Воля к истине по ту сторону знания власти и сексуальности

другие, которые я никогда не осуществлю; короче говоря

— дать значение этому слову; археология^ которое я ос­ тавил пустым» ( L'Archiologie du savoir, обложка книги). Э то последняя работа Ф уко, где предметом рассмот­ рения еще выступает «дискурс», или «знание-дискурс», или «сказанные вещи». В фокусе следующей, Надзирать и наказывать (Surveiller et punir, 1975),— уже совер­ шенно другая область практики: формы социального контроля и появление института тюрьмы,

с.17 Фуко здесь имеет в виду, по всей очевидности, группу литераторов, издававших в 60-е годы журнал Tel Quel (в котором одно время он тож е печатался), и в част­ ности — Ролана Барта. С ним Фуко связывали тесные

идавние дружеские отношения и неявная, как это часто бывает в его текстах, полемика. Ближайшим поводом в данном случае могла выступить статья Барта «Смерть автора», опубликованная в 1968 году в журнале Manteia, где на место фигуры Автора Барт помещает фигуру Пись­ ма. Он задает вопрос, кому принадлежит фраза, кото­ рой Бальзак в рассказе «Сарразин» описывает кастрата, переодетого в женщину, — индивиду Бальзаку, автору Бальзаку, универсальной мудрости, психологии роман­ тизма? И отвечает: «Никогда не будет возможности уз­ нать это по той простой причине, что письмо есть дест­ рукция всякого голоса, всякого происхождения. П ись­ мо — это то нейтральное, то разнородное и уклончивое, куда убегает наш субъект, то бесцветное, где теряется

всякая идентичность» («La mort de Г auteur», in Roland Barthes, 1984, p .6l).

с.18 Критика «историко-трансцендентальной традиции» сос­ тавляет лейтмотив того, что пишет и говорит Фуко во второй половине шестидесятых годов. Ясно артикули­ рованная уже в Словах и вещах, свое наиболее развер­ нутое и полное выражение эта тема получает в Архео­ логии знания. Именно ею оказываются схвачены и — через взаимное отображение— усилены основные воп­ росы, волнующие Фуко. Это, в первую очередь, оппо­ зиция внешнего/внутреннего в историческом анализе «сказанных вещей» и связанная с нею тема «выражения»,

атакже проблема «основополагающей субъективности». Традиционному историческому описанию (в частности, истории идей), которое «насквозь пронизано оппозицией внутреннего и внешнего» и руководсгвует-

ся задачей постоянного возвращения от внешнего — к внутреннему, к некоторому «сущностному ядру», т.е. задачей «проделывать в обратном направлении работу выражения», раскрывая в сказанном скрытое там «тай­ ное и глубинное» и тем самым «высвобождая ядро осно­ вополагающей субъективности» (L'Archiologiedusavoir, 1969, рр. 158-159), — такому историческому описанию Фуко противопоставляет иного рода историю, которую он и называет «археологией». Термин этот не вполне удачен, что отмечает и сам Фуко в интервью 1969 года, специально посвященном выходу в свет Археологии зна­ ние поскольку допускает ассоциации, во-первых, с по­ иском начала, а во-вторых — с идеей раскопок, тогда как и то, и другое является для Фуко предметом кри­ тики: «Я не занимаюсь разысканием этого торжествен­ ного начального момента, исходя из которого оказалась возможной, скажем, вся западная математика. Я не вос­ хожу к Эвклиду и Пифагору. Я всегда ищу начала отно­ сительные — скорее установления или трансформации, нежели основания». И дальше: «Я не хочу искать — под дискурсом, — чем ж е является мысль людей, но пытаюсь взять дискурс в его явленном существовании, как некоторую практику, которая подчиняется прави­ лам,: правилам образования, существования и сосущест­ вования, подчиняется системам функционирования и т.д. И именно эту практику, в ее плотности и почти ма­ териальности, я и описываю» (.Dits et icrits, t.I, p.772). Или еще: «Я пытаюсь определить отношения, которые находятся на самой поверхности дискурсов; я стараюсь сделать видимым то, что невидимо лишь постольку, поскольку находится слишком явно на поверхности ве­ щей» (ibid.). Чуть позже, в Порядке дискурса, Фуко на­ зовет этот принцип анализа «правилом внешнего» (см. с.80), — «внешнего, бесспорно — парадоксального, пос­ кольку оно не отсылает ни к какой противостоящей фор­ ме внутреннего» (UArchiologie du savoir, р. 159).

