из электронной библиотеки / 121058408170938.pdf

флагом КСК (культурно-спортивного комплекса), перемещение РДК (районного Дома культуры) из старого помещения в новое учреждение парка на месте пустыря могут представлять собой изменения и только. Взятые вне контекста (его расшифровка нередко представляет собой отнюдь не простую задачу), эти изменения поддаются регистрации, но, являясь признаками движения в культуре города, не свидетельствуют ни о чем ином и не могут быть критериями чего бы то ни было еще.

Заключение о наличии качественного преобразования (метаморфозы) является результатом осмысления эмпирического факта изменения, однако этот вид осмысления столь еще сильно связан с обыденным опытом, что практически не порождает разногласий. Фиксируя, например, полное вытеснение старогородской застройки новыми жилыми районами, превращение заброшенного подвала в атлетический клуб или дополнение программы проката фильмов в городском кинотеатре программой регулярных встреч любителей кино, мы безошибочно устанавливаем факт некоторого качественного преобразования. Однако такая метаморфоза, в свою очередь, фиксирует исключительно самое себя — некоторое изменение качества (известное из прессы преобразование помещений телевизионного клуба «Что? Где? Когда?» в конторское помещение МГК ВЛКСМ и аналогичные преобразования качества — тоже суть метаморфозы).

Для уяснения конечного смысла свершившейся или предполагаемой метаморфозы необходимо рассмотреть ее в достаточно широком контексте всех прочих изменений в культуре города. Однако нельзя не видеть того, что цепь частых преобразований, отчужденная от их (каждого из них) контекстов, достаточно часто интерпретируется как движение более высокого уровня, что характерно для современной журналистики, но это категорически недопустимо в исследовании или проектировании. Замещение старого помещения клуба новым или старогородской застройки новой является изменением качества, но отнюдь не означает непременно сдвига, обозначаемого словами «развитие» или «эволюция», Огромный эмпирический материал нередко указывает на обратное.

Переход на более высокую ступень шкалы понятий, различающих виды движения, немедленно сталкивает нас с ситуацией, когда опоры в очевидности уже нет. Отнесение изменений к тому или иному классу выступает отнюдь не как логический акт, но как выражение ценностной позиции. В самом деле, говоря о становлении, несложно провести грань между еще не ставшим и уже ставшим лишь в тех простейших случаях, когда мы имеем дело с замкнутой системой (производство справедливо считается ставшим, когда им освоена проектная мощность). Применительно же к открытым квазисистемам, вроде сети среднего образования, понятие становления немедленно теряет определенность. Сугубо договорным, конвенциальным образом принято считать «ставшей» такую сеть, когда соблюдены соответствующие нормы ГОСТа, т. е, учтены простейшие количественные меры (число мест на тысячу жителей). Качество, сопутствующее таким мерам, учесть значительна труднее, что позволяет

считаться с ним или игнорировать его — смотря по обстоятельствам.

Нет нужды подчеркивать, что применительно к культуре города и даже только к ее предметно-пространственной инфраструктуре установить факт становления значительно сложнее. Сознавая все несовершенство установления критериев становления до ГОСТу, автор далек от скептицизма по отношению к этой процедуре — так или иначе ГОСТ фиксирует известный социальный минимум удовлетворенной нормативной потребности в благах и услугах. Однако, отталкиваясь от этого простейшего критерия, мы вынуждены констатировать, что нельзя считать «ставшей» культуру ни одного из городов РСФСР, что процесс ее становления не будет завершен до конца текущего столетия, несмотря на все предпринимаемые усилия. Может ли в строгом смысле развиваться то, что еще не является ставшим? Это — отнюдь не риторический вопрос, и от ответа на него зависит направленность и эффективность культурной политики в городах.

