Воля к истине по ту сторону знания власти и сексуальности

они в твоей власти, и от которых, напротив, следует воздерживаться, когда они находятся во власти когото другого (отца, мужа, опекуна). В этом состоит, бес­ спорно, один из наиболее поразительных пунктов этих моральных размышлений: они не пытаются оп­ ределить сферу поведения и область правил, пригод­ ных — с необходимыми модуляциями — для обоих полов, но представляют собой разработку мужского поведения, сделанную с точки зрения мужчин й для того, чтобы придать ему форму.

Более того, эти размышления не обращаются к мужчинам в связи с теми случаями поведения, кото­ рые могли бы подчиняться запретам — общеприз­ нанным и торжественно провозглашаемым в кодек­ сах, обычаях или в религиозных предписаниях. Они обращаются к мужчинам в таких случаях поведения, где им как раз приходится воспользоваться своим правом, властью, авторитетом и своей свободой: в практиках удовольствий, которые не осуждались; в супружеской жизни, где ни одно правило или обы­ чай не воспрещали мужчинам внебрачные сексуаль­ ные связи; в отношениях с мальчиками, которые бы­ ли, во всяком случае в определенных границах, впол­ не допустимы, распространены и даже ценимы. Эти темы сексуальной строгости должны быть поняты, стало быть, не как толкование или комментарий к глубинным сущностным запретам, но как разработ­ ка и стилизация деятельности внутри отправления мужчиной своей власти и своей свободы.

Это не означает, что тематика сексуальной стро­ гости — не более чем некий изыск, не имеющий пос­ ледствий, или некая спекуляция, не привязанная ни к какому определенному занятию. Наоборот, легко увидеть, что каждая из этих великих фигур сексуаль­ ной строгости соотносится с какой-то осью опыта, с какой-то связкой конкретных отношений: будь то от­

ношение к телу — с соответствующим вопросом о здоровье, и далее: со всей игрой жизни и смерти; или отношение к другому полу — с вопросом о супруге как привилегированном партнере — внутри игры института семьи и порождаемой им связи; или же от­ ношение к своему собственному полу вместе с вопро1 сом о партнерах, которых здесь можно выбирать, и с проблемой подгонки социальных и сексуальных ро­ лей друг к другу; наконец, отношение к истине, где ставится вопрос о духовных условиях, позволяющих иметь доступ к мудрости.

Мне показалось, таким образом, что здесь следо­ вало бы произвести настоящую рецентрацию. Вмес­ то того, чтобы искать базовые запреты, которые пря­ чутся или проявляются в требованиях сексуальной строгости, следовало бы, скорее, установить, исходя из каких областей опыта и в каких формах сексуаль­ ное поведение было проблематизировано, становясь предметом заботы, отправной точкой для размышле­ ния, материалом для стилизации*. Точнее, следовало бы спросить себя, почему те четыре основные сферы отношений, где, казалось, свободный мужчина в древ­ них обществах мог развертывать свою активность, не встречая главнейших запретов, как раз и были места­ ми интенсивной проблематизации сексуальной прак­ тики. Почему именно тут — по отношению к телу, к супруге, к мальчикам и к истине — практика удо­ вольствий вызывала вопрос? Почему интерференция сексуальной деятельности с этими отношениями ста­ ла предметом беспокойства, споров и размышлений? Почему эти оси повседневного опыта стали поводом для мысли, которая стремилась к прореживанию сек­ суального поведения, к его обузданию, оформлению, а также к установлению своего рода строгого стиля в практике удовольствий? Каким образом сексуальное поведение — в той мере, в какой оно подразумевало

все эти различные типы отношений,— было осмыс­ лено в качестве области морального опыта?

III. Мораль и практика себя

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо выска­ зать некоторые соображения о методе; или, точнее, надлежит спросить себя об объекте, который имеет­ ся в виду, когда предпринимается изучение форм и трансформаций «морали».

