из электронной библиотеки / 636282194871456.pdf

31

мя. Более того, изменения в понимании «природы» могут быть рассмотрены как симптомы становления человека, и послужить эмпирическим материалом «археологического» исследования культуры.

В третьей главе «Человек в сетях повседневности» производится более детальное исследование феномена повседневности. Рассматривается возникновение понятия повседневности и изменение его содержания в европейской культуре XVII-XX в. от полного ее неприятия и противопоставления чистой сфере творческой активности и теоретического опыта, до понимания повседневности как «плавильного тигля рациональности» (В. Вандельфельс). Прослеживается корреляция этих изменений с трансформацией самих форм повседневной жизни. Значительное внимание при этом уделяется оценке результатов советского эксперимента по созданию человека новой формации, который мыслился свободным от бытовых проблем и способным благодаря этому к свободной самореализации в труде и творчестве. Однако результаты оказались практически противоположными.

Разрушение фундаментальных форм повседневной жизни привели к искажению образа человека, утратившего вещную среду своего обитания и оказавшегося совершенно беспомощным перед очередным вызовом истории, не имея возможности обустроить и организовать свою жизнь в изменившихся социальных и политических условиях. В качестве решения очевидных проблем модернизации предлагается как теоретическая, так и практическая реабилитация повседневности, которая в современной культуре занимает основное место формирования человеческих качеств и способностей, что не находит достаточного отражения в отечественных антропологических и культурологических исследованиях, часто продолжающих классицистские традиции принижения повседневности.

Сегодня наблюдается стремительное расширение сферы повседневности, требующее изменения и теоретических установок в познании человека, охваченного плотной сетью повседневных форм жизни. Такие достижение современной цивилизации, как интернет, мобильная связь и всеобщая автомобилизация, играют роль не только технических средств, облегчающих жизнь и повышающих степень комфорта, но и среды формирования новых человеческих качеств, исследование которых является актуальной задачей интегральной антропологии и условием сохранения фундаментальных оснований культуры.

32

Непосредственное «техническое» осуществление производства культурного тела человека, становится предметом рассмотрения третьей части диссертации. С учетом проделанной критико-рефлексивной работы, а также опираясь на факты, полученные в последнее время в социологии, психологии и культурологии, где сегодня происходит даже не поворот, а настоящая антропологическая революция, становится возможной попытка построения модели процесса очеловечивания «незавершенного» природой существа.

Часть 3. «Антропотехники и антропотехнологии» состоит из трех глав.

В первой главе «Антропотехники пространства и времени» производится реконструкция социокультурного становления категорий времени и пространства и соответствующей им рецепции эмпирической «реальности». В самом деле, категории познания не могут существовать в пустом виде – на это указывал еще И. Кант, - но индивидуально наполняемое переживание реальности необходимым образом должно быть сопряжено с всеобщим характером этого переживания. Это и позволило Канту говорить о трансцендентальной идеальности времени и пространства. Однако время является не столько элементом этоса сознания, идеальность которого вполне очевидна, сколько этосом тела, который формируется практиками труда и отдыха, режимом будней и праздников, оформляется и фиксируется в языке и искусстве, передается практиками воспитания, а изменяется спонтанными вторжениями заимствований и подражаний. Время вырастает вместе с культурой и является главным объектом неосознаваемого, но предельно тщательного культивирования. Всякая культура определяется собственной культурой времени, начиная с маниакальной приверженности к собственному счету времени (старый Новый год), и заканчивая индивидуальной сверхчувствительностью или, напротив, совершенной невосприимчивостью к «ходу времени». Поэтому более корректным представляется говорить не о генезисе понятия или образа времени, а об изменении «режима времени», устанавливаемого в границах того или иного социокультурного типа. Этот режим находит свое выражение в вещной форме организации труда и отдыха, аудиовизуального оформления повседневности, способах обмена и накопления богатства, способах «измерения» и счета времени. При этом режим осуществляется не посредством внешнего институционального принуждения, а благодаря закреплению на уровне психосоматических реакций индивида, которые затем оформляются концептуально.

