буду говорить, различение публичного и приватного было и способом опи- сания социальной реальности, и теоретической, моральной и поли- тической необходимостью, осью мировоззрения. Для других — пуб- личное и приватное отступает на задний план анализа либо потому, что существование обеих сфер просто допускается и потому не счита- ется достойным внимания, либо потому, что их теоретическая пози- ция требует подчинения этих конкретных базовых понятий альтер- нативным концепциям и символам или их устранения. В качестве альтернатив мы можем также обнаружить следующие: утверждение,

что приватный мир полностью интегрируется в перекрывающую его публичную сферу, то есть глубоко политизируется; столь же сильное требование того, что может быть названо «приватизацией» публич- ной сферы, при которой политика подпадает под стандарты, идеалы и цели приватной сферы; жесткое разделение двух сфер, при котором приватная сфера понимается инструментально и трактуется как не- обходимый базис публичной жизни, но менее подобающая человеку форма деятельности; наконец, призыв к сохранению и в то же время пересмотру границы между публичным и приватным как часть по- пытки сохранить и ту и другую области и в то же время достичь иде- ала социальной реконструкции.

Я осознаю тот факт, что термины «публичное» и «приватное», как я их использовала до сих пор, являются «неуловимыми» понятиями, кото- рые должны быть «заземлены» и укоренены в подробностях истории и деталях теории. Отмечу также, что написание полной истории публично-

ляются ли добродетели публичной жизни или ценности приватной жизни ценными и жизненно важными или лишены — по отдельности или вместе взятые — своей нормативной значимости.

Нет таких идей или понятий, которые существовали бы обособ- ленно. Кто-то может исследовать те же самые вопросы (относящиеся к женщинам и политике), прослеживая значение природы и культу- ры на протяжении столетий. Дело здесь в том, что самые существен- ные идеи охватывают интерсубъективное пространство в обществе. Интерсубъективность — это достаточно неуловимый термин, отсы- лающий к идеям, символам и понятиям, которые не просто составля- ют концептуальный фонд, единый для всего общества, но и способ- ствуют конституированию образа жизни как на видимом, так и на скрытом уровнях. Конкретное значение интерсубъективного поня- тия для каждого члена общества может сильно отличаться от его зна- чения для другого индивида, но при этом должна наличествовать об- ласть значений, единых для всех членов общества. Витгенштейн утверждал, что, когда мы «начинаем верить чему-то, мы верим не

отдельному положению, а целой системе положений (Свет распрост-

раняетсяпостепеннонацелое)»(Wittgenstein 1979: 21e, par.141).Точно так же, когдамы учимсяиспользовать какое-нибудь понятие— в осо- бенности это относится к базовым понятиям, интегральным для все- го образа жизни, — мы усваиваем его не как отдельный фрагмент «языковогоповедения», ав связи с другими понятиями, научаясь про- тивопоставлять его другим и сравнивать с ними.

Различение между публичным и приватным было и остается фун- даментальным, а не случайным или побочным упорядочивающим принципом во всех известных обществах, за исключением, видимо, самых простых по своей организации. (Хотя даже в примитивных обществах есть требования (exigencies), основанные на понятиях табу и стыда, указывающие на разделение деятельности на те виды, кото- рые санкционированы обществом и могут осуществляться в присут- ствии других людей, и те, которые должны осуществляться под по- кровом темноты и считаются нечистыми.) Различение категорий,

центральных для образа жизни определенного языкового коллекти-

ва, и их критика означают — независимо от того, входит ли это в явно выраженные цели аналитика или нет, — неизбежное давление на сеть взаимосвязанных значений, характерных для данного обще- ства. Как только мы вынимаем то или иное понятие из более широ- кого контекста, в котором оно укоренено, чтобы получше его рас- смотреть, мы подвергаем сомнению сложившиеся в данном обществе способы видения мира. Исследовательница, претендующая на роль

концептуального революционера, с явным намерением смести гра- ницы исторически сложившейся языковой игры ради альтернатив, которые она видит, а другие, возможно, — нет, может оказаться в положении, подобном положению несчастного витгенштейновского льва, который «если бы и умел говорить, то мы бы его не поняли» (Wittgenstein 1978: 223e).1 Никто не хочет кричать в пустоту. Лучший способ избежать этой участи — рассматривать требования теории и

жесткие рамки концептуальной критики как основу для интересного рассказа. Рассказы имеют начало, и потому я обращаюсь к теорети- ческим корням истории о публичном и приватном. <...>

** *

Кпостроению критической теории женщин и политики: реконструируя публичное и приватное*

Striking for the gentle, striking for the kind

Striking for the guardians and protectors of the mind

An’ the unpawned painter behind beyond his rightful time

An’ we gazed upon the chimes of freedom flashing.

Bob Dylan**

Мы все носим внутри себя наши места ссылки, наши преступления, наше опустошение. Но наша задача — не спускать их с привязи в мир: задача — побороть их в себе и в других.

Альбер Камю

Я поставила перед собой трудную задачу. Привнося феминистс- кие императивы в критическое исследование традиции западной по-

литической мысли и продолжая связывать интуитивные прозрения и находки политической теории с феминистским движением, я косвен- но, а временами прямо, говорила, что располагаю альтернативой,

*Перевод фрагмента главы 6 «Toward a Critical Theory of Women and Politics: Reconstruction the Public and Private» из кн.: Elshtain Jean Bethke. Public Man, Private Women. Women in Social and Political Thought. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1981. P. 298–317.