Понятие роста (развертывания) обладает, применительно к результатам человеческой деятельности, спасительной определенностью, будучи прочно связано в нашем сознании с количеством и мерой. Однако в отношении к нашему предмету эта определенность быстро обнаруживает свою иллюзорность, как только вмешивается критерий качества. Действительно, до определенного момента — в зависимости от материального и морального старения инфраструктуры и организационных систем, простое умножение всего, будь то квартиры, зеленые насаждения, посадочные места в учреждениях культуры и досуга, окрашивает цепь наблюдаемых изменений в оптимистические тона. В то же время всякое приращение имеет теневым своим двойником утрату, необходимость компенсации которой должна быть вычитаема из данных о приросте, а при делении на число горожан результат наблюдаемого роста (развертывания) способен, как известно, во множестве случаев менять знак на противоположный. Наконец, даже фиксируемый рост по проведенным показателям, справедливый для поселения в целом, может иметь разный знак для различных частей города и т. п. И все же, повторим, понятие роста настолько привлекает своей арифметической весомостью,, что во множестве ситуаций, сосредоточив ка нем внимание, его напрямую отождествляют с развитием. До настоящего времени некорректность такой процедуры с великим трудом и лишь время от времени выявляется публицистами— научные работы, где рост (развертывание) был бы проанализирован на примере культуры конкретного города во всей полноте его качественных составляющих, автору неизвестны.

Изменение, преобразование, становление и рост в целом поддаются выявлению на относительно коротком отрезке времени, измеряемом годами и десятилетиями, — время объекта и время исследователя в общем случае совпадают. Значительно сложнее работа с понятиями более высоких классов: эволюция (цепь качественных изменений, как правило, сопряженная с ростом «ставшего»), развитие (однонаправленная эволюция, регулируемая скачками качества) и, наконец, прогресс (вид эволюции, вид развития, для которых фиксируется восхождение от низших форм к высшим)

устанавливаются ретроспективно, с определенного отстояния во времени, или проспективно (тоже с дистанции во времени, но в отнесении к будущему).

Слово «установление» довольно точно передает смысл совокупности мыслительных операций, с помощью которых явление как факт относится к классам эволюционирующих или развивающихся. Все зависит от системы отнесения (для нас такой системой является марксистско-ленинская теория общественного развития), от корректности процедур, посредством которых содержание всеобщей .теории соотносится с частным явлением. Факт изменения в культуре города обнаруживается путем непосредственного усмотрения. Факт преобразования или метаморфозы нуждается уже в распознании, т. е. соотнесении нового свидетельства с ранее установленными изменениями. Факт становления и роста требует уже постижения, т. е. контролируемого мыслью усмотрения причинных связей между изменениями и их контекстом. Факт эволюции нуждается уже в овладении, т. е. построении такой теоретической картины, в которой свидетельства всех типов соотнесены с типом движения, когда ясно: что в каждом единичном случае происходит внутри городской культуры — изменение, преобразование, рост или становление. Наконец, установление факта развития возможно только при достижении подлинного понимания, т. е. установления «закона» развития культуры города как сложной целостности.

Работать с такой сложной действительностью непросто, но упрощение понятийного аппарата чревато смешением понятий и безудержным произволом, в силу которого постоянно воспроизводится никем не сформулированная манипуляция: коль скоро мы имеем дело с развивающимся обществом, следовательно, культура города N развивается, и все, что в ней происходит, все изменения и метаморфозы — «суть» развитие. Подобное надругательство над логикой и здравым -смыслом укоренилось в публицистике и пустило довольно глубокие корни в корпусе научных исследований о городе и его культуре. Борьба с этой манипулятивной логикой предстоит трудная и затяжная.

Итак, завершим первый раздел статьи повторением ключевого вопроса:

может ли развиваться культура российского города, не прошедшая до конца стадии своего становления?

Постановка такого вопроса, на первый взгляд, может показаться чуть ли не схоластической, однако речь идет о проблеме сугубо практической. Процесс перестройки хозяйственного механизма и общественных отношений, охвативший страну после решений XXVII съезда КПСС, вызвал мощный, все разрастающийся поток инициатив на местах. Немалая доля этого общего процесса падает на инициативные предложения относительно изменений в культуре города, так что есть основания говорить об универсальности осмысления состояния и перспектив городской культуры. Анализ текущей прессы демонстрирует в то же время как очевидность и тот факт, что многие из препятствий, на которые наталкиваются инициативы горожан, пытающихся разорвать круг инерционных циклов видимых, но

несущественных изменений в городской культуре, также имеют универсальную природу. С чем же сталкиваются инициативные группы и движения горожан? Где проходит граница между объективными препятствиями для качественных преобразований и субъективным противодействием? Что в самих инициативах является попыткой преодолеть застой за счет некоторого реального (и ощущаемого реальным) изменения, а что может быть классифицировано как шаг к действительному развитию?

Мы попытаемся ответить на эти вопросы на избранном эмпирическом материале, но прежде необходимо отступить на шаг и в вынужденно сжатом виде обозначить принципиальные изменения в исследовательской установке относительно городской культуры.