33

Подобная логика исследования времени применима и в отношении пространства. В отличие от времени, пространство носит гораздо более выраженный интерсубъективный характер. Если время конституируется в коллективных практиках удержания и воздержания, направленных на культивирование способности ждать и откладывать, другими словами, воздерживаться, т.е. ориентировано на формирование и закрепление индивидуальных способностей, то пространство создается практиками наделения и отделения, т.е. представляет собой развитие социальной регламентации – упорядочивания, учета и контроля. Носителем пространственных представлений является в большей мере коммунальность, а не индивидуальность. Это проявляется и в том, что ориентироваться в пространстве гораздо сложнее, чем во времени, поскольку это предполагает не интуитивное усмотрение, а умение читать знаки. Время дано непосредственно – в последовательности слов, действий, событий, которые закрепляются в памяти; ошибки возможны, но часто неверифицируемы (историческая память поэтому весьма условна). Пространство же всегда опосредовано знаками и символами, без которых остались бы неразличимыми правое и левое, верх и низ, далекое и близкое.

В споре относительно первичности, пространству обычно отводится первое место в силу его гораздо большей эмпирической мощности. Пространство воспринимается множеством рецепторов: зрением, слухом, осязанием – явно и чаще всего вполне сознательно, а другими «датчиками» – скрыто и неосознанно. А в то время как ни одного рецептора времени так и не было обнаружено, это не мешает признанию его реальности в опыте индивидуального «восприятия». Однако такая естественная логика не всегда оказывается оправданной. Действительно, фиксация пространственных отношений возможна только в режиме «остановленного» времени, дающего точку отсчета. Объект только тогда зафиксирован, когда способен вновь-находиться. Это вновь-нахождение уже расположено во времени, длительность которого отнюдь не скалькирована с протяженности. Скорее наоборот, континуальность пространства становится возможной благодаря выработке длящегося акустического образа времени – крика, голоса, мелодии. Впрочем, геометрическое «чистое» пространство так же не может стать объектом восприятия. Получается, что «идеальные» образы времени и пространства действительно не выводятся из эмпирической реальности. Но тогда их источником является сам представляющий субъект, наделенный способностью

34

конструировать реальность. Наделение же этими способностями отчетливо прослеживается в становлении категории пространства.

Пространство начинается с выделения-выгораживания места со-бытия. Изначально место не отделено от события, будучи его определением и ограничиваясь его временем. В этот период единства пространство эмоционально переполнено и окрашено в цвет события, даже оставаясь «пустым». Нынешняя возможность мыслить пустое геометрическое пространство, непрерывное и изотропное, провоцирует абсолютизацию и перенос такого представления в прошлое. Но многочисленные прорывы архаического пространства в суевериях позволяют осознать ошибочность такого переноса. Прежде чем стать геометрической и физической протяженностью, пространство прошло долгий путь превращений и изменений, который еще не завершен, что необходимо учитывать и внимательно отслеживать происходящие изменения антропотехник его конструирования.

Вторая глава «Коммунальность и коммуникация» демонстрирует, что наиболее наглядным образом становление пространства прослеживается при анализе средств и способов коммуникации, которая является «кровью» человеческого общества. Коммуникация расчерчивает социальное пространство линиями иерархий и дистанций; оживляет его движениями приятия и отторжения; и вносит тем самым элементы дискретности, задающие систему координат среды обитания человека. До сих пор в русском языке сохраняется указание на связанность пространства и коммуникации. Рассказывать о чем-либо – значит распространяться. В искусстве коммуникации и сейчас важно «занять правильную позицию», «оценить уместность и своевременность». Но не только этимология способна указать на тесное переплетение практик общения и категориального аппарата мышления. Не менее очевидно эта связь демонстрируется соответствием коммуникативной культуры и обустроенностью жизненного пространства. Столь пристальное внимание уделяемое в европейской культуре поддержанию публичного, открытого взгляду соседа пространства, связано не столько с рациональными интенциями чистоты и гигиены, сколько с сопряженностью с выверенными и детализированными, доведенными до степени автоматизма практиками коммуникации, оформляющими коммунальную общность индивидов. Автоматизм навыков коммуникации атомизированных индивидов, находящихся в эмоциональной пустоте, и приводит к утверждению механистиче-

35

ского пространства европейской культуры, что способствует проекту научного освоения мира, но угрожает существованию самого человека.