**Мы боролись за кротких и за детей,

Мы боролись за стражей разума и его защитников, За художников, оказавшихся вне своего времени, И созерцали колокола вспыхнувшей свободы.

Боб Дилан

благодаря которой будут наведены мосты между западной традици- ей и феминистским мышлением, и таким образом станет возможным освещение прошлого, управление настоящим и предсказание будущего. Теперь мне предстоит выполнить эти обещания. В наше трудное время недостаточно критиковать то, что есть, какой бы жиз- ненно важной эта критика ни была. Политический мыслитель, как свидетель, должен представлять пригодное для жизни будущее уст- ройство общества, должен предлагать осмысленные проекты переус- тройства нашего публичного и приватного мира, если ему нужно при- влечь внимание других. Так, одно из наиболее убедительных критических замечаний в адрес марксистской политики состояло в том, что она «упорствовала в своем глубочайшем моральном отвращении

к настоящему положению дел и оправдывала этим свое нежелание понять (или даже серьезно обдумать) существенные черты будущего социального порядка, который должен вытеснить настоящий» (Dunn 1979: 97). Эта критика может быть приложима ко многим аспектам современной феминистской политики: слишком часто феминистки критикуют настоящее, но их предложения, касающиеся будущего, не отличаются ясностью, не связаны ни между собой, ни с теми целями, которые они преследуют. Их богатая фантазия создает картины бу-

дущего, но убедительного плана движения от ужасного настоящего к

этому райскому будущему не представляет.2

Я не предлагаю рая. Возможно, потому, что я не обнаружила в обычной сегодняшней жизни того безысходного ада, который мно- гие феминистки усмотрели в настоящем социальном устройстве и опы- те. Конечно, в мире много чудовищной несправедливости. Много мерзости, грязи, насилия, страшных трагедий. Одни события вселя- ют ужас, вызывают возмущение и заставляют разувериться, другие порождают цинизм, безразличие и отчаяние. Бывают времена, когда, возмущенный безумством и коррупцией властей, человек, подобно рассерженному, мстительному богу, готов разрушить светский храм, обрушить молнии на несправедливых, самонадеянных гордецов, иг- рающих жизнями невинных людей, готов избавить мир от предатель- ской беспощадности, как бы она себя ни именовала — демократичес- кой, социалистической, революционной или святой. Ничто в такие моменты не кажется более приятным, чем месть. Ничто в такие мо- менты не кажется более уместным, чем гнев и ярость. Ничто в такие моменты не кажется более завораживающим зрелищем, чем «апока- липсис сегодня». Именно в такие моменты должны пробудиться по- литическое воображение и моральные чувства — но не просто как личная потребность в спасении от циничного эскапизма и разруши-

вается «тотальностью», вызывает неприятные ассоциации с терми- ном, которым в наше время обозначают абсолютный политический террор, — с тоталитаризмом. Жизнь слишком разнообразна, и раз- личия слишком дороги нам, чтобы мы решились подвести их под еди- ное определение или подчинить их единой цели. Не существует ко- нечных решений, хотя существуют достаточно опасные в своем высокомерии люди, которые пытаются реализовать такие решения. Призывая к реконструкции публичного и приватного, я делаю это в рамках теории и политики ограничений не потому, что вижу только ограниченные возможности в политике, а как раз наоборот: потому, что я знаю, что политика слишком легко становится «машиной бес- предела» с огромными деструктивными возможностями, когда под маской Левиафана скрывается лицо палача. Для сохранения своей души феминизму необязательно создавать новый порядок, утверж- дение которого требует жертвоприношений.

Мы должны активно убеждать людей действовать сообща для реали- зации общезначимых и достойных целей. Мы должны твердо и открыто отвергать цели, которые считаем недостойными и которые, во имя буду- щей справедливости или свободы направлены на уничтожение лю- дей сегодня. Хотя мы и лишены иллюзий, но не устали от мира и не чувствуем себя несчастными. Что касается обвинений в пессимизме, то позвольте мне ответить словами Камю: «Мысль, что пессимис-

тическая философия — есть непременно философия бездействия, — ребяческая мысль».3 Часть нашей борьбы — это рефлексия о том, яв-

ляются ли страдания и несчастья настоящего исключительно резуль- татом неправильных форм социальной жизни, построенных на эксп- луатации, которые могут и, следовательно, должны быть изменены, или несчастье есть главным образом следствие того факта, что мы являемся людьми, что наша жизнь ограничена и что мы знаем об этом. В этом вопросе, как и в других, по словам Виттгенштейна, свет по- степенно озаряет целое. Каждый мыслящий человек, который по- тратил силы на то, чтобы разобраться в вопросах бытия, знает, как справедливо это высказывание. Свет действительно озаряет, но только если есть упорство.

Далее моя работа распадается на две части, в которых я попыта-

юсь с позиций феминизма и политической мысли проанализировать ряд связанных друг с другом головоломок и проблем. В первой части я поднимаю вопрос о феминистской теории и проекте создания реф- лексивного феминистского дискурса. Смысл теории — это, букваль- но, рассматривание(Gunnel 1979: 136–145). Theorein, греческое слово, от которого происходит термин «теория», означает «рассматривать».