Культура города: проблемы исследовательской установки

Нас, разумеется, интересует здесь только отечественный материал с конца XIX в., и по настоящее время. Прежде всего мы должны зафиксировать устойчивую традицию «казенного» оптимизма, унаследованного от той долгой эпохи, когда город был и воспринимался продуктом целенаправленной общегосударственной деятельности, т. е. продуктом универсальной системы, что в принципе исключало мысль о существований некоторой особой городской культуры. Как справедливо отмечают исследователи на основе анализа огромного фактического материала, «русские города с цветущей промышленностью, торговлей и искусством, с академиями, школами, больницами, ратушами, расположенными в линию благоустроенных улиц, рисовались только в воображении законодателя»3. Факты нисколько, однако, не препятствовали интенсивному изготовлению бесчисленных типовых проектов жилых и общественных зданий — по «высочайше утвержденному образцу». Эта интенсивная деятельность, обретавшая предметный смысл лишь в исключительных случаях, вроде застройки Одессы как остро необходимого порто-франко, длилась в силу собственней инерции, которая была обозначена еще в простодушной дефиниции Татищева: «...град есть место укрепленное или без укреплений, в котором многие домы разных чинов, что военные и гражданские служители, купечество, ремесленники и чернь или подлой народ, и все обсче называются граждане, состоит под властию начальства. Но у нас токмо тот городом имянуется, которой подсудной уезд имеет, а протчие или крепости, или пригороды и остроги».

«Казенность» российского города вызывала у демократической . интеллигенции резкую реакцию отторжения, имевшую под собой тем большее основание, что вплоть до отмены крепостного права сельское имение было в значительной степени ведущим производителем культурных ценностей. Временность (даже сезонность) и неустойчивость городского общества бросались в глаза внимательному наблюдателю, вроде Ф. Ф. Вигеля: «В России есть города, кои следует назвать казенными, потому что в них встречаются по большей части одни должностные лица, помещики

бывают в них только иногда по делам. В них беспрестанно меняется картина общества, которая через десять лет, можно сказать, возобновляется в своем составе». Революционные демократы были еще резче в своей оценке: «Большая часть наших городов — насильственная случайность. Это не центры, последовательно выращенные развитием местной общественной жизни; это административные центры, навязанные народонаселению правительством ради своих целей управления». Отсюда следовал естественный вывод: «Зачем нам города? Вся наша жизнь в селах»,—вывод, подхваченный народниками (и спустя целую эпоху, почти в той же редакции—писателями-«деревенщиками» 70-х гг. нашего века)

Впослереформенное время, и тем в большей степени, чем ближе был XX в., оформляется либерально-реформистский оптимизм, сторонники которого не без оснований усматривали в крупнейших городах источник социального и экономического прогресса страны. Хотя весьма значительная доля городского населения в сословном отношении была причислена к крестьянству (в Петербурге 1881 г.— 31%), его «урбанизация» шла стремительными темпами, что заставляло, например, писать следующее: «Ко всем исчисленным здесь средствам и условиям Петербурга, благоприятствующим развитию культурной жизни и воспитанию людей интеллигентных и прогрессивных деятелей с широким гуманитарным взглядом, следует присоединить еще одно — это воздействие общественности. Ни в каком другом центре Империи, кроме Петербурга, общественная жизнь не пользуется такой полнотой, таким широким, многосторонним развитием во всех своих функциях».

Впреддверии первой русской революции даже иллюзорных оснований для .продолжения подобных славословий не оставалось в силу стремительного нарастания социальных, культурных, экологических противоречий внутри территориального сообщества города. Однако подобный оптимизм, но уже окрашенный социальным провидением, мощно проявляется в «урбанистическом» искусстве, сфера действия которого ограничивалась, однако, почти исключительно Петербургом. Именно социальные оптимисты этого круга, собравшиеся вокруг Маяковского и Пастернака, Татлина и Родченко, образуют в первые послереволюционные годы ядро интеллектуалов, в дальнейшем развившееся в движение «урбанистов» во главе с М. Охитовичем, Н. Милютиным и другими первоклассными теоретиками города.