Особенно актуален анализ коммунальных форм жизни в связи с очевидными проблемами модернизации современной России и необходимости возвращения в пространство европейской культуры. Восстановление этой целостности невозможно без преодоления традиционных форм коммунальной жизни, свойственных хабитусу российской культуры. Расширение пределов коммуникативного взаимодействия происходит синхронно с расширением индивидуализированного социокультурного пространства. А это, в свою очередь, возможно посредством трансформации повседневных практик в направлении постепенной реконструкции коммунальных оснований структуры личности.

В третьей главе «Технологии воспитания: традиции и новации» в качестве «инструмента» антропогенеза и его социокультурной среды рассматриваются практики воспитания. Речь идет именно о практиках, поскольку теоретические рассуждения о воспитании часто не соответствуют действительности. Более того, сами эти рассуждения обоснованы уже сложившимися практиками и представляют собой своего рода рационализацию. Поэтому обширный корпус педагогических текстов и опирающихся на них педагогико-антропологических исследований приходится дополнять реконструкцией телесных практик формирования человека.

В этом смысле показательно, что собственно педагогические изыскания появляются не ранее XVII столетия и являются характерными симптомами распада традиционной культуры, в которой практики воспитания были настолько действенны и органичны, что не нуждались в теоретическом осмыслении. Но теоретическое обоснование не помогло, да и не могло помочь этим практикам, которые если и могут существовать, то только в составе жизнеспособной культуры. В то же время педагогические исследования являются ценным материалом для антропологической диагностики социокультурных изменений конструкции человека, который «собирается» в каждой культуре определенным образом.

Воспитание, превратившись в новоевропейское время из слаженного ансамбля антропотехник в методологически выверенную технологию, по сути дела, утратило функцию производства человеческого, которую успешно выполняли автоматически воспроизводившиеся традиционные практики воспитания. Современные же практики воспитания представляют собой алхимическую смесь

36

педагогических интуиций, советов родственников и знакомых, рекомендаций, почерпнутых из пособий по воспитанию. Результатом осуществления этих практик становится тотальная невротизация современного человека, едва сдерживаемая усилиями психоаналитиков и фармацевтов, создающих антидепрессанты.

Возобладавший в педагогике функциональный подход, предлагает технологию производства рационально обоснованных, «полезных» телесных функций

исоответствующие критерии оценки возрастного развития. Ребенок предстает в этих умопостроениях в виде развивающегося организма – физических и психических способностей, встроенных в выполнение общественно полезной работы. При этом оставляются без внимания моменты постепенного его вхождения в культуру, которые не могут быть выстроены в технологическую цепочку целенаправленных воздействий и являются труднопредсказуемыми событиями индивидуальной истории.

Поэтому представляется необходимым максимально осторожно относиться к детству как периоду, в котором осуществляется установка базовых функций

и«настройка» параметров человеческого существования. Точные обстоятельства этих воздействий не могут быть полностью рационализированы. Возможно только воссоздание последовательности основополагающих этапов антропогенеза, выявленных исследованием филогенеза человеческих качеств, которые должны повториться в онтогенезе. Поэтому в качестве задачи педагогики формулируется создание антропогенетически выверенной «воспитательной среды», которая бы обеспечивала бесконфликтное вхождение ребенка в культуру в последовательности «фазовых переходов», посредством практик раннего ухода и предоставления «становящемуся человеком» адекватной предметной и речевой среды.