с.19 La Chasse spirituelle — название произведения в прозе Ар­ тура Рембо, которое с 1886 по 1949 год считалось безна­ дежно утерянным. Упоминания о нем неоднократно встречаются в переписке и работах Верлена, который очень его ценил и долгое время предпринимал усилия, чтобы его разыскать. Исчезнувший текст, который хронологически должен был располагаться между Illuminations и Unesaison

епenfer, — то ли в силу своего содержания (по нескольким оброненным Верленом фразам можно было сделать вы­ вод, что речь идет о тексте, полном необычайных мисти­ ческих откровений и тончайших психологических наб­ людений), то ли в силу того, что жизнь и творчество Рембо вообще давали повод к этому, — оброс массой легенд и мифов. Так или иначе, но публикация этого текста в 1949 году в одном из солидных парижских издательств и с пре­ дисловием Паскаля Пиа> издателя первого полного соб­ рания сочинений Рембо, стала настоящей сенсацией. Сен­ сацией, очень быстро, правда, переросшей в скандал, длив­ шийся несколько месяцев: опубликованный текст оказался подделкой. Самым поразительным в этой истории ока­ залась как раз профессиональная несостоятельность и некомпетентность литературных критиков и литераторов, которые (за единичными исключениями, среди которых был АндреБретон) не смогли сразу вынести однозначного суждения по поводу этого текста. Подробный анализ этой истории, как и других случаев «ложных Рембо», можно найти в работах В.Monissette, The GreatRimbaudForgery, Saint Louis, 1956 (фр. перевод\La Bataille Rimbaud: Гaffaire de «La Chasse spirituelle», P., 1959), а также R. Etiemble, Le Mythe de Rimbaudy t.1-2, P., 1968-1970.

c.20* Намек-инверсия на то, что в шекспироведческой лите­ ратуре называется «ересями»: различные гипотезы, а их не меньше полусотни, в качестве «подлинного автора» предлагают и членов королевской семьи, и других дра­ матургов того времени, и Фрэнсиса Бэкона. С XVTII века имел хождение тезис о том, что все написанное Ш екс­ пиром — все эти великие творения, эта «антология века»

—не могло быть создано «простым комедиантом».

с.21** Бурбаки— «Николя Бурбаки», имя собственное группы французских математиков середины X X века, завоевавшей исключительный авторитет в современной математике. Каждый из членов этой группы известен и под своим соб­ ственным именем. С 1940 года начинает выходить основ­ ной труд группы: ЁИтепХэ de mathimatiques (в 1960 к нему добавляется Ё1ётеШэ d ’histoire des mathimatiques), публи­ кация которого продолжалась еще в 80-х годах— уже при участии новых членов группы. Идентичность группы за­ давалась способом ее работы: каждый раздел публикации готовился одним из членов группы, затем подвергался критике со стороны других ее членов, причем дискуссии

— как правило, бурные и ожесточенные— длились до тех пор, пока все участники не сходились во мнении, какие именно теоремы и аксиомы нужно включить, в каком порядке, почему именно это является важным.

Отмечая «многоглавый» характер группы, о ней говорят при этом в третьем лице единственного числа: «Бурбаки опубликовал», «он предпринял» и т.д.

с.31 Здесь Фуко в обоих случаях употребляет одно и то же слово — fondateur. В дальнейшем он употребляет его только по отношению к «основателям наук», для вто­ рого случая предпочитая слово instaurateurs — «учре­ дители», или «установители» (дискурсивносги).

с.41 Позволим себе довольно длинную цитату— последний абзац из текста, написанного Фуко в 1968 году в ответ на вопросы, заданные ему читателями журнала Esprit после выхода в свет Слов и вещей. В переработанном виде этот текст вошел во «Введение» к Археологии знания. «Ну что же, я хорош о понимаю их беспокойство. Всем им, конечно же, непросто было признать, что их история, их экономика, язык, на котором они говорят, мифо­ логия их предков, даже сказки, которые им рассказы­ вали в детстве, — все это подчиняется правилам, не все из которых даны их сознанию; они совершенно не желают, чтобы у них отняли — помимо и сверх всего прочего — этот дискурс, в котором им хочется иметь возм ож ность высказать непосредственно, без дистан­ ции, то, что они думают, чему верят, что представляют себе; они скорее предпочтут отрицать то, что дискурс— это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям, нежели согласятся лишиться этой сладкой, такой утешительной уверенности, уверенности в том, что они могут изменить — ну, если не мир и не жизнь, то по крайней мере — их “смысл”, изменить од­ ною лишь свежестью слова, которое проистекало бы из них и только из них и пребывало бы — бесконечно — как мож но ближе к источнику. Т ак много вещей в их языке уже ускользнуло от них; они не желают, чтобы от них ускользнуло, кроме всего прочего, и то, что они го- ворят,— этот маленький осколок дискурса (неважно — речь или письмо), хрупкое и ненадежное существование которого должно унести их жизнь вдаль и вперед. Они не могут вынести — и здесь их нетрудно понять,— когда им