Вмарксистской традиции, развитой В. И. Лениным, проблематика культуры, как известно, присутствовала в самом общем виде — применительно к универсальным ее структурам. Крайне немногочисленные замечания о городе были сконцентрированы на противоречиях между городом и старой деревней. Немногочисленность и лаконизм отрывков из трудов классиков марксизма-ленинизма давали возможность десятилетиями (как правило, за счет выборочного цитирования) «опирать» на них прямо противоположные оргтехнические концепции культурного строительства. Собственно же теория городской культуры не развивалась и импульсов к

развитию не имела в силу принципиально центробежной модели универсальной культуры, базирующейся на едином столичном центре.

За отсутствием теоретической разработки, сюжеты на темы культуры города оказались в монопольном «владении» художественной литературы и лишь в последние несколько лет — публицистики. В результате мы сталкиваемся сейчас с широчайшей гаммой ценностных отношений к городу и его культуре, выраженных обычно в форме категорических суждений или прямых предрассудков! Это — положительное явление в том смысле, что проблематика в полном смысле слова оказывается открытой для исследования. Здесь есть и мощный отрицательный заряд, так как при преобладании среди городского населения горожан первого поколения, скверной гуманитарной подготовке должностных лиц и представителей выборной власти в городах мы неизбежно сталкиваемся с чрезвычайными трудностями понимания многими смысла и тем более значения даже не сложных вспомогательных теоретических знаний.

Тем не менее именно такова данная нам действительность городской культуры, являющейся до настоящего времени «вещью в себе», не осознанной ее носителями. Именно такова действительность, в которой именно такие носители городской культуры повсеместно выступают с инициативными предложениями ее развития. В основании подобных предложений повсеместно обнаруживаются попытки конструктивного осмысления ситуации и путей ее изменения, попытки, которые, в свою очередь, имеют фундаментом не столько знание или теоретическое представление, сколько здоровое чувство правоты. Об этом чувстве говорил в одной из ранних своих статей А. В. Луначарский: «Человек есть человек, и стремясь к утилитарным благам, он считает одной из самых высоких полезностей именно радость жизни. И всякий поймет, что жить без такой радости, в сущности говоря, не стоит. И если бы человек построил себе совершенный, с точки зрения инженерии, мир, то, может быть, все-таки, весь прогресссвелся бы к нулю» .

Рассмотрим несколько характерных примеров инновационной по существу своему деятельности инициативных групп в городах страны. Обширная пресса последних двух лет дает возможность использовать значительный объем информации. Однако автор имел основания избрать для анализа лишь те городские ситуации, в обсуждении проблем которых принимал непосредственное участие в роли научного консультанта. Дополнительным материалом в рамках этого анализа нам послужат публикации в газетах этих городов, посвященные инициативным предложениям их сограждан. Это города — Набережные Челны, Елабуга, Тольятти, Сумы, Йошкар-Ола (Тихвин не включен в этот список ввиду того, что, не располагая опубликованным в городской газете материалом, автор не считает себя вправе использовать имеющиеся в его распоряжении рукописи или фонограммы).

ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ГОРОДОВ

Древнейшие теории возникновения городов

Чтобы понять, как живет современный город, как справляются с ним люди, решая ежедневно, ежеминутно множество задач выбора, принятия решения, необходимо рассмотреть его происхождение, форму, структуру, функциональные процессы и понять можно ли оценить, описать, улучшить город или его отдельные конструкции.

Форма города, его функции, идеи, ценности, которые связывают с ними люди, образует единое целое.

Форма поселения всегда – нечто желаемое, нечто оцениваемое, если удается оценить отношения и связи, возникающие неизменно как продукт жизнедеятельности городского населения.

Форма отнюдь не означает «очертание» городского плана или его частей.

Форма города – это пространственная организация процессов жизнедеятельности населения и его взаимодействия с окружающим пространством.

Если удается выявить «человеческие ценности», которые безусловно меняются, но которые определяют критерии градостроительной деятельности, то можно говорить о профессиональном инструменте планирования и оценки формы городских поселений.

В формировании ценностей и критериев оценки участвуют общественный и индивидуальный опыт под влиянием различных социальноэкономических ситуаций. Поэтому естественно рассмотреть как изменялись ценности и критерии оценки формы города в историческом ракурсе, генетически.

Вопрос о возникновении городов, как формы поселений, один из самых сокровенных. Города возникли гораздо раньше, чем первые тексты о них. Одни считают, что города возникли как склады и места погрузки товаров, как крепости оборонительные и наступательные, как административные центры для управления ирригационными системами, как храмы.