Чудом сохранившиеся реликты традиционных воспитательных техник должны стать не только предметом этнографического коллекционирования, но, прежде всего, предметом тщательного антропологического исследования, способного выявить их подлинное значение для воспроизводства человека. В первую очередь это касается практик ухода за новорожденными, среди которых приучение к опрятности, режим кормления, телесный и речевой контакт, игрушки и игры. Малейшие изменения традиционно сложившихся антропотехник способны разрушить существующий образ человека, сформированный социопсихосоматическими схемами. По сути дела речь идет о необходимости формирования принципиально иной, антропологически и культурологически ориентированной педагогики, основной задачей которой должно стать не формирова-

37

ние методологических рекомендаций, а защита и сохранение антропной реальности культуры.

В заключении подводятся итоги исследования и намечаются пути продолжения по формированию и развитию интегральной модели человека. Делаются выводы о необходимости коррекции понимания процесса становления человека в контексте выявленных проблем и изменений эволюционной парадигмы, произошедших как в естественных, так и гуманитарных науках. Предлагаются способы применения полученных результатов для решения насущных проблем модернизации общества и сохранения культурных оснований человеческого бытия.

Список работ, опубликованных по теме диссертации.

Статьи в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК:

1.Социальные механизмы антропогенеза // Философия в Петербурге. Приложение к журналу «Философские науки», М., 2004. – 0,9 п.л.

2.«Антропная» реальность культуры // Вестник СПбГУ, 2004, серия 6, выпуск

5.– 1 п.л.

3.Человек цивилизованный: привычки, ритуал и традиция // Вестник СПбГУ, 2007. Серия 6, выпуск 1. – 0,9 п.л.

4.Коммунальность и коммуникация // Вестник СПбГУ, 2007. Серия 6, выпуск

3.– 0,7 п.л.

Монографии:

5.Социокультурные механизмы становления человека: антропотехники и антропотехнологии. СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. 13,25 п.л.

Статьи в иных изданиях:

6.К проблеме «детской культуры» в современном обществе // Ребенок в современном мире. Материалы II международной конференции. СПб., 1994. – 0,1 п.л.

7.Проблема синтеза религиозного и философского опыта в ХХ веке // Секуляризационные процессы и христианская цивилизация. Материалы международной конференции. СПб., 1995. – 0,1 п.л.

8.Место сакрального в культуре постмодерна // Сакральное в культуре. Материалы III международных религиоведческих чтений. СПб., 1995. – 0,2 п.л.

38

9.Призвание и- или образование // Материалы III международной конференции «Ребенок в современном мире». СПб., 1996. – 0,1 п.л.

10.А. Арто: отказаться от слова // Антонен Арто и современная культура. Материалы межвузовской конференции. СПб., 1996. – 0,3 п.л.

11.Субъект философии: возможна ли реконструкция? // Философия ХХ века: школы и концепции. Материалы научной конференции. СПб., 2000. – 0,2 п.л.

12.Миф в психоанализе // Смыслы мифа: мифология в истории и культуре. Сборник в честь 90-летия профессора М.И. Шахновича. Серия «Мыслители». Выпуск № 8. СПб., 2001. – 0,3 п.л.

13.Археология субъекта: по ту сторону принципа пользы // Управление: интеллект и субъективность. Материалы межвузовского научного семинара. СПб., 2002. – 0,3 п.л.

14.Философия воспитания: интенциональный и функциональный подход // Философия детства и социокультурное творчество. Материалы Х международной конференции «Ребенок в современном мире. Культура и детство». 16-18 апреля 2003. Т. 25. – 0,4 п.л.

15.Homo soveticus в сетях повседневности // Материалы международной конференции в СПб., 24-25 февраля 2005г. «Человек постсоветского пространства», СПб. филос. общество, 2005. с. 471-477. – 0,3 п.л.

16.Пределы коммуникации: антропологический взгляд // Сборник материалов конференции в СПб., 25 ноября 2005г. «Коммуникативные процессы – традиции и инновации, технологии, тенденции». СПбГУГА, 2006. – 0,3 п.л.