говорят: дискурс — это не жизнь; время дискурса — не ваше время; в нем вам не примириться со смертью; мо­ жет статься, что вы убили Бога тяжестью всего, что вы сказали; но не думайте, что из всего того, что вы го­ ворите, вам удастся сделать человека, который будет жить дольше, чем он. В каждой произносимой фразе, и вот именно в той, которую Вы сейчас как раз пишете, — Вы, уже на стольких страницах упорствующий в том, чтобы ответить на вопрос, которым Вы почувствовали себя задетым лично, Вы, собирающийся подписать этот текст своим именем, — в каждой фразе правит закон без имени, белое безразличие: “Какая разница, кто говорит,

— сказал кто-то, — какая разница, кто говорит”» («R6ponse к une question», Dits et icrits, t.I, p.695).

c.42* Речь идет о майских событиях 1968 года.

с.42** Слово «структура» в Словах и eetufix употребляется не­ однократно. Очень часто — в тех главах, где Фуко опи­ сывает те или иные эпистемические фигуры, свойст­ венные различным эпохам (так, в главе V — «Класси­ фицировать», есть параграф, который так и называется: «Структура», в котором речь идет о месте понятия Структуры в организации пространства естественной Истории XVIII века), но не менее часто и там, где он го­ ворит от своего собственного имени (см. в частности, Последний параграф последней главы). «Система», «эле­ мент», «означающее» и «означаемое» — всеми этими Терминами Фуко пользуется как в Словах и eeuiflx, так и В текстах и беседах, относящихся к этому времени. Мало этого: даже в данном случае, когда он так рьяно Отмежевывается от структурализма, буквально через Несколько фраз Ф уко сам характеризует свой способ работы как функциональный анализ.

Как ж е понимать реплику Фуко? Только ли как бро­ шенные в пылу полемики и ни к чему не обязывающие олова? Едва ли. Тем более, что он слово в слово повторяет Их в другом месте (см. L’Archdologie du savoir, р.261). Быть Может, слова эти обращены не столько в прошлое, сколько в будущее. Как раз в это время Фуко все больше И больше дистанцируется от структурализма. Э то оче­ видно как по тону, так и по содержанию его высказы­ ваний, — вплоть до прямого отрицания того, что было Оказано раньше. Так, в интервью 1967 года с характер­ ным названием «Структуралистская философия позво­

ляет диагностировать, что есть “сегодня”», Фуко гово­ рит: «Что я попытался сделать, так это ввести структу­ ралистского толка анализы в такие области, куда до того они не проникали, а именно: в область истории идей, истории знаний, истории теорий» (Dits eticrits, t.I, р.580). А двумя годами позже, в 1969, в Археологии знания читаем: «Речь вовсе не идет о том, чтобы переносить в область истории — и в особенности истории знаний — структуралистский метод, который зарекомендовал себя в других областях анализа» {LArchiologie du savoir, р.25). Свидетельством этих изменений в позиции Фуко являют­ ся и текстологические изменения при переиздании работ. Так, фраза из первого издания Рождения клиники (1963): «Мы хотели бы попытаться проделать здесь структурный анализ некоторого означаемого — а именно: медицин­ ского опыта — в определенную эпоху [...]», в издании 1972 года выглядит уже так: «Мы хотели бы попытаться проделать здесь анализ определенного типа дискурса — а именно: медицинского анализа— в определенную эпо­ ху [...]» (Naissance de la clinique, Preface, pp.XIV -XV). Подробнее об отношениях Фуко со структурализмом см. комментарий к «Порядку дискурса» (сс.351-356).

Порядок дискурса

Во французском тексте сразу за этим заголовком следуют слова: «Инаугурационная лекция в Коллеж де Франс, про­ читанная 2 декабря 1970 года». Торжесгвенносгь слога вов­ се не кажется здесь неуместной: Фуко вступает в «святая свя­ тых» французской университетской институции. Созданный Франсуа! в 1530 году КоллежКороля— что означало прежде всего (означает и сегодня): независимый от академической и консервативной Сорбонны, своего рода альтернатива ей,

— Коллеж де Франс собирает ныне в своих стенах действи­ тельно цвет французской и мировой культуры. Философы и ученые, литераторы и музыканты — их выбирают препо­ даватели самого же Коллежаъ соответствии исключительно с их творческими достижениями и реальным вкладом в культуру, а не по званию, титулу или положению в универ­ ситетской иерархии, — получают возможность за двенад­

цать часов рассказать для самой широкой публики (лекции в Коллеж де Франс — публичные и бесплатные) об основ­ ном смысле и направленности своей работы и о главных ее результатах: «Наука— в ее свершении»,— согласно форму­ ле Ренана, Повторение лекций, стало быть, исключается.