Известна двусмысленность этого слова. Под «мо­ ралью» понимают совокупность ценностей и правил действия, которые предлагаются индивидам и группам посредством различных предписывающих аппаратов, каковыми и являются семья, образовательные инсти­ туты, Церкви и т.д. Бывает, что эти правила и ценнос­ ти явным образом формулируются в виде связной доктрины и предмета преподавания. Но бывает так­ же, что они передаются диффузным образом и, не бу­ дучи приведены в системное целое, образуют слож­ ную игру элементов, которые компенсируют и кор­ ректируют друг друга, в некоторых случаях даже друг друга отменяют, делая таким образом возможными компромиссы и уловки. С этими оговорками такой предписывающий ансамбль можно называть «мо­ ральным кодексом». Но под «моралью» понимают также и реальное поведение индивидов в его отноше­ нии к правилам и ценностям, которые им предлага­ ются; так обозначают способ, которым индивиды бо­ лее или менее полно подчиняют себя тому или ино­ му принципу поведения, способ, которым они пови­ нуются или противятся запрету или предписанию, способ, которым они почитают некоторую совокуп­ ность ценностей или пренебрегают ею. Изучение это­ го аспекта морали должно установить, как и в грани­ цах каких вариаций или трансгрессий ведут себя ин­ дивиды или группы по отношению к предписываю-

щей системе, которая явно или неявно дана в их куль­ туре и о которой они имеют более или менее ясное сознание. Назовем этот уровень феноменов «мораль­ ностью поведений».

Это не все. Действительно, одно дело — правило поведения; другое — поведение, которое можно из­ мерять этим правилом. Но совсем иное дело — тот способ, которым нужно «себя вести», т.е. способ, ко­ торым нужно конституировать самого себя в качес­ тве морального субъекта, действующего сообразно с образующими кодекс предписывающими элемента­ ми. Пусть дан некоторый кодекс действий, причем для определенного типа действий (действия эти мож­ но охарактеризовать по степени их соответствия это­ му кодексу или отклонения от него),— тогда для дей­ ствующего индивида имеются различные способы «вести себя» морально, различные способы действо­ вать — не только в качестве агента, но также и в ка­ честве морального субъекта этого действия. Возьмем кодекс сексуальных предписаний, вменяющих в обя­ занность обоим супругам супружескую верность, не­ укоснительную и симметричную, равно как и посто­ янство воли к произведению на свет потомства,— да­ же и внутри столь жесткой рамки будет еще доволь­ но много способов практиковать эту строгость, до­ вольно много способов «быть верным». Эти разли­ чия могут касаться целого ряда пунктов.

Они касаются того, что можно было бы назвать

детерминацией этической субстанции, т.е. того спо­ соба, которым индивид должен конституировать ту или иную часть самого себя в качестве первичной ма­ терии своего морального поведения. Так, сущность практики верности можно связать со строгим соблю­ дением запретов и обязательств внутри самих выпол­ няемых актов. Но точно так же сущность верности можно было бы видеть в обуздании желаний, в ожес­

точенной битве с ними, в силе, с помощью которой удается противостоять искушениям: содержанием верности тогда и будет эта бдительность и эта борь­ ба; в таком случае материей моральной практики в гораздо большей степени будут эти противоречивые движения души, нежели сами акты в их свершении. Эту материю можно усматривать также в интенсив­ ности, непрерывности и во взаимности чувств к суп­ ругу, равно как и в особом качестве отношения, ко­ торое постоянно связывает супругов.

Эти различия могут касаться также и способаподчи­ нениясебя[assujettissement], т.е. способа, которым ин­ дивид устанавливает свое отношение к правилу и осоз­ нает себя связанным с обязательством его отправлять. Могут, скажем, практиковать супружескую верность и подчиняться вменяющему ее в обязанность предпи­ санию в силутого, что признают себя частью социаль­ ной группы, которая это предписание принимает, во весь голос его отстаивает и молчаливо, по привычке его сохраняет. Но верность эту могут практиковать также потому, что рассматривают себя в качестве нас­ ледника некоторой духовной традиции, за поддержа­ ние или возрождение которой чувствуют ответствен­ ность. Можно также отправлять эту верность, отвечая на некий зов, или же предлагая себя в качестве приме­ ра, илиже пытаясь придать своей индивидуальнойжиз­ ни форму, которая отвечала бы критериям блистатель­ ности, красоты, благородства или совершенства*.

