§3. Становление науки в Европе позднего Средневековья

Формирование идеалов математизированного

и опытного знания (Р. Бэкон, У. Оккам)

Одним из предвестников опытной науки Нового времени стал Роджер Бэкон (ок. 1214–1294). Бэкон был членом ордена францисканцев. Его взгляды были осуждены главой ордена, в 1257 г. он был отстранен от преподавания в Оксфордском университете, а в 1278 г. – заточен в монастырскую тюрьму.

В позднее Средневековье науки подразделялись на «гуманистические» и «механические». Первые считались достойными подлинно образованного человека, последние считались «плебейскими». Бэкон отрицательно относится к тому пренебрежению, с которым воспринимались математика и естественные науки. Он указывает на возможности практического применения оптики, геометрии, астрономии. «Знание – сила» – провозглашает Бэкон. «Нет опасности больше невежества... Нет ничего достойнее изучения мудрости, прогоняющей мрак невежества, от этого зависит благодеяние всего мира.»

Роджер Бэкон горячо верит в науку. Его прогнозы о ее применении поистине удивительны. «Ведь можно же создать первые крупные речные и океанские суда с двигателями и без гребцов, управляемые одним рулевым и передвигающиеся с большей скоростью, чем если бы они были набиты гребцами. Можно создать колесницу, передвигающуюся с непостижимой быстротой, не впрягая в нее животных... Можно создать и летательные аппараты, внутри которых усядется человек, заставляющий поворотом того или иного прибора искусственные крылья бить по воздуху, как это делают птицы... Можно построить небольшую машину, поднимающую и опускающую чрезвычайно тяжелые грузы, машину огромной пользы... Наряду с этим можно создать и такие машины, с помощью которых человек станет опускаться на дно рек и морей без ущерба для своего здоровья... Можно построить еще и еще множество других вещей, например, навести мосты через реки без устоев или каких-либо иных опор.»

Бэкон много занимался оптикой, в частности дал ряд рекомендаций по конструкции очков и телескопов.

Роджер Бэкон – противоречивая фигура. Наряду с убеждением в важности и значении науки, опыта он вполне в духе времени верил в астрологию и алхимию. В Новое время Бэкону расточали хвалу за то, что он ставил опыт как источник знания выше аргумента. Интересы Бэкона и его научный метод весьма отличают его от типичных схоластов. Тяга Бэкона к энциклопедизму сближает его с арабскими мыслителями, которые, несомненно, оказали на него более глубокое влияние, чем на большинство других христианских философов. Арабские мыслители, как и Бэкон, интересовались наукой и верили в магию и астрологию, в то время как христиане считали магию занятием дурным, а астрологию – обманом. Бэкон действительно поражает тем, что столь разительно отличается от других христианских философов средневековья, но он оказал слабое влияние на своих современников, и его философия, на мой взгляд, не являлась такой уж научной, как это порой полагают. Английские авторы утверждали, будто Бэкон изобрел порох, но это утверждение лишено всякого основания.

Ночами он работал в уединенной башне, заслужив репутацию мага и волшебника. Он искал «философский камень». Отмечено, что в ходе своих астрологических и алхимических занятий он сделал некоторые важные астрономические и химические наблюдения, в частности получил спирт, который считался лекарством («Aqua vitae»).

Бэкон критикует отвлеченный, оторванный от жизни схоластический метод. Он говорит о следующих препятствиях на пути к истине: доверие сомнительному авторитету, привычка, вульгарные глупости, невежество, скрываемое под маской всезнайства. Бэкон говорит, что ссылки на авторитеты без доказательства, умозрительные рассуждения – бесплодны. «Выше всех умозрительных знаний и искусств стоит умение производить опыты, и эта наука есть царица наук.» Истину нужно искать на пути эксперимента. Бэкон говорит, что истина – дитя времени, наука – дочь всего человечества. Каждое поколение исправляет ошибки предыдущего.

Бэкон различает внешний и внутренний опыт. Внешний опыт – результат чувственного познания; через чувства мы приходим к природным истинам. Для внешнего опыта фундаментальное значение имеет математика. Но есть внутренний опыт, через который мы приходим к сверхприродному, божественному.

В своем далеком XIII в. Бэкон убежает своих слушателей и читателей в том, что важнейшей основой научного познания является математика: «Врата и ключ наук – математика, которую, как я докажу, открыли безупречные мужи от начала мира и которую предпочитали прочим наукам все без­упречные и мудрые. А пренебрежение ею уже на про­тяжении 300 или 400 лет разрушило всякое знание у латинян. Ибо, не зная ее, нельзя знать, как я покажу далее, ни прочих наук, ни мирских дел. И что еще хуже, люди, в ней не сведущие, не ощущают собственного невежества, а потому не ищут от него лекарства. И на­против того, знакомство с этой наукой подготовляет душу и возвышает ее ко всякому прочному знанию, так что если кто познал источники мудрости, касаю­щиеся математики, и правильно применил их к позна­нию прочих наук и дел, тот сможет без ошибок и без сомнений, легко и по мере сил постичь и все после­дующие науки.»⁷⁷