Итак — триумф, конечно же: восхождение на своего рода интеллектуальный Олимп. Для Фуко, нужно пола­ гать, триумф вдвойне, поскольку — и у него здесь не бы­ ло никаких иллюзий — путь в Сорбонну ему был заказан. Не только в силу неакадемичности — и даже пикантности и провокационности — его мысли и всей его фигуры как философа, но также и, как пишет в письме к Фуко Реймон Арон (принимавший в тот момент активное участие в его судьбе), из-за «деятельной враждебности коллег, которых приводит в дурное расположение слишком блестящие та­ лант и успех» (цит. по: Eribon, р.209).

Пройти по конкурсу в Коллеж де Франс (как и в Сор­ бонну) можно, только будучи избранным большинством преподавательского состава; последующее назначение — не более чем административная формальность. Потомуто во всей процедуре избрания такое место занимает «под­ готовка мнения» ученого сообщества. Кандидатура Фуко еще в 1966 году была предложена Жаном Ипполитом, ко­ торый все последующие годы (наряду с Жоржем Дюмезилему Жюлем Вюйменом и Фернаном Броделем) делал все возможное для ее продвижения. В результате оказавшу­ юся вакантной после смерти Ж.Ипполита (или смерть, или выход на пенсию должны создавать вакансию для из­ брания в Коллеж де Франс) кафедру «Истории философ­ ской мысли» 30 ноября 1969 года было решено преобра­ зовать в кафедру «Истории систем мысли». Дело в том, что согласно традиции Ассамблея Преподавателей Коллеж де Франс голосует первоначально по вопросу создания оп­ ределенной кафедры (как если бы было неизвестно, кому она предназначается, хотя сам претендент предлагает и название кафедры, и программу работы) и только затем, на втором этапе — персонально за того кандидата, кото­ рому предстоит ее занять. Предложенная Фуко кафедра со значительным перевесом голосов берет верх над дву­

мя другими проектами (один из которых — кафедра «Фи­ лософии действия», предложенная Полем Рикером}. И вот 12 апреля 1970 года — голосование по «персональному вопросу», затем необходимые формальности, и 2 декабря 1970 года Фуко произносит свою вступительную речь, ко­ торая положила начало его преподаванию в Коллеж де Франс, продолжавшемуся до самой смерти. Опублико­ ванная под названием «Порядок дискурса» и получившая впоследствии большую известность, эта речь стала одной из программных работ Фуко.

Сказать, что лекции Фуко в Коллеж де Франс были в центре интеллектуальной жизни Парижа, — значит не сказать ничего: слушать его съезжаются не только со всей Франции или Европы, но и со всего мира. Очевидцы до сих пор помнят эти «среды», битком набитую аудиторию

— пятьсот человек в аудитории, рассчитанной на триста; недовольство предыдущего лектора, лекцию которого слушали иногда 3-5 человек, остальные же стулья были заняты пальто и куртками; попытку Фуко — тщетную, конечно же — изменить эту ситуацию, передвинув нача­ ло лекций на 9 часов утра. Вот одно из воспоминаний: «Когда Фуко выходит на арену — стремительный, несу­ щийся напролом, как если бы он бросался в воду, — он перешагивает через тела, чтобы пробраться к своему сту­ лу, раздвигает магнитофоны, чтобы положить бумаги, снимает пиджак, зажигает лампу и — отчаливает на крей­ серской скорости. Голос, сильный и производящий дей­ ствие, транслируется громкоговорителями — единствен­ ная уступка современности в аудитории, которая едва ос­ вещена поднимающимся откуда-то снизу светом. [...] Ни­ каких ораторских приемов. Все прозрачно и невероятно действенно. Ни малейшей уступки импровизационности» (цит. по: Eribon, рр.235-23б).