Различия могут касаться также форм той прора­ ботки, той этическойработы^ которую некто осущес­ твляет на самом себе, и не только для того, чтобы сде­ лать свое поведение сообразным некоторому данно­ му правилу, но и для того, чтобы попытаться преоб­ разовать самого себя в морального субъекта своего поведения. Так, сексуальная строгость может прак­ тиковаться через долгую работу учения, запоминания

и усвоения некоторой систематической совокупности предписаний, а также через регулярный контроль над поведением для оценки точности выполнения этих правил; но эта же сексуальная строгость может прак­ тиковаться и в форме внезапного, полного и оконча­ тельного отказа от удовольствий; равно как и в форме постоянной борьбы, все перипетии которой— вплоть до временных поражений — могут иметь свой смысл и свою ценность; она может отправляться также и че­ рез дешифровку, как можно более тщательную, пос­ тоянную и детализированную, различных движений желания во всех формах, даже самых темных, под ви­ дом которых оно прячется.

Наконец, совсем иные различия касаются того, что можно было бы назвать телеологиейморального субъ­ екта, поскольку действиеявляется моральным нетоль­ ко само по себе и в своей единичности; оно является та­ ковым также и благодаря своему включению в пове­ дение как целое и благодаря тому месту, которое оно в этом целом занимает; оно является элементом и ас­ пектом этого поведения и отмечает некоторый этап внутри его дления, возможный шаг внутри его непре­ рывности. Всякое моральное действие стремится к своему собственному исполнению, но, кроме того, че­ рез это исполнение оно нацелено на конституирование морального поведения, ведущего индивида не просто к действиям, всегдасоответствующим некоторым цен­ ностям и правилам, но также к определенному спосо­ бу быть, характерному для морального субъекта. Тут открывается множество различных возможностей: так, супружеская верность может соответствовать мо­ ральному поведению, продвигающемуся ко все более и более полному владению собой; она может быть так­ же моральным поведением, обнаруживающим вне­ запное и радикальное отрешение от мира; она может стремиться, наконец, к совершенному покою души, к

полной нечувствительности в отношении волнения страстей или к очищению, которое обеспечивает спа­ сение после смерти и блаженное бессмертие.

Короче говоря, действие, чтобы его можно было называть «моральным», не должно сводиться к како­ му-то одному поступку или к серии поступков, соот­ ветствующих определенному правилу, закону или ценности. Всякое моральное действие, без сомнения, предполагает отношение к реальному, где оно осу­ ществляется, равно как и к кодексу, с которым оно соотносимо. Но оно подразумевает также и некото­ рое отношение к себе, отношение, которое не есть просто «сознание себя», но есть конституирование се­ бя в качестве «морального субъекта», конституирова­ ние, внутри которого индивид очерчивает ту часть самого себя, которая составляет объект моральной практики, определяет свою позицию по отношению к предписанию, которому он следует, фиксирует для себя определенный способ бытия, который обладал бы ценностью как моральное исполнение себя само­ го. Для этого он действует на самого себя, предпри­ нимает познание себя, контролирует и испытывает себя, себя совершенствует и преобразует. Не сущес­ твует такого отдельного морального действия, кото­ рое не относилось бы к целому некоторого мораль­ ного поведения; и точно так же не существует мо­ рального поведения, которое не требовало бы кон­ ституирования индивидом самого себя как мораль­ ного субъекта; и, наконец, не может быть конститу­ ирования морального субъекта без некоторых «спо­ собов субъекгивации» и, соответственно,— без неко­ торой «аскетики», или без «практик себя», на которые эти способы опираются. Моральное действие неотде­ лимо от этих форм деятельности по отношению к се­ бе, которые от одной морали к другой разнятся не меньше, чем системы ценностей, правил и запретов.

Эти различия должны иметь не только теорети­ ческие следствия. Они чреваты последствиями и для исторического анализа. Тот, кто хочет писать исто­ рию «морали», должен учитывать, какие различные реальности покрываются этим словом. Это и исто­ рия «моральности», которая изучает, в какой мере действия тех или иных индивидов или групп соответ­ ствуют — или не соответствуют — правилам и цен­ ностям, предлагаемым различными инстанциями. Это и история «кодексов», которая анализирует раз­ личные системы правил и ценностей, действующих в том или ином обществе или группе, равно как и те инстанции и аппараты принуждения, которые прида­ ют этим правилам и ценностям значимость, а также формы, в которых выступают их множественность, их дивергенция или их противоречия. Это, наконец, и ис­ тория способа, которым индивиды призываются кон­ ституировать себя в качестве субъектов морального поведения: это будет история моделей, предлагаемых для установления и развития отношений к себе, для размышления о себе, для познания, изучения и де­ шифровки себя, для преобразований, которые пыта­ ются произвести в отношении самих себя. Это и есть то, что можно было бы назвать историей «этики» и «аскетики», понимаемой как история форм мораль­ ной субъективации и как история практик себя, приз­ ванных ее обеспечить.