Далее Р. Бекон показывает преимущество знаний, основанных на опыте, перед умозрительными концепциями: «А так как опытная наука совершенно неведома многим учащимся, то я могу убедить в ее пользе, толь­ко показав ее достоинства и особенности. …Наука эта обладает тремя великими преимущест­вами перед другими науками. Первое – то, что она превосходные выводы всех этих наук исследует на опыте. Ведь другие науки умеют находить свои начала через опыт, но к заключениям приходят с помощью доводов, опирающихся на эти начала… Второе преимущество опытной науки заключается в том, что она влады­чица умозрительных наук, может доставлять прекрас­ные истины в области других наук, истины, к кото­рым сами эти науки никаким путем не могут прийти. Истины эти не относятся к сущности начал, а пол­ностью находятся вне их, и хотя принадлежат к этим наукам, но не составляют в них ни выводов, ни начал… Третье же достоинство этой науки следующее. Оно основывается на неотъемлемых от нее свойствах, бла­годаря которым она, помимо других наук, выведывает тайны природы собственными силами.»⁷⁸

ОККАМ

Наиболее последовательным представителем номинализма в поздней схоластике был Вильям Оккам (ок. 1285–1349), английский философ, логик, монах-францисканец. Учился и преподавал в Оксфорде. В 1323 г. в связи с обвинением в ереси был вызван папой Иоанном XXII в Авиньон, где находился в течение 4 лет. Затем бежал и жил в Мюнхене при дворе императора Людвига Баварского, которому, по преданию, сказал: «Защищай меня мечом, а я буду защищать тебя пером».

Оккам считается ранним пред­шественником Реформации, он утверждал, что папство – временное учреждение. Папы не являются наместниками Христа, и им нельзя приписывать непогрешимость. Высший духовный орган – сама община верующих и избираемый ею собор. Оккам говорит, что верховный владыка страны – ее светский государь, ему во всем надо подчиняться. Светская и духовная власть имеют разные задачи. Духовная власть ограничивается церковными делами и может предписывать только то, что необходимо для спасения души. Такая позиция представлялась папской власти крайне опасной.

Оккам – последовательный номиналист, отрицавший какую бы то ни было объективность общего за пределами человеческого сознания. Реально существуют только отдельные вещи. Даже в божественном разуме нет никаких «прообразов» вещей. Универсалии существуют только «в душе и словах». Но универсалии не являются какими-то химерами. Они фиксируют сходное в индивидуальных предметах. Универсалии – понятия, которым свойственно быть знаками многих вещей. Разделение понятий на родовые и видовые имеет свое основание в том, что одно понятие служит знаком большего количества вещей, а другое – меньшего. Оккаму принадлежит знаменитый тезис: «Сущностей не следует умножать без необходимости» (так называемая «бритва Оккама»). «Бритва Оккама» снимала ряд схоластических противоречий и проблем, например, разграничение сущности и существования и приписывание сущности особого бытия (поскольку реально существуют только единичные вещи, то вне их нет никаких сущностей и допущение такового их существования должно быть отброшено).

Обращаясь к проблеме отношения веры и знания, Оккам утверждает, что разумные доказательства догматов веры невозможны и бесцельны. Само понятие Бога есть понятие иррациональное, оно никак не может быть обосновано средствами естественного познания. Оккам утверждал независимость философии от теологии.

В этике Оккам не признавал существования абсолютного критерия для отличия добра от зла. Воля Божия может превратить греховные поступки в добродетельные.

Смысл знаменитой «бритвы Оккама» выявляется из его различных работ. Чаще всего она дана в такой форму­лировке: «Без необходимости не следует утверждать многое» (Pluralitas non est ponenda sine necessitate). Реже она выра­жена в словах: «То, что можно объяснить посредством мень­шего, не следует выражать посредством большего» (Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora). Обычно приводимая историками формулировка «Сущностей не следует умножать без необходимости» (Entia non sunt multiplicanda sine neces­sitate) в произведениях Оккама не встречается.

«Я утверждаю, что слова суть знаки, подчиненные понятиям или интенциям души, не потому, что если слово «знак» взять в собственном смысле, то сами слова обозначают понятия души в первую очередь и в соб­ственном смысле, а потому, что слова предназначены для того, чтобы обозначать то же самое, что обо­значают понятия ума. Так что сначала по природе понятие обозначает что-то, а затем слово обозначает то же самое, поскольку слово по установлению обозна­чает то, что обозначено понятием ума. И если это по­нятие изменит свое значение, то тем самым и слово без всякого нового соглашения изменит свое значение.»⁷⁹

А вот отрывок, в котором Оккам предстает перед нами как убежденный номиналист: «Из этого и многих других [мест] явствует, что уни­версалия – это интенция души, которая по природе такова, что сказывается о многих [вещах]. Это можно подтвердить и следующим соображением. А именно, по общему мнению, всякая универсалия может сказываться о многих [вещах]; только интенция души или установ­ленный знак по своей природе сказуемые, но не таковы субстанции; следовательно, лишь интенция души или установленный знак есть универсалия. Но теперь я [термин] «универсалия» применяю не к установленному знаку, а лишь к тому, что есть универсалия по природе. А то, что субстанция по своей природе не такова, чтобы быть сказуемым, ясно из следующего: если бы это было так, то следовало бы, что суждение составлено из от­дельных субстанций и, стало быть, субъект мог бы быть в Риме, а предикат – в Англии, а это нелепо.

Равным образом суждение имеется только в уме или в произнесенных или написанных словах; следо­вательно, и части его также бывают лишь в уме или в произнесенных или написанных словах; но такого рода вещи не отдельные субстанции; значит, ясно, что никакое суждение не может быть составлено из суб­станций; суждение составляется из универсалий. Следо­вательно, универсалии никоим образом не субстанции.»⁸⁰