Но все это будет потом. Так же, как и определенная ус­ талость, и разочарование. Пока же, в момент этой своего ро­ да инициации, под пристальным взглядом бронзового Бер­ гсона, Фуко— глухим и сдавленным, изменившимся от вол­ нения голосом, поразившим аудиторию, — читает свой текст. Его слушают сотни людей, среди которых Жорж

Дюмезиль, КлодЛеви-Стросс, Фершн Бродель, Жиль Делёз. Не сказать ли теперь, что в этой лекции Фуко, которая зна­ менуетвполне определенное событие— вступление в инсти­ туцию, речь как раз и идет о соотношении речи — мы дол­ жны были бы уже говорить вслед за самим Фуко: «дискур­ са» — и институции. «Торжественное начало»...

Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, UOrdre du discours. Le$on inaugurate au Coltege de France ргопопсёе le 2 d6cembre 1970,6ditions Gallimard, 1971. В опубликован­ ном тексте были восстановлены куски, выпущенные Фу­ ко — дабы не нарушить временного регламента — при чтении.

с.49 Вречь, которую... — «произнести речь» по-французски: tenir discours, т. е. уже здесь у Фуко «discours»; по-русски же приходится говорить «речь».

с.50 И з «L’Innommable» («Неназываемое»), произведения в прозе Бсккета.

с.57 К этому различению Фуко возвращается неоднократно,

вчастности — в первом курсе лекций, прочитанном им

вКоллеж де Франс. Резюме лекций в конце года пред­ ставляется каждым лектором и публикуется в ЕжегодникеКоллежа. В 1989 году резюме курсов лекций Фуко за все годы — за исключением двух последних, когда само­ чувствие не позволило ему подготовить их к печати, — были изданы отдельной книгой: Michel Foucault, Risumi descours. 1970-1982, P., 1989.

Влекциях 1970-1971 годов, имеющих подзаголовок «Во­ ля к знанию», Фуко говорит о месте, которое анализ «воли к знанию» должен занять в истории систем мысли, и обра­ щается в этом контексте к своим прежним исследованиям, выполненным на материале психопатологии, клинической медицины, естественной истории. Он выделяет уровень дискурсивных практик, который требует особых методов работы исследователя, своего рода «археологического» ана­ лиза. Анализ этих практик и их трансформаций, пишет Фуко, «отсылает не к какому-то субъекту познания (исто­ рическому или трансцендентальному), который бы их изобретал одну за другой или обосновывал на некотором изначальном уровне», и не «к глобальному изменению ментальности, коллективной установки или ж е умонас-

троения», но предполагает скорее волю к знанию — «ано­ нимную и полиморфную» (R4swni des corns, рр. 10—11). Изучение этой воли к знанию и является конститутив­ ным моментом археологического анализа дискурсивных практик. Оно исходит из различения, с одной стороны,

знания (savoir) и познания (connaissance), с другой — воли

кзнанию и воли к истине\ а также из признания различий

впозиции субъекта или субъектов по отношению к этой воле. В истории философии можно обнаружить весьма различные формы этой воли к знанию. Так, у Ницше (Аристотель и Ницше выбраны как представляющие пре­ дельные и противоположные формы) познание есть сво­ его рода «изобретение», за которым стоит нечто другое: «игра инстинктов, импульсов, желаний, страха, воли к овладению» (ibid., рр. 13-14); и если познание и «выдает себя за познание истины, то потому, что оно производит

истину через игру первоначальной — и постоянно возоб­ новляемой — фальсификации, которая устанавливает раз­ личение истинного и ложного» (ibid., р.14).

Именно такая «модель познания», максимально «удален­ ная от постулатов классической метафизики», — позна­ ния «фундаментальным образом заинтересованного, осу­ ществляющегося как событие воли и вызывающего — через фальсификацию — эффект истины» (ibid., рр. 14— 15), — именно такое понимание познания, продолжает Фуко, и было реализовано при анализе целого ряда фено­ менов, характерных для архаических греческих институ­ тов и относящихся к области правосудия. В числе прочих рассматривалась «практика клятвы в юридических спо­ рах и ее эволюция от «клятвы-вызова», когда стороны предают себя отмщению богов, до ассерторической «клятвы свидетеля», который, как предполагается, может утверждать истинное, поскольку видел его и при нем присутствовал» (ibid., р.15). Сложившаяся в итоге фор­ ма правосудия оказалась «соотнесенной с таким знанием, когда истина устанавливается как нечто, что можно уви­ деть, констатировать, измерить, что подчиняется зако­ нам, аналогичным тем, которые управляют мировым по­ рядком, и обнаружение чего само по себе несет очисти­ тельную силу» (ibid., р.15).

«Этому типу установления истины, — заключает Фуко,

— и было суждено стать определяющим в истории за­ падного знания» (ibid., р. 16).