Если и в самом деле верно, что всякая «мораль» в широком смысле содержит оба указанных мной аспек­ та — и кодексы поведения, и формы субъективации, и если верно, что они никогда не могут быть до кон­ ца разделены, но что им случается развиваться в отно­ сительной автономности друг от друга, то нужно приз­ нать также и то, что в некоторых случаях акцент сто­ ит, главным образом, на кодексе— его систематичнос­ ти, его богатстве, его способности приноравливаться

ко всем возможным случаям и покрывать все области поведения. В случае такого рода морали главное сле­ дует искать в сфере инстанций авторитета, которые придают этому кодексу значимость, вменяют в обязан­ ность его изучение и соблюдение, наказывают за его нарушения. В этих условиях субъективация происхо­ дит в основном в квазиюридической форме, где мо­ ральный субъект соотносится с законом или с совокуп­ ностью законов, которым он должен подчиняться под страхом совершить провинность и подвергнуться на­ казанию. Было бы неточно сводить христианскую мо­ раль — следовало бы, несомненно, говорить: «различ­ ные христианские морали» — к подобной модели; не будет, однако, ошибкой думать, что организация сис­ темы наказания в началеXIII века и ее развитие вплоть до кануна Реформации спровоцировали очень силь­ ную «юридификацию», или, строго говоря, «кодифи­ кацию» морального опыта. Реакцией именно на это и были многие духовные и аскетические движения, воз­ никшие перед Реформацией*.

С другой стороны, вполне можно представить се­ бе такие виды морали, в которых стойкий и динамич­ ный элемент следовало бы искать в сфере форм субъекгивации и практик себя. В этом случае система ко­ дексов и правил поведения может быть довольнотаки рудиментарной. Ее строгое соблюдение может быть относительно несущественным, по крайней ме­ ре, по сравнению с тем, что требуется от индивида для того, чтобы он — в своем отношении к самому себе, в различных своих действиях, мыслях или чув­ ствах — конституировал себя в качестве морального субъекта. Акцент стоит тогда на формах отношения к себе, на способах и техниках, с помощью которых их вырабатывают, на занятиях, которые позволяют сделать самого себя объектом познания, и на практи­ ках, которые позволяют трансформировать присущий

индивиду способ бытия. Эти виды морали, «ориенти­ рованной наэтику» (которые необязательно совпадают с моралью так называемого аскетического отреше­ ния), были наряду с формами морали, «ориентиро­ ванной на кодекс», чрезвычайно важны в христиан­ стве: иногда они соседствовали друг с другом, иног­ да находились в состоянии соперничества и конфлик­ та, иногда же — соглашения.

Итак, складывается впечатление, по крайней мере на первый взгляд, что моральные размышления в гре­ ческой или греко-римской античности в гораздо боль­ шей степени были ориентированы на практики себя и на вопросы аащсп^ а, чем на кодификацию поведения и на строгое определение дозволенного и запрещенно­ го. Если исключить Государством. Законы, найдется не много апелляций к принципу кодекса, который де­ тально определял бы надлежащее поведение, к необ­ ходимости инстанции, должной следить за исполнени­ ем этого кодекса, к возможности наказаний, которые налагались бы за совершенные нарушения. Даже если необходимость чтить закон и обычаи — vopoi — очень часто подчеркивается, главное все же состоит не столько в содержании закона или в условиях его при­ менения, сколько в той установке, из которой проис­ текает их соблюдение. Акцент стоит на отношении к себе, которое позволяет не давать увлечь себя желани­ ям и удовольствиям, сохранять перед ними самообла­ дание и превосходство, удерживать чувства в состоя­ нии покоя, пребывать свободным от всякого внутрен­ него рабства по отношению к страстям и достигать та­ кого способа бытия, которое может быть определено как полное владение самим собой, или совершенный суверенитет себя над собой.

Отсюда проистекает и метод, который я реализо­ вывал в ходе этого исследования сексуальной мора­ ли языческой и христианской античности: удержи­