Однако идеи планирования и упорядочения жизни в городе появились после возникновения городов, скорее как результат городской цивилизации, или условия для еѐ основания.

По мере развития город становился и складом, и крепостью, и мастерской, и рынком, но в первую очередь - это «священное место» его жителей.

Существовало немало теорий о том, какой должна быть форма города. Космическая теория исходит из того, что форма всякого постоянного

поселения есть модель «магического порядка», устанавливающая связь между человеком и небесными силами, путем утверждения на земле гармонического порядка, присущего космосу. Наибольшего развития космическая интерпретация города достигла в китайской и индийской культурах. Китайская модель оказалась столь проста и совершенна, что легко копировалась в Корее, Японии и многих городах Юго-Восточной Азии.

Космическая модель создает образ прозрачного города: «принцип коробочек, вложенных одна в другую», иерархически организованный, он представляет собой микрокосм, в котором каждый элемент магически встроен в идеально организованное целое.

Наиболее красноречиво представляет космическую теорию план города Киото (рис. 1), скопированный через 100 лет с плана города Чаньань в Китае (около 700 г. н.э., около 1 млн. жителей эпохи Тан).

Рис.1. План новой столицы Японии – Киото, основаннойоколо 800

г. н.э.

Город расчленен по регулярной сетке – модель космического порядка. Город-микрокосм

Действительно, император Каму, перенесший в 784 г. столицу государства из Нара в соседний Киото, создавал еѐ по китайским образцам градостроительного искусства.

Город имел форму строго ориентированного по сторонам света прямоугольника. В центре северной части стоял императорский дворец, от которого шел 80-метровой ширины проспект, деливший столицу на восточную и западную половины.

Горная цепь защищает город от северных ветров, с юга – море. Центральную часть занимали кварталы знати. Киото был столицей Японской империи на протяжении 1074 лет. На 1,5 миллиона жителей сегодняшнего Киото приходится 2000 храмов, сохранены регулярная сетка улиц и

социальная пирамида, отраженная распределением городских территорий. Интересно отметить, что космический порядок на земле древние градостроители рисовали в виде «листочка в клеточку», который накладывался на любую местность – от горной до равнинной, – независимо от рельефа. Эта идея магического порядка столь сильна, что прослеживается в целом ряде генпланов современных городов.

Кажется, что магический смысл древней космической концепции утратил значение в наших глазах сегодня, но «психологическая сила извечных средств утверждения прочного порядка – в виде регулярной решетки улиц и площадей, симметрии как выражения полярности и дуализма, организации пространства по странам света, а также священная сила ландшафта – горы, равнины, вода, лес, – не ослабевает со временем».

Механическая модель

Не менее заманчиво, но совершенно иное представление о городе как о машине.

Отдельные устойчивые элементы движутся, приводят в движение весь механизм, но это происходит вполне предсказуемым образом, скажем по прямой. Целое растет путем механического добавления частей, оставаясь простой совокупностью их. Метафорическое представление о городе как о машине не многим уступает по времени происхождению космической модели, хотя кажется, что машина – это современное, нечто обязательно антигуманное.

Механическая модель функциональна, конкретна, но совершенно лишена «магического» смысла.

Механическая модель оказывалась весьма полезной всякий раз, когда жизнь требовала создания временных поселений, с четко поставленными функциональными целями. Известно, что греческие колонии (не города) выстраивались по схеме, позволяющей наиболее рационально занять пространство, римский военный лагерь – идея отдельных элементов плана (подразделений войск), собранных в систему поселений. Простейшие регулярные планировочные схемы для средневековых городов, с центральными площадями, также имели признаки механической модели.

Наконец, линеарная форма города исходит из идеи, что город состоит из небольших неделимых частей, которые собираются в машину, которая обладает строго дифференцируемыми функциями. Действительно, городлиния почти идеальная механическая форма города, способная сохранять свои свойства при любой протяженности. При этом она легко вписывается в любой ландшафт – от приречного до горного.

Неудивительно, что эта идея всегда притягивала большое число профессионалов, истово верующих в неѐ.

Одним из наиболее ортодоксальных разработчиков был Н.А. Милютин, воплотивший в своем «Соцгороде» наиболее точное выражение механической модели. Механическая модель и сегодня лежит в основе разработок практики по землепользованию и отводу участков, транспортного строительства, инженерных сетей, правил зонирования. В качестве примеров