диплом(2)

В кроплении бытовых деталей оживляет сказочное повествование. Ремарки сказителей характеризуют быт вепсов. Из них мы узнаём, как праздновала деревня, как ели – пили: «Ну а народ со всей округи пришёл. Тогда народу было меньше, но всё ровно собралось много… всё было по старинки: не подавали на тарелках, и все из одной миски ели… а мясо нарезали тогда на деревянной долблёнки – «tellikš» называли ». тяжелые, грязные работы по дому поручались «казачихе» нанятой услужение.

Разумеется, примеры использования бытовых реалий можно было бы продолжить, так как фольклор народа не разделён с его бытом.

«Мачеха и падчерица»

Сюжет начинается с изгнания неродной дочери из дому. Мачеха отдает падчерицу на растерзание злым силам, олицетворенным в образах Морозко, Медведя, ведьмы или чудовищных стариков и т.п. девушка проявляет кротость, доброту, отличается трудолюбием, в результате одарена. Завистливая мачеха отправляет из дому свою дочь, ленивую и грубую, та гибнет.

Из этой серии отметим сказку «Морозко» (СУС 480 = АА 480*В) и «Девочка, медведь и мышка» (СУС 480 = АА 480* В). эти сюжеты считаются характерными только для русского фольклора, но среди вепсов и карел бытуют довольно широко. Сопоставление сказок показало, что вепсские и карельские варианты «Морозко» совпадают с русскими сказками Карелии и Севера не только по структуре, но и текстологически, т.е. вепсские и карельские варианты являются вторичными образованиями. Но речь не идет о точном копировании. В одном из вариантов говорится, как Мороз, одарив девушку за кротость шубкой и валеночками, просит: «Девочка, выходи за меня замуж!» Та удивлена. Говорит: «У нас ведь нет лошади, как мы поедем в церковь венчаться?» Мороз ушел, привел лошадь, полный сундук одежды, сели они в сани и поехали. Ехали, ехали, солнце начало светить: Мороз растаял, а девочка поехала домой. Упоминание о Морозе-женихе есть и в русской сказке, однако сватовство выглядит несколько иначе.

Типичная для карел трактовка сюжета «Девочка играет в прятки с медведем» встретилась в изучаемом материале только один раз. Во всех остальных случаях враждебным испытателем оказался старик-колдун (старики), который с наступлением зари исчезает, погибает или рассыпается золотом. И хотя всегда помогает девушке благодарная мышка, все же у сказки свой колорит. Сюжет насыщен реалиями местного быта: старики (иногда их несколько) просят девушку испечь калитки, сварить рыбу, накормить ухой, истопить баню.

Совершенно оригинален вариант, демонстрирующий полную бытовую замену в сюжете «Мачеха и падчерица». Дочь старика – красавица, всякую работу исполняет хорошо, но мачеха ею недовольна. И старик отправляет дочку в Питер, «в люди». Она зарабатывает много и шлет отцу деньги. Возвращается домой, а собачка лает: «Старикова дочь едет домой в шелках и серебре!» Мачеха торопиться отправить свою дочь в Питер: «Пусть и она добудет себе одежду и денег». Традиционен негативный исход. Нерадивая дочь плохо живет на чужбине, мать зовет ее домой, а собака лает: «Старухина дочь едет в телеги, только косточки стучат!»

Перед нами еще одно доказательство изменчивости традиционной сказки в устах сказителя, но карельские сказки типа более устойчивые, чем вепсские.

В большинстве вышеназванных сюжетов мы обнаруживаем исключительную близость вепсской, карельской и севернорусской сказки и продолжаем усматривать в этом явлении заимствования.

«Чудесное бегство».

Антагонист (морской царь, водяной, черт и т. п.) ловит отца героя за бороду или держит его корабль посреди моря (озера) и не дает плыть, пока тот не соглашается «отдать то, что дома не знает». Новорожденный герой, таким образом, запродан враждебной силе; возмужав, обещанный сын отправляется из дому. По пути ему встречается старушка (яга или ее эквивалент), которая учит, как приобрести волшебного помощника. Это оказывается девица-утица, дочь водяного. С ее помощью он решает задачи водяного царя и женится на царевне, но молодожены должны спасаться от злой силы бегством. Вернувшись домой, герой забывает наказы молодой жены и ее самое, но жена-волшебница находит способ напомнить о себе. Брак возобновляется.

В таком виде записан в начале XIX века. Кроме классических текстов А. Н. Афанасьева, И. А. Худякова в указателе славянских сказок отмечено еще более сотни вариантов. Общерусская версия сюжета привлекла наше внимание потому, что она повлияла на сказочную традицию карел, особенно южных: из 20 архивных вариантов, отражающий русский канон, половина олонецких. У южных карел, наиболее близких по этногенезу, языку и культуре вепсам, эта версия повсеместно бытует, а у близкородственных вепсов отсутствует. Можно предположить, что обширные материалы эстонских архивов восполняют этот пробел.

Сопоставим другую версию сюжета «Чудесное бегство», не выделенную в восточнославянском указателе сюжетов. Она сходна начальным вредительством («отдай то, что дома не знаешь»), бегством от водяного, черта и т. п., но запродан враждебной силе не сын, а новорожденная дочь, отсюда иное развитие сюжета. Героиня сказки стремиться избежать брака с водяным, она спасается от поезжан водяного с помощью козы (козла, барана), которая прячет ее в тюк соломы (сена) и увозит. Спасенная выходит замуж за царевича. Далее может возникнуть мотив «подменной жены»; колдунья пытается уничтожить чудесного помощника (козу, барана), но ей не удается это сделать.

Все известные нам вепсские варианта сюжета относятся именно к этой второй версии. В среднерусской традиции подобные сказки не бытуют, зато у вепсов мы обнаружили 6 вариантов, у карел – 12. Так как эта версия нашла довольно широкое применение в вепсской и карельской среде, ее назвали финно-угорской в отличие от классической русской. Русские в Карелии эту сказку о девочке и ее помощнице козе рассказывали особенно часто в Заонежье, все 27 вариантов угро-финской версии (вепсские, карельские и русские) записаны в Карелии, что наталкивает на мысль о взаимной традиций.

Сравнивая вепсские, карельские и русские тексты, обнаруживаем аналогии в способе бегства от поезжан водяных.

«Козлик, куда мне бежать?» Козлик и говорит: «Запихайся в пук соломы, а я привяжу тебя к санкам, спрячу тебя». Она влезла в пук соломы, козлик привязал его к санкам и побежал». (сб., № 15)

Девушка идет к козе, на шее повисла и плачет. <…> Коза говорит: «Я положу тебя в сани, навоз снизу, навоз сверху, и отвезу тебя в поле, спрячу, пока ищут». (АКФк 72, 41)

«Коза-матушка! Спаси с водяниковой силы…». – «Иди к отцу, проси ошовенки … клади сена порядочно и сядь в это сено, закупорься, чтобы было не видно». (Ск. Заонежья, 19)

Кстати, в этих же сказках у всех этнических групп иногда вклинивается и другая форма бегства: путем превращений или бросания чудесных предметов, как в русской классической сказке. Говорить о первичности материала, о том, кто у кого заимствовал, очень трудно, но общие корни просматриваются и, возможно, ведут к аборигенам края. Одинаковая разработка сюжета у разных народов не исключает некоторого своеобразия в изложении, что ярче всего выражается в художественном языке сказок. Так, стереотипные формулы-диалоги в русских сказках более развернуты, чем вепсских и карельских. «Што царь делает?» - «Царь пиво варит да зелено вино курит, вас, гостей, в гости ждет». – «Што Соломанида златоволоса делат?» - «По избы ходит, жеуты кудри чешет, вас, гостей, обжидает» (Онч., 128). «Видел ли Настасьюшку?» - «Видел, видел, - говорит козлик. – На крыльце сидит и вам шелковые рубашки шьет» (сб., № 15).

То же самое можно сказать об атрибутивных формулах. Если в вепсской сказке только однажды упоминается, что Настасья «златокудрая» (сб., № 15), то в карельской и русской порою дано развернутое красочное описание: «У девушки той солнышко во лбу, месяц на затылке, на мочках ушей звездочки, коса до земли» (АКФк 72,41). «Жена… принесла… девушку, по колен ножки в золоти, а по локоть руки в серебри, на всякой волосиноци по скаценой жемцюженки» (Онч., 128).

Примеры взаимовлияний в устной традиции можно продолжать сколько угодно, но остановимся на этом. Подводя итог по вепсской сказочной традиции, отметим следующее.

Из ряда версий популярной становится одна для вепсов, карел и русских (СУС 707).

Возможно и полное заимствование, скажем, русской сказки вепсам и карелам, что не исключает некоторых трансформаций (СУС 480 = АА 480 *В и 480 *С).

Может быть и тесное переплетение традиций (СУС 510 А). у отдельных сказочников-вепсов разработка сюжета схожа с карельской сказкой, у других трактовка самобытная.

Возможно заимствование русской сказкой из вепсской и карельской сказочной прозы наиболее архаичных мотивов, отдельных сюжетов (СУС 313).

Эти предварительные выводы можно дополнить, изучая сказки вторичного образования. В таком случае речь должна идти о книжном влиянии.